-- Дозвольте больному человѣку пройти! раздался басистый возгласъ, и въ корридорѣ среди толпы появляется еле движущійся старичекъ, ведомый подъ руку лакеемъ.
-- Голова старичка трясется, глаза остановились и смотрятъ въ одну точку. Онъ то и дѣло жуетъ губами, какъ-бы пережевывая жвачку. Морщинистое лицо съ темными крашеными бакенбардами показываетъ утомленіе. Поддерживаемый съ лѣвой стороны лакеемъ, старичекъ опирается правой рукой на костыль. Ноги старичка въ бархатныхъ сапогахъ и двигаются не сгибаясь въ сочлененіяхъ. Онъ ступаетъ ими какъ полѣньями и везетъ по полу.
-- Тише, баринъ, тутъ двѣ ступеньки, предостерегаетъ его лакей.
-- Что ты мнѣ зудишь! Будто я самъ не вижу, сердится старичекъ.
-- Видите, а сами изволили споткнуться. Правой ногой изволите прежде ступать, а лѣвой потомъ. Вотъ такъ. Теперь лѣвой, теперь лѣвой, а я васъ съ правой стороны поддержу. Устали? Отдохните немножко.
-- Ферапонтъ! Ежели ты меня будешь злить, я тебя выброшу черезъ дверь.
-- Помилуйте, я о васъ же хлопочу. Вишь, какъ вы запыхались! Опять одышка. Вотъ и кашель...
Лакей достаетъ изъ кармана коробку. Старикъ вынимаетъ оттуда капсюлю и беретъ ее въ ротъ. Публика смотритъ на старичка съ удивленіемъ и съ еле сдерживаемой улыбкой.
-- Неисправимъ хоть брось! шепчетъ товарищу какой-то военный и киваетъ на старичка.
-- Господи! Эдакая мумія и вдругъ въ балетъ, озираетъ его съ ногъ до головы какая-то полная, купеческаго вида, дама.-- Дома-бы сидѣть да грѣхи свои замаливать, а онъ по театрамъ...
-- Бинокль на меня надѣнь... шамкаетъ старичекъ.-- Посмотри, платокъ у меня въ карманѣ?
-- И платокъ и табакерка -- все положено. Вотъ вамъ и капсюльки. Морской канатъ прикажете изъ ушей вынуть?
-- Конечно, вынь. Дуракъ! Какъ-же я буду музыкальный темпъ слушать?..
-- Готово-съ. До кресла сами дойдете или мнѣ васъ проводить?
-- Самъ, самъ... Я бодръ и свѣжъ...
Старичекъ, сильно опираясь на костыль, началъ медленно входить въ театральную залу, но тотчасъ-же запнулся, поманилъ капельдинера и сказалъ ему:
-- Проводи меня, мой милый, до перваго ряда.
Тяжело дыша, добрался онъ до кресла, сѣлъ и началъ раскланиваться съ знакомыми. Къ нему подошелъ бульдогообразный господинъ во фракѣ и съ цѣлой кучкой маленькихъ орденовъ, вздѣтыхъ на шпильку.
-- Нельзя, дебютантка... Болѣе пятидесяти лѣтъ ни одного дебюта не пропускалъ. И наконецъ наша несравненная diva!.. Я оживаю... Посмотрю на восхитительную пластичность формъ и духовно сытъ на три дня.
Бульдогообразный господинъ вздохнулъ, поморщился и не сталъ допытываться о Матео.
-- Сегодня не одна дебютантка, а двѣ пояснилъ онъ.-- Машенька будетъ маленькое морсо въ третьемъ дѣйствіи танцевать- Танецъ тритона. Онъ обыкновенно выпускался. Вы знаете это?
-- Оставилъ. Ванны совсѣмъ оставилъ. Я теперь электричествомъ и пасивной гимнастикой. Вина -- ни Боже мой! Пилъ шато-ля-розъ и то оставилъ.
Прошелъ какой-то толстякъ, задѣлъ старичка за ногу и сказалъ "пардонъ". Старичекъ даже застоналъ отъ боли и схватился за колѣнку.
-- Bon soir! проговорилъ, садясь съ нимъ рядомъ, гусаръ и спросилъ:-- Все подагра?
-- Да какже, коли какихъ-то носороговъ въ первый рядъ пускаютъ! далъ отвѣтъ старичекъ.-- Конечно, на пуантахъ по сценѣ я не пройдусь, но тутъ и здоровый человѣкъ почувствуетъ боль. А чтожъ вы, молодой человѣкъ, безъ букета? Не хорошо. За такую элевацею, какъ у ней, нужно на пьедесталъ ставить и жертвоприношеніе дѣлать! Ай-ай-ай!
Но вотъ грянулъ оркестръ и взвился занавѣсъ. Старичекъ. вынулъ изъ футляра бинокль, и наведя его на сцену, весь превратился въ зрѣніе. Нижняя его губа била по верхней въ тактъ музыки. Вотъ и она -- легкокрылая сильфида. Показалась и понеслась, еле касаясь пола. Старичекъ задрожалъ и выронилъ изъ рукъ бинокль, ударивъ себя по больной ногѣ. Ему подняли бинокль. Слезы навернулись у него на глазахъ отъ боли, но онъ продолжалъ вперивать свои взоры на сцену и даже улыбался.
-- Хорошо-ли вамъ изнурять-то себя? отнесся къ нему гусаръ.-- Вы такъ слабы.
-- Нѣтъ, нѣтъ. Балетъ мой культъ. Ежели-бы я пропустилъ дебютъ, я наложилъ-бы на себя эпитемію. Меня лѣчить надо балетомъ!
Сильфида кончила. Театръ дрогнулъ отъ рукоплесканій. Зааплодировалъ и старичекъ, но вдругъ опустилъ руки и схватился за больное плечо.
-- Не могу, сказалъ онъ, и ужъ продолжалъ только подкрикивать хриплымъ голосомъ: "браво, браво!"
Выплыла вторая корифейка- Старичекъ нахмурился.
-- Ну эту и смотрѣть не стоитъ. Балаганъ, сказалъ онъ и даже отвернулся,-- Это верблюдъ, а не грація. Какая разница съ давишнимъ стальнымъ носкомъ! Пожалуста разговаривайте теперь со мной. Пусть она со сцены видитъ, что я на нее никакого вниманія не обращаю, отнесся онъ къ гусару.-- Вотъ такъ. Бога ради вы ей не аплодируйте. Мы настоящіе цѣнители и должны дѣлить козлищь отъ овецъ.
Корифейка тоже кончила свой номеръ. Раздались жидкіе аплодисменты, но во второмъ ряду надъ самымъ ухомъ старика, кто-то остервенительно захлопалъ. Старичекъ быстро обернулся къ нему.
-- За что? за что, позвольте васъ спросить? И наконецъ, какъ вы смѣете такъ профанировать!.. крикнулъ онъ, весь затрясшись, и неудержимо закашлялся.
Онъ кашлялъ долго. Грудь его хрипѣла какъ, бой старыхъ заржавѣвшихъ стѣныхъ часовъ. Лицо налилось кровью, глаза выпучились, изо рта летѣли брызги.