С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2, 1879.
НА КУЛЕНБЕРГѢ.
23 Іюня. Десять часовъ вечера. Канунъ Иванова дня. На Петровскомъ островѣ толпы народа. Публика самая разношерстная. Нѣмецкая рѣчь и чухонскій говоръ слились съ русскою руганью. Какой-то стонъ стоитъ въ воздухѣ. Звуки шарманокъ, музыка странствующихъ оркестровъ, выкрики разносчиковъ, женскій визгъ, наигрываніе на гармоніи -- все перемѣшалось. Гулянье въ полномъ разгарѣ! Пьяные, буквально, на каждомъ шагу. Вездѣ горятъ костры. Около костровъ сидятъ, лежатъ и стоятъ русскіе и нѣмецкіе мастеровые, ихъ жены, дочери, любовницы. "Wacht am Rhein", распѣваемое пьяными голосами, слышно въ перемежку съ "Среди долины ровной", съ патріотическимъ "was ist das deutsche Vaterland" и неизбѣжной пѣснью всѣхъ пьяныхъ собраній "Въ темномъ лѣсѣ". Кой-гдѣ танцуютъ французскую кадриль подъ звуки шарманки и среди танцующихъ бродитъ на рукахъ и кувыркается странствующій акробатъ въ грязномъ трико. Воздухъ пропахъ дымомъ костровъ, водкой и пивомъ. На каждомъ шагу то ссорятся, то признаются въ любви.
-- Марья Ивановна, протанцуемте польку трамбланъ. Ужъ очень мнѣ хочется этому нѣмцу съ цигаркой локтемъ въ ухо заѣхать, а такъ невозможно,-- говоритъ писарь своей заматерѣлой подругѣ изъ генеральскихъ горничныхъ.
-- Вотъ еще что выдумали! Достаточно конфуза, что я сюда пришла,-- гордо отвѣчаетъ та.-- Нѣтъ, Флегонтъ Михайлычъ, вы меня не знаете, я завсегда себя въ антересѣ держу и кабы я себя еще больше соблюдала, какъ для дѣвушковъ слѣдоваетъ, я-бы теперь въ каретахъ ѣздила.
-- Да вѣдь собственно для скандалу. Вышибъ-бы у него изъ зубовъ цигарку, пардонъ, да и былъ таковъ. Что-жъ, это и офицеру не стыдно.
-- Не говорите, пожалуйста, глупостевъ безъ авантажа, а лучше угостите мороженнымъ, либо апельсиномъ.
Проходятъ двое мастеровыхъ.
-- А чудесно здѣсь!-- говоритъ одинъ изъ нихъ.-- Супротивъ этого гулянья лучше и мѣста нѣтъ, даромъ, что нѣмецкое. Ужъ какъ же мы лѣтось съ Федоромъ Ивановымъ веселились -- бѣда! Вѣкъ не забуду! Съ супружницей онъ былъ, ребеночекъ махонькій съ ней тоже, свояченица его изъ папиросныхъ дѣвицъ съ Миллера фабрики... Вкупѣ значитъ. Онъ полштофикъ сначала, потомъ я. Вотъ тутъ подъ кустикомъ. Онъ пару пива, потомъ я. Воздухъ это легкій, сырость... Чудесно! Сложились на четверть... Охолостили. Опять за пиво. Дамы тоже съ нами. Ужъ мы пили, пили! Господи! Чудесно!
-- Ну? И что-же дальше?-- спрашиваетъ другой.
-- Да ничего. Все пили. Только подъ конецъ ужъ карусель вышелъ: онъ супружницу въ ухо, а я его свояченицу. Тѣ, по своему женскому сословію визгъ, подняли...
-- Ну?
-- Ну, и ничего. Сейчасъ это городовой и повели насъ въ часть. Дамъ выпустили, а мы до утра... Вспомнимъ, Вася, Федора Иваныча! Вѣдь ужъ онъ теперь въ сырой землѣ. Помянемъ! А у меня кстати и косушечка есть. Травкой закусимъ. О, Господи! И сколько мила и прекрасна была эта папиросная дѣвица!
Сопровождающіе мастеровые подводятъ двухъ разносчиковъ въ ситцевыхъ рубахахъ и передникахъ. Начинается допросъ:
-- Какой губерніи?
-- Тверской.
-- А, значитъ козу сквозь заборъ пряникомъ кормили и рака съ колокольнымъ звономъ встрѣчали! Женатъ, вдовъ или холостъ? Какой вѣры?
-- Русской.
-- Коли такъ, подносите плѣннымъ по стаканчику! Кричите "ура"! Коли четвертная высохла -- новую!
Раздается "ура".
У костра, около котораго разбросаны пивныя бутылки и жарится на сковородѣ яичница, сидятъ: пьяный нѣмецъ безъ сертука и жилетки и двѣ нѣмки среднихъ лѣтъ. Ихъ шляпки висятъ на воткнутыхъ палкахъ. Нѣмки и нѣмецъ поютъ: "Spitzen, Hacken, ein, zwei, drei! Spitzen, Hacken, ein, zwein, drei". Другой нѣмецъ совсѣмъ уже пьяный въ помятомъ цилиндрѣ пляшетъ подъ звуки этой пѣсни, выдѣлывая преуморительныя па. Дамы хохочутъ. Довольный успѣхомъ, онъ останавливается.
-- Warten Sie, meine Damen! Ich werde mal ein Kunststück machen!-- говоритъ онъ съ замѣтнымъ латышскимъ акцентомъ.-- Маленьки фокусъ. Ich will mir Eierkuchen machen. Яишница...
Нѣмецъ снимаетъ съ головы свой цилиндръ, разбиваетъ туда два яйца и ставитъ его на костеръ.