С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2, 1879.
ВЪ ЖАРКІЕ ДНИ.
Полдень. Жара несносная. 25 градусовъ въ тѣни. На улицахъ купеческаго Лѣснаго не видать ни одной дачной души: мужская половина уѣхала въ городъ, женская въ распашныхъ капотахъ и блузахъ изнываетъ, сидя на завѣшенныхъ полотномъ балконахъ и террасахъ, и отпивается чаемъ, квасомъ и молокомъ. Только разносчики, изнемогая подъ ношами, выкрикиваютъ на всѣ лады названіе товаровъ. Тутъ и тверскія бабы съ селедками, нитками и коленкоромъ, ярославскіе мужики со "щетками половыми и грабельками дѣтскими", "братья славяне" съ жестяной посудой, навязчивыя нѣмки съ деревянными метелками и искусственными цвѣтами, жиды, предлагающіе лудить кострюли и самовары, чухны съ масломъ и угольемъ, греки съ губками, татары съ халатами и въ довершеніе всего итальянцы съ шарманками, надоѣдающіе "прелестными звуками Травіаты" и вымогающіе пятаки и гривенники.
-- Фу, какая жара! Даже до одури! А тутъ еще эта шарманка несносная!-- говоритъ, тяжело дыша, раскраснѣвшаяся купчиха -- Машенька! Кинь ты этому тальянцу что-нибудь, а то онъ до вечера не отстанетъ,-- говоритъ она дочери.-- О, Господи! Вотъ уже который день ничего не ѣмъ, а только пью. Даже трехкопѣечной булочки не могла за чаемъ съѣсть. Глазами-бы, кажись, не вѣсть что съѣла, а въ нутро нейдетъ. Такая жалость! А вчера это наварили лососины, испекли пирогъ съ зеленымъ лукомъ, циплятъ зажарили. Да такъ все и осталось. Раковъ что-ли купить? Авось, хоть ихъ поѣшь. Кисленькаго-бы чего-нибудь, маринованнаго... Аннушка, не придумаешь-ли ты чего-бы теперь съѣсть?-- задаетъ она вопросъ старшей дочери.
-- Ахъ, маменька, оставьте! И безъ васъ жарко! Какая теперь ѣда! Теперь спать надо въ эдакую жару. Ужъ коли вонъ даже интересный романъ читать не можешь -- отвѣчаетъ дочка.
-- Спать... День спишь, ночь спишь, можно и до сумасшествія доспаться. Вотъ покупаться-бы хорошо, да вѣдь идти надо, а какъ тутъ пойдешь, коли къ тебѣ все прилипаетъ?
-- Ну и выходитъ, что надо ночью гулять, а у насъ въ десять часовъ вечера калитки на запорѣ и собаки на дворѣ спущены!
-- Ночь! Да кто-же это изъ хорошихъ купеческихъ домовъ по ночамъ гуляетъ?. Кто тебя за себя возьметъ послѣ этого? Ты совсѣмъ дура, ангелъ мой.
-- Молчите ужъ лучше. Вы умны очень.
Пауза и вздохи.
-- Анета! Придумай что-бы такое къ обѣду...-- снова начинаетъ мать.
-- Да видишь, у меня даже языкъ отъ жары плохо ворочается. Ну, неужто ты этихъ пустяковъ для матери не хочешь сдѣлать?
-- Мнѣ тоже жарко. Велите Прасковьѣ горничной крикнуть.
-- Ну, позови Прасковью.
-- Не могу, маменька. Я и такъ вся раскисла. Позовите сами.
-- Ну, ладно. Это я тебѣ припомню! Попросишь чего-нибудь и ты! Увидишь, какой афронтъ отъ меня получишь,-- упрекаетъ мать.-- Дѣлать нечего; я сама крикну. Прасковья! Прасковья!-- кричитъ она.
Дрябло и глухо звучитъ ея голосъ и походитъ какъ-бы на стонъ. Прибѣгаетъ горничная Прасковья.
-- Чего вамъ?
-- Позови разносчика съ англійскимъ печеньемъ.
-- Да гдѣ же онъ?
-- Сейчасъ тутъ былъ у калитки. Выбѣги-ка на улицу, да посмотри.
А коли у калитки былъ, такъ отчего-жъ вы сами-то не крикнули?
-- Да намъ лѣнь. Видишь жара какая.
Горничная бѣжитъ на улицу и черезъ нѣсколько времени возвращается.
-- Никакого разносчика тамъ и нѣтъ,-- говоритъ она.-- Вѣрно ушелъ.
-- Ну, вотъ и прозѣвали! А все черезъ васъ маменька!-- замѣчаетъ дочь.-- Я-бы и сама печенья-то погрызла.