Кишмя кишит народ около масленичных гор и балаганов на Марсовом поле. Все слои публики слились воедино. Костюмы поражают пестротой. Какой-то гул стоит в воздухе от звука шарманок, гармоний, завываний трубных оркестров, балаганной пальбы, говора и выкрика разносчиков; французская речь гувернантки, сопровождающей разряженных в пух и прах детей, перемешалась с ласковой руганью мастерового. Трещат орехи на зубах пригородных румяных красавиц в шугаях и "пальтичках", приехавших погулять под горами. Ласково летит им в затылок ореховая скорлупа, брошенная ловеласом в новой чуйке и в картузе с заломом. Мерно выступает жирный купец в еноте, надменно расхаживает рослый ливрейный гайдук среди мастерового плебса. Пахнет угаром самоваров, махоркой... Больше всего привлекают к себе "старики" балагуры на каруселях; немало собирает около себя народа и живой медведь, прогуливающийся на балконе зверинца.
-- А жалко вот этого зверя мучить,-- рассказывает нагольный тулуп,-- потому между ними зачастую и оборотни попадаются. У нас в деревне один мужик три года в медведях жил под скрытием.
-- Это для чего же?-- задает кто-то вопрос.
-- А мать прокляла за непочтение. Уж после и спохватилась, молебны начала петь, кутью по дороге бросала -- ничего не помогло, пока положенных годов не выжил.
-- Да ты не врешь?
-- Спроси Митрофана-плотника. Он ему шурин приходится.
Около балагана с вывеской "Американка огнеетка 10 лет и геркулеска" стоит купец с ребятишками в лисьих тулупчиках. Ребятишки так и разинули рты, глядя на вывеску, на которой изображена лежащая на воздухе женщина, черт, скелет и две отрезанные человечьи головы. Балаганщик зазывает публику:
-- Пожалуйте, господа, сейчас начинается! С кого за кресло полтину, а с ребят и солдат половину.
-- Все ли, как на вывеске обозначено, представлено будет?-- спрашивает купец.
-- Все до капельки. Пожалуйте!
-- И головы резать будут?
-- Отрежут в лучшем виде.
-- А ну-ко побожись.
-- Зачем же божиться, а только без обману. Пожалуйте, ваше степенство. Только вашу честь и дожидаем. Сейчас начинается.
-- А игра будет настоящая или только одни разговоры без действия?
-- Хорошая, самая нильская игра. Пожалуйте!
-- Ну что же, пострелята, хотите нильскую игру посмотреть?-- спрашивает купец ребятишек.
-- Хотим, тятенька, хотим.
Купец распахивает шубу, лезет в карман за бумажником и подходит к кассе.
Тут же у кассы и двое мастеровых в синих кафтанах поверх тулупов. Они уже взяли билеты и мотают ими в воздухе.
-- Постой, погоди! прежде справка!-- восклицает один.-- Послушайте, земляк, у живых людей головы-то резать будут?-- спрашивает он у зазывающего балаганщика.
-- Зачем у живых? За это в Сибирь попадешь, а тут одно представление.
-- Ну, коли так, давай деньги обратно, потому это обман.-- У кассы спор.
-- А как же у Берга-то настоящего арлекина пополам режут?-- спрашивает кто-то.
-- Так же и будут тебе настоящего резать! Отвод глаз и больше ничего! Потому у них машины. Машинами и штаны в виде невидимой силы снимают, машинами и по воздуху летают. Так, третьего года через машины эти самые и петух несся, машинами же у нашего хозяина и бумажник вытащили.
На балкон выходят музыканты в красных фесках. Лица у них вымазаны сажей.
-- Спиридонов! Ты как сюда попал? Господи! И арапом вымазался!-- кричит одному из них снизу солдат.
-- Четырнадцать человек здесь из нашей роты,-- откликается с балкона вымазанный.
-- Можешь нас задарма провести?
-- Коли бы ты был женской нации -- с удовольствием. А мужчин ни-ни! От хозяина воспрещено.
-- Иди сюда вниз! сходи! Мы попотчуем.
-- Воспрещено актерам в костюмах по улице бегать. Да мы и хозяйским добром довольны.
-- Ну, коли так, прощай! Кланяйся Анне Микитишне. Голенищи-то продал?
-- Продал.
Солдат отходит.
Вывеска с изображением толстой женщины, на груди у которой гиря с надписью: "16 пуд". Внизу толпа.
-- Вот силища-то, братцы! Шестнадцать пудов на персях держит? Эдакую и не потреплешь, коли ежели в жены попадется!-- раздается возглас.
-- Где потрепать! Сама сдачи даст! Так звизданет, что кверху тормашками полетишь!
-- А у нас на Калашниковой был один крючник, так одной рукой восьмипудовый куль держал, а другой двухпудовой гирей крестился.
-- И с этой самой бабой, сказывают, один купец в Москве кулачное состязание имел,-- вмешивается в разговор бараний тулуп.
-- Ну?
-- Обхватила его одной рукой, смяла под себя, наступила коленкой и говорит: смерти или живота?
-- Что же купец?
-- Сначала сто рублев ей отдал, чтобы помиловала, а потом затосковал, затосковал, что его баба обидеть могла, пить стал, повихнулся в уме, а теперь на цепи сидит. И ведь какой купец-то! Никому спуску не давал. Домашние все в синяках ходили и по чуланам от него прятались. Вот поди ж ты! На медведя один ходил, а тут от бабы сгинул.
Около него стоят два мастеровых мальчика и лакомятся, слегка подувая на стакан с мороженым.
На балконе каруселей старик с льняной бородой свистит на рукавице под звуки оркестра. Против него пляшет молоденькая нарумяненная девушка в тирольском костюме и в серых шерстяных перчатках. Внизу опять гогочущая толпа. Меломаны поощряют танцорку, кидая в нее ореховой скорлупой и огрызками пряников.
-- Эх, девушку-то жалко!-- сострадает внизу сердобольная душа.-- Такая из себя любовная и вдруг в эдакое ремесло пошла!
-- Известно, подпивают! С трезвых глаз актеркой никто не сделается! -- откликается другой. -- Как хмель мало-мало отойдет, ей опять на каменку поддадут. Вот она и не может опомниться.
-- А есть иные из ихней сестры и в люди выходят!
-- Редко. А впрочем, года два назад тут одна черномазенькая ломалась. Из лица, что херувим. Пришел мясник один богатеющий на каруселях покататься. Увидал ее -- тут ему смерть пришла! Сейчас это ее в свою шубу лисью завернул и домой. Теперь на конях катается. Дом ей каменный за Нарвской заставой подписал!
-- Блины с пылу! Блины с жару!
-- Сбитень горяч! С молочком, с перечком угощу! Господа нагольные купцы, поддержите коммерцию! -- выкрикивает сбитенщик.
-- Братцы, смотрите, драка!-- раздается возглас.
-- Где? Где?
Толпа отхлынивает от представления и бежит созерцать любимое русское зрелище.