Петербургская ранняя весна. Восемь часов вечера, а на дворе еще свет белый. Косое солнце золотит верхушки домов. Смолкает мало-помалу городской шум. Бегут домой гостинодворцы, покончившие торговлю, бегут мастерички, двенадцать часов кряду гнувшие спину за шитьем, по дороге заходят отдохнуть в скверы. Михайловский сквер более других переполнен публикой. По дорожкам шныряют уличные фланеры с папиросами во рту и заглядывают под женские шляпки. Скамейки почти все заняты. Дорожки перед скамейками исчерчены зонтиками и палками. Вот какой-то юноша вперил взор вдаль и с нетерпением посматривает на часы. Тут же приютилась и дамочка под вуалью и с книгой. Она делает вид, как будто читает, но на самом деле даже и книгу-то держит кверху ногами. На голых прутьях кустарников чирикают воробьи. По дорожке около калитки бродит военный писарь в фуражке набекрень и насвистывает арию "Все мы жаждем любви, это наша святыня".
-- Дай Христа ради рубль серебра до завтра. Глафира Ивановна просит угостить ее шоколадом, а у меня ни копейки,-- шепчет серая поярковая шляпа своему товарищу.-- Не угостить -- вся интрига полетит к черту.
-- Притворись холодным и разочарованным. Это иногда лучше бывает. Вместо шоколада заведи разговор о смерти. Сразу на сердце подействуешь.
-- Да неужто ты мне не можешь поверить рубля серебром!
-- Чудак! Ну как я тебе поверю, когда у меня его нет? Я сам занял у хозяйки восемь копеек на апельсин Марье Ивановне...
-- Ах ты господи! Вот история-то! -- восклицает франт.-- Тут любовь разыгрывается, а в кармане ни копейки! Она и записку любовную приняла, вздыхает, начертила зонтиком мой вензель на песке...
-- Говорю, заведи разговор о смерти, и она сейчас о шоколаде забудет.
-- Ну тебя к черту!
Губастый старичок подсел на скамейку к молоденькой мастеричке с зеленой коробкой в руках, оперся подбородком на палку, скосил на девушку глаза и начинает с ней разговаривать.
-- Погода, душечка, какая прекрасная... Так и веет эфиром любви...
-- Это даже можно сказать совсем напротив! -- отчеканивает девушка.
-- Все благоухает: как природа, так равно и вы...
-- Это до нас не касается.
-- А что, ангелочек, есть у вас папенька или маменька?
-- Не в ту центру попали.
-- Коли нет родственников, и чужой старичок приголубить может. Старенькие-то лучше, хе, xe, хе!
-- Ах, оставьте пожалуйста...
-- А братец... например, эдак, двоюродный?..
-- Пожалуйста, без интриги...
-- Верно, приказчика из Гостиного ждете или чиновничка махонького. У меня их, барышня, целый десяток под началом, этих чиновников-то.
-- Подводите ваше коварство под самого себя.
-- Хотите, купидончик, я вам виноградцу куплю, яблочков? Или, может, пряничного гусарика?
-- Совсем в нас не та политика, ошибаетесь...
Девушка встает с места, идет по дорожке и садится на другую скамейку. К ней подходит молодой человек в серо-голубом галстуке и с маленькими бакенбардами, напоминающими клочья пакли.
-- Петя!.. Петя! Ну что ты так долго? Как тебе не стыдно! -- восклицает девушка.-- Сейчас ко мне какой-то старичишка приставал и разные интересы насчет любви заводил!
-- Ах он мерзавец! И ты не могла его сразу отчалить? Где он? Покажи мне его.
-- Да вон на той скамейке... Вон палка и шляпа виднеется... Глаза по ложке и зубы, как у верблюда дикого. Такой противный!
-- Ах он скот! Да я его в три дуги! Три ребра высажу! Переносье вывихну!..
-- Оставь, Петя! Теперь уж кончено. Он не пристанет!
-- Не могу я, мой ангел! Должен же я тебе любовь мою доказать! Ах он леший анафемский! Что ни на есть сквернецки выругаю! Да что тут! Просто два зуба вон и делу конец!
Молодой человек засучивает рукава пальто и бежит к указанному месту. Девушка бросается за ним.
-- Петя! Петенька! Брось! Ну что за радость в часть попасть? -- кричит она.
-- Оскорбление женщины! Нет, это я так не оставлю!..
Он останавливается за спиной старика, скрещивает на груди руки и, подняв кверху голову, говорит:
-- А позвольте вас спросить, господин дерзкий нахал, по какому праву?..
В это время старичок оборачивается, взглядывает на молодого человека, и тот мгновенно превращается как бы в соляной столп. Руки опустились как плети, огненный взгляд превратился в какой-то телячий...
Впервые -- "Петербургская газета", 1876, No 72; подзаголовок "Сцены"; подпись: Лкн. Печатается по тексту сб. "Шуты гороховые" (здесь и далее имеются в виду первые издания сборников).