Лейкин Николай Александрович
Коновал

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Н. А. ЛЕЙКИНЪ

НЕУНЫВАЮЩІЕ РОССІЯНЕ

РАЗСКАЗЫ И КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2
1879

  

КОНОВАЛЪ
(разсказъ).

   Перенесемтесь, читатель, въ Ямскую, въ этотъ патріархальный уголокъ Петербурга, орошаемый замѣчательной по своей двухъ-саженной ширинѣ рѣчкой Лиговкой. Петербуржцы знаютъ этотъ уголокъ; для провинціаловъ-же скажемъ, что онъ преимущественно населенъ извощиками; фабричными, мастеровыми, мелкимъ купечествомъ и деревенскимъ людомъ, пришедшимъ въ Петербургъ на заработки. Поденщики, поденщицы, безмѣстные лакеи, кухарки и горничныя всегда здѣсь находятъ себѣ уголъ за рубль или полтора рубля въ мѣсяцъ. По своему внѣшнему виду и нравамъ уголокъ этотъ удивительно какъ походитъ на провинціальный городокъ. Для полноты сходства недостаетъ только острога, этого неизбѣжнаго, наводящаго уныніе, зданія каждаго уѣзднаго города, и чиновничества. Чиновный людъ часто хоть и гнѣздится въ самыхъ отдаленныхъ кварталахъ Петербурга, но въ Ямской, менѣе отдаленной отъ центра города, почему-то не живетъ. И такъ къ дѣлу.
   Въ одинъ прекрасный вечеръ на постоялый дворъ, содержимый въ одной изъ улицъ Ямской теткой Галчихой, пришелъ постоялецъ и потребовалъ ночлега. Постоялецъ этотъ только-что пріѣхалъ въ Питеръ по желѣзной дорогѣ и отличался довольно страннымъ видомъ. Онъ былъ не высокаго роста, корявъ и черепъ изъ лица, кривъ на лѣвый глазъ, имѣлъ щипаную бородку, глядящую куда-то въ сторону и какъ-то странно вывернутую кверху ноздрю. На видъ ему было лѣтъ подъ сорокъ. Такихъ людей, обыкновенно, называютъ плюгавыми. Не взирая, однако, на свою плюгавость, постоялецъ держалъ себя важно, говорилъ съ разстановкой, поминутно подбоченивался, и потребовавъ на ужинъ щей, гордо косился своимъ единственнымъ глазомъ, то на хозяйку, суетившуюся около печи, то на сидѣвшаго съ нимъ за однимъ столомь и ѣвшаго кашу мужика, то на разувавшагося на лавкѣ отставнаго солдата. Похлебавъ щей, постоялецъ началъ разбираться въ принесенныхъ имъ съ собой мѣшкахъ. Изъ одного онъ вынулъ лошадиный черепъ и синій кафтанъ, изъ другаго -- большой козлиный рогъ и банку съ змѣей въ спиртѣ. При видѣ этихъ предметовъ, сидѣвшій у стола мужикъ, покосившись, отодвинулся, хозяйка перекрестилась, а солдатъ кашлянулъ, и проговоривъ "ишь ты какія штуки!", подошелъ къ постояльцу.
   -- Къ чему-же, таперича, вамъ эти шкилеты будутъ?-- спросилъ онъ и робко ткнулъ пальцемъ въ лошадиный черепъ.
   -- Снадобья... все на потребу, отъ лихихъ болѣзней,-- отвѣтилъ постоялецъ, бережно осмотрѣлъ передъ сальнымъ огаркомъ свое имущество, и поставивъ его подъ собой подъ лавку, началъ укладываться спать на разостланномъ тулупѣ.
   Солдатъ въ недоумѣніи стоялъ передъ нимъ и ковырялъ у себя въ носу.
   -- Такъ, такъ... на потребу... Разныя болѣзни есть. Что-же вы теперь будете? Лѣкаря, что ли?-- спросилъ онъ.
   -- Коновалы и лѣкаря. Всякую болѣзнь лѣчить можемъ и всякую болѣзнь нагнать, ежели -- все въ нашей власти... важно проговорилъ постоялецъ, и растянувшись на лавкѣ, отвернулся къ стѣнѣ.
   Солдатъ многозначительно взглянулъ на хозяйку и кивнулъ на коновала: "вотъ дескать какая птица!" Хозяйка видимо опѣшила. "Богъ его знаетъ, какой онъ такой человѣкъ!" подумалось ей:-- "еще болѣзнь какую ни-на-есть напуститъ". Въ головѣ ея мелькнуло, что коновала надо задобрить.
   -- Что-же такъ-то легъ? Семъ-ка, я молочка подамъ. Похлебаешь... продолжала она.
   Коновалъ отказался.
   -- Кафтанъ-то изъ подъ лавки подъ себя возьми. Здѣсь, вѣдь, постоялый дворъ. Ночь-то велика. Народу всякаго понабраться можетъ. Не ровенъ часъ...
   -- Не бойсь. Цѣлъ будетъ. Я слово заговорное знаю. Пусть-ко кто польстится, такъ изъ избы цѣлъ не выдетъ,-- самоувѣренно и не оборачиваясь, отвѣчалъ коновалъ.
   Отъ словъ этихъ хозяйка еще болѣе опѣшила. У нея даже задрожали ноги. Кой-какъ знаками она начала вызывать солдата и мужика на дворъ. На дворѣ составился совѣтъ.
   -- Ахъ грѣхи, грѣхи! Вотъ не было печали, такъ принесъ Господь лихаго человѣка,-- говорила она.-- Какъ тутъ быть?
   -- Да чему-жъ быть-то? Свѣдущій человѣкъ. Такіе люди бываютъ, сказалъ солдатъ.
   Мужикъ молчалъ, вздыхалъ и чесалъ животъ.
   -- Всякую, говоритъ, болѣзнь напустить въ нашей вчасти, продолжала хозяйка;-- не испортилъ-бы онъ меня!.. Голубчики, ужъ вы не оставляйте меня. Ложитесь со мной за перегородку, упрашивала она мужика и солдата.
   -- Будь покойна, не оставимъ,-- утѣшалъ солдатъ.-- Чего-жъ бояться! Вѣдь ему никто худаго слова не сказалъ.
   Мужикъ на отрѣзъ отказался спать въ избѣ.
   -- Нѣтъ, ужъ ты тамъ какъ хочешь, Андреяновна, а я подъ навѣсъ... потому христіанской душѣ въ одной избѣ съ падалью ночевать не приходится. Вишь, тамъ у него змѣй? Нешто это возможно?-- сказалъ онъ, и дѣйствительно, не взирая на холодную осеннюю ночь, спалъ подъ навѣсомъ.
   Хозяйка хоть и легла спать у себя за перегородкой, хоть и положила недалеко отъ себя солдата, но всю ночь не могла сомкнуть глазъ и творила молитву. Разъ десять въ теченіи ночи окликала она и ощупывала солдата и по утру поднялась чуть только забрежился свѣтъ. Коновала уже не было въ избѣ. Изъ подъ лавки выглядывалъ лошадинный черепъ. Она вышла на дворъ. На опрокинутой кверху дномъ койкѣ отъ телѣги сидѣлъ коновалъ и покуривалъ трубку.
   -- Хозяюшкѣ почтеніе! Желаю здравствовать!-- сказалъ онъ. Это ваша коровка-то вело ночь мычала? Надо статься -- хвораетъ. Дай-ко я посмотрю, что съ ней?
   Услыша ласковый привѣтъ, хозяйка пріободрилась.
   -- Да вотъ и сама не знаю, что съ ней попритчилось. Вторую ночь мычитъ, отвѣчала она и повела коновала въ хлѣвъ. Только ты, голубчикъ, не попорть ее. Мы люди бѣдные... добавила она, кланяясь.
   -- Зачѣмъ за ваши ласки портись? Мы ее вылѣчимъ, потому, таперича, мы это дѣло туго знаемъ. Мы у помѣщика, у генерала Залихваньева шесть годовъ надъ всѣми скотными и и конными дворами главнымъ коноваломъ состояли. Коровы были всякія: и тирольки, и лимонскія. А что до лошадей, такъ были такія, что и цѣны не было,-- говорилъ коновалъ, слѣдуя за хозяйкой въ хлѣвъ.
   Прійдя въ хлѣвъ, онъ осмотрѣлъ корову, пощупалъ у нея носъ, хвостъ, уши и задумался. Хозяйка слѣдила за нимъ взоромъ.
   -- Червь у нея въ животѣ. Нутро топитъ, сказалъ онъ наконецъ.-- Кровь-бы ей изъ ноги кинуть, да коровенка-то молодая. Ну, да мы и такъ справимъ, добавилъ онъ -- засучилъ рукава, пошепталъ что-то коровѣ въ ухо, три раза плюнулъ, и вырвавъ у нея изъ хвоста нѣсколько шерстинокъ, подалъ хозяйкѣ.
   -- Заверни въ бумажку, да сожги ужо, какъ печь топить будешь. Червь самъ выдетъ. Да вотъ еще что: какъ кормъ задавать будешь, такъ присаливай хорошенько.
   -- Все исполнимъ. Много тебѣ благодарны, батюшка! Какъ величать-то?
   -- Данилой Кузьминымъ.
   -- Ужъ я тебя ублаготворю, Данило Кузьминъ. Дай только печь истопить. Пообѣдаешь у меня.
   -- Ладно. Только за одно ублажи вотъ чѣмъ еще. Нѣтъ-ли у васъ тутъ фатерки по близости? Такъ гореньки крохотной. Потому мы тутъ остановиться думаемъ.
   -- Это что, это пустое дѣло, это можно. Вотъ тутъ рядомъ рубля за два съ полтиной горенку отдадутъ.
   -- Ну, такъ и дѣлу конецъ! Сватай! А мы тебя завсегда въ почетѣ держать будемъ.
   Часа черезъ два рано-пробуждающаяся улица, въ которой остановился коновалъ, благодаря языку хозяйки и ея боязливыхъ знакомыхъ, почти уже вся знала о появленіи знаменитаго коновала и лѣкаря, выгнавшаго изъ больной коровы червя. Нашлись люди, которые разсказывали, что они сами видѣли этого червя.
   -- Большущій-пребольшущій и весь въ шерсти, разсказывала въ трактирѣ какая-то прачка-поденщица, пришедшая въ трактиръ сваритъ кофій. Вышелъ онъ изъ нея и поползъ и поползъ...
   -- Съ крыльями? спрашивалъ прачку кто-то изъ присутствовавшихъ.
   -- Не запримѣтила, голубчики. Грѣха на душу не возьму, не запримѣтила, отвѣчала она, и приложа руку къ щекѣ, прибавила: Господи, какая нечисть на бѣломъ свѣтѣ бываетъ!
   -- Вотъ-бы этому червю въ нашего хозяина войти. Авось меньше-бъ надъ женою командовалъ. Вчера такихъ синяковъ понаставилъ, что живаго мѣста не найдешь. На силу отняли,-- сказалъ мастеровой, прибѣжавшій растопить клей, и захохоталъ.
   -- А ты что зубы скалишь? Нешто въ человѣкѣ такой нечисти не бываетъ? замѣтилъ кухонный мужикъ. Еще хуже. У насъ въ деревнѣ у роднаго моего дяди змѣя въ утробѣ сидѣла. На смерть пилъ. Потому она этого самаго винища требовала. А какъ выгнали изъ него,-- и пить пересталъ.
   -- Спаси Господи и помилуй всякаго человѣка!-- закончила прачка и выбѣжала изъ трактира.
   Часамъ къ двумъ дня, коновалъ, угощенный хозяйкой постоялаго двора обѣдомъ, водкой, ночлегомъ и снабженный двугривеннымъ денегъ, уже перебрался къ себѣ на квартиру, которую нанялъ за два рубля въ мѣсяцъ, хотя квартира эта, то есть комната, и ходила прежде по три рубля. Домохозяйка, вдова ямщичка Поругаева, до того запугалась свирѣпымъ видомъ и славою о всемогуществѣ коновала, что отдала ее не торгуясь, за то что онъ ей предложилъ.
   Коновалъ поселился въ маленькомъ, ветхомъ домишкѣ съ поросшею травою крышею и съ покачнувшимися, вѣчно мокрыми воротами, полотна которыхъ были испещрены мѣстными живописцами и публицистами изображеніями животныхъ и надписями въ родѣ: строго воспрещается... и т. п. На дворѣ дома въ развалившейся избѣ жили извощики; подъ навѣсомъ помѣщались ихъ лошади, экипажи. Въ лицевомъ флигелѣ, гдѣ находилась и коморка коновала, кромѣ его и домохозяйки, жила прачка-поденщица -- молодая, красивая баба, вдова солдата, ходившая поломойничать и "стирать въ люди", какая-то старуха, жившая щедротами доброхотныхъ дателей и воспоминавшая о давно прошедшихъ счастливыхъ дняхъ, проведенныхъ его въ экономкахъ у статскаго генерала Разструбина, и ярославецъ съ женой, торговавшіе въ шалашѣ, устроенномъ въ заборѣ: сбитнемъ, квасомъ, пряниками, мыломъ, ржавыми гвоздями и кнутами. Прійдя та квартиру, коновалъ тотчасъ-же началъ устраиваться, вслѣдствіе чего въ углу появилось ложе, сколоченное изъ досокъ и четырехъ полѣньевъ, на подоконникѣ разложились и разставились пузырьки съ "зельями", какъ онъ ихъ называлъ, банка съ змѣей, козлиный рогъ, лошадиный черепъ и бумажки съ толченымъ кирпичемъ, купоросомъ и пр. На стѣнѣ развѣсились пучки сушеныхъ травъ, шкуры, содранныя съ угрей, и галочьи крылья.
   Появленіе коновала въ домѣ вдовы ямщички Поругаевой произвело сильную перемѣну въ дѣйствіяхъ обитателей дома Голосистая, поющая пѣсни прачка Василиса, стиравшая въ сѣняхъ бѣлье, умолкла; старуха-жиличка, генеральская экс-экономка, вѣчно переругивавшаяся съ квартирной хозяйкой изъ за кофейника и "переварокъ",-- смирилась и только злобно кивала, головой; торговцева жена, которой нужно было рубить на ужинъ капусту, удалилась для воспроизведенія этого процесса на дворъ, подъ навѣсъ; сама-же хозяйка, обладавшая звонкимъ голосомъ, говорила шопотомъ; когда же коновалъ, размѣстя свое имущество, задумалъ почить отъ дѣлъ, и разостлавъ тулупъ, улегся на свое ложе, она разъ десять выбѣгала на крыльцо, чтобы кинуть щепкой то въ раскудавшуюся курицу, то въ горланившаго пѣтуха. Однимъ словомъ, на всѣхъ обитателей дома напала какая-то робость. Робость эта перешла въ невольный страхъ, когда коновалъ, поспавъ съ часъ, вышелъ на улицу погулять, а хозяйка и жильцы вошли въ его коморку и начали разсматривать его имущество, разложенное на подоконникѣ и висѣвшее на стѣнѣ.
   При видѣ такихъ, въ сущности обыкновенныхъ предметовъ, какъ черепъ, змѣя и галочьи крылья, но въ глазахъ обозрѣвающихъ пріобрѣтшихъ таинственное значеніе, всѣ такъ и ахнули. Началось всплескиванье руками, отплевыванье, осѣненіе крестнымъ знаменіемъ и было рѣшено, чтобы съ жильцомъ обращаться какъ можно ласковѣе и предупредительнѣе, дабы не навлечь на себя его гнѣва, а съ нимъ вмѣстѣ и его послѣдствій -- въ видѣ порчи, икоты и тому подобныхъ болѣзней. Осмотрѣвъ имущество, всѣ тотчасъ-же бросились подѣлиться своимъ впечатлѣніемъ съ сосѣдями. Сосѣди пожелали убѣдиться лично, вслѣдствіе чего, на улицѣ, около окна коновала, образовалась преизрядная толпа мущинъ и женщинъ. Все это тѣснилось и старалось заглянуть въ окно. Со всѣхъ сторонъ слышались предположенія, что змѣя, находящаяся въ банкѣ по ночамъ будетъ вылетать въ трубу. Какой-то мастеровой съ ремешкомъ на головѣ рѣшилъ не спать всю ночь, и во что-бы то ни стало, подкараулить змѣю.
   Народъ долго-бы еще толпился у окна, ежели-бы изъ-за угла не показался самъ коновалъ.
   -- Батюшки! Вонъ онъ и самъ идетъ!-- крикнула находившаяся въ числѣ зрителей торговцева жена и опрометью бросилась къ мужниной лавченкѣ.
   Толпа, какъ-бы застигнутая на мѣстѣ преступленія, оробѣла и медленно начала расходиться, косясь на приближавшагося коновала.
   Коновалъ шелъ важно, закинувъ руки за спину. Завидя народъ у своего окна, онъ еще выше задралъ голову.
   "Ага, разсматриваютъ. Ну, погодите-же, не такую я вамъ еще штуку на показъ выставлю, а почуднѣе. Дай только мнѣ летучую мышь найти", проговорилъ онъ про себя и вошелъ на дворъ.
   Начинало смеркаться. Въ кухнѣ хозяйка пила чай.
   -- Чай да сахаръ! сказалъ входя коновалъ.
   -- Милости просимъ. Выкушайте, предложила она.
   -- Что-жъ, побаловаться всегда можно, отвѣчалъ онъ и сѣлъ.
   Разговоръ не начинался. Коновалъ пилъ чай, громко прихлебывая съ блюдечка. Послѣ второй чашки, хозяйка, наконецъ, обратилась къ нему съ вопросомъ:
   -- Что-жъ, вы это, таперича, будете лѣкарствомъ заниматься?
   -- Да, лѣчить будемъ, потому мы коновалы и этому дѣлу съ измалѣтства обучены.
   -- Ужъ вы будьте надежны... У насъ завсегда покой будетъ.
   -- Это точно. На счетъ спокою первое дѣло, потому я иногда въ забытьѣ... особливо, когда какое ни-на-есть мудреное снадобье требуется,-- сказалъ коновалъ и началъ разсказывать, что онъ у генерала Залихваньева шесть годовъ главнымъ коноваломъ состоялъ, что лѣчилъ не только одинъ скотъ, но изъ всѣхъ окрестныхъ деревень къ нему мужики приходили. Что онъ одного купца даже послѣ особорованія на ноги поднялъ; исцѣлилъ въ своей деревнѣ старостиху, которая была испорчена и цѣлый мѣсяцъ хрюкала по свинячьи, и даже пользовалъ самого исправника, страдавшаго ломотой въ "коренной косточкѣ". Во время разсказа въ комнату вошла прачка Василиса, старуха генеральская экс-экономка, и торговцева жена и сѣли поодаль. Замѣтивъ слушателей, коновалъ воодушевился еще болѣе и повѣдалъ, что ученые доктора ничего не знаютъ, что они только морятъ людей, что есть, правда, одинъ ученый докторъ Пироговъ, который всякую болѣзнь лѣчить можетъ, но и тотъ пріобрѣлъ свою ученость не въ книжкахъ, а его научилъ одинъ умершій "солдатикъ" въ Севастополѣ, такъ какъ солдатику этому въ "отраженіи" бомбой все нутро вывернуло. Во время разсказа слушательницы сидѣли молча и только изрѣдка вздыхали и покачивали головами. Въ заключеніе коновалъ прочелъ цѣлую лекцію по части анатоміи и патологіи человѣческаго тѣла, изъ которой слушательницы узнали, что человѣческое мясо виситъ на костяхъ, пришитое жилами, что внутри у человѣка "требуха", сердце и печенка, которая "съ сильныхъ сердцовъ" можетъ лопаться, что вся требуха опутана жилами, въ которыхъ течетъ кровь, что въ крови часто накопляется всякая "дрянь", вслѣдствіе чего человѣкъ бываетъ боленъ и нужно "бросать" кровь, что кровь эта выходитъ печонками и чтобъ остановить эту кровь, нужно непремѣнно "заговорное слово" знать.
   Выпивъ съ полдюжины чашекъ чаю, коновалъ обернулъ кверху дномъ чашку, положилъ на донышко огрызокъ сахару и, раскланявшись съ хозяйкой и ея жиличками, ушелъ къ себѣ въ коморку.
   Изъ паспорта, отданнаго коноваломъ хозяйкѣ, было узнано, что онъ бывшій дворовый человѣкъ. Такое столь не высокое званіе и довольно ласковая бесѣда за чаемъ всѣхъ немного поуспокоили. Въ комнатѣ хозяйки, однако, еще долго шептались о немъ и ночь была проведена не совсѣмъ спокойно. Правда, сама хозяйка спала крѣпко, но благодаря чайной чашкѣ водки, выпитой передъ сномъ; экс-экономкѣ-же грезилось, что ее кто-то хватилъ за пятки; а торговцева жена по-утру всѣмъ и каждому разсказывала, что ее всю ночь кто-то душилъ и на своемъ лицѣ она даже чувствовала прикосновеніе какой-то шерсти.
   На утри коновалъ проснулся рано-было воскресенье. Надѣвъ на себя кафтанъ и опоясавшись ременнымъ поясомъ, на которомъ висѣли эмблемы его ремесла -- въ видѣ сумки, ланцетовъ съ доброе долото и различныхъ шилъ, онъ вышелъ на дворъ. На дворѣ извощики мыли лошадей и экипажи. Завидя коновала, они поснимали шапки. Появленіе его на ихъ дворѣ было уже передано имъ, съ мельчайшими подробностями ихъ артельной "маткой", то есть стряпухой. Коновалъ приблизился къ нимъ, пощурилъ на лошадей свой единственный глазъ, и выбравъ лошадку покрасивѣе, подошелъ къ ней, съ видомъ знатока, ударилъ ее ладонью подъ пахъ и спросилъ "по чемъ дана?".
   -- Да не купленная, изъ доморостковъ, отвѣчалъ извощикъ.
   -- Лошаденка жиденькая... процѣдилъ коновалъ и началъ смотрѣть ей въ зубы.
   -- Жидка-то жидка, лошаденка не видная, да за то хоть рысь есть, вмѣшался другой извощикъ. А вонъ я лѣто-съ у хозяина жилъ и у меня была лошадь: изъ себя король, а рысь -- курица обгонитъ и къ кнуту не почтительна. Хоть ты ее зарѣжь! Ты ее кнутомъ, а она хвостомъ...
   -- Ну, коли лошадь молодая и въ силѣ, такъ значитъ порченная. Тутъ рысь нагнать можно. Заговоръ есть. У насъ такихъ лошадей можетъ тыща въ передѣлѣ перебывало, похвастался коновалъ.
   -- Казали тогда коновалу, да безъ пути... Это, говоритъ, лошадь двухъ-жильная, ее подъ ломъ надо.
   -- Двухъ-жильная! Много знаетъ твой коновалъ! Двухъ-жильныхъ лошадей можетъ на всю Расею штукъ шесть... За двухъ-жильную лошадь, на царскую конюшню ежели,-- сейчасъ десять тысячевъ дадутъ. Мели, знай!
   -- Что-жъ лаешься! Коновалъ тогда брехалъ.
   -- Вы скрыпинскіе, почтенный, будете?-- спросилъ коновала третій извощикъ.
   -- Нѣтъ, мы изъ другаго мѣста. Ужъ скрыпинскихъ-то коноваловъ теперь, братъ, слава отошла и ничего они не составляютъ. Вся цѣна-то имъ грошъ.
   -- Въ славѣ были.
   -- Были да сплыли. Дай-ко ему лошадь отъ отпою заговорить -- не съумѣетъ, сказалъ коновалъ. Ужъ вы, ребята, коли что на счетъ лошадей, такъ я вотъ тутъ съ вами живу, закончилъ онъ и началъ уходить.
   -- Будь покоенъ... Не обойдемъ... Наслышаны... Зачѣмъ въ чужіе люди лѣзть?-- послышалось ему въ слѣдъ.
   Коновалъ отправился въ трактиръ. Ему пришлось проходить мимо шалаша торговца, который жилъ съ нимъ вмѣстѣ на квартирѣ. Шалашъ былъ уже отворенъ. Торговецъ, рыжебородый, дородный ярославецъ, расправлялъ молоткомъ на кускѣ желѣза старое гвоздье. Около него торчала его жена, грудастая баба, въ длинномъ синемъ суконномъ шугаѣ и въ красномъ ситцевомъ платкѣ на головѣ. Торговецъ и его жена поклонились коновалу. Тотъ отвѣтилъ на поклонъ и сказалъ: "Богъ помочь".
   -- Милости просимъ на перепутьѣ. Не погнушайтесь,-- пригласилъ торговецъ. Жена молчала и только кланялась.
   Коновалъ вошелъ и сѣлъ на лавку.
   -- Сбитеньку не желаете-ли?
   -- Благодарствуемъ, потому въ трактиръ идемъ и тамъ чайкомъ побалуемся.
   -- Это точно, чаекъ много пользительнѣе. Яблочка не желаете-ли?
   Коновалъ взялъ яблочко, и спрятавъ въ карманъ, началъ обозрѣвать лавченку. Минутъ черезъ пять торговецъ, страдавшій какимъ-то недугомъ въ ногѣ, показывалъ уже коновалу разутую ногу. Коновалъ щурился и тыкалъ въ ногу пальцемъ. Баба стояла поодаль и отирала кончикомъ головнаго платка носъ.
   -- Надо статься, это у него съ перепугу, говорила она: -- потому пужливъ онъ очень. Лѣтосъ тутъ у насъ пожаръ былъ, а онъ въ банѣ парился. Такъ испужался, что нагишомъ выскочилъ. Съ тѣхъ поръ и началось.
   -- Нѣтъ, тутъ особь статья. Тутъ волосяникъ сидитъ. Червь такой есть. Вѣрно въ рѣчкѣ, гдѣ лошадей моютъ, купались, сказалъ коновалъ.
   -- Это точно... тутъ какъ-то объ Ильинѣ днѣ на Волково кладбище ходилъ -- такъ баловался.
   -- Ну, вотъ онъ и влѣзъ. Его заморить нужно, а то онъ можетъ подъ сердце подойти. Ужо толкнись ко мнѣ,-- я мази дамъ, заключилъ коновалъ, попрощался, въ видѣ дани снялъ со стѣны связку баранокъ, запихалъ ее въ карманъ и пошелъ въ трактиръ.
   Пришедши въ трактиръ, коновалъ потребовалъ чаю. Половой поставилъ передъ нимъ приборъ. Коновалъ началъ уже полоскать стаканъ, какъ вдругъ къ нему подбѣжалъ буфетчикъ и схватилъ со стола приборъ.
   -- Извините, заговорилъ онъ:-- не того чаю дали. Мы васъ не знали, а этотъ чай, извѣстно, для простаго народу... Пожалуйте къ буфету на купеческій столъ. Другаго засыпалъ.
   Такого рода почётъ пріятно пощекоталъ нервы коновала. Онъ отправился на купеческій столъ. Оказалось, что извощикъ живущій, на одномъ дворѣ съ коноваломъ, прійдя также въ трактиръ и увидавъ этого свѣдущаго мужа, тотчасъ указалъ на него буфетчику и сообщилъ о его искуствѣ и премудрости. Буфетчикъ, еще вчера слышавшій о знаменитомъ выгнаніи изъ Галчихиной коровы червя и имѣя нужду въ коновалѣ, счелъ за нужное почтить его "купеческимъ столомъ" и "особеннымъ" чаемъ. Результатомъ всего этого было то, что когда коновалъ влилъ въ себя два чайника кипятку, буфетчикъ подсѣлъ къ нему и сталъ жаловаться на какое-то щемленіе подъ сердцемъ и "свербленіе" въ затылкѣ.
   -- Кровь пустить надо, сказалъ коновалъ: потому это значитъ, что она наружу просится.
   -- Да ужъ и то по веснѣ, почитай, десять банокъ на спину накинулъ.
   -- Жильную пустить нужно. Та кровь ничего не составляетъ. Ее хоть ведро выпусти -- все безъ пользы. Въ нашемъ мѣстѣ вотъ тоже одинъ купецъ былъ боленъ, такъ тотъ каждый мѣсяцъ себѣ банки накидывалъ, по полуштофу крови выпускалъ и ничего не помогло, такъ и померъ.
   На прощаньи буфетчикъ поднесъ коновалу стаканчикъ "съ бальзанчикомъ", ничего не взялъ за чай, сказавъ, что "даже и перваго вола въ гуртѣ не бьютъ" и просилъ "жаловать напредки".
   Вечеромъ коновала звали помочь какой-то купчихѣ -- трудной родильницѣ. Коновалъ взялся помочь, послалъ родильницѣ угриную кожу, велѣлъ ей опоясаться, надѣлалъ топоромъ на воротахъ дома, гдѣ жила родильница, нѣсколько зарубокъ, потребовалъ ея волосъ, и въ присутствіи мужа, зарылъ ихъ на дворѣ подъ камнемъ, за что и получилъ два рубля.
   "Ну, дѣло кажется на ладъ идетъ", подумалъ онъ, ложась спать и радостно потирая руки;-- "тутъ жить можно! " и окутавшись тулупомъ, началъ засыпать.
   Слава коновала Данилы Кузьмича росла съ каждымъ днемъ и скоро распространилась по всей Ямской. Всѣ знали его по имени и всѣ ему кланялись. Лѣчилъ онъ и лошадей и людей отъ всѣхъ болѣзней. Не было такого недуга, передъ которымъ бы онъ останавливался. Правда, лѣкарства его были не многочисленны, но за то, по увѣренію больныхъ, отличались "пользительностію", Такъ "отъ живота" -- настойкой на трилистникѣ и тысячелистникѣ; отъ лихорадки заговаривалъ и давалъ пить дубовую кору; раны прижигалъ купоросомъ; отъ ломоты лѣчилъ мазями, и предписывалъ ими мазаться непремѣнно въ банѣ, для того, чтобъ "всякая дрянь" потомъ выходила. Мази эти онъ составлялъ самъ и примѣшивалъ къ нимъ все что попадется на глаза, или придетъ въ голову: деготь, толченый кирпичъ, уголь, ладанъ, сулему, бадягу, лошадиный навозъ и пр. Всякое лѣкарство давалось, обыкновенно, съ какими-нибудь таинственными наставленіями въ родѣ: пить по три зари сряду, предварительно продѣвъ посуду сквозь колесо отъ телѣги, или передъ натираніемъ, подержать себя за большой палецъ на лѣвой ногѣ и помянуть Фрола и Лавра, и т. п. Вообще въ наставленіяхъ его о лѣченіи фигурировали очень часто фразы: "кровь попорчена, много дряни накопилось, кинуть надо", и "возьми, купи полштофъ водки, настой ее (тутъ произносилось названіе травы) и пей всякій день по стаканчику, какъ только солнце сядетъ". Послѣднее наставленіе удивительно какъ приходилось по сердцу всѣмъ хворавшимъ обитателямъ Ямской и они исполняли его съ буквальною точностію. Отъ зубной боли коновалъ давалъ жевать какія-то бумажки, наставивъ на нихъ таинственныя каракули. Онъ былъ плохо грамотенъ, съ трудомъ "разбиралъ по печатному", писать вовсе не зналъ и могъ только ставить "цихвирь". Обстоятельство это онъ, впрочемъ, тщательно скрывалъ, потому что имѣлъ у себя на квартирѣ огромную книгу въ кожанномъ переплетѣ -- какой-то нѣмецкій словарь -- которую онъ впрочемъ называлъ "лѣкарской книгой" и въ разговорѣ часто вставлялъ; "а вотъ мы въ книжку посмотримъ, что тамъ прописано". Книга эта, впрочемъ, никогда не раскрывалась; она была завязана крестъ на крестъ веревкою, концы которой, были припечатаны тремя печатями и лежала на окнѣ. Коновалъ зналъ, что слава его происходитъ, главнымъ образомъ, отъ таинственныхъ предметовъ, которыми онъ себя окружилъ, и потому старался какъ можно больше "напустить" этой таинственности. Замѣтивъ, что лошадиный черепъ, змѣя и галочьи крылья, разложенныя на окнѣ, производили эфектъ и говоръ, онъ каждый день началъ притаскивать къ себѣ на квартиру что-нибудь особенное; такъ, на окнѣ, среди уже вышепоименованныхъ предметовъ, появились заячьи ноги, собачій хвостъ, летучая мышь, распяленная на доскѣ, и какой-то большой камень, весь испещренный краснымъ карандашомъ.
   Коновалъ жилъ на квартирѣ тихо и смирно. Правда, по временамъ напивался пьянъ, но не буянилъ, и по увѣренію хозяйки, "безобразіевъ не дѣлалъ". Разъ только ночью, потребовалъ онъ у нея водки и когда она, за неимѣніемъ ея, отказалась дать, то началъ колотить по столу и запѣлъ ей на зло "со святыми упокой", но вскорѣ повалился поперегъ своего ложа и захрапѣлъ. На свои онъ пилъ рѣдко. Онъ пользовался такою популярностію и такимъ почетомъ, что ему только стоило показаться въ трактирѣ или кабакѣ, какъ сейчасъ находились люди, желавшіе его угостить. Хозяйка, питавшая къ нему при переѣздѣ его къ ней на квартиру какой-то непреодолимый страхъ, мало по малу привыкла къ нему, перестала трепетать въ его присутствіи, но все-таки, по прежнему, была предупредительна въ его малѣйшихъ желаніяхъ. Но всѣхъ больше боялась его и въ тоже время имѣла къ нему какую-то симпатію -- прачка Василиса. Безъ приказанія и просьбы съ его стороны, она стирала ему бѣлье, мыла два раза въ недѣлю полъ и окно въ его комнатѣ, прибирала его добро; всякій разъ, когда пила сама, старалась ему предложить кофею, и разъ, замѣтивъ даже, что у него всего на все одно полотенцо, запихала ему подъ подушку свое собственное. И все это дѣлала она безвозмездно, не слыша даже слова "спасибо". Коновалъ-же, наоборотъ, за всѣ ея услуги платилъ ей косымъ взглядомъ, грубостію и надменностію. Заваритъ-ли она щелокъ и начнетъ стирать бѣлье, онъ сейчасъ-же является и говоритъ: "Опять навоняла! Вотъ-бы тебя самою этимъ щелокомъ ошпарить"; вмѣшается-ли она въ разговоръ, коновалъ сейчасъ обрываетъ ее фразою: "ужъ молчи, сиди толчеей, коли гирей пришибло". Слово "дура" и изрѣченіе, "что у бабы волосъ дологъ, а умъ коротокъ", слышала она на дню по нѣскольку разъ. Нелюбезность его къ ней дошла до того, что разъ онъ заподозрилъ ее даже въ кражѣ обмылка, который принесъ съ собой изъ бани. А между тѣмъ, такую нелюбезность трудно было объяснить, такъ какъ Василиса кромѣ услужливости была красивая молодая баба, лѣтъ двадцати восьми. Она имѣла удивительно доброе сердце, не сердилась на грубости и брань коновала и продолжала ему услуживать. Достаточно коновалу было прилечь на постель, и, ежели это Василиса замѣчала, тотчасъ начинала ходить на цыпочкахъ и какимъ-то шопотомъ съ присвистомъ сообщала хозяйкѣ и жиличкамъ, что "Данило Кузьмичъ опочивать легли". Выйдетъ-ли онъ поутру изъ своей коморки умыться передъ рукомойникомъ, она тотчасъ же бросается къ рукомойнику и подливаетъ туда свѣжей воды. Ни отвѣта на поклонъ, ни ласковаго слова Василиса до сихъ поръ еще' не получала отъ коновала.
   Однажды коновала позвали къ какой-то вдовѣ купчихѣ. Коновалъ отправился. Купчиха приняла его; когда же онъ спросилъ, какая у нея болѣзнь и что ей надо? она долго не рѣшалась сказать, раза два убѣгала въ другую комнату и наконецъ, закрывъ лице платкомъ, объявила, что ей нужно приворотнаго зелья. Оказалось, что вдова по уши втюрилась въ какого-то молодаго прикащика изъ Гостинаго двора, но тотъ, не взирая на ея палительные взоры и, какъ кузнечный мѣхъ, сильные вздохи, не обращалъ на нее никакого вниманія. Выслушавъ чего отъ него требовали, коновалъ не смутился, пощипалъ свою бородку, высморкался, спряталъ платокъ и, подбоченившись, сказалъ:
   -- Вамъ приворотнаго зелья? Можно. Такого дадимъ, что въ мѣсяцъ въ щепу изсушитъ.
   -- Ахъ зачѣмъ вы? Онъ такой хорошій. Когда-же вы мнѣ этого зелья принесете?-- спросила она.
   -- Послѣ завтра готово будетъ и доставимъ. Только зелье это не дешево будетъ, потому тутъ, окромя собачей и кошачей крови, волчій зубъ требуется. Меньше пяти рублевъ нельзя.
   Вдова согласилась съ радостью, тотчасъ-же дала пять рублей, велѣла поскорѣе приносить зелье, и угостила коновала до отвалу. Коновалъ пробылъ у вдовы до вечера и напился у нея, какъ говорится, "до елико можаху", такъ что, по ея приказанію, былъ посаженъ кухаркой и дворникомъ на извощика и отправленъ домой. По дорогѣ онъ раза два свалился съ дрожекъ и весь вывалялся въ грязи.
   Хозяйка и жиличка сидѣли въ кухнѣ, перекидывались словами и уже сбирались спать, какъ вдругъ со двора раздался стукъ въ двери и крикъ: "эй вы, чертовы матери! Отворяйте"! Дверь отворили. На порогѣ стоялъ еле-державшійся на ногахъ коновалъ. Женщины такъ и всплеснули руками. Василиса бросилась было поддержать его, но онъ крикнулъ: "брысь", пихнулъ ее въ грудь, и цѣпляясь за углы и мебель, отправился къ себѣ въ коморку, гдѣ, разбросавъ свою одежду, повалился на кровать и заснулъ.
   На утро коновалъ проснулся съ страшною головною болью. Потянувшись и открывъ свой единственный глазъ, онъ увидѣлъ Василису. Она ходила по его коморкѣ и подбирала разбросанные имъ съ вечера тулупъ, кафтанъ, шапку и жилетку. Изъ предосторожности, чтобы не разбудить его, она даже сняла башмаки и была босикомъ.
   -- Ты что здѣсь шаришь?-- крикнулъ онъ на нее.
   Она вздрогнула и уронила жилетку, которую держала въ рукахъ.
   -- Будьте покойны, Данило Кузьмичъ, все цѣло будетъ, проговорила она, немного оправившись.-- Я вотъ только приберу.
   -- Знаемъ мы это: цѣло-то будетъ. Вонь прошлый разъ обмылокъ пропалъ.
   -- Данило Кузьмичъ, вѣрьте Богу, вотъ образъ сниму,-- не брала я вашего обмылка!
   -- Заговаривай зубы-то! Знаемъ мы...
   Послѣдовало молчаніе. Коновалъ глядѣлъ на Василису. Въ комнату заглянула кошка. Василиса пихнула, ее ногой.
   -- Ахъ, Господи! Какъ вы извалялись! Отрасти Божія! прервала наконецъ она молчаніе, разсматривая полу кафтана.-- Ужо замыть надо.
   -- Не твое, дѣло! Я извалялся, а не ты!-- огрызнулся коновалъ.
   -- Я не въ обиду, вамъ, Данило Кузьмичъ, а такъ только къ слову... Данило Кузьминъ, у васъ голова-то, поди, смерть трещитъ, хотите я вамъ уксусу привяжу? предложила она.
   Коновалъ подумалъ.
   -- Ну давай... только живо!
   -- Живымъ манеромъ! Долго-ли тутъ...
   Василиса бросилась изъ комнаты и черезъ минуту уже воротилась и подвязывала коновалу голову полотенцемъ, обмоченнымъ въ уксусѣ. Кромѣ уксусу она принесла съ собой и осьмушку водки. Повязавъ коновалу голову, она налила изъ осьмушки стаканчикъ, и подавая ему, сказала:
   -- Выкушайте, Данило Кузьмичъ. Оно съ похмѣлья-то освѣжаетъ. Сейчасъ оттянетъ.
   -- Ужъ обшарила карманы-то тамъ... Тоже народецъ! Не догляди только... процѣдилъ коновалъ, однако взялся за стаканчикъ.
   -- На свои, Данило Кузьмичъ, видитъ Богъ на свои кровныя купила.
   -- Знаемъ мы эти свои-то... Тамъ у меня пять рублевъ было?
   -- Вотъ они. Какъ были въ жилеткѣ въ карманѣ, такъ и остались. Золото разсыпте и то не польщусь.
   Коновалъ покосился на Василису, выпилъ стаканчикъ и закашлялся. Василиса пихала ему уже въ руки кусокъ булки.
   -- Закусите вотъ скорѣй булочкой. Трудно оно послѣ вчерашняго-то проходитъ. Булочка чистая, давеча только къ чаю брала, добавила она.
   -- Чистая! Поди ужъ опакостила.-- Потому это ваше самое любезное дѣло, сказалъ коновалъ, но взялъ кусокъ булки, понюхалъ его и началъ жевать.
   -- Огурца-бы вамъ солененькаго... Огурцомъ-то оно лучше, да я-то, дура, забыла.
   -- Извѣстно дура. А то кто-же?
   Василиса замолчала и продолжала убирать комнату. Коновалъ сидѣлъ на постели и смотрѣлъ какъ мелькали ея голые, полные локти, какъ изгибался станъ. Отъ выпитаго вина въ головѣ его сдѣлалось легче. "А вѣдь баба-то важнецъ! Вишь сдобья-то сколько!" подумалось ему и онъ осклабился. "И работящая какая! Такъ шаромъ и катается".
   -- Василиса, хочешь я въ тебя эту змѣю впущу?-- сказалъ онъ наконецъ, указывая на подоконникъ, прищурилъ глазъ и улыбнулся.
   Замѣтивъ улыбку, Василиса пріободрилась. Это была первая улыбка въ разговорѣ съ ней, со дня его переселенія на квартиру.
   -- Зачѣмъ-же, Данило Кузьмичъ, этакую нечесть въ меня впускать? отвѣчала она.-- Мы знаемъ, вы люди умные, все можете, только зачѣмъ-же?
   -- Знамо дѣло, все могу. Захочу, такъ и изсушить могу. Вотъ какъ эта угриная шкура будешь.
   -- Я, Данило Кузьмичъ, къ вамъ всей душой, а вы все этакое сулите... Вчера пришли хмѣльные, я васъ поддержать хотѣла, а вы сейчасъ въ грудь... Еще и по сейчасъ больно...
   -- Такъ тебѣ и надо... Ништо, не суйся!-- и коновалъ снова улыбнулся -- Садись, что словно верстовой столбъ стоишь!-- прибавилъ онъ.
   Василиса такъ и зардѣлась отъ радости.
   -- Ничего, постоимъ, сказала она и сѣла на стулъ.
   -- Ты вдова?
   -- Вотъ ужъ третій годъ вдовою. Мужъ былъ солдатъ, да на работахъ убило. Стѣну валили, стѣной-то его и придавило. Не знаю, гдѣ и похороненъ.
   -- Дѣти были?
   -- Нѣтъ, дѣтей не было. Да и слава Богу, а то куда-бы я съ ними теперь.
   -- Вишь локти-то какъ у тебя исцарапаны, замѣтилъ коновалъ.-- Поди, все полюбовники обхватали?
   -- Нѣтъ, Данило Кузьмичъ. Что вы это?.. Видитъ Богъ, нѣтъ... Я съ полюбовниками не вожусь. Потому ужъ ежели сойтиться съ человѣкомъ, такъ не на одинъ день, не на мѣсяцъ. Я себя соблюдаю, отвѣчала Василиса, потупилась и начала теребить руками передникъ.
   -- Ну вотъ, толкуй тутъ!-- сказалъ онъ, замолчалъ и началъ ее разсматривать. Она была баба бѣлая, полная, румяная -- то что называется кровь съ молокомъ. До сего времени коновалъ совсѣмъ не обращалъ на нее вниманія, но теперь она ему поправилась. Кромѣ лица, ему нравились въ ней и ея безотвѣтность, тихій и кроткій характеръ. Онъ всталъ съ постели, прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, выпилъ еще стаканчикъ водки, подошелъ къ Василисѣ, ткнулъ ее подъ мышку и спросилъ:
   -- Щекотки боишься?
   -- Какъ-же нашей сестрѣ не бояться? Вѣдь щекотно, отвѣчала она, вся съежилась и захихикала.
   -- Ну, ну, сиди смирно. Вишь жиру то нагуляла, словно коломенская купчиха!-- сказалъ онъ, хлопнувъ ее по спинѣ, и сѣлъ съ ней рядомъ.
   Она немного отодвинулась. Сердце у нея такъ и стучало, лице горѣло.
   -- Что рыло-то воротишь? Аль не любъ?
   -- Зачѣмъ воротить, мы завсегда къ вамъ съ почтеніемъ, потому вы умные, прошептала Василиса.
   Коновалъ обнялъ ее.
   Весь этотъ день Василиса пробыла у коновала; два раза бѣгала за водкой, два раза ставила самоваръ и пила съ нимъ чай
   Василиса переселилась къ коновалу, но переселеніе это совершилось не вдругъ. Сначала въ его комнатѣ на стѣнѣ появилось ея новое платье, на томъ основаніи, что у нея въ комнатѣ чугунка дымитъ, потомъ былъ поставленъ сундукъ, такъ какъ онъ почему-то мѣшалъ гладить бѣлье и наконецъ появилась кровать съ подушками въ ситцевыхъ наволочкахъ и въ углу былъ повѣшенъ образъ съ стеклянной лампадкой. Положеніе ея въ отношеніи коновала, однако, нисколько не измѣнилось къ лучшему, а даже ухудшилось. Проблески ласки проявились только на одинъ день, и онъ по прежнему сталъ обращаться съ ней грубо и сурово и даже отымалъ у нея себѣ зарабатываемыя ею деньги. Когда-же она не давала, то онъ и бивалъ ее. Василиса втихомолку плакала.
   Коновалу она, впрочемъ, очень нравилась, и онъ часто хвастался ею. За глаза онъ ее звалъ "своей беззаконницей".
   -- Посмотри-ка: какова у меня беззаконница-то! просто кровь съ молокомъ,-- говаривалъ онъ кому нибудь въ трактирѣ.
   Прозваніе "беззаконница", данное ей коноваломъ, такъ и осталось за ней на всегда. Весь околодокъ звалъ ее этимъ именемъ, но только за глаза, въ глаза-же звалъ Василисой Тимофѣевной и, по коновалу, оказывалъ даже нѣкоторыя почести. Одному только дивились всѣ: какъ такая красивая, молодая баба связалась съ такимъ плюгавымъ и ледащимъ мужиченкомъ, какъ коновалъ.
   -- Вѣдь ни красы, ни радости въ немъ. Такъ -- слюной перешибить. Просто мразь... говорили мущины; женщины-же рѣшили, что онъ безпримѣнно приворожилъ ее какимъ-нибудь зельемъ.
   Между тѣмъ какъ сосѣди переколачивали о Василисѣ и ея сожителѣ, Василиса жила надеждами, что коновалъ измѣнится въ обращеніи съ ней къ лучшему. Къ лучшему, однако, онъ не измѣнялся, а дѣлался все хуже и хуже. Она уже начинала каяться.
   "Вотъ не было печали! Все жила и горя не знала, такъ попуталъ бѣсъ связаться съ человѣкомъ" -- думала она часто, но бросить коновала все еще не могла. Она любила его.
   Коновалъ между тѣмъ дѣлался все драчливѣе и буйнѣе. Дѣло всегда происходило изъ-за денегъ и очень рѣдко изъ ревности. Какъ только онъ напивался пьянъ, сейчасъ начиналъ подозрѣвать ее въ утайкѣ заработанныхъ ею пятаковъ и гривенниковъ и вымогалъ ихъ побоями. Сначала побои эти производились валенымъ сапогомъ, потомъ кулаками и наконецъ въ дѣло была пущена даже лошадиная челюсть. Синяки уже не сходили съ тѣла Василисы, такъ какъ коновалъ, по причинѣ увеличивающейся практики и неизбѣжнаго съ ней угощенія, очень часто напивался пьянъ, а слѣдовательно и билъ ее. Она уже не плакала больше втихомолку, а всякій разъ послѣ перваго удара бѣжала на дворъ и ревѣла тамъ среди собравшихся на ея плачь сосѣдокъ.
   -- Батюшки, убилъ! Совсѣмъ убилъ! Утюгомъ горячимъ пустилъ!-- кричала она обыкновенно.
   -- Дура! Да что ты съ нимъ на муку себѣ маешься! Уйди! Вѣдь не перевѣнчаны... говорили женщины.
   -- Уйду, безпримѣнно сегодня-же уйду отъ него кровопійцы! Голубушки, вѣдь все думала, что остепенится да обзаконитъ!
   -- Да, обзаконитъ онъ тебя какъ нибудь пудовой гирей въ темя... вставлялъ свою рѣчь какой нибудь мастеровой.
   -- Ну, и обзаконитъ, а все бить будетъ, разсуждали женщины.-- Тогда ужъ не убѣжишь -- по этапу приведутъ
   -- Да вѣдь то мужъ, голубушки, шамкала, пригорюнясь, какая-то старуха.
   -- Чтожъ, баушка, мужнинъ-то кулакъ слаще, что-ли?-- отчеканивалъ мастеровой.-- Что мужъ семь шкуръ спуститъ, что другой кто -- сласть-то одна.
   -- Уйду, уйду! вопила Василиса и точно уходила къ кому нибудь изъ сосѣдокъ, но только для того, чтобъ переждать гнѣвъ своего сожителя и, спустя часъ, снова уже сидѣла въ его комнатѣ.
   На коновала, впрочемъ, нападали и ласковыя минуты. Минуты эти были, обыкновенно, на другой день послѣ пьянства и учиненныхъ имъ побоевъ, и заключались въ томъ, что онъ приносилъ яблоко или пряникъ, взятые имъ въ дань съ какого нибудь торговца въ силу своей лѣкарской мудрости и всемогущества, и подавая ихъ Василисѣ, говорилъ:
   -- На вотъ гостинчика. Поѣшь.
   -- Не надо мнѣ вашего гостинчика. Лучше-бы вы поменьше надо мной командывали.
   -- На-же, дура! Ѣшь, коли даютъ.
   Василиса брала и ѣла, улыбаясь сквозь слезы.
   Коновалъ ходилъ очень часто въ трактиръ. Трактиръ быль для него тоже что для купца биржа. Отсюда его приглашали, обыкновенно, на практику. Здѣсь онъ узнавалъ о недугахъ лицъ своего околодка. Однажды онъ пришелъ въ трактиръ и замѣтилъ сидящаго за чаемъ кучера купца Толстопятова. У Толстопятова были хорошія лошади, но коновала ни разу не призывали ихъ лѣчить. Онъ уже давно точилъ на нихъ зубы, потому что отъ богатаго купца можно-бы было поживиться хорошо. Кучеръ былъ на-веселѣ. Коновалъ подсѣлъ къ нему. Слово за слово-разговорились. Оказалось, что кучеръ былъ недоволенъ хозяиномъ, такъ какъ получалъ всего семь рублей въ мѣсяцъ жалованья и жилъ только потому, "что у купцовъ хлѣбно и ѣзды мало".
   -- Да, жаденъ у васъ хозяинъ. Вотъ и я копѣйки отъ него не видалъ, сказалъ коновалъ. Купца Толоконникова вонъ лѣчилъ отъ запою, подмѣшивалъ ему въ вино мыло и лошадиную пѣну и хорошо поживился, а отъ вашего -- синя пороха не видалъ. Что-жъ, на овсѣ что-ли выгадываешь?-- спросилъ онъ.
   -- Какое выгадываешь! Вездѣ самъ входитъ. Какъ слободенъ, такъ изъ конюшни не выживешь.
   -- А хочешь, я тебя научу нажить копѣйку?
   -- Зачѣмъ не хотѣть? Научи.
   Коновалъ наклонился къ кучеру.
   -- Запусти жеребу-то шипъ подъ копыто. Пусть его маленько похромаетъ, сказалъ онъ, сдерживая голосъ. А потомъ на меня и укажешь. Я вылѣчу, а деньги, что удастся содрать, пополамъ... Что-жъ, въ самомъ дѣлѣ, онъ словно собака на сѣнѣ. Нужно и отъ него пощетиться. Ходитъ, что-ли?
   -- Это что! Это можно!-- согласился кучеръ.
   Результатомъ соглашенія была потребованная съ обѣихъ сторонъ водка, вслѣдствіе чего коновалъ напился пьянъ и, придя домой, сильно избилъ свою беззаконницу и завалился спать.
   Поутру, проспавшись, онъ отправился опохмѣляться, а также узнать, запустилъ-ли кучеръ жеребцу шипъ. Василиса осталась одна. Поглядѣвъ на себя въ осколокъ зеркала, она увидала, что весь лѣвый глазъ былъ у нея въ синякѣ. Поплакавъ еще разъ и рѣшивъ бросить коновала, ежели побои повторятся, она принялась за работу и сѣла у окна шить. Шила она не долго и вдругъ услыхала, что кто-то спрашиваетъ въ кухнѣ Данилу Кузьмича.
   -- Дома нѣтъ! По лѣкарскому дѣлу ушелъ, а можетъ въ трактирѣ торчитъ, отвѣчала хозяйка.
   -- А сожительница ихъ дома?-- допытывался голосъ.
   -- Та дома. Ступай вонъ туда.
   Въ комнату вошелъ не большаго роста мущина среднихъ лѣтъ. Онъ былъ съ бритымъ подбородкомъ, въ усахъ, въ пальто, и въ брюкахъ, запиханныхъ въ сапоги. Въ рукахъ онъ мялъ фуражку.
   -- Намъ-бы Данилу Кузьмича. Мы насчетъ болѣзни, такъ какъ мы жестянщики и оловомъ себѣ ногу облили, проговорилъ онъ тихо и робко.
   Василиса прикрыла платкомъ подбитый глазъ.
   -- Онъ скоро придетъ, зайдите ужо послѣ обѣда или подождите теперь, сказала она.
   -- Лучше ужъ подождать. Конечно, хоть мы и не дальніе, вотъ тутъ сейчасъ въ улицѣ, а все лучше... Пожалуйте это вамъ-съ... кофейку... сказалъ онъ, вынувъ изъ кармана полуфунтовой тюрюкъ съ кофеемъ и подавая Василисѣ.
   -- Зачѣмъ это? Не надо, сказала она.
   -- Помилуйте, это ничего не стоитъ... Гдѣ-жъ вамъ взятъ-то? Мы тоже о вашихъ страданіяхъ наслышаны.
   Василиса взяла кофей и попросила пришедшаго сѣсть. Онъ сѣлъ, побарабанилъ себя пальцами по колѣнамъ и сказалъ:
   -- Буйны они очень, ну да это они отъ того, что все въ забытьѣ, своимъ вѣдомствомъ заняты и къ тому-же малодушество къ этому самому вину питаютъ.
   -- Вонъ какъ разукрасилъ, сказала она.
   -- Ай-ай-ай! процѣдилъ сквозь зубы жестянщикъ и прибавилъ: избави Господи, кто пьетъ. Кажется, хуже и болѣзни нѣтъ. Я по себѣ знаю, потому не приведи Богъ какъ пилъ. И все изъ-за жены. Только не я ее билъ, а она меня. Вѣрите-ли, приведетъ въ домъ полюбовниковъ и заставитъ ихъ, чтобъ они меня били. И оттого я и малодушествовалъ къ этому самому вину до того, что разъ жизни себя лишить хотѣлъ. Вотъ оно питье-то до чего доводитъ! На всю жизнь отмѣтка осталась. Жестянщикъ привскочилъ на стулѣ, подошелъ къ Василисѣ и показалъ ей свое ухо, отъ котораго осталась всего только четвертая часть.
   -- Отчего-жъ это у васъ? Зашибли? Спросила она.
   -- Никакъ нѣтъ-съ, совсѣмъ въ контру. Городовые оторвали, въ чувство приводивши, отвѣчалъ онъ.
   Коновалъ все не приходилъ. Жестянщикъ ждалъ его. Онъ оказался до нельзя разговорчивымъ и когда говорилъ, то у него даже брызгали слюни изъ рта. Черезъ четверть часа Василиса узнала, что жена его была дочь извощика, содержателя каретъ, но "только крѣпко набаловавшись съ господами офицерами. такъ какъ тѣ у нихъ на постоѣ стояли", что женили его обманомъ и подпоивъ; что теперь жена его хотя и жива, но уѣхала въ другой городъ и живетъ съ тѣми же "господами офицерами".
   Также повѣдалъ онъ ей, что во время пьянства были ему всевозможныя видѣнія. То видѣлъ онъ самъ себя висящимъ въ петлѣ удавившимся, то видѣлъ бѣсовъ, которые водили его по помойнымъ ямамъ и отхожимъ мѣстамъ и старались утопить, то вдругъ икона запрещала ему, какъ "окаянному, смердячему грѣшнику" молиться себѣ и разъ даже плюнула на него.
   -- Не человѣкъ я былъ въ тѣ поры, а просто червь какой-то, гадъ ползучій, продолжалъ онъ. И рѣшилъ я покончить съ собой -- удавиться, потому что ужъ коли иконы меня къ себѣ не принимали, такъ чтожъ-я былъ послѣ этого? Снялъ съ себя крестъ и полѣзъ въ сундукъ, чтобъ взять полотенца и разрѣзать ихъ, такъ какъ веревки у меня не было. Открылъ я крышку и ужъ запустилъ руку, глядь на нутро-то... А на нутрѣ-то у меня картина была, прилѣплена: генералъ князь Кутузовъ ѣдетъ на конѣ и саблей машетъ. Взглянулъ на него -- ну просто живой. Глазами на меня моргаетъ, саблей машетъ и шепчетъ: Анъ не удавиться тебѣ, Кузя! Анъ не удавиться!..
   -- Ахъ, страсти какія!-- всплеснула руками Василиса.
   -- Позвольте-съ, перебилъ ее жестянщикъ.
   -- Не удавиться, говоритъ Кузя. Саблей это машетъ, да какъ звизданетъ ей самой меня въ темя! Тутъ я всѣхъ семи чувствъ лишился, упалъ за мертво и очнулся въ больницѣ. Полтора мѣсяца вылежалъ и съ тѣхъ поръ пить бросилъ. Вотъ ужъ третій годъ не пью.
   Жестянщикъ замолчалъ. Василиса покачивала головой.
   -- Какъ васъ звать-то? спросила она.
   -- Кузьма Семенычъ.
   -- Натерпѣлись-же вы, Кузьма... Кузьма Семенычъ.
   -- Истощалъ-съ, утробы даже лишился. Всѣ кишки и печенки изъ меня вышли. А васъ какъ величать?
   Василиса сказала.
   Вскорѣ пришелъ коновалъ. Осмотрѣвъ ногу, онъ велѣлъ жестянщику приходить каждый день, такъ какъ на ногѣ была рана и ее нужно было примачивать сулемой и присыпать купоросомъ. Къ тому же это было и выгодно, потому что жестянщикъ, еще передъ показываніемъ ноги отвалилъ за визитъ полтину. Василисѣ онъ очень понравился за его простоту и разговорчивость. По уходѣ его, она подумала: "вотъ кабы Данило-то Кузьмичь такой былъ. Рай красный съ нимъ жизнь-то была-бы".
   Жестянщикъ являлся почти каждый день. Коновалу онъ давалъ по полтинѣ, а Василисѣ всегда что нибудь съѣдобное: то фунтъ сахару, то булокъ, то ягодъ. Василиса привыкла къ нему и, въ тотъ день, когда онъ не приходилъ, даже скучала. Она любила слушать его разговоры о житьѣ святыхъ, о чудотворныхъ иконахъ. Жестянщикъ былъ грамотный и много читалъ "божественныхъ книжекъ".
   Однажды, вечеромъ. Василиса сидѣла у открытаго окна и плакала. Ее опять побилъ коновалъ, и побивъ, отправился въ трактиръ. По улицѣ шелъ жестянщикъ. Завидя плачущую Василису онъ остановился у окна, поклонился и спросилъ:
   -- Что, Василиса Тимофѣевна, опять вѣрно аспидъ-то васъ теребилъ?
   -- Опять. Страсти Божія какъ! отвѣчала она. И изъ-за чего началось? Говоритъ, что я у него сальный огарокъ стянула.
   -- Ахъ, Господи! Что же съ нимъ жизнь волочить. Надо-же перепону сдѣлать. Уходите это него, вѣдь вы не перевѣнчаны.
   -- Уйду, уйду, безпремѣнно уйду! твердила Василиса свою всегдашнюю фразу.-- Обносилась я вся съ нимъ. Что ни заработаю -- все отыметъ.
   -- А коли уходить будете, такъ перебирайтесь ко мнѣ. У меня для васъ завсегда почтеніе и уголъ найдется. Стряпать будете и ни копѣйки я съ васъ не возьму, а еще самъ презентики дѣлать буду. Что съ нимъ, съ извергомъ-то жить.
   -- Да ужъ и то правда. Благодарствуйте, Кузьма Семенычъ. Вѣрите-ли, вся въ синякахъ: какъ синякъ сойдетъ, смотришь, ужъ другой наскочилъ.
   -- Жалости вы подобны... Вѣрите-ли, сердце у меня надорвалось, на васъ глядючи, проговорилъ онъ, потупился, полѣзъ въ задній карманъ пальто, вынулъ оттуда двѣ винныя ягоды, и подавая ей, сказалъ:-- покушайте-ка съ пріятствомъ.
   Василиса взяла, а жестянщикъ завидя приближающагося коновала, снялъ шапку и пошелъ своей дорогой.
   По уходѣ жестянщика, Василиса окончательно рѣшила уйти отъ коновала, о чемъ и объявила ему тотчасъ-же по его приходѣ.
   -- Ну, Данило Кузьмичь, вотъ тебѣ мой сказъ: какъ только ты меня теперь пальцемъ тронешь, сейчасъ я отъ тебя уйду, сказала она ему: -- потому что ужъ синяки мнѣ надоѣли.
   -- Не бойсь, не уйдешь, отвѣчалъ коновалъ, ухмыляясь.
   -- Нѣтъ, уйду! Какъ только побьешь -- сейчасъ уйду.
   Случай битья не заставилъ себя долго ждать. Не прошло и недѣли, какъ коновалъ пришелъ опять пьянѣе вина, и бросился было бить Василису, но та вырвалась отъ него, спряталась у сосѣда, и выждавъ пока коновалъ повалился на свое ложе и заснулъ крѣпкимъ непробуднымъ сномъ -- такимъ сномъ, что у него въ это время, по увѣренію хозяйки, можно было горохъ на брюхѣ молотить, и то не услышитъ -- она пришла въ его комнату, вытащила оттуда всѣ свои не многочисленные пожитки и на легковомъ извощикѣ переселилась къ жестянщику. Когда коновалъ на утро, проснулся, его "беззаконницы" уже не было въ домѣ, а о происшествіи этомъ говорила чуть не вся Ямская.
   Проснувшись, коновалъ не увидалъ ни платья Василисы, обыкновенно висящаго на стѣнѣ, ни сундука, ни образа, а отъ кровати остался одинъ только деревянный, некрашенный остовъ. Коновалъ, какъ-бы облитый водой, тотчасъ вскочилъ съ постели и бросился въ кухню къ хозяйкѣ.
   -- Гдѣ Василиса? спросилъ онъ ее.
   -- Уѣхала на другую квартиру, отвѣчала хозяйка, дрожа всѣмъ тѣломъ. Только, Данило Кузьмичь, вѣрьте, что я тутъ ни причемъ. Я даже еще уговаривала ее, дуру.
   -- Знаемъ мы, какъ ты уговаривала-то!
   Коновалъ злобно сверкнулъ глазомъ, схватилъ картузъ и бросился въ трактиръ.
   -- Слышалъ про беззаконницу? спросилъ онъ у стоявшаго на углу городоваго.
   -- Слышалъ. Что-жъ, самъ виноватъ. Зачѣмъ душу изъ нея вышибалъ? Тоже вѣдь человѣкъ.
   -- Да какъ изъ нея, изъ шельмы, не вышибать-то было? Милый ты человѣкъ...
   Коновалъ хлопнулъ себя по бедрамъ и отправился своей дорогой. Въ трактирѣ буфетчику былъ предложенъ тотъ же вопросъ, что и городовому. Оказалось, что и буфетчикъ слышалъ.
   -- Плюньте вы на нее, Данило Кузьмичь, баба вниманія не стоящая, сказалъ онъ коновалу. Конечно, вы надъ ней тиранствовали, только, надо статься, за дѣло.
   -- Какъ-же не за дѣло, коли она меня, паскуда, каждый день обкрадывала. Гдѣ она теперь?
   -- Извѣстно гдѣ: у жестянщика
   Коновала такъ и кольнуло въ сердце.
   -- Нѣтъ, я ее такъ не оставлю, я ее испорчу, окаянную.
   Безпремѣнно изведу, проговорилъ онъ.
   -- Да и слѣдуетъ, поддакнулъ буфетчикъ.
   Выпивъ два стакана водки, онъ отправился домой.
   Когда онъ шелъ по улицѣ, ему казалось, что всѣ встрѣчные надъ нимъ подсмѣиваются. Всѣмъ и каждому онъ разсказывалъ о намѣреніи своемъ напустить на Василису порчу. Пришедши домой, коновалъ сѣлъ на свое одинокое ложе и задумался. На его рябой и темной щекѣ блестѣла слеза. Онъ уже привыкъ къ Василисѣ, проживъ съ ней годъ. Онъ уже любилъ ее. Весь этотъ день онъ не выходилъ изъ дома и ждалъ Василису. Ему все думалось, что она одумается и придетъ. Но Василиса не приходила ни въ этотъ день, ни въ слѣдующій.
   -- Нѣтъ, я ее такъ не оставлю. Я на нее напущу порчу,-- говорилъ онъ хозяйкѣ.-- Пусть ее какъ щепка изсохнетъ, и началъ подкарауливать Василису у дома жестянщика, чтобъ сообщить ей о своемъ намѣреніи лично, запугать ее и тѣмъ заставить воротиться къ нему обратно.
   Случай скоро представился. Коновалъ стоялъ за угломъ дома. Василиса вышла изъ воротъ. Она шла зачѣмъ-то въ лавочку и держала въ рукахъ тарелку. Коновалъ вышелъ ей на встрѣчу. Завидя его, она вздрогнула, поблѣднѣла и прислонилась къ стѣнѣ.
   -- Кузьма Данилычъ, ради Бога... ради Бога... Ей-ей, караулъ закричу,-- заговорила она.
   -- Не трону, дура, не трону... сказалъ коновалъ. Слышь. Василиса, переѣзжай обратно... Бить не буду и платье матерчатое куплю.
   -- Не надо, мнѣ вашего платья. Не могу я къ вамъ переѣхать.
   -- Не переѣдешь?
   -- Не переѣду.
   -- Ну такъ ладно-же: я на тебя напущу порчу и изведу.
   -- Что-жъ, ужъ лучше отъ порчи погибнуть, чѣмъ отъ вашихъ кулаковъ,-- отвѣчала Василиса и направилась въ лавочку.
   -- Смотри, твой слѣдъ вырѣзаю! Худо тебѣ будетъ!-- крикнулъ коновалъ.
   Она обернулась и увидала, что онъ вырѣзывалъ ножемъ землю, гдѣ былъ ея слѣдъ, и собиралъ себѣ въ платокъ. Она перекрестилась. "Пусть будетъ что будетъ", рѣшила она и продолжала свой путь.
   Прошла недѣля. Коновалъ все еще не терялъ надежды на возвращеніе Василисы, но она не являлась; тогда онъ рѣшился прибѣгнуть къ послѣднему средству: къ "напусканію порчи" черезъ заклинаніе. Заклинаніе это, для наведенія страха, онъ обставилъ со всевозможною таинственностію, какую могъ только, придумать, а для того, чтобъ Василисѣ это все передали, пригласилъ, какъ зрительницъ, всѣхъ сосѣдокъ.
   Заклинаніе совершилось на огородѣ. Коновалъ былъ одѣтъ въ тулупъ, вывороченный шерстью къ верху и свою голову покрылъ чугунникомъ, въ которомъ онъ, обыкновенно, варилъ лѣкарство. Бормотавъ таинственныя слова, онъ разложилъ на трехъ кирпичахъ небольшой костеръ, вынулъ изъ кармана платокъ съ землей отъ вырѣзаннаго Василисина слѣда и половину земли высыпалъ въ огонь, а другую, положилъ себѣ на ладонь и пропѣвъ "какуреку", сдунулъ по направленію къ тому мѣсту гдѣ жила Василиса Совершивъ все это, онъ залилъ костеръ кринкою молока. Во время этого заклинанія, стоящія по-одаль женщины и ребятишки шептались, толкая другъ друга подъ бока и крестились. Но нашлись и скептики. Такъ одинъ мастеровой также смотрѣлъ на это представленіе, прыснулъ отъ смѣха и бѣжалъ. Коновалъ пустилъ въ него камнемъ. Заклинаніе совершилось. Женщины обо всемъ этомъ, разумѣется, передали Василисѣ. Сначала она испугалась, поскучала нѣсколько дней, но къ коновалу все-таки не возвращалась. Сосѣди даже начали замѣчать, что она не только не изводилась и не сохла, но даже, видимо, начала полнѣть. Синяки, разставленные по всему ея тѣлу коноваломъ, сошли, румянецъ заигралъ на щекахъ. Коновалъ видѣлъ это и злился, однако всѣмъ и каждому говорилъ:
   -- Ничего, погодите, издохнетъ!.. Придетъ время... Это отъ того заговоръ такъ долго не дѣйствуетъ, что я у нея, у шельмы, волосъ изъ ея гривы не добылъ.
   Но Василиса не "издыхала" и цвѣла какъ маковъ цвѣтъ. Обстоятельство это жестоко повредило коновалу. Слава его начала меркнуть. Его перестали бояться. Прежняго уваженія отъ сосѣдей-уже не было.
   -- Нѣтъ, братцы, это все такъ... это все зря... Какой онъ свѣдущій человѣкъ! Просто людей морочитъ. Ужъ ежели-бы онъ объ этой порчѣ понятіе имѣлъ и въ силѣ-бы былъ, такъ неужто на Василису не напустилъ-бы?... Будьте покойны! Человѣкъ злющій,-- христіанской души ему жалѣть нечего! А то наткось, вмѣсто порчи-то баба -- что твой шаръ стала, говорили скептики.
   -- Волосъ, говоритъ, ея не добылъ; а то-бы, говоритъ, въ три дня извелась, возражали нѣкоторые.
   -- Толкуй тутъ. Мало онъ у нея ихъ натеребилъ! Просто бохвалъ!
   Къ обстоятельству съ Василисой присоединилось и другое: Купеческій кучеръ, тотъ самый, который по наущенію коновала запустилъ подъ копыто хозяйской лошади шипъ и въ концѣ концовъ обсчитанный коноваломъ, однажды въ пьяномъ видѣ проболтался объ этомъ въ трактирѣ буфетчику. Буфетчикъ, которому коновалъ успѣлъ значительно уже надоѣсть своимъ учащеннымъ взиманіемъ дани утробой, въ видѣ чаевъ, соляночекъ и стаканчиковъ, разсказалъ объ этомъ посѣщающимъ трактиръ извощикамъ. Извощики, услыша это, возмутились.
   -- Что-жъ, братцы, какъ-же это возможно! Вѣдь эдакъ онъ и къ нашимъ лошадямъ забраться можетъ! И нашимъ лошадямъ шипы поза пуститъ... заговорили они.
   -- Какой онъ коновалъ! Нешто такіе коновалы бываютъ? Просто мазурикъ! Настоящіе коновалы скрыпинскіе, а это такъ съ бугорковъ да съ горокъ. Нѣтъ, надо за нимъ присматривать, рѣшили извощики и разумѣется, разглашали о томъ что слышали, другимъ.
   Толки росли. Толки эти доходили и до самаго коновала. Онъ явственно сталъ замѣчать, что нѣкоторые изъ его знакомыхъ, отвѣшивавшіе ему прежде низкіе поклоны, вдругъ перестали кланяться, а нѣкоторые, такъ, при встрѣчѣ съ нимъ, и какъ-то странно улыбались. Буфетчикъ въ трактирѣ переставъ давать въ долгъ и требовалъ деньги. Квартирная хозяйка, вмѣсто прежнихъ двухъ рублей за комнату, требовала четыре и, насчитывала на него шесть гривенъ за разбитыя три стекла. Отъ прежней славы осталось только то, что, на улицѣ, у окна, можно было еще иногда встрѣтить толпу ребятишекъ, разсматривающихъ помѣщавшіяся на подоконникѣ лошадиную челюсть, заячьи ноги, змѣю и прочую дрянь, но и ребятишки не питали уже больше того страха и не очень-то быстро разбѣгались при появленіи коновала. Однажды онъ поймалъ двоихъ и вырвалъ у нихъ изъ головы по вихру волосъ, но и это не помогло. Практика падала и мѣсяца черезъ три дошло до того, что коновала совсѣмъ уже перестали приглашать лѣчить отъ какихъ либо недуговъ. Его это злило. Съ горя онъ началъ пить, и наконецъ рѣшилъ, что ему по добру по здорову нужно переселиться въ какое ни на-есть "новое мѣсто", вслѣдствіе чего, въ одинъ прекрасный день, жители Ямской увидали слѣдующую сцену: по улицѣ ѣхали роспуски. На роспускахъ лежали: сундукъ, кровать, самоваръ и узелъ, изъ котораго выглядывали лошадиная челюсть и уголъ книги; сзади шелъ коновалъ въ енотовой шубѣ и несъ въ рукахъ банку съ змѣей и образъ. Коновалъ переѣзжалъ въ "новое мѣсто". Поровнявшись съ городовымъ, стоявшимъ на углу онъ крикнулъ:
   -- Прощай, Парменъ Иванычъ! На новую фатеру переѣзжаю!
   -- Куда это? спросилъ городовой.
   -- Туда за Измайловскій полкъ! Кума у меня тамъ, такъ къ себѣ зоветъ.
   -- Ну, прощай! Коли сердитъ на что, такъ не сердись. Съ тобой страшно. Пожалуй и на меня такую-же порчу напустишь, какъ и на Василису напустилъ,-- уязвилъ его городовой.
   Коновалъ обернулся и показалъ ему кулакъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru