Сумерки майской ночи переходятъ въ утро. Второй часъ. У пристани Минеральныхъ Водъ шипитъ пароходъ, наполненный возвращающимися домой посѣтителями Русскаго Трактира, Минеральныхъ Водъ и Приказчичьяго клуба. Публика самая разнообразная и въ самыхъ разнообразныхъ позахъ: тутъ и стоящій у борта молодой прапорщикъ, украдкой, скашивающій глаза на личико смазливенькой дамочки, до половины прикрытое тюлевой вуалеткой; тутъ и солидный господинъ только-что помѣстившійся на скамейкѣ и уже сладко дремлящій, опершись подбородкомъ на два своихъ жирныхъ кулака, держащихъ упертую въ полъ палку; тутъ и старая дѣва, съ братцемъ-гимназистомъ, въ засосъ наслаждающаяся природой и то и дѣло восклицающаяся: "Грегуаръ, Грегуаръ, посмотри, что за прелесть эти берега!"; тутъ и усатые гостинодворскіе приказчики въ начищенныхъ "циммерманахъ", и гладко бритые чиновники, въ пестрыхъ галстукахъ; тутъ и бодрствующіе, и дремлющіе, и трезвые, и пьяные. Пассажиры то и дѣло прибываютъ. Вотъ вошелъ жирный купецъ, съ жирной сожительницей, въ шолковой двуличневой косынкѣ на головѣ, смахнулъ фуляромъ со скамейки пыль и плюхнулся рядомъ съ солиднымъ господиномъ, занявъ подъ себя и подъ сожительницу ровно два аршина мѣста.
-- Григорій Иванычъ! я пужаюсь... -- робко шепчетъ купцу сожительница и дергаетъ его за рукавъ.
-- Такъ что-жь что пужаешься? Потерпи съ полчаса, и пройдетъ...-- громко и не глядя на супругу, отвѣчаетъ купецъ.
-- Говорятъ, что коли ежели на суднѣ смертный грѣшникъ или убивецъ есть, такъ судно завсегда ко дну...
-- Всѣ подъ Богомъ ходимъ...
-- Тоже вотъ въ воду плевать не слѣдуетъ, а то безвремѣнно потонешь!..
-- А ты не плюй...
-- Волчій зубъ, въ ладонкѣ, говорятъ, отъ потопленія-то хорошо носить...
-- Дура и больше ничего!
Дремлющій солидный господинъ открываетъ глаза истрого говоритъ:
-- Послушай, любезный, ежели ты будешь ругаться, то тебя высадятъ на берегъ.
-- Не извольте безпокоиться, ваше высокородіе, мы промежъ себя, -- отвѣчаетъ купецъ.
-- Пожалуйста... вамъ хорошо говорить, коли вы такой безстрашный и къ тому-же морякъ! -- перебиваетъ его дама. Вы, пожалуй, и въ море въ лодкѣ пуститесь!..
-- А страшно въ морѣ?-- задаетъ вопросъ дѣвушка.
-- Ужасъ, но мы уже привыкли, -- отвѣчаетъ мичманъ. Даже скучно, когда бури нѣтъ. Толи-ли дѣло: вѣтеръ свищетъ, волны черезъ палубу, а за фрегатомъ гонятся акулы.
-- Ахъ, страсти какія! Не говорите! Не говорите!-- восклицаютъ мать я дочь.
-- За фрегатомъ гонятся акулы и зубами щелкаютъ...
-- Отчего-же вы въ нихъ изъ пушекъ не палите?
-- Зачѣмъ-же? Намъ съ ними веселѣе. Мы имъ кидаемъ полѣнья дровъ, бомбы и онѣ ихъ въ минуту проглатываютъ.
-- Неужели и бомбы проглатываютъ?
-- Какъ мы пилюли...
Пароходъ началъ отваливать.
-- Стой! стой! отваливать-то еще успѣешь! -- послышался на пристани голосъ и на пароходъ вошли двое мужчинъ. Одинъ изъ нихъ былъ лѣтъ тридцати, въ шляпѣ на бекрень, въ свѣтломъ пальто и съ тросточкой; другой -- лѣтъ сорока, въ чорномъ сюртукѣ, въ фуражкѣ съ заломомъ и съ зонтикомъ. Все въ нихъ такъ и задышало гостинодворскимъ пошибомъ. Расталкивая публику, ходили они по пароходу и отыскивали мѣста, гдѣ-бы присѣсть, но мѣста всѣ заняты. Молодой былъ пьянъ, махалъ руками и ругался. Слышались слова: "я ей покажу, мерзавкѣ! Я ей покажу!.. Что мочальный-то шиньонъ пришпилила, такъ думаетъ, что она и барыня? Стара пѣсня!". Пожилой останавливалъ его и говорилъ:
-- Сеня! что за безобразіе! Оставь! Ну, что за радость при народѣ мораль на себя пускать! Брось!..
Пароходъ, между тѣмъ, тронулся. Не найдя мѣста, чтобы присѣсть, оба гостинодворца остановились противъ солиднаго господина.
-- Я ей покажу, какъ отъ меня рыло воротить!-- кричалъ молодой гостинодворецъ. Что она такое, спрашивается? Солдатская дочь и больше ничего! Важное кушанье! А мы, по крайности, купеческіе сыновья! Что въ приказчикахъ-то состоимъ? Такъ это потому, что у насъ тятенька съ вину слабы. Ахъ, ты подлая! Пусть только она у насъ по Гостиному, по задней линіи, пройдетъ, -- сейчасъ на нее собакъ натравлю!
-- Ну, и натрави, а теперь молчи! -- сказалъ товарищъ.
-- А думаешь, не натравлю? Натравлю? Къ мировому, такъ къ мировому! штрафъ заплачу?-- плевать! Коли меня за сердце тронутъ, -- я въ тѣ-поры ничего не жалѣю. Видалъ ты это?
Молодой гостинодворъ вытащилъ изъ кармана малиновый фуляръ и кинулъ его въ Неву.
-- Дуракъ, такъ дуракъ и есть! Вѣдь тебѣ-же убытокъ-то...
-- Плевать! Она думаетъ, что мы прогорѣли, что мы оголоштанили?... Шалишь! Куплю ее, перекуплю и выкуплю! Видалъ палку? Во!
Онъ переломилъ на колѣнкѣ трость и кинулъ ее за бортъ.
Вокругъ ихъ начала собираться толпа. Многіе встали съ мѣстъ и спрашивали: "въ чемъ дѣло?" Въ толпѣ виднѣлась и старая дѣва. Пересталъ дремать и солидный господинъ, морщился и шевелилъ губами, сбираясь что-то сказать. Гостинодворъ постарше, былъ какъ на иголкахъ и шепталъ:
-- Сеня! помолчи хоть до Лѣтняго сада?... Ну, кому какое дѣло?
-- Не хочу молчать! Пусть всѣ знаютъ! -- кричалъ Сеня. -- Ваше превосходительство, обратился онъ къ солидному господину, -- разсудите наше дѣло: правъ я или: не правъ, такъ-какъ вы это при вашемъ степенствѣ и солидарности можете... Извините, но я желаю...
Солидный господинъ пріосанился, погладилъ подбородокъ и важно сказалъ:
-- Говори, говори, любезный...
-- Были мы это, значитъ, на Минеральныхъ и встрѣтили одну дѣвицу. А я эту дѣвицу шесть лѣтъ знаю. Махонькой дѣвчонкой по Гостиному изъ магазина бѣгала, да подолъ трепала и не было ей иной клички, какъ Машка, да Машка. Завсегда кланялись: я ей апельсины покупалъ, медовымъ квасомъ поилъ, потому гдѣ-же дѣвчонкѣ взять, которая ежели въ ученьи? И вдругъ встрѣчаемся съ ней на Минеральныхъ... Идетъ она съ офицеромъ и рыло отъ меня воротитъ. Нешто это порядокъ, коли я ей, можетъ статься, на двадцать пять рублей однихъ апельсиновъ стравилъ? Завсегда въ знакомствѣ быть, въ клубъ со мной ѣздить, ужины жрать и вдругъ каверзы строить! Само собой, я ей слово завинтилъ, а она мнѣ: "коли вы ругаться будете, васъ выведутъ". Нешто это порядокъ? А?
Гостинодворъ подбоченился и разставилъ ноги.
-- Подайте на нее къ мировому!-- прошамкалъ солидный господинъ.
-- Съ мировому? Нѣтъ-съ, лучше я ей шиньонъ помну! Ахъ, она шельма!
Сквозь толпу протискалась старая дѣва.
-- Послушайте, вы читали "Подводный Камень", Авдѣева?-- обратилась она къ гостинодвору.
-- Чего-съ?
Гостинодворъ скосилъ глаза.
-- Читали "Подводный Камень"? Коли не читали, такъ прочтите. Тамъ подробно описано, что женщина не вольна въ своихъ чувствахъ.
Гостинодворъ, должно быть, не понялъ, въ чемъ дѣло, потому что дерзко произнесъ: "ошибаетесь, почтенная, мы по торговой части!" и, ударивъ себя въ грудь, воскликнулъ: То-есть, ежели, я эту Машку теперь встрѣчу, -- шиньонъ долой и въ сторону!
Онъ выхватилъ изъ рукъ товарища зонтикъ и бросилъ за бортъ парохода.
-- Что за свинство! Вѣдь это мой зонтикъ!
-- Плачу!
-- Ты совсѣмъ взбѣсился... Зонтикъ девять рублей.
-- Не вѣришь? Бери пальто въ залогъ!
Гостинодворъ снялъ съ себя пальто и кинулъ его товарищу въ лицо.
-- Мы прогорѣли? Нѣтъ, шалишь! Мы оголоштанили? Нѣтъ, шалишь! Намъ только въ задоръ войдти, такъ мы съ любымъ офицеромъ поспоримъ! Ахъ, ты, подлая!
Пароходъ присталъ къ пристани Аптекарскаго острова. Къ гостинодвору подошли шкиперъ и помощникъ начали его выводить съ парохода. Онъ не упирался, шолъ на пристань и кричалъ:
-- Думаете, что до города не съ чѣмъ доѣхать? Доѣду! Не токма что на яличника, а и на лихача хватитъ! Шалишь!
За нимъ слѣдовалъ товарищъ и несъ въ рукахъ его пальто и сюртукъ.
Пароходъ снова отвалилъ отъ берега и началъ удаляться. На пристани стоялъ гостинодворъ, махалъ руками и что-то кричалъ, потомъ снялъ съ себя жилетку, желая повидимому, кинуть ее въ воду... Передъ нимъ въ умоляющей позѣ стоялъ товарищъ.
-- Ахъ, какая страстная и кипучая натура!-- шептала старая дѣва и закатывала глаза подъ лобъ.