Великій постъ. Первый часъ дня. Въ трактиръ входитъ пожилой купецъ и садится за столъ около буфета.
-- Давненько у насъ бывать не изволили, Родивонъ Захарычъ... привѣтствуетъ его изъ-за стойки буфетчикъ.
-- По нынѣшнимъ днямъ нашему брату и совсѣмъ-бы по трактирамъ-то баловать не слѣдовало, отвѣчаетъ купецъ. Собери-ко чайку поскромнѣе.
-- Ужь не говѣть-ли задумали?
-- Говѣю. Грѣшимъ, грѣшимъ, такъ тоже надо и о душѣ подумать.
-- Это точно-съ.
Купецъ вздыхаетъ. Служитель подаетъ чай.
-- Это что же такое? спрашиваетъ купецъ, указывая на блюдечко съ сахаромъ.
-- Сахаръ-съ... отвѣчаетъ служитель и пятится.
-- То-то сахаръ! Ты меня за кого считаешь? За татарина, что-ли? Убери блюдечко и принеси медку или изюмцу...
-- А вѣдь это, Родивонъ Захарычъ, я полагаю, одна прокламація только, что вотъ говорятъ будто этотъ самый сахаръ бычачьей кровью очищается? Потому, учтите, сколько бы этой крови потребовалось, замѣчаетъ буфетчикъ.
-- Прокламація тамъ или не прокламація, а только коли мы истинные христіане, такъ себя оберегать должны, отвѣчаетъ купецъ и начинаетъ пить чай.
-- Да... Говѣю я, былъ у обѣдни въ Казанской, а вотъ теперь и зашелъ. "Да исправится молитва моя" пѣли... То-есть Господи, кажется, цѣлый день стоялъ-бы, да слушалъ! Просто на небеса возносишься...
-- А я такъ лѣтомъ говѣлъ. Признаться сказать, тогда, передъ Успенскимъ постомъ, сдѣлалъ съ кредиторами сдѣлку по двугривенному за рубль, захватилъ жену и отправился на Коневецъ. Монашки тамъ маленькіе. Прелесть! Даже въ слезы введутъ. Въ тѣ поры мы не токмо-что масла, а даже горячей пищи не вкушали... Да, хорошо, коли кто сподобится! со вздохомъ заканчиваетъ тощій купецъ, умолкаетъ, барабанитъ по столу пальцами и спрашиваетъ:-- а что, не толкнуть ли намъ по рюмочкѣ?
Толстый купецъ плюетъ.
-- Никаноръ Семенычъ, да ты въ умѣ? спрашиваетъ онъ. Человѣкъ говѣетъ, а онъ водку!.. Пей самъ, коли хочешь.
-- Я-то выпью...
Тощій купецъ подходитъ къ буфету, пьетъ и, возвратясь на свое мѣсто, говоритъ:
-- Водка... То есть ежели сообразить: что въ ней скоромнаго? Гонится она изъ нашего русскаго хлѣба, монашествующимъ дозволяется... Пустяки! Чай-то, пожалуй, хуже, потому изъ китайской земли идетъ, а китаецъ его всякой скоромью опрыскивать можетъ... Дай-ко графинчикъ! обращается онъ къ буфетчику.
На столѣ появляется графинчикъ. Толстый купецъ вертитъ его въ разныя стороны, разсматриваетъ грань и, наконецъ, вынимаетъ изъ него пробку.
-- Что, или выпить хочешь?
-- Нѣтъ, что ты! Дивлюсь я, какъ это ныньче пробки эти самыя гранятъ! Чудо! А что, кстати, почемъ нынче судачина мороженая?
-- Въ Воскресенье я по тринадцати покупалъ.
-- Такъ. О, Господи, Господи! вздыхаетъ толстый купецъ, лижетъ медъ, пьетъ чай съ блюдечка и черезъ нѣсколько времени говоритъ: А вѣдь и водка, коли ежели по немощи, болящему, значитъ, такъ она во всякое время: разрѣшается, потому лекарствіе.
-- Всякое быліе на потребу, всякое быліе Богъ сотворилъ, отвѣчаетъ тощій, глотаетъ вторую рюмку и тыкаетъ вилкой въ груздь.
Молчаніе. Толстый купецъ вздыхаетъ и потираетъ животъ.
-- Съ утра вотъ сегодня нутро пучитъ, говорилъ онъ. Даве въ церкви такъ и рѣжетъ, пришелъ въ трактиръ -- поотлегло, а теперь вотъ опять...
-- Простуда... Сходи въ баню, да водкой съ солью... да внутрь стаканчикъ съ перечкомъ... Богъ проститъ.
-- То-то, думаю... Баней-то мы, признаться, вчера очистились, а вотъ внутрь развѣ?.. На духу покаюсь. Ахъ! какъ сегодня отецъ Петръ возглашалъ: "Господи Владыко живота моего"... Умиленіе!.. Пришли-ко графинчикъ съ бальзамчикомъ!
-- А на закуску семушки?.. откликается буфетчикъ.
-- Чудакъ! Человѣкъ говѣетъ, а онъ рыбой подчуетъ! Пришли сухариковъ...
На столѣ стоитъ графинчикъ съ "бальзамчикомъ". Толстый купецъ выпилъ и говоритъ:
-- Рюмки-то малы. Съ одной не разогрѣетъ.
-- А ты садони вторую... Даже и въ монастырскомъ уставѣ говорится: стаканчикъ. Мнѣ монахъ съ Афонской горы сказывалъ... ей-Богу!
-- Зачѣмъ стаканчикъ, мы лучше рюмками наверстаемъ... Закусить вотъ развѣ? Андронычъ, обращается толстый купецъ къ буфетчику, закажи-ко два пирожка съ грибами, да отмахни на двоихъ капустки кисленькой! И масла-то, по настоящему, вкушать не слѣдовало-бы... со вздохомъ заканчиваетъ онъ.
-- Съ благополучнымъ говѣньемъ! Желаю сподобиться до конца! возглашаетъ тощій купецъ и протягиваетъ рюмку.
-- О, Господи, что-то намъ на томъ свѣтѣ будетъ!.. чокается толстый.
Черезъ часъ купцы, съ раскраснѣвшимися лицами, сидятъ уже въ отдѣльной комнатѣ. На столѣ стоятъ тарелки съ объѣдками пироговъ, осетрины и четыре опорожненные графинчика. На полу валяются рачьи головы.
-- Съ утра обозлили, а то нешто бы я сталъ пить? говоритъ толстый купецъ. Въ эдакіе дни и то обозлили. Приказчикъ въ деревню ѣдетъ -- деньги подай, жена платье къ причастью... дочкѣ шляпку... Тьфу ты! Даже выругался! Смиреніе нужно, а тутъ ругаешься.
-- Въ мірѣ жить -- мірское творить! утѣшаетъ его тощій. Что жмешься? Или все еще пучитъ? спрашиваетъ онъ.
-- Пучитъ не пучитъ, а словно вотъ что вертитъ тутъ...
-- Семъ-ко, или сейчасъ бутылочку лафитцу потребуемъ. Красное вино хорошо; оно сейчасъ свяжетъ.
-- А и то дѣло! Вали!
Бутылка лафиту опорожнена. Толстый купецъ встаетъ съ мѣста и слегка заплетающимъ языкомъ говоритъ:
-- Пора! Сначала въ лавку зайду, а тамъ и съ вечерни...
-- Полно, посиди! удерживаетъ тощій. Для чего въ лавку идти? Услышатъ приказчики, что отъ тебя водкой пахнетъ и сейчасъ осудятъ. И себѣ не хорошо и ихъ въ соблазнъ введешь. Садись! А мы лучше вторую сулеечку выпьемъ. Красное вино -- вино церковное. Его сколько хочешь пей -- грѣха нѣтъ!
-- Ахъ ты дьяволъ, искуситель! восклицаетъ толстый и, покачнувшися, плюхается на стулъ.
Часы показываютъ пять. Тощій купецъ сбирается уходить; толстый, въ свою очередь, удерживаетъ его.
-- Нельзя, отвѣчаетъ тощій. Въ Екатерингофъ на лѣсной дворъ ѣхать надо. У меня и конь у подъѣзда. Нужно къ завтрему триста штукъ тесу, да шестьдесятъ двухъ-дюймовыхъ досокъ.
-- Успѣешь! Досидимъ до всенощнаго бдѣнія. Отсюда я прямо ко всенощной, потому сказано: "иже и въ шестой часъ"...
-- Нельзя. Гуляй, дѣвушка, гуляй, а дѣла не забывай! Молодецъ! Сколько съ насъ?
-- Вѣрно! Коли такъ, возьми и меня съ собой! Покрайности я хоть провѣтрюсь маленько.
-- Аминь! Ѣдемъ!
-- Черезъ часъ купцы ѣдутъ по Фонтанкѣ по направленію къ Екатерингофу.
-- Ахъ ты Господи! вздыхаетъ толстый купецъ. И не думалъ и не гадалъ, что на эдакое торжище попаду! Тутъ и тридцатью поклонами не отмолишь. Ну, Никаноръ Семенычъ, ты тамъ какъ хочешь, а въ зало, гдѣ это самое, пѣніе происходитъ, я ни за что не пойду.
-- Намъ и въ отдѣльной комнатѣ споютъ.
-- Боже мой! Боже мой!
Часа черезъ два купцы. Какъ мухи наѣвшіяся мухомору, бродятъ по буфетной комнатѣ.
-- Принимаешь на себя весь мой грѣхъ? спрашиваетъ толстый у тощаго.
-- Все до капельки принимаю.
-- Врешь?!
-- Съ мѣста не сойти!
-- Коли такъ, значитъ другъ!
Купцы цѣлуются. Мимо ихъ проходятъ двѣ дѣвушки,
-- Охота это кавалеру съ кавалеромъ цѣловаться! говоритъ одна изъ нихъ и лукаво улыбается,
Толстый купецъ скашиваетъ глаза.
-- Какую ты имѣешь праву кавалерами насъ обзывать? огрызается онъ.
-- А ты толкнись въ Семихатовъ домъ, замѣчаетъ дворникъ. Вотъ большой-то, каменный. Тамъ купцовъ, что блохъ...
Наконецъ семихатовскій дворникъ признаетъ толстаго куща за своего жильца, беретъ его подъ руку и ведетъ въ квартиру. Двери отворяетъ жена купца. Изъ комнатъ въ прихожую выглядываютъ чада и домочадцы.
-- Ну, говѣльщикъ, нечего сказать! всплескиваетъ она руками. Безстыдникъ, ты безстыдникъ!
-- Смиреніе! Смиреніе! Не по нынѣшнимъ днямъ... грѣхъ!.. бормочетъ купецъ.
Дворникъ чешетъ затылокъ и говоритъ:
-- На чаекъ-бы съ вашей милости, потому эдакую ношу и въ третій этажъ!..