Лейкин Николай Александрович
Театромания

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОВѢСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ
Н. А. ЛЕЙКИНА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА В. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

  

ТЕАТРОМАНІЯ.

(разсказъ).

   Федоръ Кузьмичъ Лущовъ былъ купецъ, имѣлъ домъ гдѣ-то близъ Ямской и въ описываемую эпоху вступалъ уже въ сорокъ третій годъ своего земнаго существованія. Человѣкъ онъ былъ патріархальный, ходилъ по субботамъ въ баню, въ воскресные дни ѣздилъ въ Невскій монастырь къ обѣднѣ слушать пѣвчихъ. Какъ водится, любилъ басистыхъ дьяконовъ, передъ обѣдомъ пилъ какую-то, по его увѣренію, лекарственную водку, настоенную впрочемъ только на трехъ апельсинныхъ коркахъ, и послѣ обѣда заваливался всхрапнуть на четверть часика, но спалъ часа два, даже три, и проснувшись, приходилъ въ изумленіе, какъ это онъ могъ проспать столько времени. Скажемъ мимоходомъ, что по поводу своего сна Федоръ Кузьмичъ изумлялся уже ровно десять лѣтъ. Отъ прочихъ купцовъ средней руки онъ отличался развѣ тѣмъ, что брилъ бороду, гладко стригся, кое что въ своей жизни читалъ, зналъ наизусть монологи грибоѣдовскаго "Горя отъ ума" и имѣлъ страсть къ театральнымъ книгамъ. Театръ онъ тоже любилъ и въ Александринскомъ театрѣ бывалъ каждую недѣлю раза два. Тамъ Федоръ Кузьмичъ былъ свой человѣкъ; капельдинеры, снимая съ него шубу, раскланивались съ нимъ самымъ ласковымъ образомъ и вѣшали ее на гвоздь безъ номера, приговаривая: "Безъ номерочка, Федоръ Кузьмичъ, повѣсимъ, не извольте безпокоиться, не пропадетъ", за что и получали вмѣсто гривенника пятіалтынный. Даже и буфетчики знали Федора Кузьмича, и когда онъ съ кѣмъ нибудь подходилъ въ буфету, то не спрашивали, чего наливать, а прямо нацѣживали въ большія рюмки очищенную водку. Федоръ Кузьмичъ былъ знакомъ съ кассиромъ и двумя третьестепенными актерами, которыхъ и угощалъ въ буфетѣ водкой, послѣ того, какъ они, окончивъ свои немудрыя роли, приползали въ залу потереться въ проходѣ или засѣсть въ какое нибудь незанятое вросло. Отъ нихъ онъ узнавалъ разныя закулисныя сплетни и на другой день, вышедши въ лавку, разсказывалъ ихъ знакомымъ, прибавляя, что слышалъ онъ ихъ отъ такого и такого актера, который ему пріятель. Чтобы покончить съ театромъ, прибавимъ, что Федоръ Кузьмичъ предпочиталъ комиковъ трагикамъ, съ остервененіемъ хлопалъ Васильеву, Марковецкому, Алексѣеву, и, глядя на ихъ гриммировку, всегда удивлялся, "какъ это можно такъ рожу измѣнить, что она изъ обыкновенной рожи дѣлается такой чудной, что хоть святыхъ вонъ выноси."
   Манія же къ театральнымъ книгамъ развилась въ немъ еще въ дни его цвѣтущей молодости. Какъ это случилось,-- неизвѣстно, только Федоръ Кузьмичъ началъ ихъ скупать вездѣ, гдѣ только могъ, и въ лавкахъ на Апраксиной, и у проходящихъ букинистовъ и даже у лакеевъ, стянувшихъ изъ барскихъ библіотекъ и тащившихъ ихъ въ книжныя лавки обмѣнить на божественную книжку, на какой нибудь оракулъ или "новѣйшій пѣсенникъ". Всѣ пріобрѣтенныя театральныя книги, будь то какой нибудь водевиль, комедія Островскаго или трагедія Шекспира, переплетались въ хорошіе переплеты съ надписью внизу на корешкѣ "изъ книгъ купца Лущова". Книги эти пріобрѣтались впрочемъ только для коллекціи, но читались купцомъ Лущовымъ очень рѣдко, развѣ лежа, передъ послѣобѣденнымъ сномъ, при чемъ никогда не прочитывалось больше одной страницы; послѣ чего книга, выпадала изъ рукъ на полъ и изъ горла купца Лущова раздавался храпъ, сначала тихій, но потомъ crescendo переходящій въ грозное фортиссимо.
   Обыкновенно Федоръ Кузьмичъ проводилъ свои будничные дни слѣдующимъ образомъ. Каждый день, по заведенному порядку, ходилъ онъ въ лавку, въ четыре часа приходилъ домой обѣдать, за обѣдомъ спорилъ съ женой по поводу какого нибудь плохо приготовленнаго кушанья или о томъ, которую рюмку водки онъ глотаетъ. Жена утверждала, что пятую, но Федоръ Кузьмичъ имѣлъ способность забывать проглоченную влагу и увѣрялъ, что только вторую и то не полную. Послѣ послѣобѣденнаго сна, если Федоръ Кузьмичъ не шелъ въ театръ или въ гости, то надѣвалъ халатъ, туфли и садился въ залѣ на диванъ, при чемъ семнадцатилѣтняя дочь его Катенька услаждала его слухъ наигрываніемъ на фортепіано русскихъ пѣсенъ, или полекъ и кадрилей. Послѣ сего слѣдовалъ чай, легкое бряцаніе на счетахъ, двѣ три строчки записывались въ торговую книгу -- ужинъ и потомъ сонъ до радостнаго утра. Обычная жизнь выходила изъ своей колеи очень рѣдко: раза четыре въ годъ, и именно: въ имянины Федора Кузьмича, жены, дочери и на святкахъ. Въ дни эти въ квартиру его офиціанты втаскивали столы, корзины съ съѣстнымъ, съ посудой и домъ наполнялся гостями. Весь вечеръ и всю ночь брянчало фортепіано, шла игра въ горку, въ стуколку, женщины передавали другъ другу сплетни, почерпнутыя по церквамъ и банямъ, графины съ водкой и бутылки съ виномъ перемѣнялись несчетное число разъ и гости бражничали до бѣлаго утра, часовъ до восьми, до девяти.
   Въ такомъ порядкѣ прозябалъ Федоръ Кузьмичъ много лѣтъ. Жилъ онъ, какъ видѣлъ читатель, мирно и тихо, безъ особыхъ тревогъ и треволненій, но на сорокъ третьемъ году его земнаго существованія случилось одно обстоятельство, которое перебударажило всю его жизнь, словно, какъ говорится, ему чортъ ногу подставилъ. Федоръ Кузьмичъ возмечталъ, что у него есть драматическій талантъ, и задумалъ сдѣлаться актеромъ. Какъ это случилось, читатель сейчасъ узнаетъ.
   Въ одинъ прекрасный день, часовъ въ двѣнадцать, въ то самое время, когда Федоръ Кузьмичъ сидѣлъ у себя въ верхней лавкѣ, носящей названіе кладовой, пилъ чай изъ граненаго стакана и перелистывалъ при этомъ какой-то, только что пріобрѣтенный водевиль, на лѣстницѣ послышались чьи-то шаги и въ кладовую вбѣжалъ племянникъ его, служащій гдѣ-то на акціонерной конторѣ.
   -- А, Вася! Живая душа! Какими судьбами Богъ занесъ? проговорилъ Федоръ Кузьмичъ, увидя племянника, и отеръ губы рукавомъ шубы.-- Изъ должности, что-ли? Садись.
   -- Нѣтъ, дяденька, я ужъ теперь два дня въ должность не хожу. Я, дяденька, устраиваю спектакль любителей въ пользу бѣдныхъ и самъ буду участвовать въ немъ въ роли Фиша въ водевилѣ Азъ и Фертъ, отвѣчалъ племянникъ, садясь.
   -- То есть какъ это? Начальство приказало, что ли? спросилъ Федоръ Кузьмичъ.
   -- Нѣтъ, что вы, какое начальство! Такъ сами... Просто собрался кружокъ любителей... Вотъ по этому-то случаю я и пришелъ къ вамъ съ покорнѣйшею просьбою.
   -- А, ну? ну?
   -- Поддержите коммерцію: возьмите ложу да раздайте билетиковъ по сосѣдямъ.
   -- Можно, можно, отчего не поддержать. Давай, проговорилъ Федоръ Кузьмичъ:-- только тебѣ Фиша не сыграть.
   -- Отчего же не сыграть?
   -- Насчетъ рожи не сыграешь. Вѣдь тутъ нужно, чтобы была самая чудная, паскудная рожа. Какъ есть несчастный нѣмецъ.
   -- Сыграю, дяденька. Вѣдь у насъ и парикмахеръ, и портной, всѣ будутъ изъ Александринскаго театра. Такъ разрисуютъ, что мать родная не узнаетъ! Вотъ увидите! Я уже игралъ однажды старика пьянаго лакея и хорошо, вышло.
   -- Такъ, такъ... говорилъ Федоръ Кузьмичъ, перебирая билеты, которые уже успѣлъ всучить ему племянникъ, и спросилъ, кто будетъ играть за Марковецкаго роль отца.
   -- Одинъ человѣкъ, дяденька. Тыквинъ. Такой комикъ, что просто чудо. Рожа глупая, преглупая, курносый и на лѣвую ногу прихрамываетъ. Ежели бы вы видѣли, дяденька, какъ онъ пьяныхъ нѣмцевъ представляетъ, такъ просто умора!
   Потолковавъ еще минутъ пять, они распростились. Племянникъ хотѣлъ уже было сходить съ лѣстницы, но вдругъ остановился.
   -- Дяденька, да не хотите-ли вы маленькую рольку сыграть? У насъ одна есть свободная,-- старика-лакея. Такъ васъ раскрасимъ, что ни одинъ знакомый не узнаетъ. А?
   -- Что ты, что ты! Окрестись лучиной, какой я актеръ! замахалъ руками Федоръ Кузьмичъ.
   -- Ну такъ приходите завтра вечеромъ на генеральную репетицію въ театръ пассажа и деньги приносите. Деньги-то намъ нужны. Туда-сюда, сами знаете... вездѣ расходы. Придете?
   -- Ладно.
   Племянникъ ушелъ.
   Казалось бы, какимъ образомъ подобное обстоятельство, какъ приглашеніе сыграть роль лакея, могло взбударажить мирную жизнь Федора Кузьмича? А между тѣмъ, оно-то именно и взбударажило.
   По уходѣ племянника, Федоръ Кузьмичъ долго еще ходилъ по лавкѣ, улыбался и говорилъ про себя: "Ишь ты, мнѣ роль сыграть! Скажи на милость!" Черезъ нѣсколько времени онъ думалъ: "а что, вѣдь сыгралъ бы пожалуй. Только бы парикъ нужно посмѣшнѣе надѣть, да лицо расписать... Ей Богу, сыгралъ бы." Ему уже стало жалко, что онъ отказался отъ роли.
   "Да я и не такую роль сыгралъ бы, а отца въ Азѣ и Фертѣ сварганилъ бы... Халатикъ драный у меня есть, туфли рваныя тоже есть. Носъ можно поднять кверху ниточкой -- акуратъ курносый. Умора! А попробовать развѣ, какова у меня будетъ рожа, если я носъ подниму на ниточку)" задалъ онъ себѣ вопросъ. "Стой, попробую". Федоръ Кузьмичъ началъ искать нитку, но нитки не нашлось. "Можно такъ, пальцемъ", проговорилъ онъ, подошелъ къ висѣвшему на стѣнѣ зеркалу, сгорбился, зашевелилъ губами и поднялъ пальцемъ носъ. Рожа вышла дѣйствительно смѣшная, такъ что Федоръ Кузьмичъ слегка захохоталъ. "Ежели еще морщины пробкой навести, да брови подчернить, такъ вотъ чудной-то буду!" Онъ отыскалъ пробку, пожегъ ее на зажженной спичкѣ и началъ разрисовывать себѣ лицо, всевозможнымъ манеромъ кривляясь передъ зеркаломъ: то дѣлалъ онъ нѣсколько шаговъ, прихрамывая, то выпучивалъ глаза, то кривилъ ротъ. Ему даже жарко стало. Онъ снялъ шубу и мало по малу пришолъ въ такой экстазъ, что уже вслухъ началъ бормотать слова изъ разныхъ пьесъ, видѣнныхъ имъ на сценѣ. Все это длилось вплоть до обѣденнаго времени, до тѣхъ поръ, пока желудокъ не напомнилъ ему о своемъ порожнемъ состояній; вслѣдствіе чего, Федоръ Кузьмичъ самымъ аппетитнымъ образомъ плюнулъ въ свой фуляровый платокъ и началъ имъ стирать съ лица сажу, послѣ чего тотчасъ же отправился домой.
   Въ этотъ достопамятный день онъ, въ удивленію всѣхъ домашнихъ, спалъ послѣ обѣда, вмѣсто обычныхъ двухъ часовъ, полчаса; проснувшись, тотчасъ же засадилъ дочь за фортепіано играть венеціанскій карнавалъ и битый часъ пѣлъ подъ эту музыку куплеты изъ водевиля "Андрей Степанычъ Бука".
   У него началась болѣзнь, называемая "театроманіею", и вскорѣ приняла хроническій неизлечимый характеръ.-- Федоръ Кузьмичъ попалъ на репетицію спектакля, устраиваемаго его племянникомъ и даже, мало того, сыгралъ заключающуюся въ нѣсколькихъ словахъ роль старика лакея.
   На другой день послѣ этого событія, часа въ два въ квартирѣ Федора Кузьмича раздался сильный звонокъ. Супруга Федора Кузьмича Глафира Ивановна и дочь Катенька, отъ нечего дѣлать гадавшія въ спальной на картахъ, вскочили съ дивана и опрометью бросились въ прихожую, но отворять дверей не рѣшились. Звонокъ повторился и еще съ большею силою. Наконецъ прибѣжавшая горничная отворила двери, при чемъ Глафира Ивановна и Катенька изъ приличія попятились въ залу.
   -- Дома хозяйка? послышался за дверью чей-то принужденно хриплый голосъ.
   -- Дома, пожалуйте-съ, проговорила горничная, отступая назадъ и отирая лицо передникомъ и наконецъ вскрикнула:-- Батюшки! Федоръ Кузьмичъ! Господи! Что это такое съ вами?
   Въ пригожую вошелъ Федоръ Кузьмичъ. Въ рукахъ его была коробка. Онъ снялъ шляпу и поклонился женѣ и дочери. На головѣ его былъ надѣтъ плѣшивый парикъ, на щекахъ налѣплены сѣдыя рваныя бакенбарды и лицо загриммировано самымъ уродливымъ образомъ.
   -- Папенька! вскрикнула дочь.
   Глафира Ивановна сначала попятилась, а потомъ прослезилась.
   -- Федоръ Кузьмичъ, ну какъ тебѣ не стыдно дурачить себя на старости лѣтъ? говорила она сквозь слезы.
   -- Ни слова, ни полслова! Я такъ хочу! воскрикнулъ тѣмъ же хриплымъ голосомъ Федоръ Кузьмичъ.
   Слова эти были цитированы изъ водевиля "Азъ и Фертъ".
   -- Бери! обратился онъ къ горничной, подалъ ей коробку и, сбросивъ съ себя на полъ шубу, направился въ залу тѣмъ пѣтушинымъ шагомъ, какимъ обыкновенно ходятъ комики Александринскаго театра, играющіе водевильныхъ отцовъ.
   -- Гдѣ это ты такъ разукрасился? спросила его жена.
   -- Извѣстно гдѣ: у парикмахера, отвѣчалъ Федоръ Кузьмичъ.-- Теперь отъ нечего дѣлать по вечерамъ я буду разучивать разныя роли, а послѣ, Богъ дастъ, и при публикѣ сыграю. Я чувствую, что у меня есть дарованіе, не скажу -- талантъ, а дарованіе есть. На первый случай я купилъ себѣ у парикмахера четыре паричка, коробочку красокъ, волосиковъ для бакенбардъ и баночку клею. И вѣдь какъ дешево далъ! За все двадцать пять цѣлковыхъ. Вотъ я вамъ ихъ сейчасъ покажу.
   Онъ началъ вынимать изъ коробки парики.
   -- Вотъ этотъ, что у меня на головѣ -- преимущественно для Аза и Ферта, а эти туда-сюда... для другихъ водевилей. Впрочемъ завтра придетъ парикмахеръ, такъ я ему еще одинъ паричокъ закажу. У меня есть идейка. Такой чудной закажу, что актеру Алексѣеву и во снѣ не снился.
   Глафира Ивановна ничего на это не возражала. Она молча глядѣла на мужа и дивилась его безобразію.
   -- Папенька, а вдругъ у васъ навсегда такъ лицо останется? замѣтила дочь.
   -- Гмъ, вотъ дура! Останется! Никогда не останется! Теперь только стоитъ его вымазать помадой и обтерёть полотенцемъ, такъ еще чище твоего будетъ, проговорилъ Федоръ Кузьмичъ.-- Я и тебѣ, Катя, данъ выучить нѣсколько ролекъ; тогда мы съ тобой можемъ нѣкоторые водевильчики разыгрывать.
   -- Папенька, да я не умѣю...
   -- Выучу. Даже и мать можетъ.
   Молчавшая до сего времени Глафира Ивановна вспыхнула.
   -- Нѣтъ, ужъ покорно благодарю! Ты можешь себя хоть въ медвѣжью шкуру зашить, а я себя дурачить не позволю, заговорила она.-- Спасибо, Федоръ Кузьмичъ! Лучшаго я отъ тебя ничего не дождалась въ двадцать лѣтъ замужества. Спасибо!
   -- Да ты не понимаешь, потому такъ и говоришь, а вотъ какъ завтра принесетъ тебѣ парикмахеръ паричокъ, надѣнешь его, да загримирую я тебя, такъ ты и сама рада будешь.
   -- Нѣтъ, извините, я скорѣй позволю себѣ въ лицо наплевать, а ужь пачкать себя не дамъ.
   -- А дашь!
   -- Не дамъ!
   -- Я тебѣ говорю -- дашь! крикнулъ Федоръ Кузьмичъ и топнулъ ногой.
   Глафира Ивановна взвизгнула, зарыдавъ, поплелась въ спальную и легла поперекъ кровати.
   А Федоръ Кузьмичъ все еще ходилъ по залѣ пѣтушинымъ шагомъ, останавливался передъ зеркаломъ и гримасничалъ. На сцену эту изъ прихожей изъ-за угла, еле удерживаясь отъ смѣха, смотрѣли: горничная и кухарка. Онѣ были совершенно убѣждены, что хозяинъ допился до чертей.
   Наконецъ приблизилось время обѣда. Заплаканная Глафира Ивановна поднялась съ постели и велѣла подавать на столъ кушанье. Федоръ Кузьмичъ все еще не снималъ парика.
   -- Снимешь-ли ты хоть за обѣдомъ-то твой поганый черепъ? проговорила супруга.
   -- Зачѣмъ же снимать? возразилъ Федоръ Кузьмичъ: -- такъ лучше. Покрайности привыкаешь. Съ парикомъ, матушка, обращаться нужно привычку да и привычку.
   Глафира Ивановна вспыхнула.
   -- Чортъ ты эдакій! Да какъ же ты передъ обѣдомъ молиться-то будешь въ парикѣ? воскликнула она.
   Федоръ Кузьмичъ дѣйствительно этого не сообразилъ; подумалъ, снялъ парикъ, стеръ съ лица краску и, вымывшись, сѣлъ за столъ.
   Ложась послѣ обѣда всхрапнуть, онъ сказалъ женѣ:
   -- Глаша, напомни мнѣ послѣ послать за портнымъ, что прикащикамъ платье починиваетъ. Я ему отдамъ изъ моего стараго сюртука сдѣлать комическій фракъ.
   Супруга только руками всплеснула.
   Весь вечеръ былъ употребленъ на гриммировку, примѣриваніе париковъ, разучиваніе роли и пѣніе куплетовъ.
   Обыденная жизнь Федора Кузьмича перевернулась вся къ верху ногами и потекла совершенно особымъ образомъ. Знакомые два актера: Сѣкировъ и Бравинъ являлись къ нему чуть-ли не каждый день и передъ ними разыгрывались водевили и сцены изъ комедій. Катенька чуть не со слезами на глазахъ играла также. Въ ходъ пускались даже прикащики. Только одна Глафира Ивановна съумѣла отбиться отъ мужа и ни разу не дала загримировать себя. Сцены эти разыгрывались среди великаго бражничанья. Даже прикащикамъ дозволялось напиваться, лишь бы учили роли. Каждый вечеръ съ восьми часовъ, въ углу ставилась закуска, водка и вина. Нерѣдко и актеры, подпивъ, надѣвали на себя парики и лицедѣйствовали. Сѣкировъ притащилъ даже разъ комическій фракъ и спѣлъ куплеты:
  
   "Купецъ лавку отворяетъ,"
  
   съ воодушевленіемъ разсказывая, какой фуроръ производилъ онъ этими куплетами и вообще комическими ролями въ провинціи; Бравинъ же вспоминалъ какое-то старое время, когда онъ игралъ Гамлета. Катенька уже ничего больше не разучивала на фортепіано, какъ акомпанименты въ водевильнымъ куплетамъ. Парикмахеръ являлся тоже очень часто, потому что у Федора Кузьмича то и дѣло являлась "идейка" насчетъ какого нибудь паричка.
   -- Сдѣлай ты мнѣ, братецъ, такой парикъ, говорилъ Федоръ Кузьмичъ:-- чтобъ голова была вся голая и волосы были бы только съ боку... Эдакая длинная прядь... И чтобъ она зачесывалась на темя, только такъ, чтобъ самое темя сквозило. Понимаешь?
   -- Ужь будьте покойны: такой парикъ сдѣлаю, что животики надорвутъ смѣявшись, увѣрялъ парикмахеръ, и точно, приносилъ такой парикъ, который походилъ на что угодно, только ужъ отнюдь не на человѣческій черепъ, покрытый волосами.
   Федоръ Кузьмичъ заказалъ даже декораціи и вотъ изъ залы была вынесена мебель и три четверти комнаты занято сценою, на которой разъ въ недѣлю разыгрывались уже цѣлые водевили. Зрителями были однако немногіе, только избранные знакомые. Большинство же знакомыхъ и родные Федора Кузьмича положительно рѣшили, что онъ съ ума сошелъ, и даже начали избѣгать съ нимъ встрѣчи.
   -- Теперь бы мнѣ только двухъ-трехъ актрисъ добыть и тогда-бы я былъ спокоенъ, говорилъ Федоръ Кузьмичъ Сѣкирову и Бравину. Тѣ, было, обѣщали привести, по ихъ увѣренію, двухъ отличныхъ актрисъ, но Глафира Ивановна напрямки объявила, что какъ только актрисы покажутся, то она имъ тотчасъ же выцарапаетъ глаза. Во избѣжаніе скандала, актрисы приведены не были и Федоръ Кузьмичъ принужденъ былъ ограничиться дочерью и какою-то бѣдною родственницею, которую нарочно для этого взялъ въ домъ и въ награду за актерство обѣщался выдать замужъ.
   Но и этого было мало Федору Кузьмичу. Первый публичный дебютъ въ роли старика лакея не выходилъ у него изъ головы. Закулисная суматоха, бѣготня и послѣспектакльное пиршество до того засѣли къ нему въ голову и такъ понравились, что онъ задумалъ самъ устроить публичный спектакль любителей и сыграть въ немъ роль отца въ водевиль "Азъ и Фертъ", который онъ считалъ перломъ водевильнаго искусства.
   Мысль ату Федоръ Кузьмичъ объявилъ Сѣкироіву и Бравину; тѣ сказали, что можно, и что даже берутъ на себя половину хлопотъ. Сѣкировъ прибавилъ, что на это потребуется порядочно денегъ, потому что любительскіе спектакли рѣдко покрываютъ издержки, на что Федоръ Кузьмичъ сказалъ что за деньгами дѣло не станетъ. Печальную вѣсть объ устройствѣ спектакля семейство его узнало въ тотъ же день за ужиномъ, а на другой день начались приготовленія къ спектаклю.
   Спектакль былъ назначенъ въ Кронштадтѣ. Пьесы были выбраны: комедія Карьера и водевиль Азъ и Фертъ, въ которомъ и долженъ былъ отличиться Федоръ Кузьмичъ. Главными воротилами были актеры Сѣкировъ и Бравинъ, которые и взяли на себя первыя роли въ комедіи, набравъ на остальныя роли исполнителей откуда пришлось, какъ говорится, кого съ бугорковъ, кого съ горокъ. Въ актеры попали даже прикащикъ и мальчикъ Федора Кузьмича, выказавшіе, по мнѣнію Сѣкирова, достаточныя искры таланта. И вотъ дней за шесть до спектакля, домъ Федора Кузьмича каждый вечеръ сталъ наполняться гостями,-- начались репетиціи, послѣ которыхъ обыкновенно слѣдовалъ ужинъ съ достаточнымъ возліяніемъ. Люди сбились съ ногъ, стряпня была велія, вслѣдствіе чего у Глафиры Ивановны съ кухаркой вышла баталія; послѣдняя просила или рубль въ мѣсяцъ прибавки жалованья, или грозила отойти отъ мѣста. Сама Глафира Ивановна была какъ въ чаду, и рѣдкій день когда не всплакивала. Она видѣла, чего это стоитъ ея мужу. Не говоря уже о каждодневномъ бражничаньѣ и устройствѣ спектакля, что стоило порядочныхъ денегъ, даже самыя дѣйствующія лица то и дѣло занимали у него подъ благовидномъ предлогомъ по нѣскольку рублей.
   -- И вѣдь какая все шушера набрана у него эти актеры, говорила Глафира Ивановна: -- Господи! Мать Пресвятая Богородица, кажется, ежели-бы отъ него что отвратило эту театральщину, такъ свѣчку-бы въ рубль поставила, пелену-бы вышила, на богомолье-бы сходила. И съ чего это, съ чего это напала на него дурь эдакая?!
   На Федора Кузьмича дѣйствительно напала дурь. Онъ даже дѣломъ не занимался и пересталъ ходить въ лавку; ею завѣдывали прикащики. Ежели же когда онъ приходилъ въ нее, то приносилъ съ собою и парики, которые отъ нечего дѣлать и примѣривалъ въ верхней лавкѣ. Старшій прикащикъ разъ даже жаловался Глафирѣ Ивановнѣ.
   -- Ужь вы ихъ лучше не пускайте въ лавку, говорилъ онъ про Федора Кузьмича:-- потому они покупателей пугаютъ и тѣмъ торговлю портятъ. Какъ же, теперича, надѣнутъ это въ верхней лавкѣ парикъ, вымажутъ себѣ лицо, да и начнутъ въ двери въ нижнюю лавку выглядывать да рожи корчить. Хорошо, которые покупатели только смѣются, а вѣдь другіе обидѣться могутъ, примутъ за насмѣшку. Даже мало того-съ, они себя по сосѣдямъ страмятъ, потому что въ парикѣ и въ этомъ самомъ испачканомъ видѣ по линіи ходятъ. На что саячники, разнощики -- и тѣ пальцемъ указываютъ да смѣются.
   Глафира Ивановна только руками разводила и говорила, что она душевно-бы рада его не пускать, да вѣдь что же съ нимъ подѣлаешь?
   Наконецъ, насталъ самый день спектакля. Поутру актеры собрались у Федора Кузьмича и, закусивъ "на дорожку", отправились въ Кронштадтъ на тройкахъ. Съ собой, какъ водится, была взята корзина вина для услажденія себя во время пути. Парикмахеръ, портной и нѣкоторое актеры обѣщались пріѣхать по желѣзной дорогѣ черезъ Ораніенбаумъ. Глафира Ивановна и Катенька также поѣхали -- первая въ качествѣ зрительницы, вторая, какъ дѣйствующее лицо.
   Все актерство прибыло на мѣсто значительно навеселѣ и расположилось въ театрѣ. Сѣкировъ сдѣлалъ перекличку дѣйствующимъ лицамъ. Троихъ не оказалось на лицо, и именно тѣхъ, которое обѣщались пріѣхать по желѣзной дорогѣ. Подождали часа полтора, но актеры все-таки не являлись, а между тѣмъ нужно было начинать репетицію. Мужчины начинали ругаться, женщины -- капризничать. Федоръ Кузьмичъ просто бѣсился.
   -- Это, чортъ знаетъ, что такое! Просто хоть околѣвай, говорилъ онъ, ходя по сценѣ.-- А все ты Сѣкировъ.
   -- Да чѣмъ же я-то виноватъ? Ну, разсуди самъ.
   -- А тѣмъ же, что нужно было ихъ везти на тройкѣ. Какая тутъ желѣзная дорога! Они съ первой репетиціи начали отлынивать.
   -- Конечно, вмѣщался какой-то мрачный актеръ: -- они и на репетицію-то ходили только изъ-за угощенія. А вѣдь сюда-то все одно, что семь верстъ киселя ѣсть.
   -- Ну, ужь ты не лай, не лай, пожалуста. Чортъ ихъ дери, и безъ нихъ устроимъ дѣло, проговорилъ Сѣкировъ.-- Мнѣ не первый разъ здѣсь спектакли устраивать. Прошлое лѣто я здѣсь ставилъ "Тридцать лѣтъ или жизнь игрока", такъ такой же точно былъ случай. Ѣхали на пароходѣ. Сталъ считать,-- одного актера на роль офицера нѣтъ какъ нѣтъ. Какъ быть? Я сейчасъ началъ осматривать физіономіи пассажировъ и нашелъ одного подходящаго. Разговорился съ нимъ, объявилъ, зачѣмъ ѣдемъ, что вотъ, молъ, такое и такое несчастіе, одного актера нѣтъ, да прямо и бухнулъ ему: не хотите ли сыграть роль офицера, я по лицу вижу, что у васъ есть талантъ. Сначала онъ было и руками и ногами, а потомъ я его такъ обошелъ, что онъ и согласился. И вѣдь сыгралъ. Тутъ же на пароходѣ и роль училъ.
   -- Ну, да вѣдь то было дѣло случая и на пароходѣ, опять замѣтилъ мрачный актеръ:-- а теперь какъ?
   -- И теперь найду, увѣренно сказалъ Сѣкировъ.-- Федоръ Кузьмичъ, идемъ со мной въ трактиръ "Черные Лебеди". Мы тамъ найдемъ человѣка, а двѣ остальныя роли сыграетъ кто нибудь изъ нашихъ.
   Но въ трактиръ идти не пришлось. Ожидаемый актеръ явился и объявилъ, что остальные двое не пріѣдутъ: у одного жена родила, а другой послѣ вчерашней попойки "захлебалъ, не приведи Богъ какъ, пришелъ въ девять часовъ утра домой и лежитъ пластъ-пластомъ. Пробовали отливать,-- не помогло".
   -- А все отъ того, что ты далъ ему пять цѣлковыхъ, замѣтилъ Сѣкировъ Федору Кузьмичу.
   -- Господи, да вѣдь какъ же ему было не дать, коли онъ просилъ на дѣло?! всплеснулъ руками Федоръ Кузьмичъ.-- Вѣдь онъ просилъ на то, чтобы купить въ Пассажѣ наклейной носъ.
   -- Ну, чортъ его дери и съ носомъ, давайте начинать репетицію?
   Но вотъ и шесть часовъ вечера. Черезъ часъ начинать спектакль. Голова Сѣкирова виднѣется въ окнѣ кассы, куда также то и дѣло выбѣгаетъ Бравинъ и что-то очень косо на него поглядываетъ.
   -- Вы ему, Бога ради, не довѣряйте насчетъ денегъ. Онъ на этотъ счетъ ходокъ... Понимаете? шепчетъ Бравинъ чуть-ли не въ десятый разъ Федору Кузьмичу
   Въ уборныхъ тѣснота и давка. Въ женской слышенъ пискъ и визгъ и поминутно требуютъ парикмахера, въ мужской -- чуть не дерутся изъ-за ватной толщины, вырывая ее у портнаго. На столѣ, какъ водится, водка и бутылка коньяку.
   -- Федя, ты не усиливай очень, ужъ лучше послѣ спектакля... слышится гдѣ-то.
   -- Ахъ, Господи, вицъ-мундиръ-то мнѣ и забыли привезти! раздается возгласъ.
   -- Не извольте безпокоиться, изъ вашего фрака сдѣлаемъ. Пуговици золотой бумагой обернемъ, утѣшаетъ портной.
   -- У меня сзади брюки разорваны, такъ какъ ты думаешь, не будетъ видно изъ-подъ жакетки? спрашиваетъ кто-то.
   -- Можно этотъ прыщъ бѣлилами замазать? пристаетъ къ парикмахеру первый любовникъ.
   Вообще всѣ говорятъ и никто никого не слушаетъ. Единственная привезенная съ собою горничная, проклиная свою судьбу, какъ угорѣлая мечется по корридору, таская надъ головою, какъ колокола, туго накрахмаленныя юбки.
   Всѣхъ лучше ведетъ себя Федоръ Кузьмичъ. Онъ уже замѣтно "хлебнувши" и, хотя играетъ въ послѣдней пьесѣ, а уже съ пяти часовъ въ парикѣ, загримированъ, въ халатѣ и туфляхъ ходитъ по сценѣ и зубритъ роль, поминутно увертываясь отъ рабочихъ, тащущихъ или мебель, или декорацію.
   Время начинать. Въ театрѣ уже набралась публика. Музыканты въ оркестрѣ начали "строиться". Сѣкирова, играющаго въ началѣ, только за десять минутъ до поднятія занавѣса могли вызвать изъ любезной ему кассы. Съ сожалѣніемъ сдалъ онъ ее прикащику Федора Кузьмича и явился въ уборную.
   -- Ну какъ сборъ? спросилъ его Федоръ Кузьмичъ.
   -- Плохъ... мрачно произнесъ онъ.
   -- А я, братъ, робѣю; какъ музыканты заиграли, такъ у меня даже поджилки начали дрожать. Я думаю, не выпить-ли для бодрости?
   -- Можно и даже должно. Выпьемъ вмѣстѣ коньячку.
   Они выпили по рюмкѣ.
   Федора Кузьмича уже на порядкахъ-таки ошеломило, когда начался спектакль, но ему казалось все еще мало и онъ подбавлялъ. Жена начала-было читать ему наставленія, но онъ забурлилъ и пришлось оставить. Представленіе первой пьесы, между тѣмъ, двигалось. Актеры вели себя добропорядочно, публика также, такъ что даже не замѣтила, какъ въ одномъ дѣйствіи третье и четвертое явленія были пропущены вовсе, а седьмое исполнено послѣ девятаго. Однимъ словомъ, все шло хорошо, ежели-бы не одно обстоятельство. Когда кончилась первая пьеса и нужно было начинать водевиль, главное дѣйствующее лицо въ водевилѣ Федоръ Кузьминъ пропалъ. Глафира Ивановна, услыхавъ объ этомъ, ударилась въ слезы, Катенька также. Ихъ начали успокоивать, принялись искать Федора Кузьмича, вскорѣ нашли его спящаго за задними кулисами на диванѣ въ самомъ жалкомъ видѣ. Около него валялась роль. Парикъ съ головы былъ сдвинутъ, одна бакенбарда сорвана и краски на лицѣ слились. Его начали будить. Онъ не вставалъ, не открывалъ глазъ я что-то мычалъ. Наконецъ его растолкали.
   -- А! Играть? Иду... готовъ... говорилъ онъ коснѣющимъ языкомъ и забормоталъ монологъ изъ роли.
   Онъ былъ пьянъ совершенно и даже не могъ стоять на ногахъ. Скандалъ сдѣлался всеобщій. Всѣ выбѣжали изъ уборныхъ и окружили его. Начались "ахи", "охи", пошли всевозможные разговоры: кто говорилъ, что онъ играть не можетъ, кто -- можетъ, только стоитъ вылить на голову банку одеколову. Какой-то рабочій предлагалъ даже водой отлить.
   -- Это онъ все съ Винтилкинымъ накачивался, говорить кто-то.-- Гдѣ ужь ему до Винтилкина! Въ того, какъ въ бочку бездонную...
   Во время всѣхъ этихъ разговоровъ Федоръ Кузьмичъ сидѣлъ за диванѣ, бормоталъ слова изъ роли и только изрѣдка говорилъ: "сыграю, съ любовію сыграю". А между тѣмъ публика уже нетерпѣливо хлопала и требовала представленія.
   -- Что дѣлать? Что теперь дѣлать? спрашивали другъ у друга дѣйствующія лица.
   Хотѣли объявить, что "за болѣзнію" дескать, и проч., и тѣмъ покончить спектакль, но Сѣкировъ нашелся.
   -- Фракъ комическій давайте, я спою куплеты: "Купецъ лавку отворяетъ", вызвался онъ и бросился въ уборную переодѣваться.
   Фрака комическаго не нашлось, но онъ и здѣсь не задумался: схватилъ въ уборной чью-то красную фуфайку, напялилъ ее на себя и въ эдакомъ видѣ выбѣжалъ на сцену.
   Пока Сѣкировъ пѣлъ куплеты, за кулисами произошла слѣдующая сцена, главнымъ дѣйствующимъ лицомъ которой была Глафира Ивановна. Живо собрала она всѣхъ домашнихъ отъ дочери и до горничной и приказала одѣваться и собираться домой. На Федора Кузьмича была накинута шуба, нахлобучена шапка, одѣты сапоги и прикащикъ съ горничной повели его въ сани. Во время одѣванія Федора Кузьмича, Глафира Ивановна не утерпѣла-таки, съ какимъ-то злорадствомъ сорвала съ головы его столь ненавистный ей парикъ и далеко откинула въ сторону.
   Все это сдѣлалось въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ, такъ-что когда спектакль кончился, Федора Кузьмича уже не было въ Кронштадтѣ; бойкіе кони несли его по направленію къ Петербургу.
   На утро съ Федоромъ Кузьмичомъ сдѣлался жаръ и бредъ, а къ вечеру призванный докторъ объявилъ, что у него горячка.
   Чѣмъ бредилъ онъ во время болѣзни,-- неизвѣстно. Сѣкировъ и Бравинъ два раза было приходили понавѣдаться о его здоровьѣ, но Глафира Ивановна ихъ не приняла. Федоръ Кузьмичъ прохворалъ мѣсяцъ. Первымъ дѣломъ его было, послѣ того, какъ онъ пришелъ въ себя и немного оправился, спросить о парикахъ, но уже не для того, чтобы надѣвать ихъ. Когда парики были принесены, онъ положилъ ихъ всѣ въ коробку, сунулъ туда же и краски и велѣлъ все это вынести на чердакъ.
   Теперь Федоръ Кузьмичъ, совершенно излеченный отъ театроманіи, живетъ снова тихо и мирно, но все-таки не такъ, какъ-бы хотѣлось Глафирѣ Ивановнѣ. Человѣкъ долженъ что нибудь любить; театръ былъ хлопнутъ по боку и Федоръ Кузьмичъ ударился изъ одной крайности въ другую: онъ сошелся съ странниками, съ пѣвчими, съ басистыми дьяконами, которые по временамъ и наполняютъ его домъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru