Лейкин Николай Александрович
Сивая борода за галстухом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОВѢСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ
Н. А. ЛЕЙКИНА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА В. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

  

СИВАЯ БОРОДА ЗА ГАЛСТУХОМЪ.

СОВРЕМЕННЫЙ РАЗСКАЗЪ.

I.

   Егоръ Пантелеичъ Ратахановъ былъ купецъ, онъ торговалъ въ рынкѣ. Какъ всѣ купцы стараго закала, Егоръ Пантелеичъ ходилъ въ баню по субботамъ, въ великій постъ пилъ чай съ медомъ или изюмомъ, держалъ своихъ молодцовъ, какъ говорится, "въ ежовыхъ рукавицахъ," и лишь одно -- при своемъ сорокалѣтнемъ возрастѣ, не былъ женатъ, хотя неоднократно и имѣлъ на это поползновеніе, но все какъ-то разстраивалось дѣло.
   Въ настоящее время онъ имѣетъ въ виду выгодную партію. Невѣста дѣвица, хотя уже и не первой молодости, но за то полна, здорова и съ порядочнымъ прилагательнымъ. Сваха то и дѣло шныряла къ нему то въ лавку, то на квартиру.
   Въ одну изъ субботъ Егоръ Пантелеичъ пришолъ изъ лавки домой, связалъ въ узелокъ чистое бѣлье и отправился въ баню. Вошедши въ сторожку, онъ со звономъ кинулъ на выручку жестяной билетъ и отдалъ сторожу шубу. Сторожъ, поздравилъ его съ субботкой. Въ углу стоялъ парильщикъ Иванъ, постоянно моющій Ратаханова. Онъ курилъ окурокъ папироски. Костюмъ его только тѣмъ отличался отъ костюма перваго человѣка, что на головѣ его была надѣта веревочная шапка.
   -- Паръ сегодня важный, Егоръ Пантелеичъ, даве татара парились, такъ страсть какъ насдавали! проговорилъ онъ, поклонившись, и тряхнулъ мокрыми волосами.
   -- Много сегодня народу?
   -- Гостей-то? поправилъ его парильщикъ: -- да, таки на порядкѣ понабралось... Будете париться, такъ я теперь пойду вѣничекъ пораспарю? спросилъ онъ немного погодя.
   -- Обнаковенно, отвѣтилъ Ратахановъ, и началъ раздѣваться.
   -- Подстригаться не будете? спросилъ его цирульникъ.
   -- Пожалуй, подстриги маленько.
   Раздѣвшись, Егоръ Пантелеичъ сѣлъ на табуретъ. Ножницы цирульника защелкали, зазвенѣли и черезъ- пять минутъ сдѣлали свое дѣло.
   -- Ты отдай ему пять копѣекъ! сказалъ Ратахановъ сторожу и пошолъ въ передбанникъ.
   Въ передбанникѣ, какъ и обыкновенно въ день субботній, народу было много. Какая-то почтенная личность съ чиновническими бакенбардами и лысиной намывала голову своему маленькому сынишкѣ; тотъ неизвѣстно отчего ревѣлъ на весь передбанникъ. Двое парильщиковъ бранились изъ-за мочалки.
   -- Все одно, кричалъ одинъ:-- подавись ею, восемь копѣекъ деньги не велики, я новую куплю, а ты продай мою мочалку, деньги тебѣ на гробъ пригодятся.
   -- Сволочь!
   -- Ожгу, поберегитесь! кричитъ кто-то, проходя съ шайкой горячей воды.
   Дверь изъ сторожки поминутно отворяется; въ нее входятъ и выходятъ, причемъ невыносимо визжитъ блокъ и хлопаетъ кирпичъ, завязанный въ тряпицу и замѣняющій собою гирю.
   Въ передбанникѣ Ратаханова встрѣтилъ парильщикъ Иванъ, вылилъ на него тазъ воды, надѣлъ ему на голову свою веревочную шапку и, повелъ въ жаркую баню.
   -- Вчера у насъ свадьба парилась, разсказывалъ Ратахан.ову парильщикъ, настегивая и натирая его на полкѣ вѣникомъ: -- женихъ съ пріятелями. Насъ двоихъ брали. И пили, и на каменку виномъ поддавали. Весь вечеръ они у насъ съ четырехъ часовъ прохороводились, сами перепились и насъ перепоили. Двое гостей такъ-таки въ передбанникѣ и ночевали, только сегодня поутру ушли.
   Егоръ Пантелеичъ кряхтѣлъ, внималъ ему и думалъ: "скоро и я такой же пиръ задамъ, дай только срокъ дѣло уладить."
   Операція кончилась: Довольный самимъ собою, Ратахановъ вышелъ въ передбанникъ и началъ мыться. Все шло хорошо, ежели бы не случилось маленькое обстоятельство. Въ то самое время, когда парильщикъ намылилъ ему голову, онъ услыхалъ, что кто-то помянулъ его фамилію. Онъ сталъ прислушиваться. Разговаривали двое.
   -- Слышалъ, какъ нашихъ-то отщелкали? Такую мораль на купечество пустили, что ой-ой! говорилъ одинъ.
   -- Какъ отщелкали? спросилъ другой, не понимая, въ чемъ дѣло.
   -- Да такъ, значитъ, взяли, да и отщелкали въ вѣдомостяхъ; всѣ дѣйствія на свѣжую воду вывели!
   -- Въ какихъ вѣдомостяхъ?
   -- Въ Задорѣ.
   -- Врешь?!
   -- Провалиться на этомъ мѣстѣ, коли вру, самъ читалъ сегодня въ трактирѣ!
   -- Кого же отщелкали-то?
   -- Да Ничкина Петра Иванова, Будырева, Галдатина, Ратаханова, да еще человѣкъ пять.
   Услыхавъ свою фамилію, Егоръ Пантелеичъ даже привскакнулъ на скамьѣ.
   -- Что, горячо? нѣтъ, я холодненькой прибавлю, проговорилъ парильщикъ, думая, что онъ его обжогъ горячей водой.
   -- Нѣтъ, нечего, братъ, только окачивай скорѣй!
   -- А вотъ только еще разокъ намылю.
   Ратаханову очень хотѣлось взглянуть на разговаривающихъ, но этого нельзя было сдѣлать. Мыло съ головы текло по его лицу.
   -- Какъ же, такъ и сказано, что Ратахановъ? снова спрашивалъ второй.
   -- Нѣтъ, первая буква измѣнена: Катахановъ сказано; только сейчасъ догадаться можно, потому что имя его какъ есть прописано.
   Егора Пантелеича какъ-то покоробило. Разсказчикъ продолжалъ:
   -- Сидитъ, вишь ты, онъ съ своимъ пріятелемъ Епифаномъ Бубыревымъ въ трактирѣ и водку пьютъ, тотъ Кубыревымъ названъ, и разсказываетъ ему про Галдатина, какъ тотъ сдѣлку дѣлалъ, да про Ничкина, какъ тотъ съ хозяиномъ темную съигралъ {Т. е. обокралъ хозяина.}.
   -- Вишь ты какія вещи нонѣ пишутъ! Что-же про самого-то Ратаханова пропечатано?
   Разсказчикъ захохоталъ.
   -- Про него-то ужь больно забавно пропечатано, продолжалъ онъ:-- что будто у него сивая борода и что онъ ее за гастукъ прячемъ. Какъ онъ про свою невѣсту этому Кубыреву разсказываетъ: "въ апетитѣ, говоритъ, только маненько глаза разбѣгаются, когда говорить начнетъ, а впрочимъ, говоритъ, ничего, за ней десять тысячъ!"
   Ратахановъ не вытерпѣлъ болѣе, онъ вскочилъ со скамейки и не смотря на то, что съ головы еще не было смыто мыло, раскрылъ глаза; мыло попало въ нихъ и начало кусать.
   -- Что вы, сударь, позвольте, еще не все, говорилъ парильщикъ.
   -- Врешь, сколько времени копаешься, окачивай скорѣй! закричалъ Ратахановъ на всю баню такъ, что даже моющіеся начали смотрѣть на него.
   Окатившись, онъ протеръ глаза и подошелъ къ разговаривающимъ.
   -- А, Егорша, вотъ онъ на поминѣ-то легокъ, проговорилъ разсказывавшій о морали, напущенной на купечество.
   Это былъ одинъ изъ тѣхъ охотниковъ до бани, которымъ она замѣняетъ клубъ.
   -- А это ты, Федоръ Иванычъ! Гдѣ ты читалъ все это, что сейчасъ разсказывалъ? сердито спросилъ Ратахановъ.
   -- Ха, ха, ха... разразился хохотомъ Федоръ Иванычъ:-- какъ будто и не знаетъ! Извѣстно гдѣ, въ Задорѣ. Покажи-ка, покажи-ка, какъ у тебя борода-то, сивая аль нѣтъ? Неужто, слышь, ты ее за галстукъ прячешь? Ей-Богу, я этого не зналъ, и онъ протянулъ въ ней руку.
   -- Полно Федоръ Иванычъ, что насмѣшки-то творить, ты говори толкомъ!
   -- Да какъ же не смѣяться-то! Сивая борода! Только все таки, Егорша, нешто можно такъ въ трактирѣ про людей во все горло разсказывать: вотъ нашлась бестія и пропечатала васъ. А что невѣста-то твоя скажетъ? Ося! обратился онъ къ своему товарищу:-- смотри, женится, а намъ сосѣдамъ ни единаго слова не сказалъ, хоть бы плюнулъ!
   -- Да гдѣ же я женюсь, развѣ это дѣло рѣшоное!
   Ратахановъ задумался и почесалъ у себя въ затылкѣ.
   -- А вѣдь и то яманъ-дѣло {Дрянь-дѣло.} выходитъ!
   -- Да ужъ яманъ не яманъ, а табакъ дѣло... Сивая борода! крикнулъ Федоръ Иванычъ и покатился со смѣху.
   -- Да ну, оставь, заладилъ одно!.. А вѣдь и то мы были какъ-то въ трактирѣ, такъ говорили объ этомъ; только вовсе не я разсказывалъ про Ничкина и Галдатина, а Кубыревъ. Еще говорилъ я ему старому чорту, не ори молъ ты, дьяволъ эдакій, а у него манера во всю глотку!
   -- Сивая борода! снова захохоталъ Федоръ Иванычъ, указывая пальцемъ на Ратаханова.
   Тотъ вышелъ изъ терпѣнія и началъ ругаться.
   -- Чортъ эдакій, еще хохочетъ! Смотри, сивая ли она? Вамъ и горя нѣтъ до чужаго несчастія. Чѣмъ бы помочь своему брату торговцу, посовѣтывать что дѣлать, а онъ горло деретъ! Я, братъ, этого дѣла такъ не оставлю, я на эту бестію, кто на меня критику написалъ, жаловаться буду! Добьюсь таки того, что его за эту мораль упекутъ куда нибудь!
   Во все время этого разговора Иванъ парильщикъ стоялъ, поодаль.
   -- Егоръ Пантелеичъ, пожалуйте же домываться-то, проговорилъ онъ наконецъ.
   -- Сейчасъ.
   Ратахановъ отправился на скамейку.
   -- Сивая борода! крикнулъ ему вслѣдъ Федоръ Иванычъ и захохоталъ на всю баню.
   -- Чортъ эдакій, далось дураку одно!.. Домывай, скорѣе, Иванъ, что сегодня копаешься.
   -- Живымъ манеромъ докончу!
   Черезъ пять минутъ парильщикъ вымылъ его и началъ окачивать.
   -- Довольно. Поди выпей на мой счетъ, сказалъ ему Раахановъ.
   -- Позвольте, Егоръ Пантелеичъ, еще тазикъ, четвертый, безъ четырехъ угловъ домъ не строится!
   -- Ну спасибо!
   -- Не на чемъ-съ, напредки милости просимъ. Пожалуйте!
   Парильщикъ забѣжалъ впередъ, отворилъ дверь въ сторожку, пропустилъ туда Ратаханова и крикнулъ:
   -- Вѣничекъ!
  

II.

   Егоръ Пантелеичъ пришолъ домой въ самомъ мрачномъ настроеніи духа. Неизвѣстно за что далъ подзатыльникъ мальчику, отворившему ему двери, изругалъ молодцовъ за то, что сидѣли въ молодцовой съ двумя свѣчами.
   -- ...Барствовать, вамъ чужаго не жаль, закончилъ онъ и вошолъ въ свою комнату, гдѣ уже на столѣ кипѣлъ самоваръ.
   Тамъ его дожидался Галдатинъ. Егора Пантелеича какъ-то покоробило; онъ предчувствовалъ что-то недоброе.
   -- А, Никита Семенычъ, какимъ вѣтромъ занесло, здравствуй!
   -- Здравствуй, здравствуй, не вѣтромъ занесло, а самъ пришолъ поблагодарить за то, что ты пріятелей по трактирамъ, да при народѣ чернишь, говорилъ Галдатинъ, прохаживаясь до комнатѣ и пощипывая бородку. Спасибо, спасибо, кажется, еще самъ недавно изъ хозяйскихъ лапъ выскочилъ.
   -- Да ты что... слушай... перебилъ его Ратахановъ, растерявшись.
   -- Нечего мнѣ слушать, оконфузилъ, на весь рынокъ, оконфузилъ.
   -- Да молчи ты пожалуста, дай мнѣ разсказать...
   -- Разсказывать-то мнѣ нечего!..
   -- Эхъ, да что... съ тобой говорить нельзя. Слушай, я не читалъ этой статьи, а вотъ только сейчасъ объ ней въ банѣ услыхалъ, вѣришь, какъ передъ истиннымъ, пятьдесятъ рублевъ бы далъ, чтобъ ее не было! Не я это разсказывалъ, навралъ этотъ писака, а Кубыревъ, тотъ старый песъ!
   -- Да тамъ пропечатано, что ты говорилъ.
   Егоръ Пантелеичъ махнулъ рукой.
   -- Да коли я тебѣ говорю, что не я, сейчасъ умереть -- не я!
   -- Сейчасъ встрѣтилъ Граблина, вы тамъ и про него говорили. "Пускай, говоритъ, теперь придетъ за товаромъ, поломаюсь я надъ нимъ, попляшетъ онъ у меня. Мы, говоритъ, еще посмотримъ, какъ онъ вексель заплатитъ; будетъ отсрочки просить, такъ отскочитъ съ носомъ."
   -- Ахъ, Господи, можетъ же случиться эдакая напасть! воскликнулъ Ратахановъ и зашагалъ по комнатѣ.
   Галдатинъ злобно слѣдилъ за нимъ глазами.
   -- Кто же это писалъ-то?
   -- Да я-то почемъ же знаю! Ежели бы зналъ, такъ завтра же бы ему всѣ бока обломалъ. Кому писать, кто же изъ нашихъ станетъ писать, у насъ такихъ нѣтъ.
   -- А я, братъ, знаю, кто писалъ, хотя статья и неподписана, то есть даю Голову на отсѣченіе, что это. Яхмурицынъ, онъ по всѣмъ судамъ на всѣхъ кляузы строчитъ, это его рукъ дѣло!
   -- И то онъ, проговорилъ воодушевляясь Ратахановъ:-- вотъ бестія-то! вотъ подлецъ-то! Клеветать на людей! Вотъ мерзавецъ-то человѣкъ!..
   И ругательства полились рѣкою на предполагаемаго писателя.
   -- А вѣдь все-таки, Егоръ Пантелеичъ, и тебѣ эта штука жутко придется. Какъ ты тамъ про свою невѣсту-то говорилъ!
   -- Да съ чего вы взяли, братцы, что я женюсь? я и въ смѣкалѣ не держу объ этомъ! Ахъ ты Господи, можетъ же эдакая бѣда стрястись!.. Ты читалъ?
   -- Читалъ, отвѣтилъ Галдатинъ.
   Ратаханова бросило въ жаръ. Его и безъ того отъ бани красноватое лицо сдѣлалось пунцовымъ.
   -- Надо будетъ достать эти вѣдомости, проговорилъ онъ:-- я сейчасъ пошлю мальчишку въ нашъ трактиръ, пусть принесетъ. Антошка!
   Вошолъ мальчикъ въ тиковомъ халатѣ и остановился у дверей.
   -- Что стоишь, что рожу-то выпачкалъ?
   -- Я сапоги чищу-съ, это въ ваксѣ-съ...
   -- Молчи, не дыши! Бѣги сейчасъ въ Фениксъ и спроси у буфетчика вѣдомости Задоръ. Пантелеичъ молъ проситъ до завтра.
   -- Хорошо-съ.
   Мальчикъ ушолъ.
   -- Вѣдь вотъ, чай нужно пить, ужинать, а у меня кажется никакой кусокъ въ горло не пойдетъ... Никита Семенычъ, ты не сердись, вѣрь слову, что я тутъ нисколько не виноватъ.
   -- Мнѣ, братъ, черезъ это скверно придется, да и тебѣ не лучше; ты, братъ, тамъ тоже оконфуженъ. Я на тебя не сержусь, только вѣришь, какъ обидно!
   Егоръ Пантелеичъ развелъ руками, хлопнулъ себя по колѣнкамъ и началъ заваривать чай.
   -- Будешь пить? Выпей стакашекъ, предложилъ онъ Галдатину.
   -- Какое тутъ питье, и въ горло не пойдетъ. Прощай!
   Уходя, онъ улыбнулся.
   -- Вѣдь и зло, ехидно написано, а вмѣстѣ съ тѣмъ смѣшно: Сивая борода!
   -- Чортъ, дьяволъ, молчи! закричалъ Ратахановъ.
   -- Чего же ты ругаешься? проговорилъ тотъ, обернувшись.
   -- А ты что дразнишь!
   -- Ну, ну, прощай!
   По уходѣ Галдатина, Ратахановъ позвалъ старшаго прикащика и началъ съ нимъ ужинать. Другіе прикащики ужинали отдѣльно, въ молодцовой.
   Мальчикъ, посланный за "Задоромъ", вернулся и вошолъ въ комнату.
   -- Ну что? спросилъ его хозяинъ.
   -- Буфетчикъ сказалъ, что у нихъ теперь нѣтъ, завтра будетъ; гости взяли до завтрашняго утра. Тамъ, говоритъ, забавно про торговцевъ написано.
   У Ратаханова и ложка выпала изъ рукъ.
   -- Пошолъ вонъ! закричалъ онъ.
   Мальчикъ въ недоумѣніи юркнулъ въ дверь.
   -- Что это вы такъ безпокоитесь, Егоръ Пантелеичъ? спросилъ прикащикъ.
   -- Молчи, не говори, Кузьма, проговорилъ онъ, отодвигая отъ себя тарелку.-- Ѣсть не могу,-- вотъ какъ злоба душитъ!
   Онъ въ краткихъ словахъ передалъ прикащику, въ чемъ дѣло -- Эдакое безбожіе! Вѣдь есть же, Егоръ Пантелеичъ, эдакіе подлецы! проговорилъ тотъ, покачивая головою.
   -- Видно есть... Руки бы обломалъ объ него, если бы зналъ, кто!
   -- Да и стоитъ-съ...
   Въ прихожей послышался шумъ, кто-то кричалъ: "пустите".
   -- Что тамъ за шумъ, поди узнай, Кузьма!
   Прикащикъ вышелъ и черезъ нѣсколько времени возвратился.
   -- Что тамъ? спросилъ его хозяинъ.
   -- Да это Ловкинъ-съ, что въ шкапчикѣ насупротивъ насъ торгуетъ. Пьяный, страсть какъ накеравшись, къ вамъ лѣзитъ, словами васъ обзываетъ; все потому же дѣлу. Говоритъ, будто въ вѣдомостяхъ написано, что вы про него говорили, что онъ сосѣда обокралъ.
   Съ несчастнаго Ратаханова потъ лилъ градомъ.
   -- Ну что мнѣ теперь дѣлать, Кузьма? спросилъ онъ, откидываясь на спинку стула.
   -- Не извольте безпокоиться, Егоръ Пантелеичъ, молодцы выпихали его за двери.
   -- Слышишь Кузьма, я хочу сейчасъ прочитать эту газету, иначе я и глазъ сегодня не сомкну. Говорятъ, ихъ по номеру покупать можно. Пошли молодца въ книжную лавку..
   -- Это все можно сдѣлать, Егоръ Пантелеичъ, только сами вы видите, ужь одиннадцатый часъ, всѣ лавки заперты.
   -- Пошли, говорю, пускай стучится,-- отворятъ!
   Молодецъ былъ посланъ
   -- Я этого такъ не оставлю, ни за что не оставлю, и судомъ до него дойду! Денегъ потрачу, все сдѣлаю!
   -- Это точно, это такъ оставить нельзя, поддакивалъ прикащикъ.
   -- Ну, скажи, Кузьма, что мнѣ дѣлать? Дѣлать больше нечего!
   -- Конечно-съ... Я думаю, Егоръ Пантелеичъ, самое лучшее, въ полицію объявить.
   Черезъ полчаса явился молодецъ, но безъ номера "Задора". Всѣ лавки были заперты, и ему нигдѣ не отворили. Ратахановъ изругалъ его и прогналъ въ молодцовую.
   Часовъ до трехъ не спалъ бѣдный Ратахановѣ. Онъ ходилъ по комнатѣ, щипалъ бороду, останавливался и чесалъ у себя въ затылкѣ.
   "За что это такая невзгода на меня напала? думалъ онъ. Дернуло меня въ самомъ дѣлѣ объ моей невѣстѣ говорить! Ну, какъ Семенъ Панкратьичъ прочтетъ да разсердится и не отдастъ за меня дочери... И вѣдь чѣмъ меня уязвить вздумали; сивая борода! Кто это пронюхалъ, что я ее за галстукъ прячу! Ну чѣмъ она сивая?"
   Онъ взялъ свѣчу, подошолъ къ зеркалу и началъ разсматривать бороду.
   "Пригрезилось этому писателю, просто пригрезилось".
  

III.

   На другой день, въ Воскресенье, Егоръ Пантелеичъ не пошолъ даже въ церковь.
   "Встрѣтятся знакомые, думалъ онъ, и всѣ будутъ смѣяться".
   Пообѣдавъ дома, онъ часу во второмъ вышелъ въ лавку. Посмотрѣлъ въ выручку: только мѣдь, да мелочь на сдачу, да синенькая бумажка. Только, значитъ, на пять рублей и торговали. Пожурилъ молодцовъ, да вѣдь отъ этого выручка не прибудетъ. Егоръ Пантелеичъ пасмурный вышелъ на порогъ лавки. Къ нему подошолъ сосѣдъ его по лавкѣ, Верходеровъ.
   -- Здравствуй, Егоръ Пантелеичъ, съ праздникомъ!
   -- Спасибо, и тебя также!
   На губахъ Верходерова играла какая-то таинственная улыбка.
   -- Покажи-ка, покажи-ка, проговорилъ онъ немного помолчавъ:-- какая, у тебя борода-то, сивая аль нѣтъ? Для чего ты ее за галстукъ прячешь? спросилъ онъ и засмѣялся.
   Это была искра, брошенная въ порохъ. Ратахановъ вскипѣлъ и началъ ругаться; а извѣстно, это больше сердится и ругается въ этихъ случаяхъ, того больше и дразнятъ. Верходеровъ позвалъ другаго сосѣда и вдвоемъ они начали допекать Ратаханова. Тотъ скрылся отъ нихъ въ заднюю лавку.
   Молодцы тоже узнали, что про хозяина "пропечатано* и какъ-то странно съ полускрытой улыбкой на него посматривали. Положеніе его было стѣснительное. Онъ бѣсился.
   -- Я пойду въ трактиръ, сказалъ онъ молодцамъ и вышелъ изъ лавки. Ему даже показалось, что кто-то фыркнулъ ему вслѣдъ.
   Между прочимъ, молва о статьѣ, напечатанной въ "Задорѣ," въ которой "напущена мораль на нашихъ," распространялась по рынку. Кто могъ, всѣ шли въ трактиръ прочитать статейку, а кто покупалъ и самый номеръ журнала. "Слышали, какъ нашихъ-то отщелкали?" спрашивали встрѣчая другъ друга рыночники.-- Нѣтъ, не слыхалъ. Въ чемъ? Въ Задорѣ. Нужно прочитать! И всѣ искали номеръ журнала.
   Ратахановъ вошолъ въ трактиръ.
   -- Собери чайку, да подай Задоръ! сказалъ онъ встрѣтившему его служителю.
   -- Задоръ читаютъ-съ, отвѣчалъ тотъ:-- какъ прочтутъ-съ, такъ подамъ-съ.
   Егоръ Пантелеичъ вздохнулъ. "Вездѣ читаютъ", подумалъ онъ и вошолъ въ залу. У круглаго стола сидѣло человѣкъ десять рыночниковъ; одинъ изъ нихъ читалъ вслухъ номеръ "Задора," остальные слушали и по временамъ хохотали. Даже и органъ не игралъ: гости хотя и любили музыку, но не велѣли его заводить, такъ интересовала ихъ статья.
   -- А, вотъ и онъ идетъ! закричалъ одинъ изъ нихъ, завидя вошедшаго Ратаханова.-- Важно, братъ, тебя пропечатали!
   Егоръ Пантелеичъ уже не ругался болѣе, ему было горько, обидно, онъ готовъ былъ плавать.
   -- Братцы, нешто хорошо надъ несчастіемъ ближняго смѣяться! Эхъ вы, а еще христіане!
   Читающую публику проняли эти слова; она замолчала. Ратахановъ прошолъ въ другую комнату. Тамъ сидѣлъ Кубыревъ. Онъ былъ выпивши. Передъ нимъ стоялъ графинчикъ водки и рюмка. Ратахановъ подошолъ къ нему.
   -- Что ты сдѣлалъ, старый песъ!..
   -- Самъ ты всему дѣлу виноватъ, самъ ты болталъ... отвѣчалъ Кубыревъ.
   -- Говорилъ я тебѣ: молчи, такъ нѣтъ, ты, старый песъ, во всю глотку оралъ!
   -- Молчи, не говори, молчи! Просто душой скорблю.
   -- А мнѣ-то каково! Слышишь, я еще не читалъ... Какъ бы прочесть?
   -- И не стоитъ! Садись лучше и выпей!
   -- Не стану я здѣсь ни пить, ни говорить ни о чемъ; еще опять, пожалуй, пропечатаютъ! Пойдемъ въ отдѣльную комнату.
   Ратахановъ пошолъ въ отдѣльную коморку. Кубыревъ, захвативъ графинъ и рюмку, отправился за нимъ.
   Чай былъ поданъ.
   -- Кто писалъ, ты знаешь? спросилъ Егоръ Пантелеичъ.
   -- Знаю: одинъ писака, а писакѣ про всѣхъ насъ передалъ Ефимъ Дуткинъ. Онъ на насъ злится. Вѣдь онъ съ нами въ то время въ одной комнатѣ сидѣлъ.
   -- Ахъ онъ подлецъ эдакой!
   -- Слышишь, Егорша, вѣдь мы съ тобой и не говорили о Граблинѣ и о другихъ; болѣе половицы для краснаго словца прибавлено...
   -- Такъ за что же мы напраслину-то терпимъ? спросилъ Ратахановъ.
   Кубыревъ ничего не отвѣтилъ, а налилъ рюмку водки и залпомъ, выпилъ.
   -- Ты сдѣлай это... выпей... проговорилъ онъ, указывая да рюмку:-- отляжетъ отъ сердца. Вонъ Ничкинъ запилъ съ горя. "Пропечатали, говоритъ, меня, такъ не могу не пить." Заперъ вчера въ три часа давку и теперь пьетъ. Сегодня и не отворялся...
   -- Знаю: онъ вчера ко мнѣ на квартиру приходилъ пьяный, ругаться хотѣлъ; только его молодцы не впустили, по шеямъ спровадили! Здѣсь мало водки, я велю подать еще графинчикъ.
   Онъ постучалъ ложкой о блюдечко. Вошолъ служитель.
   -- Долей графинчикъ-то... аль жалѣешь?
   Служитель принесъ графинчикъ водки и номеръ "Задора".
   -- Вотъ извольте-съ. Тамъ прочитали.
   Ратахановъ принялся читать статью. Съ каждой строчкой его все болѣе и болѣе коробило. Дѣйствительно, всѣ дѣла и плутни торговцевъ были обличены вѣрно, но къ несчастію, Ратахановъ былъ выставленъ лицомъ, которое разсказываетъ объ этихъ плутняхъ, но въ сущности обо всѣхъ онъ никогда и не говорилъ.
   -- Вѣрно про всѣхъ написано, сказалъ онъ, прочитавъ: -- дѣла всѣ вѣрно наружу выведены, только мы съ тобой объ этомъ не говорили, это на насъ напраслина. Меня только и попуталъ тогда бѣсъ говорить о моей невѣстѣ, да ты о Галдатинѣ и Ничкинѣ разсказывалъ.
   Графинъ былъ конченъ.
   -- Пора и въ лавку, сказалъ Ратахановъ, надѣвая шубу.
   Онъ взялъ номеръ "Задора" и запихалъ его подъ диванъ.
   -- Пускай теперь ищутъ, все-таки меньше народу прочитаетъ!
   Онъ пошолъ по коридору. Ему не хотѣлось входить въ общія комнаты. Проходя мимо валы, онъ слышалъ, что кто-то требовалъ собрать чайку на двоихъ и подать померъ "Задора".
   Ратахановъ пришелъ, въ лавку когда уже начало смеркаться.
   -- Семенъ Панкратьичъ съ часъ, тому назадъ заходили, васъ спрашивали, рапортовалъ ему старшій прикащикъ:-- просли васъ ужо вечеромъ къ нимъ зайти. Они васъ ждать будутъ... Ничкинъ заходилъ-съ, ругался...
   -- Ну, ужъ молчи, проговорилъ Ратахановъ и началъ считать выручку.
   Передъ самымъ "запоромъ" въ его лавку ввалились Кубыревъ и Галдатинъ. Съ ними была какая-то оборванная и небритая личность звѣрскаго вида, отъ которой на аршинъ несло водкой. Личность эта была одѣта въ холодное пальто, по выраженію рыночниковъ, подбитое собачьимъ лаемъ, и въ выѣденную молью котиковую фуражку.
   -- Это вотъ писака, началъ Галдатинъ.-- Ты на него не смотри, что онъ такой; онъ, братъ, на писаньи собаку съѣлъ... Какъ тебя звать-то?
   -- Переметниковъ, отвѣтилъ тотъ хриплымъ голосомъ.-- Вт семинаріяхъ реторику и грамматику прошолъ, но убояхся...
   -- Ну молчи! перебилъ его Галдатинъ.-- Можешь ты кого слѣдуетъ обругать, то есть пропечатать? спросилъ онъ.
   -- Могу-съ, останетесь довольны. Знакомство со всѣми нашими лучезарными свѣтильниками литературы имѣю. Дозвольте даже стихи собственнаго сочиненія прочесть, высокоименитые меценаты!
   И онъ было уже всталъ въ трагическую позу.
   -- Не нужно, не нужно, молчи и слушай!.. перебилъ его Кубыревъ.-- Нужно изругать нѣкоего Дуткина. Назови его мошенникомъ или какъ тамъ хочешь, только какъ можно хуже; скажи, что онъ пьяница.
   -- Это, высокоименитые меценаты, не порокъ.
   -- Молчи и слушай! Что его жена дома бьетъ, что онъ разъ у сосѣда полуимперіалъ съ выручки стянулъ...
   -- Да и не одного его, а и Яхмурицына нужно пропечатать, перебилъ его Галдатинъ:-- скажи, что онъ латышская рожа, въ коробу съ курицами изъ деревни въ Питеръ привезенъ и все эдакое... что онъ девять разъ сдѣлку съ кредиторами дѣлалъ, одно слово: изругай ихъ обоихъ, прибавь отъ себя, что нужно для краснаго словца и пропечатай. Одно слово: ругательски изругай!
   -- Да развѣ они оба наущали того писаку? спросилъ Ратахановъ.
   -- Оба, оба, ужъ я знаю, это вѣрно!...
   -- Слышишь, вотъ что еще. Они меня назвали сивою бородою, назови ты ихъ паршивыми харями!
   -- Да ты можешь это сдѣлать? Говори прямо, ежели не можешь, приступилъ къ Переметникову Галдатинъ.
   -- Могу-съ, наиругательски изругаю. Позвольте образецъ собственныхъ сочиненій прочесть...
   -- Не нужно, сказано разъ: не нужно, такъ и молчи!
   -- Никита Семенычъ, сказалъ Кубыревъ Галдатину:-- напиши ты ему фамиліи-то, да какъ изругать-то, а то онъ забудетъ.
   Галдатинъ написалъ на лоскуткѣ бумаги имена жертвъ мести и далъ Переметникову.
   -- Ну, много ли ты за это возьмешь?
   -- Пятнадцать рублей, потому что какъ реторикъ и грамматикъ...
   -- Хоть ты тамъ и распрориторикъ, а тебѣ этого много. Десять рублей тебѣ будетъ, за глаза довольно. Какого пса тебѣ еще нужно! Братцы, вотъ дадимте ему десять рублей!
   -- Ладно!
   -- Такъ бери, какъ тебя тамъ...
   -- Маленько-съ, но птицы небесныя по зернышку клюютъ, такъ и азъ многогрѣшный послѣдую имъ. Извольте-съ.
   -- Ну, и строчи!
   -- А задаточку... высокоуважаемые меценаты. Здѣсь потратиться придется, а у насъ свищетъ!
   Онъ ударялъ себя по карману.
   -- Вотъ тебѣ три рубля, проговорилъ Ратахановъ, доставая изъ бумажника зелененькую бумажку.
   -- Вотъ я отъ меня, сказалъ Кубыревъ, и подалъ цѣлковый.
   -- Никита Семенычъ, раскошеливайся и ты.
   -- Ладно. Вотъ тебѣ рубль, только изругай, смотря, что, ни-на-есть хуже изругай!
   -- Довольны останетесь, скажете: великъ талантъ въ семъ человѣкѣ! продекламировалъ Переметниковъ.
   -- Ну проваливай! Да слышишь, какъ напишешь, такъ принеси прочитать, а потомъ и въ печать пойдетъ. Да не запей!
   -- Для воображенія и чтобъ рука ходила -- подобаетъ!
   Онъ до военному приложился къ козырьку своей котиковой фуражки и, вышелъ изъ лавки.
   -- Откуда это вы его взяли? спросилъ Ратахановъ.
   -- Въ трактирѣ нашли. Лындинъ книжникъ намъ его показалъ. Онъ Лындину, прежде, какъ не пилъ, разныя книжки писалъ.
   -- Ну ладно, пусть изругаетъ. Вотъ-то они посердятся!
   Ратахановъ заперъ лавку. Горе какъ-то отлегло у него отъ сердца; можетъ быть и отъ того, что онъ надѣялся достойно отомстятъ своимъ врагамъ. Онъ отправился къ Семену Панкратьевичу, отцу невѣсты, и всю дорогу обдумывалъ, какъ бы лучше оправдаться отъ тѣхъ обвиненій, которая будутъ взводить ха него, и рѣшилъ явиться съ повинной годовой.
  

IV.

   Въ квартирѣ Семена Панкратьевича Лычкина происходила, слѣдующая сцена. Въ спальной поперекъ супружескаго ложа Семена Панкратьевича и Настасьи Матвѣевны лежала внизъ лицомъ единородная дщерь ихъ Матрешенька, невѣста Егора Пантелеича, и рыдала на всю комнату. Около нея стояла мать ея, невысокаго роста женщина и бабушка, сморщенная старушка.
   -- Уймись, Матрешенька, уймись матка, полно тебѣ выть-то, вѣдь нравился же онъ тебѣ прежде, говорила мать.
   -- То прежде, а то теперь: какой же онъ женихъ, ежели онъ свою невѣсту при народѣ конфузитъ, отвѣчала дочь, всхлипывая.
   -- Чѣмъ же конфузитъ-то? Что онъ сказалъ, что ты въ апетитѣ, такъ это значитъ, что ты ему нравишься.
   -- Да онъ и не одно это говорилъ. Онъ говорилъ, что у меня глаза разбѣгаются. Что мнѣ за пріятность съ такимъ мужемъ жить, про котораго даже въ газетахъ пропечатано, что у него сивая борода!
   -- Мало ли что въ газетахъ пропечатано, можетъ это кто изъ злобы на него сдѣлалъ. Развѣ мало злыхъ-то людей есть!
   -- Не пойду я, не пойду я ни за что за сивую бороду. Чтобъ послѣ надо мной же всѣ смѣялись!
   -- Вѣдь подите-жь вы, вотъ стряслась какая оказія, обратилась Настасья Матвѣевна въ бабушкѣ:-- вѣдь не замѣчала же она прежде, что у него сивая борода, а какъ прочитала, такъ только одно и твердитъ сивая да сивая. Дура, право дура! и чадолюбивая мать плюнула.-- Поговорите ей, бабушка, авось она хоть васъ послушаетъ!..
   -- Полно, Матрешенька, полно, голубка! Встань, утри слезинки-то, увѣщевала старуха.-- Онъ человѣкъ хорошій, а что надъ никъ такое несчастіе стряслось, такъ развѣ онъ виноватъ?.. Отчего же за него не выдти-то, чѣмъ онъ не женихъ, долго ль тебѣ въ дѣвкахъ-то сидѣть? Тебѣ ужь двадцать третій годокъ пошелъ. Я по пятнадцатому вышла, по семнадцатому дѣти пошли...
   -- Оставьте, бабушка, оставьте меня, развѣ я вамъ мѣшаю, отвѣчала Матрешенька и зарыдала еще громче прежняго.
   Въ комнату заглянулъ Семенъ Панкратьичъ.
   -- Что, она еще все не унимается, все еще воетъ? проговорилъ онъ.
   -- Да что же мнѣ съ нею дѣлать-то?.. ужь пыталась я ее уговаривать, отвѣчала супруга.
   -- Слышь, Матрена, уймись, я тебѣ говорю, а то какъ самъ за тебя примусь, то плохо будетъ!
   Матрешенька начала плакать тише. Семенъ Панкратьичъ вышелъ изъ спальни и началъ ходить по комнатѣ. Къ нему подошла Настасья Матвѣевна.
   -- Семенъ Панкратьичъ, проговорила она:-- что жь ее приневоливать-то выходить за Егора Пантелеича, можетъ и другой какой навернется. Вѣдь въ вѣдомостяхъ-то сказано, что онъ не на ней женится, а что ему десять тысячъ? ея приданаго нужно.
   Семенъ Панкратьичъ остановился.
   -- Ну что ты смыслишь, что ты знаешь? ужь лучше молчи! Кто онъ? Вѣдь онъ купецъ?
   -- Купецъ-съ... отвѣтила оробѣвъ супруга.
   -- Такъ онъ такъ и женится. Каждый купецъ женится по своему званію! Нешто купцу слѣдуетъ брать невѣсту безприданницу? Каждый купецъ долженъ соблюдать свое званіе. Ступай, и уйми Матрену,-- нѣтъ я самъ приду и стащу ее съ постели!
   Настасья Матвѣевна ушла въ спальную. Семенъ Панкратьичъ продолжалъ ходить по комнатѣ.
   "Одно славно въ этихъ вѣдомостяхъ, подумалъ онъ, усмѣхнувшись: -- про эту бестію про Галдатина пропечатано, по двугривенному за рубль меня шельма нагрѣлъ?"
   Раздался звонокъ. Въ комнату вошолъ Ратахановъ. Они поздоровались.
   -- Судите, какъ хотите, клевета и ложь на меня возведена, проговорилъ Ратахановъ.-- Нарочно говорю прямо, вѣрно ужь читали "Задоръ"?
   -- Читалъ, съ усмѣшкой отвѣтилъ Дычкинъ и протянулъ руку въ бородѣ Ратаханова.-- Покажи-ка!
   -- Семенъ Панкратьичъ, вѣдь смѣяться можно, только и грѣшно, проговорилъ тотъ, пятясь назадъ.
   -- Ну ужь молчи! Одно, за Галдатина спасибо. Хвалю писаку. Только, Егоръ Пантелеичъ, дернуло тебя это въ трактирѣ во все горло разсказывать!
   -- Не я-съ, вѣрьте слову, не я-съ. Напраслина!
   -- Ну, все равно, садись!
   Они сѣли.
   -- Скорблю душой! проговорилъ Ратахановъ.
   -- Вотъ что я тебѣ скажу: съ дочерью я сообразить не могу. Не хочетъ за тебя замужъ идти; говоритъ: "не пойду я, за сивую бороду."
   -- Семенъ Панкратьичъ, чѣмъ же она сивая-то?.. вы поглядите.
   -- Чтожъ мнѣ съ ней-то дѣлать? Вонъ погляди, валяется на кровати да реветъ какъ корова.
   "Ну, подумалъ Ратахановъ:-- видно ужь не судьба мнѣ жениться! шестая ужь эта ускользаетъ, а вѣдь выгодная невѣста-то".
   Онъ вздохнулъ.
   -- Чтожь, проговорилъ онъ:-- на то вы отецъ, чтобъ власть надъ своею дочерью имѣть! Можно постращать.
   -- Можно-то можно... И тебя, братѣ, дернуло при всемъ народѣ водку по трактирамъ пить! Нешто нѣтъ отдѣльныхъ комнатъ!.. Оженишь тебя, а послѣ и будутъ говорить: вотъ дескать Лычкинъ дочь свою за пьяницу выдалъ. Да и тебѣ, братъ, плохо: сколько теперь на тебя народу озлобилось! Граблинъ вѣдь кредиторъ твой; теперь пожалуй и вѣрить не будетъ.
   -- Все это я знаю, да что же мнѣ дѣлать-то? Развѣ въ кварталъ объявить, что ли?
   -- Толку никакого не будетъ. Ну что, чѣмъ же мы кончимъ-то?
   -- Я готовъ хоть сейчасъ-съ. Я Матрену Семеновну люблю и уважаю. Похлопочите, Семенъ Панкратьичъ, нельзя ли какъ нибудь дѣло уладить. Я, вы думаете, изъ-за денегъ? Ей-Богу нѣтъ!
   "А что, подумалъ онъ: развѣ скинуть ему пятьсотъ рубликовъ, авось дѣло-то и уладится".
   -- Я, Семенъ Панкратьичъ, рѣшительно не изъ корысти, я, ежели хотите, пятьсотъ рубликовъ даже скинуть могу.
   -- Да что, неужто она тебѣ такъ нравится? спросилъ его Личкинъ.
   -- Да какъ же можетъ такая обходительная дѣвица не нравиться-съ!
   Ратахановъ осклабился и умилился. Это умиленіе совсѣмъ не шло къ его фигурѣ.
   -- Ну, погоди здѣсь, я посмотрю, что тамъ дѣлается.
   Лычкинъ ушолъ въ спальную. Ратахановъ остался одинъ. Онъ вздохнулъ свободнѣе.
   -- Господи, ежели бы это уладилось! проговорилъ онъ взглянувъ на образъ, висѣвшій въ углу и фуляромъ отеръ со лба своего крупныя капли пота:
   Изъ спальной доносилось всхлипыванье Матрешеньки и голосъ Семена Панкратьича. Минутъ черезъ десять Ратаханова позвали гуда.
   Онъ вошолъ. Матрешенька сидѣла на стулѣ; отецъ стащилъ ее съ кровати. При входѣ Ратаханова она закрыла лицо платкомъ.
   -- Ну погляди ты на него, дура, погляди, сивая ли у него борода, говорилъ Семенъ Панкратьичъ дочери.
   При словѣ "сивая," Егора Пантелеича покоробило. Онъ не могъ даже слышать этого слова, такъ казалось оно ему противно. "Вѣдь можно же придумать эдакое язвительное слово," подумалъ онъ.
   -- Далось ей одно: сивая борода, да что ты ее за галстукъ прячешь. Покажи ты ей, пусть она сама на твою бороду посмотритъ.
   Семенъ Панкратьичъ взялъ Егора Пантелеича за руку; тотъ попятился.
   -- Чего же ты боишься-то?.. Подойди къ ней.
   -- Зачѣмъ же?.. Онѣ и такъ видятъ.
   -- Вѣрно не видитъ, коли говоритъ, что сивая. Подойди!
   Ратахановъ подошелъ.
   -- Ну смотри-за него, Матрешенька, увѣрься сама! проговорила мать.
   Матрешенька все еще держала платокъ у лица.
   -- Матрена! крикнулъ на нее отецъ.
   Она взглянула на него однимъ глазомъ. Ратахановъ покраснѣлъ и отошолъ. Онъ съ Лычкинымъ вышелъ въ другую комнату.
   -- Такъ ужъ я въ надеждѣ, Семенъ Панвратьичъ.
   -- Сказано, что ладно, такъ ужь ладно!
   -- Ну, такъ прощайте, тятинька!
   -- Куда ты, посиди!
   -- Домой-съ. Молодцовъ надо поглядѣть, а то того и гляди, что разбредутся.
   -- Ну ступай!
   Они поцѣловались.
   "Уладимъ дѣло! думалъ идучи домой Ратахановъ. А все-таки эта статейка мнѣ въ пятьсотъ рублевъ стала... Не будь ея, такъ сполна бы десять тысячъ получилъ".

-----

   Недѣли черезъ двѣ рыночники стали забивать о статейкѣ, которая напустила на нихъ мораль; черезъ мѣсяцъ женился Ратахановъ на Матрешенькѣ и теперь преспокойно гуляетъ съ ней по воскресеньямъ по Невскому. Но не забылась "сивая борода". Этимъ наименованіемъ и до сихъ поръ дразнятъ Ратаханова. Довольно сказать ему эти слова и онъ начнетъ ругаться, злиться и, пожалуй, драться.
   Ничкинъ послѣ обличенія пилъ цѣлую недѣлю и наконецъ остепенился. Переметниковъ такъ и пропалъ съ задаткомъ; Галдатинъ какъ-то встрѣтилъ его въ погребкѣ, но тотъ, завидя его, со всѣхъ ногъ бросился вонъ и скрылся. Съ тѣхъ поръ его уже болѣе не видали.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru