Лейкин Николай Александрович
Букинист

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОВѢСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

НАШИ ПИТЕРСКІЕ.

VII.
БУКИНИСТЪ
(біографическій очеркъ).

   Такъ и блестятъ зеркальныя стекла магазиновъ гостинаго двора. На окнахъ то въ симметрію, то въ живописномъ безпорядкѣ развѣшены и разложены товары. За стеклами стоятъ завитые франты прикащики съ англійскими надушеными бакенбардами, съ закрученными и острыми, какъ шпильки, усами, съ тщательно расчесанными бородами и фатовскими, но почему-то называемыми англійскими, проборами на затылкѣ. По галлереѣ проходятъ разряженныя барыни съ лакеями и безъ лакеевъ, съ собачонками на шнуркѣ и съ собачонками на рукахъ, проходятъ бѣглымъ шагомъ артельщики, пробѣгаютъ за покупками дѣвушки-магазейщицы, прогуливаются шелопайствующіе франты въ бобрахъ и франты въ илькахъ, офицера, гремящіе саблями и обивающіе себѣ и проходящимъ ноги, и среди этой пестрой толпа ковыляетъ старичекъ въ короткой енотовой шубѣ, опоясанной краснымъ кушакомъ, въ валенкахъ и высокомъ, какъ имянинный сливочный пирогъ, котиковомъ картузѣ. Черезъ плечо у него перекинуты два холщевые мѣшка, въ рукахъ вязанка книгъ.
   -- Букинистъ идетъ! Фомичъ идетъ! кричитъ товарищамъ прикащикъ, завидя старичка и, высунувъ въ дверь голову, зоветъ его въ лавку.
   Старичокъ останавливается, но входитъ не вдругъ.
   -- Что угодно-съ? спрашиваетъ онъ.
   -- Войди, войди, книжки нужно.
   -- Ежели Поль-де-Кока, то нѣтъ-съ.
   -- Другихъ какихъ нѣтъ ли? Войди, купимъ, говоритъ прикащикъ и втаскиваетъ старичка въ лавку.
   Его окружаютъ прикащики.
   -- Что долго было тебя не видать, Фомичъ? Гдѣ пропадалъ? А что, Монфермельскую молочницу обѣщался принести... Принесъ? закидываютъ они его вопросами.
   -- Позвольте!.. не тарантите... сейчасъ... сейчасъ... скороговоркой говоритъ Фомичъ, снимаетъ съ головы картузъ и, отыскавъ въ углу образъ, набожно крестится.-- Что пропадалъ-то? Разнемогся какъ-то... старость... Три дня дома сидѣлъ, а то по другимъ мѣстамъ ходилъ.
   -- Ну нѣтъ ли чего изъ романчиковъ? Показывай!
   -- Есть-съ... есть... Какъ не быть! отвѣчаетъ Фомичъ и снимаетъ съ плеча мѣшки.-- Графиня де-Монсоро есть, Сорокъ пять, Три мушкатера... Королева Марго на дняхъ будетъ... Нужно -- такъ принесу? Романы хорошіе, занятные... господина Дюма сочиненіе... Божественныя есть...
   Прикащики разсматриваютъ книги, торгуются.
   -- Ну, а нѣтъ ли картинокъ-сквозничковъ съ голенькими дамочками? спрашиваетъ кто-то.
   Фомичъ обижается.
   -- Не стыдно это вамъ? Нѣтъ-съ, я такимъ дѣломъ не занимаюсь... не занимаюсь... говоритъ онъ...
   -- Отчего же? Вѣдь выгодно...
   -- Ахъ, Господи! Да развѣ я?.. Богъ съ ней съ этой выгодой! Богъ съ ней!
   -- Ну, что еще есть? Что мѣшокъ-то прикрылъ? Показывай! Палача Сансона нѣтъ ли?
   -- Сансона нѣтъ-съ, а тѣ для васъ непригодны будутъ... совсѣмъ не пригодны... Расколъ и старообрядство господина Щапова... Фохтъ... и все эдакое... Семь смертныхъ грѣховъ на приметѣ есть... Требуется, такъ доставлю.
   -- Чаю, Фомичъ, не хочешь ли?
   -- Можно... можно... Иззябъ. Два раза пилъ, а все иззябъ.
   Напьется Фомичъ чаю, купятъ у него прикащики какой ни на есть романчикъ, побалагурятъ съ нимъ и отпустятъ. И снова заковыляетъ онъ по гостиному двору, то и дѣло сгоняемый съ галлереи городовыми стражами, на томъ основаніи, что "по линіямъ съ поносками ходить воспрещается, потому безобразіе и господамъ тревожно".
   Лукьянъ Фомичъ или Фомичъ, какъ его обыкновенно называли, былъ маленькій, лысенькій старичекъ, лѣтъ семидесяти, съ сѣдой, перешедшей уже въ желтизну, клинистой бородкой и сѣренькими подслѣповатыми глазками. Въ былые годы Фомичъ былъ дворовымъ человѣкомъ одного очень богатаго помѣщика и служилъ ему въ качествѣ домашняго актера танцовщика, но впослѣдствіи, навлекши на себя за что-то барскій гнѣвъ, въ наказаніе, а также въ видахъ барской потѣхи, былъ травленъ собаками. Загрызенный до полусмерти, онъ впослѣдствіи хотя и выздоровѣлъ, но охромѣлъ навсегда, вслѣдствіе чего и не могъ уже болѣе служить хореографическому искусству. Барская власть дала новое назначеніе его дѣятельности. Такъ какъ онъ былъ грамотенъ, то его сдѣлали библіотекаремъ, которымъ и пробылъ онъ лѣтъ десять. Фомичъ былъ женатъ, но въ ранней молодости лишился жены, не имѣя отъ нея дѣтей, и какимъ-то чудомъ остался вдовцомъ, такъ какъ помѣщикъ, въ видахъ приращенія крѣпостныхъ душъ, имѣлъ обыкновеніе тотчасъ же женить каждаго человѣка, хоть мало-мальски способнаго къ брачной жизни. Когда Фомичу было лѣтъ сорокъ, случай помогъ ему освободиться. отъ крѣпостной зависимости. Дѣло было вотъ какъ. Еще бывши любимцемъ барина. Фомичъ окрестилъ у старосты своей деревни старшую дочку. Староста -- человѣкъ зажиточный, впослѣдствіи выдалъ свою дочь, крестницу Фомича, замужъ за какого-то торговаго мѣщанина, разумѣется, предварительно выкупивъ ее у барина. Крестница же Фомича, въ свою очередь, выкупила отца крестнаго. Получивъ вольную, Фомичъ уѣхалъ, въ Петербургъ, унеся изъ своей родины вѣчную ненависть не только къ своему бывшему владѣльцу, но и ко всѣмъ помѣщикамъ вообще.
   Пріѣхавъ въ Петербургъ, Фомичъ опредѣлился прикащикомъ въ какой-то книжный магазинъ, потомъ торговалъ на Апраксиномъ канцелярскими принадлежностями, проторговался, закрылъ лавку и, наконецъ, занялся продажею книгъ въ разноску, мало по малу пріобрѣтая знакомыхъ покупателей. Знакомство у него было самое разнообразное; студенты, прикащики, купцы, охотники до старинныхъ духовныхъ книгъ краковской и львовской печати, священники, учителя. Онъ ходилъ по домамъ; ему поручали порыться въ рынкѣ и отыскать какую нибудь книгу. Онъ рылся въ лавкахъ, въ разномъ хламѣ, продающемся въ Толкучемъ рынкѣ, на такъ называемомъ развалѣ, и нерѣдко доставлялъ такія сокровища для библіофиловъ и библіомановъ, которыя цѣнились десятками рублей. Фомичъ также и мѣнялъ книги: старые учебники на новые, духовныя книги на романы. Фомичъ всегда зналъ, кому что требуется. Ежели у него накоплялись романы и повѣсти, онъ шелъ въ гостиный дворъ; попадались ему медицинскія книги, онъ шелъ къ медицинской академіи, становился у подъѣзда и предлагалъ книги входящимъ и выходящимъ студентамъ. Знакомымъ онъ и въ долгъ вѣрилъ, и давалъ на прочтеніе за самую незначительную плату. Лѣтомъ ходилъ Фомичъ и по дачамъ, но больше для того, какъ онъ выражался, чтобъ "благодати понюхать, птицъ небесныхъ послушать и на травкѣ полежать."
   Фомичъ зимой и лѣтомъ ходилъ въ валенкахъ и въ высокомъ котиковомъ картузѣ. Въ картузѣ у него помѣщались: клѣтчатый бумажный платокъ, табакерка съ портретомъ Наполеона, кой-какія брошюры, которыя нужно было особенно сохранять отъ любопытнаго ока. Брошюры эти были завернуты въ тряпицы и пришиты къ подкладкѣ картуза.
   Фомичъ жилъ въ Ямской, на Лиговкѣ, и нанималъ комнату у какой-то вдовы-ямщички, занимающейся также и отдачею угловъ. Кромѣ его, въ домѣ были и еще жильцы: прачка, занимающіяся поденною работою, бывшій дворовый человѣкъ Флегонтъ Михайловъ, извѣстный въ околодкѣ за "кабацкаго засѣдателя," извлекающій средство къ жизни изъ приготовленія птичьихъ клѣтокъ и какого-то состава "для таракановъ," и сапожныхъ дѣлъ мастеръ Петръ Ивановъ, вывѣскою котораго и украшались ворота дома. Вывѣска эта была замѣчательна тѣмъ, что съ равносильною пользою могла помѣщаться надъ какимъ угодно заведеніемъ. На грязно сѣромъ фонѣ было намалевано бурое пятно, походящее скорѣе на провѣсный балыкъ, на окаменѣлость, на еловое полѣно, но отнюдь не на сапогъ, что именно хотѣлъ изобразить живописецъ. Внизу была подпись "са-це-ма. П. И." что и означало: сапожнаго цеха мастеръ Петръ Ивановъ. Петръ Ивановъ акуратно каждый праздникъ напивался пьянъ, причемъ выбрасывалъ на дворъ колодки, горшки, весь свой домашній скарбь и сбирался убить жену, "потому что она, стерва послѣдняя, гулящему человѣку потрафить не можетъ."
   Комнату свою Фомичъ содержалъ чисто. По стѣнкѣ стоялъ клеенчатый диванъ съ войлокомъ и двумя подушками въ ситцевыхъ наволочкахъ. Надъ диваномъ были прибиты раскрашенныя картинки: перенесеніе мощей какого-то святаго, судъ Соломона, гдѣ воинъ съ вывернутою рукою сбирается разсѣчь младенца, бѣсъ во образѣ дѣвы, соблазняющей монаха, и портретъ митрополита Филарета. У дивана помѣщался сундукъ, обшитый желѣзными полосами и привинченный къ полу. Въ сундукѣ хранилось бѣлье, парадный длиннополый сертукъ сизаго сукна, особенно цѣнныя книги, которымъ надо найти свѣдующаго покупателя и кой-какія деньги въ билетахъ, скопленныя Фомичемъ въ теченіи своей жизни и хранимыя на случай чернаго дня. Сверхъ того, деньги эти были посвящены на осуществленіе завѣтной мечты -- на покупку дома въ той самой деревнѣ, гдѣ онъ родился и выросъ. "Туда переберусь, я, когда перестанутъ служить ноги", думалъ Фомичъ,-- и эти думы подбодряли его; онъ съ большимъ рвеніемъ бѣгалъ съ своими мѣшками, продавалъ покупалъ, и рѣдкая недѣля проходила, чтобъ онъ не подбавлялъ въ завѣтному капиталу какихъ нибудь двухъ-трехъ рублей. Мечтамъ этимъ, какъ мы увидимъ впослѣдствіи, не суждено было сбыться.
   Въ углу комнаты висѣлъ образъ въ темной кіотѣ краснаго дерева. Передъ образомъ горѣла лампада съ привешанной цѣлой ниткой фарфоровыхъ яицъ. На кіотѣ стояла бутылка съ деревяннымъ масломъ, пузырекъ съ богоявленской водой, лежали свѣча отъ чтенія двѣнадцати евангелій, верба, кусокъ артоса въ бумажкѣ, какая-то большая просфора и маленькая рукописная книжка въ бархатномъ переплетѣ "Сонъ Богородицы". Недалеко отъ дивана, также у стѣны, стоялъ столъ; на столѣ книги; обвязанныя веревкою, концы которой были припечатаны сургучною печатью къ стѣнѣ, старинная бронзовая чернильница, добытая на аукціонѣ, чайникъ и стаканы. По вечерамъ, когда Фомичъ бывалъ дома, то напившись чаю, надѣвалъ халатъ, сшитый изъ маленькихъ разноцвѣтныхъ ситцевыхъ треугольниковъ -- подарокъ крестницы -- и занимался вырѣзываніемъ изъ журналовъ статей. Вырѣзанныя статьи Добролюбова, Чернышевскаго и тому подобныхъ чтимыхъ публикою авторовъ, сшивались вмѣстѣ и потомъ переплетались. Такимъ образомъ, у него составлялись, отдѣльныя книги. Кромѣ этихъ книгъ, Фомичъ занимался иногда по вечерамъ и письмомъ. Доставалъ изъ сундука записную книжку и вносилъ туда разные случаи изъ жизни, прочитанныя изреченія или свѣдѣнія, считаемыя имъ почему либо замѣчательными. Вотъ на выдержку страничка изъ этой записной книжки.
   "Въ ночь на 15 февраля 186... года у кумы моей, жены унтеръ офицера Василисы Гороховой родился сынъ первенецъ о шести пальцахъ, во святомъ крещеніи нареченный Николаемъ".
   "Мани, Фекелъ, Фаресъ -- таинственныя слова, зримыя царемъ богохульникомъ Балтазаромъ написанными на стѣнѣ".
   "27 Марта у протоіерея отца Михаила Мафусаилова, во время богослуженія, украдена изъ ризничей бобровая шапка".
   "Марта 21-го рѣка Нева вскрылась отъ льда".
   "Французъ изобрѣлъ пароходъ, нѣмецъ -- книгопечатаніе и порохъ, англичанинъ -- ткацкую машину, а русскій -- самоваръ".
   "Апрѣля 4-го. Носилъ книги къ протоіерею Василію Алекторскому, пили чай и толковали о томъ, что значитъ: поюще, вопіюще, взывающе и глаголюще."
   "Средство отъ живота и ломоты. Возьми по щепоти: трилистнику, полыни, мяты. александрійскаго листу, настой на полуштофѣ и онымъ растирайся и пей", и т. д.
   Иногда, по вечерамъ, Фомича навѣщали сосѣди по квартирѣ: Флегонтъ Михайловъ и сапожникъ.
   Флегонтъ Михайловъ обыкновенно приходилъ, садился, скручивалъ изъ газетной бумаги папироску въ видѣ тюрючка, затягивался, сплевывалъ и говорилъ на тему, что какъ теперь трудно жить на свѣтѣ, что при крѣпостномъ правѣ было лучше, что дворовые жили за бариномъ, какъ у Христа за пазухой и т. и.
   -- Клѣтками-то немного наковыряешь! Теперича бьюсь, какъ рыба объ ледъ, а изъ чего?-- Только чтобъ не околѣть! А прежде-то я и сытъ былъ, и обутъ, и одѣтъ въ порядкѣ, потому такъ какъ я въ писаряхъ состоялъ, то постоянно при господахъ обрѣтался. А теперь вонъ они... сапоги-то -- ѣсть просятъ, заканчивалъ онъ, и при этомъ выставлялъ рогу.
   Фомичъ какъ противникъ крѣпостнаго права, разумѣется съ нимъ не соглашался.
   -- Дуракъ, дуракъ... совсѣмъ дуракъ, а еще до лысины дожилъ, говорилъ онъ, пощипывая бородку и наклоня голову на бокъ.-- За то учти -- ты теперь вольный казакъ... вольный. Куда хочу -- туда лечу! А этого мало? Погоди, Богъ не безъ милости,-- и повыгоднѣе чѣмъ нибудь займешься... Прежде-то было какъ? Захотѣлъ тебя баринъ посѣчь, взялъ да и посѣкъ. И ничего не возьмешь! А теперь шалишь -- руки коротки!
   -- Чтожь, за провинность и посѣчь можно... Не бѣда! На шкурѣ-то не рѣпу сѣять! Посѣчетъ и помилуетъ. За то, бывало, мнѣ какъ псарю: сука ли ощенится, стойку ли щенокъ пойметъ -- сейчасъ рубль въ зубы! хвастался дворовый человѣкъ.
   -- Не зли, но зли. Уйди лучше, коли объ другомъ говорить не можешь, горячился Фомичъ.
   -- Оно конечно, Лукьянъ Фомичъ, объ другомъ говорить можно, только чтожь намъ объ немъ говорить, коли оно насъ не касается. Чтожь задарма языкъ-то чесать, да черныхъ кобелей на бѣло перемывать. Ужъ лучше и въ самъ-дѣлѣ уйти! обижался Флегонтъ Михайловъ и уходилъ.
   Другой гость -- сапожникъ -- являлся только тогда, когда бывалъ съ похмѣлья, и съ спеціальною цѣлью вымаклачить пятакъ на шкаликъ. Вымаклачинаніе это сопровождалось нѣкоторою прелюдіею: робко и нахмурясь входилъ онъ въ комнату, садился къ столу, молча перебиралъ лежащія на немъ книги, заводилъ разговоръ въ родѣ слѣдующаго:
   -- Скажи мнѣ, Лукьянъ Фомичъ, какія-такія книги есть... черныя онѣ прозываются... Страшныя книги...
   -- Не знаю, Иванъ Петровичъ, не слыхалъ... не слыхалъ... отвѣчалъ Фомичъ.
   -- Есть, говорятъ... Вчера въ кабакѣ солдатъ про нихъ сказывалъ... По нимъ всякую немочь на человѣка напустить можно... порчу... и все эдакое...
   -- Не знаю, не знаю... Медицина, такъ та насчетъ леченья.
   -- Ихъ не всякій и читать можетъ, продолжалъ все о тѣхъ же черныхъ книгахъ сапожникъ:-- потому, чтобъ ихъ читать,-- нужно безъ креста, отъ отца съ матерью отречься и христіанскую душу загубить...
   -- Думаю, что это одно вольнодумство, замѣчалъ Фомичъ.-- Ежели бы эдакія книги были, такъ ихъ сейчасъ въ публичную библіотеку,-- потому интересъ большой.
   -- Въ томъ-то и дѣло, что невозможно... Они Петромъ Великимъ въ Сухаревой башнѣ въ стѣнѣ заложены. Въ Москвѣ башня такая есть.
   -- Знаю, знаю... Стѣну бы разбили и взяли... безпремѣнно взяли бы...
   -- А семь печатей? Они за семи печатями. И чтобъ печати снять, нужно слово такое знать...
   -- Нѣтъ, такихъ книгъ нѣтъ... Это вѣрно, утвердительно говорилъ Фомичъ.
   Сапожникъ задумывался.
   -- А двужильныя лошади, которыя всякую эту самую тягость поднять могутъ -- есть? задавалъ онъ еще вопросъ...
   -- Нѣтъ. И лошадей такихъ нѣтъ.
   Прелюдія кончилась. Нужно было подступать къ самой сути. Сапожникъ ковырялъ у себя въ носу, вздыхалъ и, наконецъ, смотря куда-то въ сторону, разрѣшался слѣдующею фразою.
   -- Вотъ что, Лукьянъ Фомичъ: голова трещитъ... просто смерть!.. Нѣтъ ли пятака? Опохмѣли ты меня, Христа-рада!
   -- Какъ не быть! Есть, на -- возьми... только вѣдь хуже будетъ... хуже... говорилъ Фомичъ.
   -- Э, что тутъ! недоговаривалъ фразы сапожникъ, махалъ рукой и, взявъ пятакъ, тащилъ его въ кабакъ.
   Но пятака бывало обыкновенно мало. Черезъ четверть часа, въ тотъ же самый всепоглощающій кабакъ, перетаскивались имъ колодки, сапожный товаръ, женинъ платокъ, хозяйская курица и вообще, что попадалось подъ руку.
   Фомичъ былъ очень набоженъ и страстный охотникъ до духовныхъ церемоній. По воскреснымъ и праздничнымъ днямъ надѣвалъ онъ обыкновенно парадный сюртукъ сизаго цвѣта и еще до звону отправлялся въ церковь къ обѣднѣ, гдѣ, по своему знакомству съ дьячками, женъ и дочерей которыхъ снабжалъ онъ для прочтенія разными оракулами, "Таинственными монахами" и тому подобными книгами,-- пребывалъ въ алтарѣ и на клиросѣ, гдѣ и прислуживалъ: подавалъ кадило, наливалъ въ лампады масло, выносилъ налой, складывалъ ризы и зажигалъ и гасилъ свѣчи. Духовныя церемоніи, въ родѣ крестнаго хода, хожденія въ Пасху вокругъ церкви съ образами -- были безъ него немыслимы. Онъ суетился, вынималъ изъ стоекъ хоругви, бѣгалъ съ пеленами, раздавалъ мальчишкамъ, свѣченосцамъ-любителямъ, свѣчи, и, наконецъ, самъ участвовалъ въ церемоніи съ гордостью, неся впереди всѣхъ огромный фонарь.
   -- Митрофанъ Иванычъ! Митрофанъ... Сергѣй!.. кричалъ онъ сторожамъ, приготовлявшимъ вмѣстѣ съ нимъ образа къ крестному ходу.-- Подъ владычицу-то, подъ большую икону, много ли народу пойдетъ?.. много ли?..
   -- Это подъ Тихвинскую-то? Завсегда двое носили... Гони прочь, кто пойдетъ... ни-ни... Боже избави. Купцы Брюхины для себя просили оставить. Они понесутъ.
   -- Сдержутъ ли, двое-то? Вѣдь черезъ народъ переносить надо... прикладываться станутъ. Вдругъ, чего Боже оборони, уронятъ.
   -- Ну, вотъ еще! Мужчины здоровенные, по восьми пудовъ подымаютъ, а тутъ не смогутъ! замѣчаютъ сторожа.
   -- То-то. Смотри, чтобъ грѣха не было... смотри... Суетится Фомичъ и тотчасъ же бросается въ сторону, гдѣ уже расталкиваетъ народъ, мимоходомъ гаситъ въ подсвѣчникѣ догоравшую свѣчу или хватаетъ за вихоръ разодравшихся мальчишекъ-свѣченосцовъ.
   Послѣ обѣдни Фомичъ отправился домой пить чай. По дорогѣ ему то и дѣло приходилось раскланиваться съ знакомыми, такъ какъ его зналъ весь околодокъ. Мало того, между знакомыми Фомичъ игралъ роль какого-то совѣтчика умиротворителя. Вотъ и теперь.
   -- Лукьянъ Фомичъ! А, Лукьянъ Фомичъ! Куда плетешься? слышится голосъ.
   Фомичъ подымаетъ голову и видитъ у окна мужчину въ халатѣ, подпоясанномъ краснымъ фуляромъ.
   -- Петру Иванычу, купцу Халдину! улыбаясь раскланивается онъ и снимаетъ свой тяжеловѣсный картузъ.
   -- Куда идешь? снова вопрошаетъ купецъ.
   -- Отдохнуть, Петръ Иванычъ... отдохнуть въ келію мою монашескую.
   -- А мы, братъ, нашего Игнашку порѣшили въ училище отдать.
   -- Доброе дѣло, доброе дѣло! Грамотность прежде всего, а тѣмъ паче для мужчины торговаго. Вонъ юнкарямъ, тѣмъ не нужно, потому шелопайствовать и такъ можно, киваетъ головой Фомичъ на случайно проходящаго юнкера, стоящаго на постоѣ въ Ямской:-- а торговому человѣку сосчитать, записать -- на все грамота... Въ приходское сынка-то думаете?
   -- Нѣтъ, гдѣ ему... Тамъ его изобьютъ. Къ мадамъ... Мадамъ тутъ у насъ одна по близости есть.
   -- Гдѣ ему, голубчикъ Фомичъ, въ приходскомъ; вѣдь онъ у насъ такой хиленькій, слабенькій, высовывается изъ-за купца раскраснѣвшееся отъ жару лицо его сожительницы.-- Вонъ Ѳедоровы, отдали своего, а учитель ему ухо и оторвалъ, Петръ Иванычъ, обращается она въ супругу: -- скажи Фомичу насчетъ книгъ-то.
   -- Да да... Вотъ что, Лукьянъ Фомичъ, книгъ бы ему! Обряди.
   -- Всенепремѣнно-съ. Можно. На дняхъ зайду и принесу.
   -- Да, я думаю, лучше у мадамъ спросить, какія книги-то? Чтожь занапрасну носить-то... Можетъ и не тѣ...
   -- Будутъ тѣ. Позвольте... Грамотѣ они маракуютъ? Азбуку прошли?
   -- Прошелъ, прошелъ, поспѣшно отвѣчаетъ супруга.-- И склады и молитвы прошелъ до помилуй мя Боже. Одно вотъ только: цифра ему голубчику не дается.
   -- Писаря военнаго нанимали -- училъ, добавляетъ супругъ.
   -- И пречудесно, говоритъ Фомичъ: -- значитъ ему теперь Начатки Христіанскаго Ученія и грамматика Востокова требуется. Начатки прежде всего... Это вѣрно...
   -- Такъ вотъ и занеси. Да занеси какія получше.
   -- Всенепремѣнно... Прощенья просимъ!
   -- Куда же? Зайди чайкомъ побаловаться.
   -- До келіи спѣшу... до келіи... Тамъ и позабавлюсь. Сморился.
   -- Ну, какъ знаешь!
   -- Желаю здравствовать!
   И Фомичъ идетъ далѣе. Но не проходитъ онъ и ста шаговъ, какъ изъ втораго этажа каменнаго дома высовывается заплаканное лицо женщины, повязанной двуличневой шелковой косынкой.
   -- Ферапонтъ, Ферапонтъ! Владычица! Да оглохъ ты, окаянный эдакой, что ли? кричитъ она ухорскому парню въ розовой ситцевой рубахѣ, намѣтившему бабкой-свинчаткой въ сосѣдній заборъ, у котораго разставлено съ десятокъ гнѣздъ бабокъ.
   -- Ау? Кто насъ спрашиваетъ? Съ холоднымъ или съ горячимъ? откликается парень и подымаетъ голову, но увидавъ въ окошкѣ женщину, тотчасъ же перемѣняетъ тонъ, снимаетъ съ головы картузъ и говоритъ: -- Ахъ, это вы, Дарья Семеновна! Что прикажете?
   -- Оглохъ, что ли? Непотребникъ ты эдакой! Осипла кричавши... Бѣги въ аптеку за свинцовой водою... Вотъ тебѣ гривенникъ.
   Два пятака валятся къ ногамъ парня. Ѳомичъ останавливается.
   -- Матушка, Дарья Семеновна! Что вы это? окликаетъ онъ женщину.
   -- Ахъ, это ты, Фомичъ! Прости, родимый, ее запримѣтила я тебя въ горѣ-то... Войди, голубчикъ. Нуженъ ты мнѣ. Хоть словомъ поможешь.
   -- Сію минуту, сію минуту, говоритъ Фомичъ; идетъ въ ворота, подымается по лѣстницѣ и входитъ въ кухню. Его встрѣчаетъ Дарья Семеновна. По лицу ея уже такъ и струятся слезы.
   -- Что у васъ? Что у васъ, матушка? Не самъ ли опять? спрашиваетъ онъ.
   -- Самъ...
   -- Да вѣдь онъ бросилъ?
   -- Бросилъ, бросилъ. Съ самаго вешняго Николы капельки не бралъ. Сходилъ тогда въ баню, отслужилъ молебенъ и бросилъ. Даже сказалъ: теперича мнѣ это вино пуще, падали... и вдругъ...
   -- Ахъ грѣхъ какой! Господи! И когда это?
   -- Съ среды... съ самой среды. Пятый день пьетъ, говоритъ Дарья Семеновна и начинаетъ всхлипывать.
   -- Успокойтесь, матушка, успокойтесь! Садитесь! усаживаетъ ее Фомичъ, садится самъ, складываетъ на груди руки, наклоняетъ голову на бокъ и какъ-то въ засосъ процѣживаетъ сквозь зубы: -- Ай-яй-яй-яй! И съ чего это?
   -- Охъ, ужь и говорить-то не хорошо! Съ обиды, надо статься. Пріѣхалъ братъ его изъ деревни. Деверь мнѣ приходится. Пріѣхалъ и прямо къ намъ. Такъ и такъ, говоритъ, братецъ, помоги: погорѣли, вся деревня выгорѣла. Вотъ всего и имущества осталось, что на мнѣ. Жену съ ребенкомъ, говоритъ, добрые люди пріютили, а я къ тебѣ... Помоги, Прохоръ Иванычъ! Заставь Бога молить. Дай на поправку. И бухъ въ ноги. Прохоръ Иванычъ это его поднялъ и говоритъ: встань, я не Богъ. Униженіе паче гордости. Посадилъ его съ собой. Самоваръ велѣлъ поставить. Попили чайку. Деверь опять насчетъ помоги. Прохоръ Иванычъ отъ этого въ сердце пришелъ, нахмурился. Что, говоритъ, все одно твердишь: на помогу да на помогу. Пятнадцать рублевъ, говоритъ, дамъ, когда обратно поѣдешь. Больше не могу. Отчего самъ про запасъ не скопилъ? Слава Богу, десять лѣтъ по Питеру шленды билъ. Можно бы было... Шутку это Прохоръ Иванычъ съ нимъ сшутилъ, али вправду сказалъ, только деверь побагровѣлъ, схватилъ картузъ и вонъ. Къ намъ ни ногой. Прошло эдакъ съ недѣлю -- приходитъ самъ домой пуще звѣря. Вавилко-то, говоритъ, окаянный, что надѣлалъ! Это братъ-то. По рядамъ, говоритъ, у насъ въ рынкѣ ходитъ и у кого рубль, у кого два выпрашиваетъ. На обратный путь сбираетъ. Каково, говоритъ, мнѣ это чувствовать? А? Мнѣ, второй гильдіи купцу? Братъ у постороннихъ людей по рублю клянчитъ. Да меня сосѣди въ конецъ просмѣютъ. Позвалъ прикащика, далъ ему рубль и послалъ за померанцовой... Какъ услыхала я это, слезы у меня градомъ. Ну, думаю, конецъ! Сейчасъ кухарку въ церковь свѣчку на воздухъ поставить. Не помогло. Выпилъ полштофъ и сталъ второй сосать. Пьянѣе вина сталъ. Кой какъ мы его спать уложили. Да такъ четыре дня. Вчера ушелъ, не ночевалъ дома, а вотъ сейчасъ трактирные половые замертво его привезли и всего разбитаго... Лица нѣтъ!
   -- За грѣхи! за грѣхи! Испытаніе... твердилъ Фомичъ.-- Терпите... Многострадательный Іовъ еще пуще... Да вы бы, за коноваломъ, Трифономъ Матвѣичемъ, послали. Онъ это всего этого можетъ...
   -- Ахъ, голубчикъ, Фомичъ, ужъ пытались мы... Въ пятницу его солдатъ отчитывалъ. Солдатъ тутъ такой есть... По книжкѣ отъ этого запою отчитываетъ. Посылала.
   -- Ну?
   -- Грѣхъ одинъ. Сталъ онъ его отчитывать. Вынулъ книжку. Прохоръ Ивановичъ смотрѣлъ, смотрѣлъ на него, да какъ свизданетъ его въ это самое мѣсто. Солдатъ на дыбы. Какъ! Что? Ныньче, говоритъ, насчетъ этого строго, не допущаютъ. Къ мировому! Мы всѣ просить. Насилу красненькую забезчестье взялъ.
   -- Скоту уподобился... скоту... вздыхалъ Фомичъ.
   -- Поди, Фомичъ, поговори съ нимъ. Ты человѣкъ книжный. Авось онъ образумится.
   -- Пожалуй, матушка Дарья Семеновна, пожалуй; только врядъ ли что подѣлаю, врядъ ли.
   Предварительно отеревъ ноги о половикъ, Фомичъ вошелъ въ чистую комнату и помолился на образа. Въ комнатѣ было душно, пахло деревяннымъ масломъ, жужжали мухи. Дарья Семеновна слѣдовала за нимъ.
   -- Онъ тамъ, проговорила она, указывая на смежную комнату.
   Оттуда слышался пьяный голосъ, говорившій: "Осквернихомся... Согрѣшихомъ... Паче блуда..." Фомичъ перешелъ порогъ и остановился. На диванѣ, въ одномъ нижнемъ бѣльѣ, лежалъ Прохоръ Иванычъ. Лицо его было все въ синякахъ. Около него на стулѣ стоялъ графинъ водки, а на тарелкѣ лежало нѣсколько килекъ.
   -- Что за человѣкъ? закричалъ Прохоръ Иванычъ, сѣлъ на диванъ и сталъ присматриваться.
   -- Это я... я, говорилъ Фомичъ.
   -- Фомичъ навѣстить тебя пришелъ, добавила выглядывавшая изъ-за дверей голова супруги.
   -- А, книжная премудрость! Садись! заговорилъ Прохоръ Иванычъ.-- Разъясни, что значитъ: звѣздою учахуся?
   -- А вотъ сейчасъ, сейчасъ, только сначала о здоровьѣ. Что это ты, Господь съ тобой!? Ай-яй-яй!..
   -- Чертю. Обиженъ! Братъ родной... единоутробный... обидѣлъ во какъ! Выпьемъ?.
   -- Не надо. Зачѣмъ пить? Зачѣмъ? Укрѣпись! Уничтожь этого червя, тебя сосущаго! Восторжествуй! впадалъ въ краснорѣчіе Фомичъ.
   -- Какого червя? Какого? Гдѣ это писано? Укажи! Въ какихъ книгахъ? Въ какихъ житіяхъ? Есть сказано: въ немъ бо есть блудъ... А, гдѣ есть червь? ревѣлъ Прохоръ Иванычъ.-- Выпьемъ.
   -- Какое пить! Что за питье! Я, братъ, еще не обѣдалъ. Обѣдать иду.
   -- Обѣдать? Сейчасъ. Дарья Семеновна! На тридцать персонъ! Какъ у генераловъ! Ставь!
   Съ четверть часа упрашивалъ Фомичъ Прохора Иваныча бросить, какъ онъ выражался, это малодушество; но успѣлъ только въ томъ, что хозяинъ повалился ему въ ноги.
   -- Святъ ты человѣкъ... святъ. Пни меня въ харю непотребную... Пни... твердилъ онъ пьянымъ голосомъ.
   Фомичъ ушелъ. Когда онъ вышелъ за ворота, у окна стоялъ Прохоръ Иванычъ, махалъ руками и кричалъ:
   -- Фомичъ, вернись! Архангелъ... вернись... Херувимъ! Боже... Выкинусь прямо на пертуаръ! Ра-а-з-зможжусь! и уже заносилъ на подоконникъ ногу. Около него виднѣлась голова стоящей на колѣнахъ сожительницы. Фомичъ хотѣлъ уже было вернуться, чтобы не загубить души, но прибѣжавшіе -- дворникъ, кухарка и прикащикъ схватили Прохора Иваныча за руки и закрыли окно.
   -- Ну, слава Богу! подумалъ онъ и, ковыляя, побѣжалъ домой.
   Фомичъ особенно любилъ воскресенье. Въ этотъ день онъ никогда не занимался торговлею, не ходилъ съ своими мѣшками, а былъ дома, и все время послѣ обѣдни употреблялъ лежаніе на диванѣ, на питье чая, который пилъ раза четыре въ день, и на чтеніе душеспасительныхъ книгъ. Особенною его любовью пользовались: "Поученія Ефрема Сирина", "Премудрость Сираха" и житія святыхъ. Имѣя множество знакомыхъ, по воскресеньямъ онъ даже и въ гости не ходилъ,-- и ежели его кто въ этотъ день приглашалъ, то онъ обыкновенно говорилъ:
   -- Въ будни какъ нибудь забреду... въ будни. Въ воскресенье ни-ни... Никуда. Всегда дома. Сей седьмый день отъ трудовъ отдыхаю и Господу Богу посвящаю.
   Такъ жилъ Фомичъ и, по своему, блаженствовалъ много лѣтъ; но вдругъ случилось одно несчастное обстоятельство и перевернуло всю мирную жизнь его кверху ногами. Дѣло было вотъ какъ.
   Однажды Фомичъ, пропалъ и вслѣдъ за его исчезновеніемъ на квартирѣ его былъ полицейскій обыскъ. Квартирная хозяйка очень безпокоилась; по просьбѣ ея, сапожникъ ходилъ даже справляться въ часть: не сидитъ ли Фомичъ въ части, но ничего не узналъ. Недѣли черезъ двѣ Фомичъ явился и явился такимъ же, какъ и былъ, только его котиковый картузъ сталъ значительно ниже, по случаю исчезновенія изъ него нѣкоторыхъ брошюръ.
   -- Гдѣ ты это пропадалъ, Фомичъ? спрашивали его попадавшіеся ему на встрѣчу знакомый, когда онъ шелъ домой изъ своего заточенія.
   -- Сказывать не велѣли! Сказывать не велѣли! На казенныхъ хлѣбахъ сидѣлъ. Злыя люди донесли, злые люди. Впрочемъ, пища отмѣнная шла... Книжекъ только лишился, и хорошенькихъ книжечокъ. Да ничего! Богъ милостивъ! Живъ буду, такъ снова пріобрѣту... снова! добавлялъ онъ.
   Квартирная хозяйка, сапожникъ и его жена такъ и вскрикнули отъ радости, увидавъ Фомича, и расцаловали его. Прибѣжала даже прачка-жиличка, вѣшавшая на дворѣ бѣлье, чмокнула Фомича въ губа и прослезилась. Недоставало только кабацкаго засѣдателя Флегонта Михайлова. Дворовый человѣкъ, спустя дня четыре послѣ исчезновенія Фомича, расплатился за уголъ, отмѣтился за городъ и неизвѣстно куда скрылся.
   -- А ужъ мы думали, что ты пропалъ навсегда; думали, что тебя совсѣмъ засудили, говорила хозяйка.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Слава Владычицѣ! цѣлъ и невредимъ, отвѣчалъ Фомичъ.
   -- Чтожъ, бываетъ вѣдь, что и ни за что засудятъ! У меня, вонъ, кума за пятно засудили. Пятно какое-то на пашпортѣ нашли, да и говорятъ: травленное. Такъ и сгибъ. Садись. Я кофейку сварю.
   -- Потомъ, потомъ. Прежде келью свою монашескую обозрю... Келью... и Фомичъ направился въ свою комнату.
   Сапожникъ послѣдовалъ за нимъ.
   -- А безъ тебя тутъ просто свѣтопреставленіе! говорилъ онъ.-- Полиція нагрянула и -- ну по угламъ шарить... Книжки твои унесли...
   -- А сундукъ? Неужто и въ сундукѣ? спросилъ Фомичъ. Его такъ и кольнуло.
   -- Сундукъ, кажись, не трогали, отвѣчалъ сапожникъ.
   Фомичъ вошелъ въ свою комнату, наскоро перекрестился на образъ и прямо бросился къ сундуку. Тронулъ замокъ -- сломанъ. Кровь прилила къ нему въ голову. "Господи, неужто?" подумалъ онъ и, не переводя духа, поднялъ крышку и началъ выкидывать изъ сундука бѣлье, сюртукъ, книги и весь скарбъ. Вотъ и шкатулка. Лихорадочно схватилъ онъ ее, открылъ и, въ изнеможеніи, опустился на диванъ. Шкатулка была пуста. Завѣтныя деньги были украдены.
   -- Обокрали! Все украли! Господи, за что же? за что же? могъ только выговорить онъ и, какъ малый ребенокъ, залился слезами. Съ минуту, какъ бы въ какомъ-то недоумѣніи, постоялъ надъ Фомичомъ сапожникъ и наконецъ опрометью бросился въ кухню въ квартирной хозяйкѣ.
   -- Матушка! Ивановна! Грѣхъ-то какой случился! кричалъ онъ.-- Вѣдь Фомича обокрали! Какъ есть до копѣйки все выкрали.
   -- Что ты! Врешь?! возразила было хозяйка, но потомъ ударила себя по лбу и проговорила: -- Знаю: это Флегонта рукъ дѣло! Его мерзавца! Припомни: вѣдь онъ, какъ перстъ, голый, откуда бы иначе у него взялись деньги за квартиру отдать. Да вонъ еще люди говорятъ: Василисѣ, сосѣдской кухаркѣ, платокъ и шугай подарилъ. Ахъ, онъ мерзавецъ! Ахъ, подлецъ!
   -- Теперь мы запутаны... притянутъ -- потому подозрѣніе... суетился сапожникъ.-- Ахъ ты, чтобъ тебѣ! Марья! Марь... Машка! кликалъ онъ жену.-- Ивановна, матушка, идите къ нему! Идите къ Фомичу-то, а то онъ, чего добраго, руки на себя наложитъ! А я сейчасъ... и сапожникъ бросился бѣжать въ сосѣдній кабакъ, чтобы повѣдать горе знакомому цаловальнику.
   Черезъ четверть часа всѣ сосѣди знали о случившейся у Фомича покражѣ и прибѣжали къ нему въ комнату. Тутъ были бабы, мастеровые, мальчишки, какой-то безрукій солдатъ, дѣвочки съ грудными ребятами на рукахъ. Все это шепталось, качало головами и въ недоумѣніи глазѣло на Фомича, который изрѣдка взглядывалъ на образъ, билъ себя въ грудь и говорилъ: "Господи! за что же?.. за что?"
   Въ толпѣ, какъ водится, говорили разный вздоръ. Это-то увѣрялъ, что у Фомича неразмѣнный фармазонскій рубль украли, оттого онъ такъ и убивается; какой-то мастеровой всѣмъ и каждому, подъ строжайшимъ секретомъ, разсказывалъ, что Фомичь двѣнадцать душъ загубилъ и теперь кается, "потому въ этомъ самомъ сундукѣ кровь увидѣлъ и въ чувствіе пришелъ". Воротившемуся сапожнику стоило большихъ трудовъ выгнать толпу изъ квартиры.
   Какъ только Фомичъ пришелъ въ себя, первымъ его дѣломъ было увѣрить безпокоившагося сапожника и квартирную хозяйку, что онъ отнюдь не подозрѣвалъ ихъ въ кражѣ. Общая молва обвиняла Флегонта Михайлова. Фомичъ объявилъ о кражѣ въ полицію, разумѣется, изъявивъ подозрѣніе на Флегонта Михайлова. Началось слѣдствіе, начались розыски, но такъ все и кончилось слѣдствіемъ и розысками; даже подозрѣваемое лицо не могли найти. Дворовый человѣкъ какъ въ воду канулъ.
   Покража глубоко потрясла Фомича. Да и не могло быть иначе. Все, скопленное въ продолженіи жизни, на закатѣ дней пропало, и пропало тогда, когда осуществленіе завѣтной мечты -- покупка дома и отдохновеніе на родинѣ -- было уже такъ близко. Фомичъ началъ грустить и грустилъ все болѣе и болѣе. Онъ даже дѣломъ пересталъ заниматься и жилъ, продавая за что попало оставшіяся книги и нѣкоторыя вещи, но ужъ вновь не пріобрѣталъ ничего. Большинство знакомыхъ его отъ, него отшатнулось, потому что прошла молва, что онъ содержался подъ арестомъ за продажу какихъ-то фармазонскихъ и бунтовщицкихъ книгъ, вслѣдствіе чего робкіе люди и начали его бояться.
   Идетъ бывало, Фомичъ: хочетъ поклониться встрѣчному знакомому, знакомый сворачиваетъ за уголъ, подъ ворота или дѣлаетъ видъ, что не замѣчаетъ Фомича. Особенно это было съ купцами.
   -- Вонъ Фомичъ идетъ... скажетъ, бывало, мужу какая нибудь сидящая у окна купчиха.
   -- Ну и пущай его!.. Не гляди... какъ-то таинственно отвѣтитъ супругъ.
   Супруга вытаращиваетъ глаза.
   -- Не гляди, говорю. Нехорошо... Еще притянутъ, пожалуй...
   -- За что же?
   -- А за то же! За то, что онъ фармазонскія книги продавалъ. Ну его!
   -- Какія такія фармазонскія?.. спрашиваетъ супруга.
   -- Ахъ, Господи! Да брось! скажетъ супругъ и отойдетъ во внутрь комнаты мурлыкая: "Крестъ начертавъ Моисей" или "Понтомъ покры Фараона".
   Все это Фомича глубоко оскорбляло. Онъ началъ задумываться и, дивное дѣло, чувствуя всегда отвращеніе къ пьянству,-- началъ по пивать. Сначала это попиваніе было тихое, секретное. Фомичъ покупалъ полуштофъ, приносилъ его домой напивался на ночь; но впослѣдствіи сталъ уже явно похаживать въ кабакъ. Сосѣди часто его видѣли бредущаго въ это "мѣсто злачно и прохладно" вмѣстѣ съ сапожникомъ. Визиты эти съ каждою недѣлею дѣлались все чаще и чаще -- вслѣдствіе чего имущество Фомича все убавлялось и, наконецъ, было пропито все до нитки.
   Втянувшись въ пьянство и не имѣя болѣе возможности пить на свои, Фомичъ сталъ попрошайничать у кой-какихъ еще негнушающихся имъ знакомыхъ, или же бралъ газету, являлся съ нею въ кабакъ и читалъ посѣтителямъ о наборѣ, о бабѣ, родившей тройни, о аэролитѣ, упавшемъ съ неба при страшномъ трескѣ и громѣ, о какихъ-то найденныхъ гдѣ-то скелетахъ съ золотыми цѣпями на шеѣ и т. п. Все это Фомичъ подкрѣплялъ поясненіями, за что и получалъ стаканъ водки. Въ полгода такой жизни Фомичъ спился окончательно, и изъ бодраго старика обратился въ ходячую развалину. Привыкши къ трезвой жизни, организмъ его не выдержалъ вливанія въ себя всѣхъ этихъ шкаликовъ, осьмушекъ, косушекъ, и разстроился.
   Однажды Фомичъ, вернувшись изъ кабака домой, объявилъ квартирной хозяйкѣ, что у него изо рта лѣзутъ раки.
   -- Вонъ они! Вонъ они! говорилъ онъ, плюя на полъ и что-то какъ бы раздавливая ногой, потомъ закричалъ:-- уберите ихъ! Уберите!.. и полѣзъ подъ кровать.
   Свѣдущіе люди, какъ сапожникъ и нѣкоторые сосѣди, рѣшили, что Фомичъ "допился до чортиковъ". Съ трудомъ вытащили его изъ-подъ кровати и свезли въ больницу.
   Съ Фомичемъ сдѣлалась бѣлая горячка.

-----

   Спустя недѣлю, по Ямской, но направленію къ Волкову кладбищу, ѣхали розвальни; на розвальняхъ стоялъ простой, сосновый некрашенный гробъ: въ гробу лежалъ Фомичъ. За гробомъ шелъ сапожникъ. Дойдя до Растанной улицы, сапожникъ остановился, постоялъ, подумалъ о чемъ-то, вынулъ изъ кармана мѣдныя деньги, посчиталъ ихъ на ладони, перекрестился, махнулъ рукой по направленію къ гробу -- и свернулъ въ кабакъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru