Лейкин Николай Александрович
Парикмахерский подмастерье

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОВѢСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

НАШИ ПИТЕРСКІЕ.

VI.
ПАРИКМАРХЕРСКІЙ ПОДМАСТЕРЬЕ

   Относительно своего отца Гришутка зналъ только одно, что онъ лежитъ на Волковомъ кладбищѣ, что надъ нимъ стоитъ покривившійся зеленый деревянный крестъ съ врѣзаннымъ въ него мѣднымъ складнемъ и что на крестѣ есть надпись, гласящая слѣдующее: "подъ симъ мѣстомъ лежитъ тѣло отставнаго рядоваго Степана Савельева послѣдовавшее 7-го Марта 1855 года. Уповай въ свиданіе тамъ". Когда Гришутка съ матерью бывалъ на могилѣ отца, каждый разъ надпись эту по просьбѣ матери прочитывалъ какой-нибудь проходящій грамотный мастеровой или писарь. Мать, обыкновенно, слезилась, заставляла Гришутку молиться, выпивалала косушку водки и, съ причитаніями, минутъ пять валялась по могилѣ.
   Дѣтство свое Гришутка провелъ на дворѣ одного каменнаго дома въ Ямской, гдѣ они жили съ матерью въ углу, въ подвалѣ и откуда та "ходила поломойничать" и "стирать въ люди". Занятія Гришутки ежедневно состояли въ гоняніи съ помойной ямы кошекъ, дѣланіи самострѣловъ изъ старыхъ бочечныхъ обручей и бѣганіи въ кабакъ за водкой для сосѣднихъ мастеровыхъ. Въ награду за послѣдній трудъ Гришутка получалъ обыкновенно копѣйку на пряники, а иногда и просто "встряску" за то, что здорово живешь. Правда, началъ было его учить грамотѣ живущій съ ними на квартирѣ солдатъ, но дойдя до многосложныхъ словъ "преподобіе, богоявленіе", вырвалъ у него изъ головы клокъ волосъ, съ добрый кавалерійскій усъ, и бросилъ ученье.
   Когда Гришуткѣ исполнилось одиннадцать лѣтъ и когда вышесказанныя "встряски", расточаемыя ему мастеровыми, начали въ обильномъ количествѣ расточаться за разныя "безобразія" дворниками, водовозаы и ижильцами каменнаго дома, мать начала поговаривать, что Гришутку пора отдать въ ученье. Необходимость отдачи въ ученье усиливалась еще тѣмъ, что Гриштку перестали пускать съ матерью въ женскія бани. "Эво, какой жеребецъ выросъ, а ты его съ собой по банямъ водишь", говорили моющіяся женщины.
   -- Да вѣдь онъ, родныя, еще младенецъ. Гдѣ ему? слезливо говорила мать и при этомъ сознавала потребность отдачи въ ученье.
   Хотя Гришутку и началъ брать съ собою въ мужскую баню живущій съ ними жилецъ-солдатъ и вопросъ объ ученьи на время замолкъ, но черезъ годъ онъ снова возобновился, такъ какъ Гришутка совершилъ неподобающую дерзость, а именно: свернулъ чьему-то цыпленку голову и, ощипавъ его, изжарилъ на заднемъ дворѣ на кирпичахъ. Случай этотъ возмутилъ весь дворъ.
   -- Тащи его къ регенту церковному, пусть пѣвческому ремеслу пріучается! кричалъ размахивая руками солдатъ.
   -- Волоки въ сапожники. Тамъ у него дурь-то выбьютъ! ревѣли дворники.
   -- Въ портные его! Портные хоть и пьяницы, а все кусокъ хлѣба!
   -- На фабрику веди, въ шпульники! Тамъ сейчасъ съ четвертака въ день начнетъ... По крайности деньги... визжали женщины.
   -- Къ регенту не води! Онъ Иванихину племяннику камертономъ темя пробилъ, слышался чей-то голосъ.
   -- На то наука, а за всякимъ тычкомъ не угонишься, басилъ солдатъ.
   -- Толкнися въ цирюльнику, рядомъ. Рукомесло хорошее, оттуда и въ лакеи и во что хошь годится, потому завсегда съ господами... подалъ совѣтъ какой-то живущій безъ мѣста поваръ.
   Послѣ нѣкотораго обдумыванья, мать рѣшила отдать Гришутку въ цирюльники, для чего въ одно воскресенье предварительно сводила его къ ранней обѣднѣ, поставила свѣчку угодникамъ Козьмѣ и Демьяну и приложила къ образамъ. Совершивъ все это, она отправилась съ нимъ въ цирюльню.
   Парикмахеръ Доримедонтовъ только возсталъ отъ сна, но былъ уже во фракѣ и въ клѣтчатыхъ брюкахъ, у которыхъ оставалась только одна единственная пуговица на поясѣ. Онъ сидѣлъ у стола за стакановъ кофею и выпрашивалъ у жены восемь копѣекъ на похмѣлье. Та не давала и "костила" его возгласами въ родѣ: "мерзавецъ, пьяница и безстыжіе твои глаза." Сцена эта длилась съ полчаса. Наконецъ Доримедонтовъ, потерявъ терпѣніе, вскочилъ съ мѣста, подобно тигру, бросающемуся на добычу, бросился къ комоду, схватилъ лежащій на немъ женинъ платокъ и, съ словомъ "такъ ладно же", выбѣжалъ изъ комнаты къ кухню, намѣреваясь оттуда пробраться на дворъ, а тамъ въ кабакъ, но въ кухнѣ наткнулся на Гришутку и его мать, которая, поклонившись въ поясъ, сунула ему въ руки полуштофъ какой-то красной водки, который она захватила съ собой для задобриванія парикмахера, такъ какъ сосѣди очень много наговорили ей объ "малодушествѣ этого самого парикмахера къ этому самому вину". Парикмахеръ не только остановился, но даже остолбенѣлъ, почувствовавъ въ рукахъ своихъ полуштофъ, до того остолбенѣлъ, что не замѣтилъ даже, какъ настигнувшая его жена вырвала у него платокъ и привскокнувъ ударила по щекѣ. Парикмахеръ инстинктивно упряталъ полуштофъ въ боковой карманъ фрака и, оправившись, спросилъ Гришутку и ея мать: что они за люди?
   -- Сосѣди, батюшка, поломойствомъ занимаемся... Не побрезгай нашей хлѣбомъ-солью. Да вотъ не возмешь ли паренька въ ученье. Сыночикъ онъ мнѣ будетъ, заговорила Гришуткина мать, закланялась и толкнула сына въ загорбокъ, то-есть -- кланяйся.
   Парикмахеръ прибодрялся, даже подбоченился.
   -- Парикмахерскому ремеслу?. Есть, правда, у насъ мальчишка, да можно другаго взять, важно сказалъ онъ и спросилъ:-- ну а много ли ты за него можешь дать? Тридцать рублей можешь?..
   -- Откуда, батюшка? Какіе у насъ достатки! Четвертакъ въ день заработаешь, такъ, и ладно!
   -- Ну двадцать?
   -- Возьми, родимый, такъ за дарма.
   -- Ну, нѣтъ, за дарма-то нынче даже и не сѣкутъ человѣка, а для того, чтобъ изъ него всю эту дрянь вышибить, нужно, почитай, цѣлый возъ розогъ. Ты справься на пожарномъ-то дворѣ: почемъ нынче?
   -- Да онъ парнишка шустрый; онъ и безъ порки привыкнетъ.
   -- Ужъ это мы знаемъ, привыкнетъ-ли! Не больно что-то они безъ этого привыкаютъ, отвѣтилъ парикмахеръ.
   -- Возьми, родимый, за дарма, а я, значитъ, тебѣ по своему рукомеслу хоть десять стирокъ за него отстираю, проговорила женщина, повалилась въ ноги и потащила за собой Гришутку.
   -- Эхъ, глупая ты, я вижу, баба! сказалъ парикмахеръ и, придерживая рукой полуштофъ, спрятанный въ карманѣ, подошелъ къ женѣ для совѣта.
   -- Чтожъ, возьми. Одного подмастерья откажемъ. Все барышъ... А она намъ по крайности пятнадцать стирокъ отстираетъ, шепнула жена.
   -- Да вѣдь какъ же такъ, зря-то? Даромъ, значитъ? недоумѣвалъ парикмахеръ.
   -- Дубина! Кто тебѣ паршивцу и пьяницѣ деньги дастъ? Гдѣ дураковъ-то найдешь? прошипѣла жена ему прямо въ ухо.
   Парикмахеръ колебался Ему жалко было разстаться съ полуштофомъ; въ настоящее время онъ ему былъ дороже денегъ. Гришуткина же мать не могла внести за сына ничего кромѣ своего труда, и откажи онъ ей въ пріемѣ сына, она потребовала бы полуштофъ обратно.
   Парикмахеръ началъ сдаваться и сказалъ женѣ:
   -- Да вѣдь его поить, кормить и одѣвать нужно. А у этихъ самыхъ мальчишекъ такія бездонныя утробы, что въ нихъ что хочешь пихай -- все мало.
   -- Ну ужъ молчи! Закрой пропасть-то свою поганую, а то изъ нея, какъ изъ помойной ямы, несетъ! оборвала его жена, толкнула въ грудь и, подойдя къ Гришуткиной матери, спросила: -- Ну а какая у него одежа есть?
   -- Да вотъ что на немъ... Потому мы по бѣдности.
   Парикмахерша взглянула на Гришутку. Тотъ былъ въ ватной кацавейкѣ, валенкахъ и держалъ въ рукахъ, кавалергардскую фуражку, подаренную ему какимъ-то деньщикомъ.
   -- Вишь вы какъ объ своихъ-то дѣтищахъ заботитесь, сказала она.-- Сертукъ надо...
   -- Взять негдѣ, родная, хоть въ петлю полѣзай, и взять негдѣ.
   -- Ну ужъ оставляй его, Богъ съ тобой! А завтра приходи стирку стирать.
   Гришуткина мать повалилась въ ноги и, вставъ, погладила по головѣ сына и сказала:
   -- Ну, Гришутка, смотри -- люби и слушайся хозяина.
   -- Ну это не всегда слѣдуетъ. Коли за водкой посылать будетъ, такъ не слушайся; а приди и спроси прежде меня, вставила снова парикмахерша.
   Гришутка поступилъ въ науку, но за эту науку его мать должна была отстирать не десять и не пятнадцать стирокъ, а стирала цѣлый годъ. Какъ только она хотѣла отказаться отъ стирки, ей сейчасъ-же говорили, чтобъ она брала прочь Гришутку,-- и женщина покорялась.

-----

   Парикмахерская, куда поступилъ Гришутка, находилась въ подвальномъ этажѣ каменнаго дома въ Ямской, за Мясными рядами. Хотя на вывѣскѣ и стояло: "залъ для стрижки и завивки волосъ", но зала никакого, не было, а была трехсаженная конура съ двумя загаженными мухами зеркалами, имѣвшими особенность такъ отражать физіономіи, что и сами владѣльцы оныхъ отказывались признать ихъ за свои собственныя. На входныхъ дверяхъ были также прибиты вывѣски: на одной сторонѣ былъ изображенъ мужчина въ бѣломъ галстукѣ съ взбитымъ хохломъ, да другомъ сидящая на стулѣ невѣста въ брачномъ вуалѣ, изъ протянутой руки которой фонтаномъ била кровь въ тарелку, поддерживаемую мальчишкой въ желтыхъ брюкахъ и зеленомъ фракѣ. Надъ головами невѣсты и жениха, т. е. мужчины въ бѣломъ галстукѣ, были изображены: банка съ піявками, оселокъ съ лежащей на немъ бритвой и какіе-то громадные клещи. Внизу гласила подпись: "дергаютъ зубы и кровь пущаютъ". Послѣдняя отрасль, т. е. "дерганіе" и "пущаніе", только и поддерживала парикмахерскую, которую, впрочемъ, никто не называлъ парикмахерскою, а просто цирульнею. Этимъ отраслямъ не много помогало бритье или стрижка, что-же касается до завивки, то послѣдняя случалась даже не каждый день, а только по большимъ праздникамъ, когда купеческіе сынки забѣгали "подвить вихры". Разъ какъ-то хозяина цирульни позвали куда-то "убирать голову" и случай этотъ сейчасъ-же былъ извѣстенъ во всемъ околодкѣ. Отправляясь на практику и захватя съ собой мальчишку и всѣ нужные инструменты, хозяинъ предварительно забѣжалъ въ мелочную лавочку, въ табачную, въ лабазъ и даже въ кабакъ и вездѣ сообщилъ объ этомъ небываломъ происшествіи. Владѣльцы вышесказанныхъ заведеній отнеслись къ сообщаемому факту довольно сочувственно, а цѣловальникъ даже прибавилъ:
   -- Что-жъ, долбани осьмушечку для вѣрности руки...
   Но хозяинъ отказался: онъ хотѣлъ совершить свое дѣло хорошо и въ трезвомъ видѣ. Совершилъ ли онъ его хорошо -- неизвѣстно, но потомъ долго всѣмъ и каждому разсказывалъ, что поставилъ онъ "эдакую пирамиду на самое темя, а по вискамъ крендели пустилъ, въ видѣ эдакихъ собачьихъ ушей. Точь въ точь, какъ у польскихъ собакъ. Взглянула въ зеркало, ахнула и ну благодарить".
   На другой день поутру, послѣ поступленія на мѣсто, Гришутка началъ свою парикмахерскую науку. Проспавшійся, протрезвившійся хозяинъ рѣшилъ, что Гришутку прежде всего нужно преобразить, для чего тотчасъ же велѣлъ ему сбросить ватную кацавейку и облекъ въ свой старый фракъ, предварительно обрѣзавъ у него рукава и фалды. Мимоходомъ скажемъ, что фракъ этотъ, до сего времени валявшійся подъ брачнымъ ложемъ парикмахерской четы Доримедонтовыхъ, имѣлъ ту особенность, что невозможно было съ точностію опредѣлить, чего на немъ было больше: дыръ или пятенъ. Относительно же стоимости его скажемъ, что годъ тому назадъ татаринъ, торгующій старымъ платьемъ, съ охотою давалъ за него четвертакъ, но не болѣе. Въ вышесказанномъ нарядѣ, то есть въ импровизованной курткѣ, Гришутка былъ выпущенъ въ пріемный залъ, гдѣ приказано ему было снимать и подавать посѣтителямъ шубы. Гришутка исполнялъ свою обязанность съ охотою и рвеніемъ и пріучался въ ремеслу, т. е. подавалъ горячую воду для бритья, спичку, ежели посѣтителю вздумается покурить, и слушалъ, какъ скребутъ бритвы объ бороды, какъ вздыхаетъ брѣемая особа и какъ звенятъ ножницы. Посѣтителями поутру большею частію были прикащики, бѣжавшіе въ лавки и зашедшіе побриться, мелкіе чиновники, лакеи отъ имѣющихся близъ кухмистеровъ, "пріуготовляющихъ свадебные столы съ офиціантами," и солдаты. Солдаты обыкновенно заходили, останавливались въ дверяхъ и спрашивали:
   -- А что, почемъ рыло скоблите?
   -- Съ кого пять,-- съ тебя четыре. Садись! отвѣчалъ хозяинъ.
   -- Нѣтъ, не рука! Ежели за двѣ копѣйки мальчишкѣ прикажете выскоблить, такъ -- такъ.
   -- Эхъ, служба, полно скупиться. Давай три копѣйки. Вѣдь на копѣйку мыла пойдетъ.
   -- Ну вотъ, заговаривай зубы!
   -- Садись, садись, хоть на четвертную квасу съ тебя выручить!
   -- Скупишься! Гдѣ солдату взять? Солдату взять негдѣ... говорилъ солдатъ и опускался въ кресло.
   Приходили и купцы въ лисьихъ шубахъ, со вздохомъ садились и говорили:
   -- Вихры манехонько подравнять-бы. Правда, сожительница надѣвала на меня горшокъ и по горшку ровняла, да безъ поду бритія, а мнѣ чтобы затылокъ подбрить малость.
   Днемъ посѣтителей совсѣмъ не было; развѣ забѣгалъ какой нибудь мѣщанинъ и говорилъ:
   -- Пришлите кого нибудь въ нѣмецкія бани. Кровь наружу просится, такъ мнѣ бы пять-шесть банокъ на брюхо накинуть...
   Послѣ чего мѣщанинъ давалъ двугривенный задатку и опять уходилъ. Къ вечеру опять показывались прикащики, шедшіе изъ лавокъ, или чиновники изъ департамента.
   Въ сниманіи шубъ и т. п., но еще не допускаясь до парикмахерскихъ работъ, провелъ Гришутка мѣсяцъ, послѣ котораго, въ одинъ прекрасный день, хозяинъ, обратясь къ нему, сказалъ:
   -- Ну, паршивецъ, пора тебѣ и брить пріучаться. Снимай штаны.
   Гришутка заревѣлъ: Ему вообразилась, что его будутъ драть и воображенію представилась цѣлая груда розогъ.
   -- Простите, Иванъ Филипычъ! Ей Богу не буду! завизжалъ онъ и упалъ хозяину въ ноги.
   Хозяинъ пихнулъ его въ бокъ ногой.
   -- Дуракъ, вставай! Нешто я тебя драть буду? Я тебя брить учить буду. Снимай штаны!
   Гришутка недовѣрчиво спустилъ штаны. Его товарищъ, другой мальчишка, стоялъ въ углу и фыркалъ въ кулакъ.
   -- Садись и подыми колѣнку, сказалъ хозяинъ.
   Гришутка сдѣлалъ все требуемое.
   -- Ну теперь мыль колѣнку и потомъ брѣй ее. Вотъ тебѣ бритву! Да смотри, брѣй гладко и не задѣнь, а задѣнешь, такъ тебѣ же будетъ больно.
   Такъ пріучался Гришутка къ бритью. Въ послѣдствіи, когда уже онъ достаточно наторѣлъ брить колѣнку, хозяинъ началъ его посылать на пожарный дворъ, на даровую практику, гдѣ онъ и скоблилъ подбородки пожарныхъ и разсыльныхъ солдатъ.
   Къ стрижкѣ и завивкѣ Гришутка пріучался слѣдующимъ образомъ: такъ какъ ихъ, мальчишекъ, было двое, то они поперемѣнно, то одинъ, то другой, стригли и завивали другъ друга или затаскивали для этой операціи различныхъ мальчишекъ со двора. Хозяинъ или подмастерье обыкновенно наблюдали за этими операціями и командовали: локти свободнѣе, гребенку круче, ножницы звончѣе!
   Черезъ годъ Гришутка почти постигъ науку. Ловко правилъ бритвы, ловко брилъ и когда въ мастерской бывалъ одинъ, то бойко и звонко выкрикивалъ къ посѣтителю хозяина или подмастерье пронзительнымъ возгласомъ: "въ залъ!" или "господину стричься"! Одно только ему не удавалось -- не было бѣглости въ пальцахъ при стрижкѣ, но эта бѣглость, этотъ парикмахерскій шикъ, заключающійся въ бойкомъ и равномѣрномъ постукиваніи ножницами, по увѣренію самихъ парикмахеровъ, достается только долголѣтнимъ опытомъ.. Видя такіе успѣхи въ своемъ ученикѣ, хозяинъ началъ посылать его въ ближайшія четвертныя бани, гдѣ сидѣли раздѣвающіеся и одѣвающіеся; тамъ онъ предлагалъ имъ свое искуство, звонко выкрикивая: "постричь, побрить, усъ поправить, молодцомъ во всю стать поставить"! Случалось, особливо въ субботніе дни, что послѣ такой визитаціи онъ приносилъ хозяину даже цѣлковый, разумѣется утаивъ гривенникъ или пятиалтынный на свои собственныя нужды. Хотя хозяинъ, обыкновенно, и обыскивалъ его, но деньги никогда не находились, такъ какъ прятались въ самыя сокровеннѣйшія мѣста.
   Хозяинъ былъ доволенъ Гришуткой, хвалилъ его и за провинности дралъ рѣдко, а большею частью обходился подзатыльниками, тасками и тому подобными наказаніями, не отнимающими много времени.
   Гришутка прожилъ у хозяина пять лѣтъ, на верхней губѣ у него началъ пробиваться усъ. "Нужно жалованье просить" рѣшилъ онъ и съ этимъ приступилъ въ хозяину. Тотъ посулилъ три цѣлковыхъ. Гришуткѣ этого было мало; онъ началъ искать новаго мѣста и наконецъ нашелъ на Разъѣзжей улицѣ.

-----

   Вторая парикмахерская, куда поступилъ Гришутка, превратившійся уже въ Григорія, хотя и называлась также "заломъ", хотя и не походила также на залъ, но за то была довольно чистая просторная комната. Хотя на вывѣскѣ и не было изображенія невѣсты, пускающей себѣ кровь, но за то на окнѣ стояла кукла, невѣста въ парикѣ, съ роскошно взбитою прическою и для чего-то свернутою на бокъ головою. Подмастерья въ этой парикмахерской были франты, щеголяли клѣтчатыми брюками, цвѣтнымъ галстукомъ и ярко вычищенными мѣдными часовыми цѣпочками. Отъ нихъ Григорій позаимствзвался лоскомъ, шикомъ и скоро перещеголялъ ихъ даже и въ франтовствѣ, такъ какъ постоянные посѣтители, большею частію купеческіе сынки и прикащики изъ Гостинаго двора, любили его за то, что онъ умѣлъ "потрафлять ихъ нраву", и щедро давали ему на чай.
   И въ самомъ дѣлѣ Григорій умѣлъ потрафлять каждому посѣтителю. Во время парикмахерской операціи, онъ всегда разсказывалъ какой нибудь анекдотъ, случай или произшествіе, и всегда разказывалъ кстати и по вкусу посѣтителя. Нѣкоторые купеческіе сынки до того его полюбили, что даже повѣряли ему тайны своихъ ловеласовскихъ похожденій.
   Придетъ, напримѣръ, въ воскресенье передъ обѣдней побриться и "поправить" волосы какой нибудь купчикъ. Григорій тотчасъ же спѣшитъ къ нему съ пеньюаромъ, усаживаетъ въ кресло и начинаетъ сообщать новости.
   -- Петръ Иванычъ сейчасъ были и завивались. Разсказывали, что въ пятницу у Болдарева на свадьбѣ пировали и тридцать рублей на четъ и нечетъ выиграли.
   -- Ему всегда счастье.
   -- Богъ знаетъ-съ! Вотъ насчетъ женскаго полу -- такъ что-то несчастье... Сегодня опять жаловались. Юнкеръ что-ли какой подвернулся. Пудры положить прикажете?
   -- Клади, да прежде обмой одеколономъ...
   -- Ужъ безъ этого невозможно. Такъ сдѣлаемъ, что съ тѣмъ возьмите, годъ носите и починка даромъ, остритъ Григорій и немного спустя начинаетъ:-- Василій Кузьмичъ, а я товаръ новый открылъ.
   -- Врешь?!
   -- Ей Богу-съ. Важныя дѣвочки. Третьяго дня къ намъ шиньоны завивать приносили. Я вчера завилъ и обратно имъ отнесъ.
   -- Гдѣ же живутъ?
   -- Здѣсь, не далеко, въ Поварскомъ...
   -- И хороши?
   -- Увидите, такъ не разстанетесь. Отдай все серебро и мѣдныя!
   -- Брюнетки или блондинки?
   -- И то, и другое. Одна блондинка, а другая брюнетка -- какъ есть вороново крыло. На содержаніи. Душеньки у нихъ изъ гусарскаго званія.
   -- Гриша, другъ, смаклери, встрепенувшись, восклицаетъ купчикъ.
   -- Позвольте-съ, ухо обожгу. Сидите смирнѣе. Отчего-же не смаклерить? Смаклерю. Мнѣ ихъ не въ прокъ солить.
   Результатомъ сообщенія такой новости бывало, обыкновенно, полученіе на чай полтинника, а иногда за завивку отдавался купчикомъ и рубль безъ требованія сдачи. Григорій также ходилъ брить и на домъ, къ отставнымъ военнымъ, къ чиновникамъ. Ежели лицо это было серьезное, то Григорій и тутъ находился. Онъ разсказывалъ городскія происшествія, про убійство, про грабежи, про какого-нибудь арестанта, "повинившагося въ загубленіи тридцати трехъ душъ", про сундукъ съ жабами и лягушками, найденный въ Новгородской губерніи при рытьѣ колодезя. При этомъ сообщалось, что въ сундукѣ была записка, изъ которой было узнано, что жабы эти зарыты еще царемъ Иродомъ и, по вынутіи, оказались живыми и т. п. Правда, что Григорій большею частью сочинялъ эти разсказы, но разсказы эти нравились слушателямъ. Одинъ отставной маіоръ до того полюбилъ Григорія, что однажды, когда тотъ принесъ ему въ даръ гдѣ-то пріобрѣтенную фотографію самаго скоромнаго содержанія, воскликнулъ:
   -- Ну, Григорій, ищи себѣ невѣсту и женись, а я тебѣ дамъ триста рублей на открытіе заведенія.
   Григорій началъ думать объ открытіи своего заведенія. Помочь ему обѣщались и знакомые купеческіе сынки, нашелъ онъ себѣ и невѣсту, довольно миловидную мастерицу, работавшую въ ихъ же домѣ въ швейномъ магазинѣ, но случилось одно обстоятельство, которое совершенно перевернуло его мысли и намѣренія.
   Однажды на святкахъ хозяинъ далъ ему адресъ и велѣлъ идти "убирать голову". Въ адресѣ стояло: "вдова купчиха Баловалова, по залихватской улицѣ, въ собственномъ домѣ". Григорій отправился. Вдова оказалась женщиной уже не первой молодости, но женщиной здоровой и жаждущей житейскихъ наслажденій. Григорій, "убравъ ей голову", съ улыбочкой вернулся домой и принесъ купчихинъ шиньонъ для завивки и десятирублевую бумажку, данную ему на чай, вслѣдствіе чего въ эту ночь ему спалось плохо. Онъ ворочался съ боку на бокъ и про себя говорилъ:
   -- Стой, братъ! Стой! Мы до тебя доберемся. Ты баба-то благонадежная и обстоятельная!
   На другой день вечеромъ онъ понесъ ко вдовѣ шиньонъ, воротился оттуда ночью и съ золотымъ перстнемъ на указательномъ пальцѣ. Хозяинъ, какъ водится, обругалъ его, но Григорій, къ удивленію прочихъ подмастерьевъ, началъ огрызаться. Ношенія шиньоновъ ко вдовѣ съ каждой недѣлей все учащались и учащались и по мѣрѣ учащенія ихъ у Григорія появлялись -- то золотая цѣпочка, то часы, то булавка съ брилліантикомъ, то запонки.
   -- Эво счастье нашему Григорію привалило! толковали его товарищи.-- Вѣдь это лучше, чѣмъ свою парикмахерскую открыть. Деньжищъ куры не клюютъ. Вчера открылъ бумажникъ, такъ тамъ рублей сто, ежели не больше. Лафа! Просто лафа!
   Григорій началъ кутить, а хозяинъ -- ругаться. Разъ дѣло чуть не дошло до драки и кончилось тѣмъ, что Григорій сказалъ хозяину:
   -- Черти тебя дери съ твоимъ и мѣстомъ-то! Плевать я на него хотѣлъ! Давай расчетъ и вычитай себѣ рубль на чай! Мнѣ купчиха Баловалова даетъ у себя въ домѣ такую квартиру, какая тебѣ и во снѣ не снилась. По крайности бариномъ жить буду.
   Получивъ расчетъ и накинувъ шубу, Григорій ушелъ въ Баловаловой, гдѣ и поселился.
   Прошелъ мѣсяцъ со времени ухода Григорія изъ парикмахерской. Товарищи подмастерья перестали уже объ немъ толковать и начали забывать, такъ какъ его нигдѣ уже не было видно, какъ вдругъ въ одинъ прекрасный воскресный день къ парикмахерской подъѣхали лихачскіе сани съ великолѣпнымъ рысакомъ и медвѣжьею полостью. Изъ саней вышелъ Григорій, крикнулъ лихачу: "обороти назадъ" и вошелъ въ парикмахерскую.
   -- Здорово, ребята! сказалъ онъ входя, бросилъ на стулъ бобровую шапку и разстегнувъ пальто на собольихъ лапкахъ, крикнулъ:-- Мальчикъ, бери шубу!
   Мальчикъ подбѣжалъ и началъ снимать шубу.
   Григорій далъ ему по затылку. Тотъ заплакалъ.
   -- Не ревя, поросенокъ. Обижу и награжу! На, на пряники!
   Три пятиалтынныхъ были брошены на полъ.
   -- Ну какъ дѣда, Гриша? Какъ живешь? обступили его подмастерья.
   -- Григорій Степанычъ, а не Гриша! поправилъ Григорій, растолкалъ бывшихъ товарищей и сѣвъ въ кресло передъ зеркаломъ, крикнулъ: побриться и завиться, да скорѣе! Полтину на чай?
   Началось бритье, а потомъ завивка. Григорій сидѣлъ и ломался, разъ пять нарочно тушилъ папиросу и требовалъ огня и наконецъ приказалъ мальчику выдти на улицу и взять изъ саней бутылку шампанскаго.
   Мальчикъ принесъ. Григорій велѣлъ откупорить бутылку, налить въ стаканъ и когда все было исполнено, началъ прихлебывать изъ стакана, то и дѣло отдавая приказаніи въ родѣ слѣдующихъ: "на вискахъ покрѣпче завивай, на усы брильянтину и гонгруазъ положи!"
   Прежніе товарищи по ремеслу смотрѣли на него въ недоумѣніи. Григорію должно быть сдѣлалось стыдно за свое поведеніе, потому что въ концу онъ не выдержалъ своей роли и спросилъ:
   -- Ну какъ поживаетъ мой прежній хозяинъ?
   Подмастерья пріободрилась и снова начали обступать Григорія.
   -- Да ничего, слава Богу, живетъ. Теперь на бѣгъ уѣхалъ. Тройки сегодня гоняются, такъ ихъ посмотрѣть, заговорили они всѣ вдругъ.
   -- Ишь старый песъ,-- издыхать пара, а онъ тройки смотрѣть.
   -- Ну какъ живешь, Григорій Степанычъ? Какъ дѣла? Ишь, разбогатѣлъ, такъ и зазнался. А ужъ мы думали, живъ ли ты? послышалось со всѣхъ сторонъ.
   -- Живъ. Что мнѣ дѣлается! А живу какъ у Христа за пазухой. Вдова моя меня такъ любитъ, что кажись зашиби я палецъ, такъ ей больно будетъ.
   -- Чтожъ ты теперь дѣлаешь?
   -- Да ничего -- проклажаюсь. Иногда ей голову чешу, шиньонъ завиваю и за все за это мнѣ идетъ квартира, освѣщеніе, отопленіе, одежа, пища и сто рублей мѣсячнаго положенія.
   -- Ахъ жидъ тя задави! Вотъ счастье-то!
   -- Это еще что! Обѣщала мнѣ домъ подарить на Петергофской дорогѣ, ежели я только пить не буду.
   -- Такъ брось, вѣдь ты не врагъ своему счастью...
   -- Ладно, подаритъ и такъ! похвастался Григорій и когда завивка кончилась, послалъ мальчишку за двумя бутылками хересу и тутъ же распоилъ ихъ бывшимъ товарищамъ.
   Уходя, онъ простился и сказалъ:
   -- Кланяйтесь хозяину. Григорій Степанычъ не поклонъ завозилъ и велѣлъ сказать, коли молъ вы прогорать будете, такъ онъ не только что все ваше заведеніе, но и васъ самихъ купитъ. "Эхъ гуляй! Намъ деньги ни почемъ!" раздался его возгласъ.
   Черезъ пять минутъ рысакъ мчалъ Григорія по Невскому проспекту.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru