Романы Лажечникова, пользовавшіеся въ свое время весьма значительнымъ успѣхомъ, съ удовольствіемъ читаются многими и въ настоящее время. Нельзя поэтому не привѣтствовать новаго собранія сочиненій этого даровитаго писателя. Въ первомъ томѣ напечатанъ Послѣдній Новикъ и критикобіографическій очеркъ г. Венгерова. Критикъ напоминаетъ о томъ, какъ у насъ, послѣ наполеоновскихъ войнъ, установился "особый, оффиціальный патріотизмъ, основанный на полной покорности всему, исходящему отъ мудраго начальства, на внѣшнемъ благочестіи, на восхищеніи доблестями предковъ, тоже, главномъ образомъ, состоящими изъ смиренія же". Въ этомъ отношеніи между нами и Европой разница была лишь количественная: "число безпокойныхъ было у насъ не особенно велико, съ ними легче было справиться и потому озлобленія было меньше, чѣмъ въ другихъ странахъ Европы". Патріотизмъ времени войнъ за освобожденіе отъ наполеоновскаго ига, неразрывно связанный съ стремленіемъ къ свободѣ и у себя дома, становится предметомъ гоненій, "а господство получаетъ патріотизмъ, приспособленный . къ дѣламъ людей, живущихъ на счетъ всеобщаго отупѣнія, къ цѣлямъ Меттерниховъ, Аракчеевыхъ, Руничей, Магницкихъ".
Внѣшній патріотизмъ отличаетъ и произведенія Лажечникова, и намъ, говоритъ г. Венгеровъ, выросшимъ на патріотизмѣ Бѣлинскаго, Некрасова, Щедрина, эта особенность талантливаго романиста не можетъ быть симпатична. "И тѣмъ не менѣе, великій подвижникъ правды, яростный гонитель казеннаго патріотизма и вообще страстный врагъ всего фальшиваго и покорнаго,-- Бѣлинскій принадлежалъ къ числу самыхъ пламенныхъ поклонниковъ Лажечникова". Объясняется это необыкновенною нравственною чистотою и искренностью Писателя. Лажечниковъ не укладывалъ своихъ убѣжденій въ цензурныя рамки того времени, а старался, вопреки неблагопріятнымъ для правды условіямъ, отстаивать эту правду, всегда возставая, напримѣръ, противъ крѣпостнаго права. "Служа подъ начальствомъ Магницкаго,-- замѣчаетъ г. Венгеровъ,-- Лажечниковъ не унизился, однако же, до содѣйствія этому всесильному человѣку; поступивъ, для прокормленія семьи, въ цензора, Лажечниковъ страшно страдалъ отъ всякой сдѣланной имъ помарки, хотя былъ онъ цензоромъ тотчасъ же послѣ крымской войны, когда правительство ничуть не стѣсняло печать и не вмѣняло цензорамъ въ обязанность усиленно черкать и марать; пробывъ въ этой должности года два, онъ благословлялъ тотъ день, когда ему можно было ее оставить. Благодаря всему этому, и преуспѣлъ такъ мало Лажечниковъ на службѣ, несмотря на своіЬ всероссійскую славу и на то, что онъ лично былъ извѣстенъ царствующимъ особамъ". А семейству своему знаменитый писатель могъ оставить лишь два выигрышныхъ билета.
Родился Иванъ Ивановичъ Лажечниковъ 14 сентября 1792 года, въ г. Коломнѣ, Московской губерніи. Отецъ его былъ богатымъ мѣстнымъ купцомъ и составлялъ чрезвычайно рѣдкое по тому времени исключеніе въ средѣ своего сословія. Онъ жилъ на широкую барскую ногу и задавалъ пиры губернаторамъ, дворянамъ, офицерамъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, отецъ Лажечникова отличался горячимъ стремленіемъ къ образованію, и съ будущимъ романистомъ занимался гувернеръ-французъ, прекрасный воспитатель, рекомендованный знаменитымъ Новиковымъ. "Память о немъ,--писалъ впослѣдствіи Лажечниковъ,--до сихъ поръ съ глубокою благодарностью сохраняется въ сердцѣ моемъ. Никогда не видалъ я надъ собою розогъ, и все наказаніе учебное ограничивалось у насъ ставленіемъ за обѣдомъ въ уголъ, каковое наказаніе огорчало меня до обильныхъ слезъ". Этого воспитателя Болье и дядьку Ларивона нельзя не помянуть добрымъ словомъ, говоря объ авторѣ Ледянаго дома.
Конецъ счастливаго дѣтства Лажечникова былъ нарушенъ печальнымъ происшествіемъ. Его отецъ былъ остеръ на языкъ, "а такъ какъ онъ былъ человѣкъ правдивый, честный и умный, то остроты его попадали не въ бровь, а прямо въ глазъ, и создавали ему множество враговъ среди людей, отъ правды не очень выигрывающихъ". Долгое время, однако, все обходилось благополучно, но разъ съострилъ Лажечниковъ-отецъ надъ высокопоставленнымъ коломенскимъ духовнымъ лицомъ. "Священникъ, обучавшій дѣтей Лажечникова русскому языку, въ чаяніи грядущихъ наградъ, передалъ остроту по назначенію". И вотъ въ глухую ночь одного изъ послѣднихъ годовъ царствованія Павла I Лажечникова-отца, француза-гувернера и батюшку посадили въ кибитки и увезли сначала въ Москву, а потомъ въ Петропавловскую крѣпость. Благодаря заступничеству Куракина и Лобанова-Ростовскаго, узникъ въ скоромъ времени получилъ освобожденіе. Это происшествіе нанесло сильный ударъ торговымъ дѣламъ Лажечникова, а въ 1811 году, вслѣдствіе несчастныхъ Случайностей, его постшѵло почти полное разореніе.
Иванъ Ивановичъ Лажечниковъ началъ писать очень рано. Его Мысли, въ подражаніе Ледрюйера, были напечатаны въ Вѣстникѣ Европы Каченовскаго въ 1807 году, когда автору было лишь 15 лѣтъ. Въ этихъ мысляхъ чувствуется вѣяніе великихъ энциклопедистовъ ХѴШ столѣтія. Но только 85-ти лѣтъ отъ роду Лажечниковъ выступилъ на настоящую дорогу, то есть историческимъ романистомъ. Послѣдній Новикъ, Ледяной домъ и Басурманъ создали славу ихъ автора. Горячее сочувствіе Бѣлинскаго, къ которому Лажечниковъ до смерти сохранилъ теплое уваженіе, много содѣйствовало литературному успѣху даровитаго писателя. Мы отсылаемъ читателя къ интересному очерку г. Венгерова, по поводу котораго не можемъ не сдѣлать нѣсколькихъ замѣчаній. Предположеніе о томъ, что современному читателю можетъ показаться крайне симпатичнымъ шпіонство съ патріотическою цѣлью, грѣшитъ, по счастью, чрезмѣрною смѣлостью, и вообще разсужденія г. Венгерова о достоинствѣ нечистыхъ средствъ, объ оправдывающей ихъ цѣли странно уживается въ его очеркѣ съ поклоненіемъ гуманности. Трудно не замѣтить односторонности въ томъ положеніи критика, что "нельзя относиться къ литературнымъ явленіямъ Прошлаго иначе, какъ съ исторической точки зрѣнія" {Исключеніе г. Венгеровъ допускаетъ только, на всю всемірную литературу, какой-нибудь десятокъ геніальныхъ именъ, "къ которымъ не нужно примѣнять никакой исторической критики". Эта мысль составляетъ новую односторонность. Отчего же не примѣнять къ Шекспиру и исторической критики?}. Затѣмъ, пора бы, бросить упреки, или, съ исторической точки зрѣнія, указанія на то, что Пушкинъ, будто бы, боялся истины. Въ доказательство не перестаютъ приводить (и г. Венгеровъ это дѣлаетъ) извѣстныхъ стиховъ:
Тьмы низкихъ истинъ намъ дороже
Насъ возвышающій обманъ.
А развѣ это не правда? Развѣ Фаустъ или Манфредъ не дороже той истины, что въ Россіи находится въ настоящее время столько-то дѣйствительныхъ статскихъ совѣтниковъ?