Lib.ru/Классика: Лазаревский Борис Александрович. Mademoiselle Marie

Борис Лазаревский

Mademoiselle Marie

Видел я ее хрупкую, изящную всего два раза, вернее один, и до сих пор не знаю, как была ее фамилия, но вспоминаю эту девушку так же часто и с таким же самым чувством, как и девятнадцатилетнего брата Всеволода, убитого под Мукденом. А между тем человек я не сантиментальный, не увлекающийся и не суеверный; по роду занятий я судебный следователь, на глазах которого прошло много сложных человеческих драм. Здесь же ничего сложного не было и, тем не менее, я и сейчас не могу себе ответить на целый ряд "почему?" и "зачем?". Может быть, ответит кто-нибудь другой.

После окончания Московского университета мне ужасно захотелось побывать на юге и посмотреть на море, о котором я до этих пор не имел представления. Были деньги и я решил объехать все крымское и кавказское побережье, начиная с Одессы. Этот город сделал на меня большое впечатление, хотя я пробыл здесь всего три дня. Нигде и никогда до сих пор я не видел так резко подчеркнутой разницы между жизнью природы и людей.

Сочные листья только что политых каштанов и чинар, ласковый воздух и ярко синее, спокойное, как вечность, море. Перед заходом солнца оно казалось бледнее, прибережные скалы ярко-оранжевыми, а небо в каких-нибудь четверть часа становилось нежно-зеленым и грустным.

Смуглые мужчины и ярко одетые дамы, днем и ночью, спешили что-то сделать, с кем-то встретиться и наговориться и, казалось, интересовались всем на свете, кроме окружавшей их красоты.

Перед отъездом на юг, отец мне сказал:

-- Непременно найди в Одессе моего старого товарища профессора Иванова и передай ему вот это письмо, хотя мы уже лет десять как не переписываемся, но мне бы хотелось узнать, как он теперь живет. В научном смысле на Иванова когда-то возлагались большие надежды. Еще будучи приват-доцентом, он открыл совсем новый минерал и назвал: "Иванид". Вообще это очень интересный человек. Адрес я его потерял, но знаю, что летом он живет где-то на даче за городом.

Благодаря последнему обстоятельству, мне удалось исполнить поручение отца только на третий день. Я попал к Ивановым около полудня. Оказалось, что у него собственная дача. Массивные, металлические ворота, между столбами из красного кирпича. Двухэтажный дом с огромными зеркальными стеклами, вокруг довольно густой сад, великолепные цветники с бананами посредине и вензелями по сторонам, дорожки, усыпанные гравием, -- все это говорило, что здесь живут хорошо и широко. Молодцеватый дворник, поливавший из брандспойта деревья, сказал мне, что господа завтракают. Я все-таки вошел в парадную дверь, передал встретившему меня лакею письмо отца и попросил доложить о себе.

Минут через пять послышались мягко скрипевшие по ковру шаги и ко мне вышел очень высокий, седой господин, одетый в элегантную чесучовую пару, с коротко остриженной бородой и большим родимым пятном возле носа. Глаза его смотрели лениво. Он подал мне руку и также лениво и без улыбки сказал:

-- Мне очень приятно видеть сына Алексея Ивановича, милости просим.

Мы прошли на веранду и я познакомился с женой Иванова. Заплывшее угреватое лицо, красный, вздернутый носик и все время мигающие, узенькие глазки, в ушах крупные бриллианты и ноющий фальшивый голос. Два толстеньких, как йоркширские поросята, мальчика встали и вежливо расшаркались. Одному было на вид лет двенадцать, другому лет десять, оба гладко выстриженные, с немного кривыми мускулистыми голыми ногами в сандалиях, и туго обтянутых коротких штанишках.

Насколько меня поразила неинтеллигентная наружность матери Коли и Володи, настолько же удивила одухотворенная красота их гувернантки mademoiselle Marie.

Первой моей мыслью была: "И как это госпожа Иванова, имея еще не совсем старого мужа, решается держать в доме такую обаятельную девушку?", но вглядевшись в прекрасные лучистые глаза Marie, я понял, что она скорее умрет, чем позволит себе близость с нелюбимым. И удивило меня еще ее чудесное русское произношение, но потом оказалось, что она окончила гимназию в Петербурге.

Нужно было очень хорошо владеть собой, чтобы не глядеть на Marie и поддерживать скучный разговор с профессором и его женой. Он спросил меня, какой я окончил факультет (хотя знал это из письма отца) и куда думаю поступать, сказал несколько банальных слов о падении нравов среды студенчества и побранил евреев. Об отце ничего не спросил и молча начал есть землянику со сливками. Профессорша вытерла салфеткою губы, посмотрела на меня и заныла:

-- Однако, какой вы еще молодой. Знаете, что, не идите вы в чиновники, а поступайте юнкером во флот, проплаваете шестнадцать месяцев и сделаетесь хорошеньким мичманом. У меня брат вице-адмирал и я вам это устрою.

Я поблагодарил и ответил уклончиво. Marie повела своими синими глазами в мою сторону и едва заметно улыбнулась. Затем она встала, сказала короткое мерси и ушла с мальчиками к морю.

Профессор тоже поднялся, взял лежавший возле него нераспечатанный номер "Нового Времени" и, обращаясь ко мне, лениво произнес:

-- Вы нас с женой извините, после завтрака мы должны сделать визит, вновь назначенному Английскому консулу.

-- По-оль, а нельзя ли этот визит отложить до завтра?

Он погладил бороду, достал из жилетного кармана какую-то крупинку, пожевал ее, прищурился, посопел носом и категорически ответил:

-- Неудобно. И, пожалуйста, не одевайся слишком долго.

Я хотел откланяться, но г-жа Иванова совсем неожиданно перешла из ноющего тона в очень быстрый, похожий на крик цесарки:

-- Нет, нет, нет, вы у нас пробудете целый день. Ни я, ни Поль никогда не допустим, чтобы приехавший в чужой город молодой человек и сын друга Поля был принят нами так холодно. Оставайтесь, оставайтесь...

Профессору это, кажется, не очень понравилось, он промычал что-то неопределенное и ушел одеваться.

Зачем г-жа Иванова так настойчиво удерживала меня -- я и до сих пор не могу решить.

Они собирались довольно долго и уехали только во втором часу в наемном автомобиле. Оставшись один, я хотел сейчас же побежать к морю, но, сам не знаю почему, сделать это постеснялся. Сначала обошел и осмотрел комнаты. Все и везде было богато и безвкусно. В кабинете стоял огромный, крытый малиновым сукном стол, на нем лежали два портфеля и несколько чудесных пресс-папье, как в магазине. В великолепной серебряной чернильнице, изображавшей голову медведя, не оказалось чернил. В дубовых шкафах и на полках было много научных книг, все очень старых изданий, и я выпачкал в пыли руки. Из художественной литературы не оказалось ровно ничего. Впрочем, на круглом столике валялась книжка "Вестника Европы", но еще февральская и неразрезанная.

Стало скучно и тяжко. Я снова вышел на воздух и медленно спустился по глинистой дорожке к берегу. Marie сидела на камне и читала французскую книжку. Мальчики босиком ходили в воде и что-то вылавливали сачками.

-- Холодная вода? -- крикнул я им.

-- Нет. Когда пройдет два часа после завтрака, мы будем купаться,

а вы хотите с нами?

-- Не знаю.

Я подошел к Marie и спросил, что она читает.

-- "Sur l'eau" Мопассана. Какая чудесная вещь, недаром Толстой написал к ней предисловие. А вы читали этот рассказ?

-- Да.

-- Вы первый раз на юге?

-- Первый.

-- Нравится вам здесь?

-- Да как вам сказать. Из всего того, что я видел за эти три дня самое сильное и хорошее впечатление произвели только море да вы...

Marie слегка покраснела.

-- Я вижу, вы умеете и комплименты говорить.

-- Уверяю вас, я только искренен. А вам здесь хорошо живется?

-- Хорошо, не хорошо, а нужно жить.

И не этой общей фразой, а лишь тембром голоса Marie точно рассказала мне не только все свое прошедшее и настоящее, но я почувствовал, что и в лучшее будущее она не верит. А может быть, это мне только так показалось, но для меня вдруг стало ясно, что эта девушка великая аристократка духа и жить среди рабов всяких условностей -- ей нелегко. Потом пришло в голову, что таким, как она, на этом свете нигде и никогда не может быть хорошо и судьба мудро делает, если посылает им смерть рано. И казалось еще, что Marie не проживет дольше двух-трех лет.

Может, на меня так повлияла ее красота и красота моря -- не знаю. До сих пор не разобрался, хотя все это было очень давно.

Я тоже сел на ближайший к ней камень. Легкий ветерок шевелил лепестки рыжеватых, скорее золотых волос на ее затылке и кружево на легком батистовом платье. Точеный, идеально правильный носик смотрел в печатные строки. Чуть двигались длинные, такие же черные, как и брови, ресницы. Говорить ей банальщину было как-то стыдно, а о серьезном -- тяжело. Так прошло около пяти минут. Наконец, она закрыла книгу, вздохнула и произнесла:

-- Хорошо!..

Искреннее удовольствие, с которым она еще раз похвалила эту вещь, было для меня целой характеристикой души Marie.

-- Ну, как вы нашли профессора? -- вдруг спросила она, -- это, кажется, старый друг вашего отца.

-- Да. Вы позволите мне говорить искренно?

-- О, да. Искренность, это лучшее, что есть на свете, я, кажется, уже лет десять ни от кого ее не слыхала. Впрочем, Коля и Володя бывают иногда искренними.

-- Видите ли, отец говорил о нем, как о большом ученом и хорошем человеке. Но только, насчет учености...

Marie улыбнулась.

-- Да, науку свою он забросил, но зато он хороший администратор и, кажется, скоро получит какое-то большое назначение по министерству внутренних дел.

Она замолчала, потом чуть вздрогнула плечами и вдруг рассмеялась громко и весело, почти по-детски.

-- Чему вы? -- спросил я.

-- Да так... вспомнила. Говорят, что в молодости он открыл какой-то новый минерал и назвал его своим именем... "Иванид", что ли. Ну, а местные студенты сочинили, будто это вовсе и не минерал, а часть тела, когда-то засыпанного обвалом, и затем окаменевшего барана. Носик Marie сморщился, и она опять расхохоталась. Мне пришло в голову, что если бы она все время была только серьезной и говорила только умные вещи, то не была бы такой милой.

-- Вообще значит, считая от сего момента, профессор дает науке столько же, сколько и его дворник? -- сказал я.

-- Ну, зачем же так резко, -- он уже дал.

-- И женился он, вероятно, по расчету...

-- Этого мы с вами не знаем, -- строго и коротко ответила Marie.

-- Как не знаем, ведь из профессорского жалованья такой дачи не выстроишь.

-- Madame Иванова очень добрая...

Marie вынула маленькие черные часики, взглянула на них и, подняв голову, звонко закричала:

-- Коля, Володя, уже четверть четвертого, пора купаться. -- Потом обернулась ко мне и добавила, -- советую и вам. Если у вас нет костюма, то вы можете его получить в купальне за пять копеек. Это освежает не только тело, но и душу. Я, к сожалению, не умею плавать и принуждена топтаться на одном месте; не то, что не умею, а сердце у меня неважное, сейчас же забивает дыхание и на глубине, чуть больше сажени, я рискую утонуть.

Marie грустно улыбнулась, подошла к мальчикам и сказала им какую-то длинную фразу по-французски.

-- Bien, bien, -- ответили они одинаковыми голосами и побежали к мужской купальне. Я пошел за ними. Было много народу.

Крик, гоготанье и бульканье мальчишек, фырканье взрослых и топот босых ног меня оглушили. Сравнительно небольшие, зеленые волны показались страшными. С трудом надев неудобный костюм, я заставил себя опуститься по скользкой обросшей зеленым мхом лесенке в воду. Но как только окунулся, сейчас же почувствовал себя действительно хорошо.

Женская купальня находилась всего в пятнадцати -- двадцати саженях и с той стороны слышались такие же веселые, только более звонкие голоса. Я легко различал не только фигуры, но и лица. Скоро показалась Marie, Она действительно не плавала, а только держалась за канат и топталась на месте, впрочем, очень недолго. Когда она поднималась по лестнице, яркое солнце осветило ее нежные плечи, руки и ноги.

Я невольно замер и подумал: "Кто будет тем счастливцем, которому она будет принадлежать?".

В это время большая волна ревниво хлюпнула мне в самое лицо и высоко подняла все мое тело.

Я тоже скоро вышел. Быстро вытерся, оделся и отправился на то самое место, где Marie читала. Она подошла скорыми, мелкими шажками, свежая, красивая, молодая, как белый тюльпан после дождя, и весело спросила:

-- Ну, что, правда, чудесно купаться в море?

-- Да, хорошо.

-- Ну, вот, теперь вы не будете таким пессимистом и не станете нападать на профессора. Знаете, в нем есть одно очень положительное качество; он очень хороший отец.

-- "Это ты сама хороша, -- подумал я, -- и потому не можешь сказать и никогда не скажешь ни о ком ни одного дурного слова"...

Скоро прибежали Коля и Володя. На горе показался лакей и вежливо, но громко произнес:

-- Барыня вернулись и просят чай кушать,

-- Сейчас идем, -- ответила Marie и, обращаясь ко мне, добавила: -- у нас всегда в это время пьют чай.

Я не хочу описывать конца этого дня. Скучный он был. Почти ни одного слова не удалось мне больше сказать с Marie. Когда я начал прощаться, она была в гостиной. Я на минутку вошел туда и, подавая ей руку, произнес:

-- Как бы я желал еще раз увидеться и поговорить с вами.

-- Нет, уж больше не увидимся, -- ответила она спокойно и серьезно.

Я хотел спросить, почему, но сзади заскрипели шаги профессора.

И в Ялте, и в Афонском монастыре, и в Батуме я не мог отделаться от мыслей о Marie. Думал я о ней почти каждый день и зимой в Москве, думал, когда шел на службу и когда писал скучные судебные протоколы.

Весной снова неудержимо захотелось поехать на юг, но нельзя было. Только в конце июля представился случай, и очень удобный. Помощник секретаря, товарищ по службе, ехал в отпуск на две недели в Одессу (у его родных была там дача) и приглашал с собою и меня.

Я не люблю и никогда не любил жить у чужих.

Но здесь чересчур велико было искушение. Хотя сердце настойчиво мне твердило, что Marie я больше не увижу и что у Ивановых ее уж нет. Уверенность эта была во мне настолько сильна, что, приехав в Одессу, на дачу, расположенную всего в нескольких кварталах от дачи профессора, я, в течение первых трех дней, не пошел туда. Но все-таки я ошибся.

Был табельный день. С утра везде на дачах и особенно на берегу суетилось, гуляло и купалось много народу. Все время, где-то гремела военная музыка. Дул горячий ветер, и море было темно-синее, неспокойное, с белыми барашками на горизонте. Далекий парус совсем прильнул к ним.

Мой товарищ, так же, как и я, не выносил толпы ни в каком виде и, поэтому, выкупавшись, мы сейчас же вернулись в дом. Опустили на всех окнах сторы и сели играть в шахматы. Оба так увлеклись, что продолжали играть и после обеда и досидели до вечера. Когда мы вышли на веранду, на небе уже горели звезды. Взглянув на самую крупную из них, я почему-то вспомнил Marie.

Мы решили спуститься к морю, взять шлюпку и покататься только вдвоем. Ветер уже стих и людей стало меньше. Музыка все еще где-то играла. Плакал корнет-а-пистон...

Не доходя до лодочной пристани, на берегу, мы встретили какую-то странную процессию с фонарями. Я сначала думал, что это продолжение иллюминации, -- какой-нибудь факельцуг, но ухо мое уловило чей-то плач, и мы с товарищем сделали попытку посмотреть поближе -- в чем дело.

-- С дачи Иванова гувернантка утонула, -- спокойно произнес равнодушным басом какой-то человек и дохнул водкой.

У меня екнуло и похолодело сердце. Я схватил этого человека за руку и спросил:

-- Какая гувернантка, у каких Ивановых?

-- У прохфесора, француженка, -- так же спокойно ответил бас и добавил: -- менины барыни там справляли, поехали на лодках в море фейерферки пускать. Один огонь как-то не тогда вспыхнул, все испугались и кинулись на левый борт шлюпки, она и перевернулась. И недалеко от берега... Все спаслись, только одна барышня захлебнулась, два часа искали, сейчас вытащили. Если б не ночью...

Ясно вспомнился мне ее отчетливый спокойный голос: "Нет, уж больше не увидимся"...

Я пробился вперед и увидел полуобнаженную, обмокшую фигуру Marie.

Ее несли на брезенте. Роскошные волосы слиплись, глаза были открыты, но уже успели остеклиться. Головка мерно покачивалась в такт шагов живых людей.

----------------------------------------------------

Первая публикация: журнал "Пробуждение" No 23, 1912 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.

Оставить комментарий Лазаревский Борис Александрович (bmn@lib.ru) Год: 1912 Обновлено: 29/09/2015. 17k. Статистика. Рассказ: Проза Рассказы	Скачать FB2 Ваша оценка:

Лазаревский Борис Александрович Mademoiselle Marie

Борис Лазаревский

Mademoiselle Marie

Лазаревский Борис Александрович
Mademoiselle Marie