Ласковая Фанни Григорьевна
Лицом к лицу

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Лицомъ къ лицу

   Когда я очутилась на улицѣ съ тридцатью рублями въ карманѣ и ребенкомъ на рукахъ -- это не очень испугало меня.
   Погода была бодрящая, зимняя; пріятно хрустѣлъ подъ ногами снѣгъ -- мнѣ было даже весело.
   Я прижимала къ груди Валю и думала:
   "Наконецъ-то удалось вырваться изъ тисковъ любви".
   Вспомнилась грубая, грязная сцена ухода изъ опротивѣвшаго мнѣ дома. Крики оскорбленія и угрозы отнять ребенка.
   Мнѣ стало мучительно стыдно отъ мысли, что человѣкъ, котораго я любила, оказался жалкимъ трусомъ, отецъ моего сына -- пошлякъ.
   -- Какъ буду я жить дальше?-- мелькала грозная мысль.
   Но отвѣтить мнѣ было трудно. Откуда я знаю?.. Не умру же я съ голоду въ знакомой съ дѣтства Москвѣ: вѣдь, я окончила съ золотой медалью гимназію.
   Мысли о смерти смѣшны въ двадцать лѣтъ.
   Шла я въ тотъ декабрьскій солнечный день очень быстро, радостно вдыхая морозный воздухъ.
   Кое-какія вещи я отправила заранѣе къ Ольгѣ и шла теперь къ ней. Тридцать рублей обезпечивали жизнь на мѣсяцъ, и я бодрилась. Вѣроятно, и мама поможетъ.
   Но я забыла тогда, что мама была непреклонно честна, идеально порядочна: всякія отступленія отъ общепринятыхъ взглядовъ она называла "глупыми демонстраціями".
   И съ того дня, какъ я -- не вѣнчаясь -- стала жить въ домѣ Ольховского, она отвернулась отъ меня, назвавъ выскочкой и -- почему-то -- демократкой...
   Ольга жила на Дѣвичьемъ полѣ, итти оставалось минутъ десять, но я вдругъ остановилась, и ноги мои задрожали отъ усталости; за послѣднее время я стала очень слабой -- расшатала нервы мучительными ссорами съ Ольховскимъ... часто хворала...
   Я присѣла на сырую скамью бульвара.
   Валя неловко сползъ съ моихъ колѣнъ, заковылялъ нетвердо по мягкому, пухлому снѣгу и забормоталъ что-то, указывая на прохожихъ.
   "Та-та-та,-- торопился онъ, сердясь на меня.
   Я молчала и не слушала безсвязную рѣчь сына...
   Тягучее и мучительное утомленіе охватило меня: не хотѣлось двигаться,-- даже поднять рѣсницы; точно опьянѣніе кружило голову,-- сковало тѣло: лепетъ Вали раздражалъ. Вдругъ чей-то голосъ заставилъ меня вздрогнуть:
   -- Надежда Николаевна! Вотъ неожиданность!
   Оглянулась -- Вейхель -- мой упорный старый поклонникъ, преслѣдовавшій меня, когда я была еще гимназисткой.
   Тѣ-же маленькіе сощуренные глаза съ красными жилками, та же свѣтлая, точно выщипанная бородка, модная прическа, едва прикрывавшая облысѣвшіе виски. Одѣтъ франтомъ, шинель съ бобрами, высокая соболья шапка...
   Но все та же ненавистная мнѣ улыбка,-- открывавшая хищный рядъ большихъ, неровныхъ зубовъ. Радостно усмѣхаясь, онъ сѣлъ рядомъ со мной -- чуть не уронивъ подбѣжавшаго Валю.
   -- Здравствуйте,-- сказала я сухо и быстро отдернула руку, сквозь перчатку чувствуя его горячее, интимное пожатіе. Мы не видѣлись три года,-- неожиданная встрѣча была для меня непріятна.
   Искоса онъ быстро и внимательно оглядѣлъ меня, и губы его дрогнули -- нервно и некрасиво.
   -- Какъ живете, милая Надежда Николаевна, какъ ваше драгоцѣнное здоровье?
   Снова схватилъ мою руку и нѣжно удержалъ въ своей, большой и жесткой...
   Я нарочно подозвала Валю и посадила къ себѣ на колѣни. Нехорошая и судорожная, какъ гримаса, улыбка расползлась по лицу Вейхеля -- что-то брезгливое, дѣланное.
   Я поднялась со скамейки и, не протягивая руки, кивнула головой.
   Онъ остро и внимательно смотрѣлъ на Валю, что-то соображая,-- потомъ холодно и небрежно приподнялся,-- слегка кланяясь.
   Непріятно взволнованная, я шла очень быстро, торопясь отдѣлаться отъ тяжелаго взгляда Вейхеля; съ дѣтства у меня сохранилось чувство боязни и отвращенія къ этому любезному человѣку. Бывало онъ ходилъ за мной по пятамъ, первый поздравлялъ въ дни именинъ, дарилъ роскошные подарки, вѣчно ждалъ у гимназіи -- будто случайно онъ попадалъ на тѣ вечера и концерты, гдѣ бывала я.
   Но инстинктомъ насторожившейся дѣвочки я чувствовала что-то выжидающее, упорное въ его преслѣдованіи -- и непріязненно избѣгала его.
   Иногда танцуя со мной, онъ больно сжималъ мою талію, впивался глазами въ мое тѣло -- и окончательно пугалъ меня, приближая свое лицо, всегда слишкомъ близко къ моему. Было въ Вейхелѣ что-то мелкое и опасное; хищникъ не изъ большихъ -- но грозный, онъ боялся дѣйствовать прямо -- любилъ выслѣживать, скалилъ зубы.
   Когда я сошлась съ Борисомъ, Вейхель исчезъ изъ дома мамы... и говорятъ, страшно, до синевы поблѣднѣлъ, неожиданно узнавъ пикантную новость...
   И, встрѣтившись съ нимъ въ тотъ солнечный, ясный день, я вдругъ почувствовала давно забытый дѣтскій страхъ и предчувствіе чего-то недобраго: точно поймавъ моментъ, когда я была одна и беззащитна, волкъ быстро выползъ мнѣ на дорогу -- остро щурится и соображаетъ:-- "не время-ли схватить?"
   Я сильно рванула звонокъ невзрачнаго подъѣзда квартиры Ольги. Оглянулась и вздрогнула, стиснувъ зубы: Вейхель стоялъ на другой сторонѣ, упорно слѣдя за мной, не двигаясь съ мѣста -- не пытаясь скрываться.
   Задорное чувство мальчишескаго веселья подмывало меня. Я махнула сумкой, засмѣялась и крикнула звонко.
   -- Прощайте, сыщикъ!
   И съ радостью замѣтила, какъ онъ криво усмѣхнулся и покраснѣлъ, пытаясь смѣяться.
   Захлопнулась дверь -- мой шпіонъ исчезъ...
   Сначала жила я у Ольги, но втроемъ помѣщаться въ маленькой комнатѣ было почти невозможно. Мы сняли рядомъ побольше за двѣнадцать рублей. Ольга съ утра уходила на курсы, и до 6-ти часовъ мы съ Валей оставались одни.
   Вотъ прошли двѣ недѣли, а я пока ничего не нашла. Отъ моихъ тридцати рублей остались только три.
   Что буду дѣлать я черезъ мѣсяцъ? Не знаю, я ничего -не знаю.
   Валя былъ боленъ, пришлось занять у Ольги пять рублей. Важный сѣдой докторъ,-- первый, къ кому я бросилась, осмотрѣлъ сынишку, покачалъ строго головой и, рѣшивъ, что у Вали воспаленіе легкихъ, посовѣтовалъ идеалѣную діэту, побольше воздуха, свѣта. Онъ очень неодобрительно обвелъ глазами нашу комнату,-- да, въ тотъ день она была особенно уныла. Свѣтъ слабо проникалъ въ низкое окно, пропадалъ отъ сосѣдней сѣрой стѣны... отъ мутныхъ обоевъ,-- комната отдавала подваломъ -- неуютная, кислая.
   Получивъ отъ меня два рубля, докторъ оглядѣлъ ихъ и заявилъ, шолуобиженяо, полусмѣясь:
   -- Предупреждаю васъ, сударыня, меньше трехъ я не беру принципіально...
   Покраснѣвъ отъ смущенія и обиды, я пробормотала что-то и выбѣжала изъ передней.
   -- Вотъ, пожалуйста,-- сказала я, протягивая рубль...
   Ловко опуская деньги івъ широкій карманъ, онъ пробормоталъ зачѣмъ-то: "Не безпокойтесь, сударыня".
   Валя лежалъ въ жару и бредилъ: "папа..." -- услышала я, наклонившись къ ребенку.
   Внезапно его отецъ, макъ живой, всталъ передо мною, и, казалось, его мягкій голосъ произнесъ здѣсь, рядомъ съ маленькой кроваткой:
   -- Наши дороги разошлись, живи, какъ знаешь...-- ты сама хотѣла этого...
   Острая, горячая ненависть, какъ хлыстомъ, ударила мнѣ въ душу... Я задрожала, сжавъ кулаки. Разсудительная, давно надоѣвшая фраза Бориса всколыхнула и отравила мою кровь.-- Стало душно, бѣшеная энергія охватила меня.
   -- Хоть умру съ голоду, но помощи у него не попрошу. Пусть не смѣетъ сказать, что поддержалъ меня -- не далъ погибнуть глупой, гордой дѣвчонкѣ!
   Знакомыя слова били меня по нервамъ, мучили. Вспомнились недавнія униженія: бѣдность, холодность Бориса, мое одиночество... одна я во всемъ мірѣ, и всѣ бросили, осмѣяли. Бывало Борисъ пропадалъ по три дня, а вернется -- говоритъ такъ небрежно, иронически, со скользкой улыбкой. Вспомнились животныя, грубыя ласки, отъ которыхъ дѣлалось всегда такъ стыдно... и оставалась въ душѣ больная жалость. "Зачѣмъ... лучше бы не было ихъ".
   Какъ нищая, простаивала я иногда передъ его дверью, съ горящими отъ обиды щеками,-- стояла и не рѣшалась крикнуть:
   -- Не смѣй притворяться. Я не раба, не игрушка -- я требую объясненія... не смѣй молчать, не лги!..
   Но звукъ его дыханія убивалъ мою храбрость. Дрожа отъ холода и униженія, я покорно шла къ себѣ и плакала холодными, истеричными слезами,-- кусая подушку -- и мучительно желая, чтобъ онъ услышалъ, пришелъ, пожалѣлъ.
   Въ эти ночи любовь боролась съ ненавистью; глубокое, всепрощающее чувство утѣшало: "Онъ любитъ, но заблуждается. Онъ самолюбивъ... Пойди къ "ему первая -- приласкай, скрой свою обиду, будь нѣжной, красивой, онъ такой любитъ тебя"...
   А оскорбленная гордость внушала язвительно: "Пойди попроси прощенья, онъ разгорится отъ близости твоего тѣла, улыбнется и утѣшитъ небрежно... его ласки будутъ молчаливы, безъ словъ и близости... А насытившись, онъ зѣвнетъ и окажетъ, закрывая глаза.
   -- Ну, что ты? Иди спать, я ей-Богу усталъ... Ну, дай мнѣ поцѣловать твои губы... и тотчасъ же притворится спящимъ. А ты поправишь волосы, мягко улыбнешься и выйдешь, дѣланно граціозно, приласканная и сбитая съ толку... Стыдись... И это отецъ твоего ребенка. Неужели тебѣ не смѣшно?
   Теперь, передъ кроватью Вали, я вспомнила это еще болящее, мучительное прошлое.
   Потомъ я подошла къ столу, вынула ящики съ письмами и карточками Ольховского, скомкала все и бросила въ топившуюся печь.
   Письма сгорѣли быстро.
   Картонъ коробился, покраснѣлъ, но все же скоро обратился въ кучу пепла. Я съ ужасомъ глядѣла, какъ горѣло все, что было такъ дорого еще недавно.
   "Вотъ и умерла любовь",-- всплыла ясная мысль. И я заплакала въ первый разъ за эти недѣли, горячими успо каивающими слезами...
   Еще двѣ недѣли прошли.

* * *

   Валя поправляется туго. Сталъ онъ послѣ болѣзни прозрачный и желтый; слабенькій -- шея, какъ у воробья, одни глаза остались, огромные, черные. Капризничаетъ, какъ-то жалостно- пищитъ. То проситъ конфектъ, то зоветъ папу, то вдругъ цѣлуетъ меня и гладитъ худенькими ручками мое лицо.
   "Мама, мама, Надя",-- шепчетъ онъ, дергаетъ меня за носъ и улыбается, путая пальцы въ моихъ волосахъ. И отъ этихъ ласкъ вздрагиваетъ и падаетъ мое сердце. Любовь мучительная: и жалостная вспыхиваетъ къ милому, слабенькому Валѣ,-- любовь, ради которой хочется пойти на все лишь бы сдѣлать лучше жизнь ребенку,-- избавить его отъ нищеты и мученій.
   Денегъ нѣтъ... вчера я продала бирюзовый браслетъ -- подарокъ Ольховского.
   Отчего-то такъ жаль было отдавать эту вещь въ руки моей квартирной хозяйки;-- цѣпкія лапы, жадныя... Никогда я не получу обратно мой браслетъ, не увижу его... Какъ-нибудь проживу на эти рубли недѣли двѣ. А что дѣлать дальше?
   Ольга ищетъ мнѣ работу, помогаетъ деньгами. Но мнѣ совѣстно брать отъ нея рубли:-- сама она нуждается. Обманываетъ меня, ссылаясь на помощь какой-то миѳической тетки.
   Славный человѣкъ моя Ольга!..
   И какъ много на свѣтѣ хорошихъ людей! Вчера я послала письмо мамѣ. Что я писала? Не знаю, не помню. Это былъ стонъ, а не слова. Что-то въ такомъ родѣ:
   "Ты сама мать. Помоги мнѣ для Вали. Я отдамъ эти деньги. Ребенокъ мой боленъ. Не для себя я прошу, сама я проживу безъ твоей помощи, но сынъ мой такъ слабъ -- ему только два года. Пожалѣй его, мама, онъ маленькій".
   Что отвѣтитъ она мнѣ?
   Почти три года я не видѣла мать. Была когда-то смѣлой и гордой -- не простила ей оскорбленій мнѣ и Борису.
   -- Проживу безъ тебя,-- сказала я задорно.
   А мама язвительно и звонко разсмѣялась и крикнула:
   -- Придешь, когда твой Ольховской броситъ тебя... Подожди, жизнь собьетъ съ тебя спѣть. Скоро придешь, въ ногахъ у меня будешь валяться.
   Такъ ясно вспомнилось блѣдное, искаженное лицо матери, холодные, брезгливые глаза старшей сестры. Цѣломудренная Вѣра! Я оскорбила ея чистоту моей грязной любовью...
   Какъ противно... гадко... какъ стыдно мнѣ...
   Я послала имъ письмо. Подлая, трусливая дѣвчонка. Испугалась жизни. Послѣ двухъ мѣсяцевъ неудачъ обезсилѣла, размякла... Вернуть письмо? Поздно, мама уже получила его, прочла и смѣется. А Вѣра брезгливо поджала губы, непогрѣшимая, чистая Вѣра... и, можетъ быть, торжествуетъ...
   И, какъ бы подслушавъ мои мысли, мама прислала мнѣ отвѣтъ. Она не называла меня по имени... да и какъ назвать преступную дѣвушку?
   Надя,-- слишкомъ ласково и мягко. Надежда Николаевна,-- романично, фальшиво; все-таки -- дочь!...
   Мама обошлась безъ обращенія.
   Она написала просто, коротко и сжато.
   "Мнѣ доставило нѣсколько пріятныхъ минутъ твое жалкое письмо. Что, сложила гнѣвъ на милость -- поумнѣла? Я могла бы оставить безъ отвѣта твои мольбы о ребенкѣ... Что для меня какой-то Валя? Не сынъ, и не внукъ -- дитя съ вѣтру -- и только. Дѣвчонка не заслуживаетъ въ моихъ глазахъ имени матери. Незаконному ребенку -- мѣсто въ пріютѣ. Вотъ тебѣ мой послѣдній совѣтъ. Пока ты не послѣдуешь ему, не считай меня матерью.
   Помощи не жди. Когда избавишь меня отъ навязаннаго внука,-- тогда поговоримъ. Какъ наиболѣе благоустроенный, рекомендую А--вскій пріютъ. Анна Юрьевна тамъ попечительница.
   Я могу протежировать ребенку, конечно, не называя вещей своими именами".
   Въ письмо были вложены 25 рублей и французская приписка:
   "Не безпокой маму. Посылаю тебѣ свои деньги, конечно, на меня не разсчитывай, но рублей 20-ть я могу удѣлить тебѣ въ мѣсяцъ, отрывая отъ "булавокъ". Прими къ свѣдѣнію совѣтъ мамы о ребенкѣ. Согласись, что ошибки исправляются, пока не поздно. Мама проститъ тебя -- все уладимъ, замнемъ. Ты еще очень молода, можешь сдѣлать, если не счастье, то карьеру. В.".
   Вотъ какъ отвѣтили мнѣ мама и сестра.
   Бумажка жгла мнѣ пальцы, напоминая о позорѣ подачки. Я запечатала въ конвертъ деньги и приписала на клочкѣ бумаги:
   "Не желая урывать часть твоихъ "булавокъ", посылаю деньги обратно... Merèi, за совѣты, постараюсь обойтись безъ нихъ. Въ твоемъ благоразуміи я никогда не сомнѣвалась"...
   Письмо мамы я спрятала.
   Люблю сохранять интересныя письма. Почеркъ у мамы аккуратный, четкій, изящный, и въ каждой крошечной буквѣ бездна характера...
   Я задумалась, и внезапно чувство ужаса стало подползать ко мнѣ... лѣзло изъ всѣхъ угловъ, душило... Мнѣ показалось -- безобразное лицо нищеты наклонилось такъ близко, оскалило зубы, погрозило.
   А въ темнотѣ испуганно крикнулъ Валя и жалобно попросилъ:-- "Пи-и-ить"...
   Какъ раненая, металась я по комнатѣ, не умѣя избавиться отъ безумнаго страха, зацѣпилась о столъ, до крови ссадила руку. Въ эту ночь я поняла, что иногда жизнь страшнѣе смерти, что война, объявленная мнѣ жизнью, будетъ безжалостна.
   Уже три мѣсяца я безъ дѣла, и его не предвидится. Вчера пришлось уйти изъ булочной, куда я поступила съ такимъ трудомъ.
   Недѣли двѣ я добивалась мѣста кассирши -- просила. Но патрона нельзя было видѣть... я рѣшилась написать ему сдѣлала почти откровенное признаніе совершенно незнакомому либеральному милліонеру.
   И онъ оказался, дѣйствительно, либеральнымъ. Этотъ красивый патронъ.
   -- Вы знаете,-- сказалъ онъ ласково,-- служба у меня для интеллигентной женщины -- неинтересная и тяжелая. Работа посмѣнно съ половины седьмого утра до 2-хъ и съ двухъ до восьми вечера. Плачу я 20-ть рублей. За прочеты и болѣзнь больше двухъ дней въ мѣсяцъ вычитается изъ жалованья. Вотъ мои условія.
   Онъ поглядѣлъ на меня очень благосклонно и улыбнулся. Разсматривая его красивую, сѣдую голову, я думала невеселыя думы... и согласилась. Онъ пожалъ, слегка удерживая, мою руку.
   Глаза наши встрѣтились...
   Я вспыхнула, смутилась и, задѣвъ стулъ, толкнула дверь...
   Вставать пришлось въ пять часовъ утра, бѣжать по полутемнымъ улицамъ, мерзнуть въ магазинѣ.
   Руки мои слишкомъ малы оказались для ручки аппарата. Уставала я страшно, стыдно сказать, вертишь колесо, а глаза мутнѣютъ отъ слезъ. Валя то восемь часовъ оставался на попеченіи моей хозяйки, капризничалъ, скучалъ. Но мысль, что хоть что-нибудь лучше, чѣмъ ничего, утѣшала, подбадривала меня. Дома я отдыхала; цѣловала оживившуюся мордочку Вали, и, казалось, пропадала боль въ головѣ. Но на четвертый день моей службы Валя захворалъ. Докторъ сказалъ, что болѣзнь долгая и требуетъ тщательнаго ухода и осторожности...
   Либеральный патронъ, большая ручка аппарата, булочная,-- все пошло къ чорту.
   И опять я сижу у кровати сына и мечтаю.
   Можетъ-быть придетъ прекрасный принцъ, спасетъ меня, и, какъ въ сказкѣ, повезетъ въ волшебный міръ. Но должно-быть въ нашъ вѣкъ не бываетъ чудесъ. Умерли прекрасные принцы.
   Ушли сказки,-- смѣшныя, дѣвичьи сказки.

* * *

   Я думаю о красотѣ, и страстно, неудержимо рвется къ ней мое сердце.
   Я люблю музыку, солнце и синеву неба... и цвѣты. Боже, сколько красоты разлито повсюду! Какъ хочется избавиться отъ мелочей и дрязгъ,-- отъ противныхъ томительныхъ мыслей о грошахъ. Я снова съ наслажденіемъ и восторгомъ читаю Пушкина, упиваюсь гармоніей его стиховъ. Чѣмъ я становлюсь старше, тѣмъ больше люблю его.
   Чѣмъ больше вглядываюсь, тѣмъ онъ глубже и новѣе.
   Я отдыхала въ ту ночь.
   Захотѣлось писать... О чемъ?.. О себѣ?.. Не нужно. Я достала свои заброшенныя тетради, мнѣ стало такъ грустно.
   Вспомнила сказку о голубой розѣ, о безумцѣ, влюбленномъ въ миѳическій цвѣтокъ правды и красоты.
   До старости онъ все искалъ, ждалъ эту розу.
   Увидѣлъ, охватилъ и умеръ...
   И я всю жизнь буду искать этотъ цвѣтокъ. Куда бы ни спрятали его люди -- найду! Быть можетъ цѣной жизни -- но найду и сорву...

* * *

   Завтра Пасха.
   Городъ оживился, веселъ.
   Такъ хорошо пахнетъ влажной землей,-- этотъ запахъ точно обѣщаетъ много цвѣтовъ.
   Только недавно кончился мартъ, а о зимѣ нѣтъ и мысли. Такъ весело вдыхать пряный нездоровый ароматъ городской весны.
   Суетятся, толкаются прохожіе. Лица озабоченныя, серьезныя.
   "Гдѣ взять куличъ -- у Эйнемъ или Сіу?"
   Милые люди! Кушайте -- не подавитесь...
   Вспомнилось мнѣ мое первое одинокое Рождество.. Я забыла о расчетахъ, купила тонкую елочку, свѣчи. Валька сидѣлъ у меня на колѣняхъ, дулъ на свѣчи и взвизгивалъ отъ восторга. Пахло зеленью и смолой. Потомъ Валя заснулъ, а елочка, скучая безъ него, вздрагивала тихонько. На завтра свѣчи догорѣли, и затрещали вѣтки.
   Почему-то жаль было выбрасывать деревцо; хоть она пожелтѣло и осыпалось, но съ нимъ весело, и пахнетъ праздникомъ.
   Потомъ я выбросила засохшую елку. Комната -- потускнѣла, опустѣла.
   Какъ то встрѣчу я Пасху?
   Сегодня я получила отъ старой няньки письмо и пять рублей.
   "Для мальчика",-- писала она дрожащими каракулями.
   Отъ старой, выходившей меня няньки я взяла трудовые рубли -- для мальчика.
   Кромѣ этикъ денегъ у меня осталось еще десять рублей. Больше взять негдѣ, все, что можно -- заложено. Продала я даже портретъ Некрасова въ роскошной рамѣ -- послѣднюю память о прошломъ.
   Больше всего жаль книгъ.
   Моего любимаго Чехова пришлось продать за пять рублей. Я чуть не плакала, разставаясь съ неизмѣнными друзьями -- книгами... привыкла къ нимъ, какъ къ живымъ! Жаль и Уайльда -- но зато я богата на двѣ недѣли. Десять моихъ и пять няниныхъ.
   Милая, смѣшная няня! Отчего-же ты не совѣтуешь отдать ребенка въ благоустроенный пріютъ?

* * *

   Сейчасъ я покупала Валѣ башмаки -- не выдержала и купила шоколадную пасху съ бараномъ изъ сахара;-- почти трехъ рублей какъ не бывало. Выхожу изъ булочной,-- высокая фигура загородила мнѣ дорогу.
   Я вздрогнула,-- опять Вейхель,-- будто изъ-подъ земли, и, Боже, какимъ франтомъ онъ вырядился! Свѣтлое пальто, сѣрая шляпа, какіе-то бѣлые цвѣты, въ рукахъ коробки.
   Увидѣлъ меня, заулыбался, протянулъ руку, чуть конфекты не уронилъ, обрадовался.
   Опять воровской косой взглядъ -- оглядѣлъ всю меня.
   -- А вы похудѣли, милая Надежда Николаевна! Но это вамъ къ лицу... похорошѣли. Какъ поживаете, отчего вы пропали, какъ самочувствіе?
   -- Прекрасно!-- смѣло сказала я.-- И живу я прекрасно, и все прекрасно!-- Однако, я спѣшу и прошу пропустить.
   Но отъ Вейхеля отдѣлаться не легко. Онъ мягко взялъ мою руку, погладилъ.
   -- Злая вы, отчего вы избѣгаете друзей?
   Онъ наклонился и ласково поглядѣлъ мнѣ въ глаза.
   Насторожившись и сжавшись я не поддавалась вкрадчивому тону волка.
   -- Оставьте мою руку, пустите, я спѣшу...
   -- Милая Надежда Николаевна, я провожу васъ, вѣдь мы такъ давно не видѣлись. Вы, какъ метеоръ, блеснете и исчезнете...
   Онъ опять сжалъ мои пальцы и жадно заглянулъ въ глаза.
   Съ чувствомъ отвращенія къ его большой горячей рукѣ, я безпомощно оглянулась.
   Улица почти пуста, мы одни на углу переулка.
   -- Надежда Николаевна, Наденька, вамъ тяжело, вы устали, полно упрямиться, признайтесь мнѣ, вашему другу, не хмурьте брови... Я вѣдь много о васъ знаю. Вамъ тяжело, бѣдная дѣвочка?
   Мнѣ вдругъ стало такъ жаль себя до боли, до слезъ! Жаль за то, что меня смѣютъ жалѣть...
   Вейхель пытливо глядѣлъ мнѣ въ лицо, было темно, но онъ должно быть замѣтилъ мою слабость.
   Оглянулся и какъ то противно, вкрадчиво взялъ меня за талію,-- пальцы его дрожали.
   Какъ будто меня хлеснуло -- я выскользнула изъ полукольца его руки. Бѣлые цвѣты упали, стукнула коробка отъ толчка.
   Подобравъ платье, я бѣжала по переулку, стиснувъ зубы отъ отвращенія и обиды -- злой и фальшивый смѣхъ поползъ за мной.
   -- Подождите, вы пожалѣете!-- неясно донесся крикъ Вейхеля.
   У меня хватило силъ громко и насмѣшливо расхохотаться. Я повернула за уголъ, волкъ исчезъ. Что за несчастье, что за роковое совпаденье?
   Я всегда встрѣчаю Вейхеля въ особенно тяжелые моменты слабости и малодушія.
   Проклятый, онъ все слѣдитъ за мной, опутываетъ. Ищетъ удобный случай, чтобы схватить. Думаетъ купить меня, лысая, отвратительная гадина.
   И цвѣты, и сладкій голосъ:
   "Вамъ тяжело, бѣдная дѣвочка? я вашъ другъ".
   А у самого руки бѣгаютъ, трясутся.
   Я, шатаясь, взбиралась на лѣстницу, а дома мнѣ все казалось смѣшнымъ -- и комната, и пасха на столѣ, а главное сахарный баранъ съ золотыми рогами.
   Я смѣялась до боли въ груди и плакала отъ смѣха.
   "Милая Надежда Николаевна, будьте откровенны!..".
   Опомнилась -- стою на, колѣняхъ,-- а надъ Москвой гудятъ колокола,-- торжественно и грозно...
   Всѣ у заутрени. Мы съ Валей только дома.
   Вотъ и встрѣтили Пасху...

* * *

   Нѣтъ силъ страдать дальше... Опять, все то же. Меня въ конецъ измучили, изломали эти униженія...
   Ходила я въ гимназію просить работы, но тамъ уже прослышали о моемъ положеніи и встрѣтили любопытно.
   "Что бросилъ?" -- такъ и прыгало во всѣхъ глазахъ. Подходили классныя дамы,-- милыя, хитрыя дамы -- и съ участіемъ спрашивали.
   -- Какъ живете, на курсы поступили, конечно?
   А у всѣхъ сквозило въ лицѣ, въ голосѣ, въ улыбкѣ: "Нарвалась? Интересно, какъ-то вылѣзешь!"
   Тяжело было просить, мнѣ, не привыкшей кланяться, но я просила какимъ-то новымъ отрывистымъ тономъ; неловко шутила, улыбалась. Страстно и неудержимо хотѣлось крикнуть:
   "Да помогите же, вѣдь я могу умереть на улицѣ съ ребенкомъ!"
   Но промолчала. Смерть отъ голода,-- романично...
   Я унесла холодную улыбку начальницы и слова: "Буду имѣть васъ въ виду, дайте адресъ".
   Пусть имѣетъ въ виду, изъ этого ровно ничего не выйдетъ. Да, еще разочарованье.
   Мнѣ повезло въ первый разъ въ жизни.
   Предложили урокъ на годъ въ отъѣздъ, условія чудесныя: имѣнье, далеко отъ Москвы, тишина, и гонораръ неожиданно высокій. Я понравилась -- медалистка.
   Но гдѣ могу быть я -- нельзя быть Валѣ... и я отказалась отъ Курской губерніи, покоя, тишины.
   Сейчасъ ходила по газетному объявленію... Занятно... Огромный дворъ, а на немъ женщины,-- десять, одиннадцать. Молодыя, почти дѣвочки, прекрасно одѣтыя.
   И старыя учительницы съ видомъ водовозныхъ клячъ. На лбу ихъ написано:
   "Пять рублей въ мѣсяцъ, всѣ предметы и музыка, разстояніемъ не стѣсняемся".
   -- Номеръ десятый?-- спросила я у одной.-- Здѣсь?
   Всѣ глаза впились въ меня, оживились.
   -- Насчетъ урока?-- Да, да!
   -- Мы полтора часа ждемъ, очередь, вы девятая.
   Я закусила губы, чтобъ не фыркнуть.-- Преддверіе рая!
   Мы -- грѣшницы, ждемъ входа въ рай, но это такъ трудно. Насъ такъ много, выбираютъ съ толкомъ и чувствомъ. Настроеніе мое вдругъ стало юмористическимъ. Пошелъ дождь... Мы жались другъ къ другу...
   Чувствовали себя неловко отъ неожиданной конкуренціи.
   Пятая грѣшница вышла съ сіяющимъ лицомъ.
   -- Взяли!-- крикнула она, стыдясь своей радости.
   -- Пятнадцать рублей!-- разсказывала счастливица,-- два часа въ день, двѣ дѣвочки... Я кончаю Высшіе курсы, филологичка, т. е. историко-философка.
   -- Ну и разводите философію за полтинникъ въ день,-- сказалъ чей-то свѣжій, задорный голосъ... "Дорогу женщинѣ!"
   Мы засмѣялись и разошлись.
   На углу встрѣчаю высокую, бѣдно одѣтую даму; идетъ торопливо, несетъ въ рукахъ какую-то трубку бумаги.
   "Ужъ не учительница-ли?" -- внезапно весело подумала я.
   -- Вы въ No 10? Взяли уже,-- сказала я, улыбаясь.
   Старое, сухое лицо женщины дрогнуло, руки нервно сжали свернутый въ трубку дипломъ.
   -- Не вы ли, барышня, взяли урокъ?-- спросила она робко, съ голодной завистью глядя на мое плюшевое пальто.
   Сердце мое сжалось. Вотъ и еще несчастная. Если-бъ даже урокъ взяла я, силъ бы не хватило глядѣть ей въ глаза... откажешься и отдашь ей невольно... Грустно мнѣ... Я устала и продрогла.
   Весна меня совсѣмъ расшатала.
   Нѣтъ силъ бороться и вырывать кусокъ изо рта другъ у друга. Хочется лечь въ больницу и отдохнуть -- такъ болитъ тѣло. Денегъ у меня осталось еще на недѣлю...
   А дальше... дальше итти ужъ некуда...

* * *

   Мнѣ страшно...
   Опять лицо жизни показало злую гримасу.
   Лежитъ вотъ на столѣ толстый конвертъ, валяется смятое письмо, и отъ незнакомаго мужского почерка, какъ ржавчиной, пахнетъ золотомъ, грубой и тяжелой страстью.
   "Вамъ скрываться больше нечего. Я все знаю. Вамъ ли, слабой и безпомощной, жить съ незаконнымъ ребенкомъ -- вы пропадете, погибнете. Надо быть безумной, чтобы не знать Москвы. Вѣдь безъ протекціи и помощи мужчины вы не пойдете дальше бульвара. Не вы первая и не послѣдняя кончите проституціей. Въ чемъ же ваше упорство... на кого и на что вы надѣетесь? Ужъ не на вашего-ли "супруга" Ольховского? Бѣдная дѣвочка!.. Хотите знать правду? Черезъ три недѣли Ольховской женится...
   Я лгу? Хочу запугать васъ?.. Ничуть не бывало. Хотите доказательствъ -- пришлю вамъ портретъ его хорошенькой невѣсты или приглашеніе на свадьбу?! Право, мнѣ жаль васъ, я не злопамятенъ. Я былъ и буду вашимъ вѣрнымъ рыцаремъ-другомъ. Наденька, прекрасная Наденька, вѣрьте, я люблю васъ. Мою привязанность, презрѣнный металлъ -- все кладу я къ вашимъ ножкамъ. Скажите одно только слово -- "согласна", и я вашъ. Я жду, почти не сомнѣваясь въ вашемъ благоразуміи. Вейхель не фразеръ, подобно инымъ "гражданскимъ мужьямъ". Слово и дѣло у меня всегда заодно"...
   Были вложены и деньги,-- много: двѣсти рублей. Разглядывая ровныя, твердыя буквы, съ болѣзненной остротой представила себѣ автора письма: заклеивая деньги, онъ откровенно хихикалъ -- теперь уже не сомнѣваясь, что купилъ меня. И лицо у него было довольное, веселое. Навѣрно онъ потиралъ руки и говорилъ вслухъ: "Что, Наденька, кто кого съѣлъ? Попалась?"
   Я разглядывала деньги и думала тоскливо: "Надо отослать. А Валя? Что дѣлать? Отъ бѣлыхъ бумажекъ пахнетъ рабствомъ и кровью... или это духи Вейхеля?" Оглянулась на дверь,-- послушала: тихо!
   "Вотъ что,-- сказала я растерянно сама себѣ:-- "Я возьму деньги -- проживу на нихъ четыре мѣсяца, а потомъ -- потомъ я отдамъ, вѣдь найду же я, наконецъ, работу!"
   Я осторожно сложила деньги, спрятала ихъ подъ книгу. Оглянулась, и выронила книгу...
   -- Вотъ умница, давно-бы такъ!-- сказала хозяйка, стоя въ двери и улыбаясь, какъ сообщница въ кражѣ... потомъ подошла и нѣжно погладила мою руку...
   -- Александръ Васильевичъ вѣрный человѣкъ и для васъ, голубчикъ, находка.
   -- Вейхель?-- закричала я.-- Откуда вы его знаете?
   -- Ахъ, барышня, барышня, и глупая же вы, извините! Александръ Васильевичъ четыре мѣсяца ко мнѣ ходить -- все разспрашивалъ, узнавалъ, очень заботился, не холодно-ли въ комнатѣ, не дуетъ-ли, здоровы-ли вы? Вѣдь и книги ваши я для него покупала, на кой чортъ онѣ мнѣ... а Александру Васильевичу отчего не уважить...
   Руки мои сжались въ кулаки, хриплымъ сталъ голосъ:
   -- Убирайтесь къ дьяволу вмѣстѣ съ Вейхелемъ,-- смазала я тихо, съ ненавистью глядя въ сухое старушечье лицо.-- Скажите ему -- я не продаюсь,-- бросьте ему въ рожу эти деньги... Убирайтесь вонъ, вонъ отсюда, гадины!..
   Я оборвалась и заплакала. Потомъ былъ припадокъ истерики, съ хохотомъ, визгомъ. Такая гадость.
   Но Марья Ивановна не сердится на мою выходку. Она даже ухаживаетъ за міной,-- раздѣла, заплела въ косу мои сбитые волосы... Старая сводня разсчитываетъ на благодарность щедраго Вейхеля?
   Или по-своему жалѣетъ меня, опытная, огонь и воду прошедшая женщина?
   Кончать надо.
   Или умирать свободно, или покорно ждать, пока не обезсилишь, тогда поневолѣ придется кончить утомительную канитель.
   Мысли рвутъ голову, скачутъ и стучатъ старую мелодію: "Нѣтъ денегъ. Нѣтъ денегъ"...
   Я иду на улицу, буду ходить и искать, можетъ быть, найду хоть рубль,-- рубль отсрочка на два дня...
   А чудеса? Иногда я вѣрю въ нихъ: можетъ быть богатый, симпатичный человѣкъ случайно заговоритъ со мной... Вѣдь не умирать же мнѣ, молодой, изъ-за тридцати рублей въ мѣсяцъ?
   Вѣдь есть же хорошіе люди?
   Пусть кто-нибудь мнѣ поможетъ -- дастъ работу. Пусть дастъ въ долгъ -- клянусь, я отдамъ эти рубли.
   Но уже девять часовъ -- опустѣла подъ праздникъ моя захолустная улица.
   Опять вернуться домой, смотрѣть со стыдомъ и мукой въ любопытные глаза хозяйки, выслушивать ея доводы: "Вейхель для васъ кладъ. Чего ломаетесь, надоѣло... Подумаешь, недотрога... А ребенокъ то?.. Чай, не отъ архангела Гавріила!.."
   Опять глядѣть въ блѣдное лицо Вали. Цѣлые дни одинъ -- онъ ковыляетъ по полутемной комнатѣ, безъ свѣта и солнца. Глядѣть, и не умѣть помочь...
   Дворъ у насъ асфальтовый, пыльный, ни деревца, ни травы. Валѣ нуженъ лѣсъ, а не близость помойки. Онъ опять скоро захвораетъ.
   Куда итти?.. Къ Ольховскому?
   "Гляди, твой ребенокъ чахнетъ, ты не долженъ, не смѣешь молчать, твой сынъ можетъ умереть, не отворачивайся, ты -- отецъ!.."
   Почти не сознавая, что я дѣлаю, я пошла къ знакомому переулку, перешла мостовую.
   И вдругъ англійская коляска вынеслась изъ-за угла и чуть не сбила меня съ ногъ... прекрасныя лошади...
   Небрежно развалившись, глядѣлъ по сторонамъ Борисъ, и поза его и костюмъ говорили яснѣе словъ...
   Мнѣ показалось, онъ измѣнился отъ роскошнаго платья, высокаго экипажа, сталъ олиднѣе, старше. Съ жуткимъ любопытствомъ я смотрѣла на приблизившихся лошадей.
   Женщина и любовница умерли,-- осталось только отвлеченное, присущее мнѣ любопытство. Какую гримасу сдѣлаетъ онъ, не готовый къ встрѣчѣ? Я плохо знала Ольховского и ошиблась, увы! Никакого волненія, тревоги не выразило его красивое, смуглое лицо.
   Оно исказилось, поблѣднѣло отъ испуга, и чувство трусости обезобразило, скомкало, опоганило свѣтлую и довольную физіономію.
   Онъ не смутился, не растерялся, нѣтъ, онъ страшно испугался, обезумѣлъ отъ трусости, какъ наблудившее животное...
   Лошади остановились,-- не двигались нѣсколько минутъ, такъ какъ Борисъ инстинктивно оказалъ:-- "Стой!"
   Мы глядѣли прямо въ глаза другъ другу.
   Здоровый, большой мужчина боялся меня -- женщины, и ждалъ расплаты отъ слабой.
   "Вдругъ ударю его",-- подумала я, разглядывая блѣдное лицо Ольховского.
   И у этого жалкаго, подлаго человѣка я шла просить помощи? Даже ударить противно, стыдно. Я посмотрѣла въ послѣдній разъ въ его до мелочей знакомое лицо, въ черные, какъ у Вали, глаза. И столько ненависти, отвращенія, мучительной, невыносимой боли прочелъ, вѣроятно, онъ въ моемъ взглядѣ. Попятился, потомъ приподнялся на подушкѣ, сказалъ что-то, я не разобрала, видѣла шевелящіяся губы, обручальное толстое кольцо на пальцѣ. Я повернулась, до крови укусила губу, и ушла.
   Оглянулась,-- лошади все стоятъ, кучеръ изумленно повернулся къ Ольховскому, тотъ не сводитъ съ меня глазъ.
   -- Пошелъ, чего остановился?-- сказала я громко.
   Еще разъ мелькнуло блѣдное, на этотъ разъ взволнованное лицо...
   Я осталась одна.
   Теперь уже конецъ, послѣдняя мысль, смутная надежда оборвалась.
   Я шла, не разбирая улицъ, забывъ о времени.
   А уже темнѣло, мягко повисъ вечеръ, нѣжно и ласково оттѣняя густую синеву неба.
   Ноги вынесли меня на самую людную, свѣтлую улицу города.
   Все видно ярче, чѣмъ днемъ, слѣпитъ глаза электричество, сверкаютъ витрины, все купается, какъ въ лучахъ, тысячеглазаго искусственнаго солнца.
   Лица блѣдны, суетливы движенія женщинъ.
   Мужчины идутъ медленно, оглядываются, вслухъ дѣлаютъ замѣчанія, задѣваютъ.
   Одни несмѣло, крадучись, другіе чуть ее подымаютъ края женскихъ шляпъ, чтобы разглядѣть лица.
   Какой-то военный толкнулъ меня, задѣлъ и свернулъ въ сторону шляпу. Извинился, и глаза его вспыхнули; такой-же жадный блескъ и блуждающую улыбку видѣла я когда-то у Бориса... Опять Борисъ...
   Отчего-то всѣ мысли сводятся къ нему... Полно! Неужели этотъ человѣкъ, красующійся сейчасъ на чужихъ лошадяхъ, струсившій и жалкій, не исчезъ изъ моей памяти?
   Отчего Вейхель не добилъ меня и не сказалъ, что Ольховской женится на деньгахъ?
   Въ общемъ, какъ все это противно, шаблонно и старо. Старая и грязная и, должно-быть, вѣчная изнанка жизни. Кто-то прошелъ мимо и сказалъ просто и. весело:
   -- Не торопитесь, милочка! Намъ не по пути?
   Молоденькій студентъ, румяный и хорошенькій, какъ Амуръ на конфектной коробкѣ.
   Мнѣ стало даже смѣшно.
   И вдругъ та же несмѣлая, изгибистая, страшная мысль, какъ червякъ, поползла въ мозгу.
   "Можно достать денегъ, продавшись на одну ночь. Это легко сдѣлать. Позоръ легче смерти. Въ одинъ часъ можно обезпечить себѣ жизнь хоть на мѣсяцъ. Мѣсяцъ -- это очень большой срокъ".
   Я гнала противную, стыдную мысль, насильно старалась думіать объ удачѣ, счастьѣ, вспоминала звонкій смѣхъ грустнаго Вали.
   Я шла, почти бѣжала, а эта мысль начала уже нагло кричать мнѣ въ уши, и голосъ ея все смѣлѣлъ, изъ шопота онъ превратился въ визгъ...
   А потомъ стало жаловаться молодое, измученное тѣло.
   Пускай униженіе, позоръ, но развѣ длинная цѣпь униженій лучше? Развѣ легко каждый часъ сгибаться отъ пинковъ нищеты, закрывать дыры въ одномъ углу, чтобъ въ другомъ онѣ вылѣзли еще безобразнѣе? Вѣдь тебѣ двадцать лѣтъ, отчего же твои губы отвыкли улыбаться, трусливо сжаты плечи, опущена къ землѣ голова? Ты и во снѣ видишь повтореніе жизни... грезишь о найденномъ кошелькѣ; грошевомъ благополучіи.
   И все смѣлѣе толкали меня въ спину эти острыя мысли. Какъ продажная женщина, я внимательно разсматривала прохожихъ,-- въ тотъ вечеръ я могла бы видѣть впотьмахъ, такъ вдругъ обострилось мое зрѣніе. Глаза мои горѣли, похолодѣли руки.
   "Не дѣлай глупости! Продаваться -- такъ выгоднѣе!"
   Кто-то высокій, въ цилиндрѣ, щурясь на меня, прошелъ близко.
   Я замѣтила богатую шинель, неторопливую походку, любительскій, выбирающій взглядъ, бритое лицо...
   Въ памяти мелькнуло личико Вали... его мягкіе, черные волосы, прилипшіе кудряшками, пушистые...
   Я почувствовала небывалую нервную силу, медленно обогнала прохожаго, и, оглянувшись, хотѣла улыбнуться,-- покривились губы.-- Онъ неувѣренно посмотрѣлъ на меня, подошелъ и тронулъ мой локоть..
   Будто со стороны, я наблюдала за собой...
   -- Дальше, что дальше?
   Два человѣка раздѣлили мою душу: одинъ слабый и испуганный, едва сдерживалъ крикъ ужаса, другой крѣпко придавилъ перваго -- онъ былъ увѣренъ и холодно-разсудителенъ.
   Высокій мужчина молчалъ, не выпуская моей руки. Я чувствовала его сухую, скользкую перчатку на своихъ пальцахъ и мучительно думала:
   "Что сказать? Что вообще говорятъ при этомъ?"
   -- Поѣдемте въ номера,-- предложилъ онъ негромко, по-актарски, четко выговаривая слова.
   Окончательно смутившись, я засмѣялась,-- дѣланно и хрипло, и смѣхъ мой жалко оборвался.
   Откуда-то появился извозчикъ. Мой спутникъ взялъ меня за талію.
   -- Тебя какъ зовутъ?-- спросилъ онъ, толкая меня и поудобнѣе усаживаясь въ узкой пролеткѣ.
   Его спокойныя слова будто подбросили меня на воздухъ. Я повернулась, хотѣла крикнуть: "нахалъ", опомнилась, но онъ что-то замѣтилъ въ лицѣ моемъ и спросилъ небрежно, съ легкимъ изумленіемъ:
   -- Что вы?
   Ѣхали мы недолго, остановились у розоваго, освѣщеннаго подъѣзда.-- непроницаемы были пестрыя стекла дверей. Широкая крытая плюшемъ лѣстница, тишина, будто всѣ люди спрятались и невидно подглядываютъ.
   Серьезные, важные лакеи подошли къ намъ.
   -- Вамъ на ночь или на время?-- спросилъ одинъ, пожилой и представительный, бородатый, какъ инспекторъ гимназіи, голосъ у него былъ жирный, генеральскій.
   -- На ночь!-- отвѣтилъ мой спутникъ, даже не взглянувъ на меня.
   -- Пять рублей-съ.
   Комната, гдѣ очутились мы, блестѣла стертой роакошью: золото рамъ, красный шелкъ дивана, грязноватыя зеркала, услужливо и противно показавшія мнѣ меня самое дважды.
   Лакей, все время искусно не замѣчая насъ, освѣтилъ полускрытую за ширмой кровать, щелкнулъ дверью и скрылся.
   При огнѣ мой покупатель оказался пожилымъ, обрюзгшимъ франтомъ; похожъ онъ былъ и на актера, и на ксендза.
   Онъ не спѣша снялъ пальто, повѣсилъ привычно и ловко цилиндръ на высокій гвоздь.
   "Чувствуетъ себя лучше, чѣмъ дома",-- подумала я.
   -- Подайте коньяку и лимонъ,-- сказалъ онъ вошедшему на звонокъ лакею и прибавилъ, галантно, обращаясь ко мнѣ:
   -- Раздѣвайтесь, прошу васъ...
   Покраснѣвъ до ушей, я сняла пальто, боясь расколотъ шляпу.
   "Можетъ-быть, онъ сказалъ, чтобы я раздѣвалась совсѣмъ?-- мелькнула безобразная мысль.
   Но мой кавалеръ умѣлъ ждать.
   Онъ предложилъ мнѣ вина, я выпила полъ-рюмки...
   -- Надо пить, перестанешь думать... пьяной не стыдно.
   -- А теперь на брудершафтъ,-- сказалъ онъ, разсматривая мое простое платье.
   Вѣроятно, его удивилъ мой скромный костюмъ, или сбилъ съ толку какой-то неуловимый отпечатокъ порядочности, отличающій насъ, обыкновенныхъ женщинъ, отъ уличныхъ.
   Выпивъ четверть бутылки, онъ сталъ развязенъ и увѣренъ.
   -- Пей-же, не стѣсняйся, нужно продѣть твою руку подъ мой локоть. Ну?
   И вдругъ я вскочила и вскрикнула.
   Онъ схватилъ меня за талію, а другой рукой коротко- и хищно рванулъ пуговицы моей кофты.
   Бритое, искаженное лицо наклонилось ко мнѣ,-- красное и морщинистое, похожее на морду взволнованной старой собаки.
   "Пьяный!" -- хлестнула меня мысль,-- можетъ-быть я даже крикнула это слово, испуганная страшнымъ лицомъ. Я оттолкнула его въ грудь, оцарапавъ руку о колючую цѣпь часовъ.
   "Бѣжать, скорѣе бѣжать..."
   Онъ тянулся ко мнѣ, хотѣлъ поцѣловать, шатался, глаза у него были мутны и гадки. Я стиснула зубы и ударила его въ вырѣзъ жилета.
   Онъ чуть не упалъ, должно-быть, ослабѣлъ или слишкомъ былъ удивленъ, не пытался даже сжать мои руки... схватить... Силы моей хватило на секунду. Я чуть ее сѣла на кресло, подогнулись колѣни,-- кружилась голова.
   Онъ чуть не упалъ, должно-быть, ослабѣлъ или слишкомъ пьянъ, поворачиваясь на диванѣ, и бормоталъ что-то несвязно,-- теперь онъ былъ жалокъ и ничуть не страшенъ.
   Я сдернула съ гвоздя пальто и выбѣжала изъ номера, успѣвъ замѣтить, какъ мужчина потянулся къ вину, слыша грохотъ шаткаго столика и звонъ стекла.
   Не помню, какъ дошла я до дому, нашла дорогу, не пойму, почему меня не остановили въ коридорѣ номеровъ, когда я бѣжала, волоча пальто по лѣстницамъ.
   Я пишу эти строки, едва держа карандашъ. Я очень устала, вся разбита, все спуталось въ мозгу. Завтра нужно платить за комнату.
   -- Какъ хотите, такъ и вывертывайтесь,-- сказала хозяйка, показывая мнѣ счетъ.
   Я должна ей семьдесятъ пять рублей. Откуда такъ много? Впрочемъ, сюда вписанъ уходъ за Валей и лекарства. Удивительно аккуратная дама моя Марья Ивановна.
   -- Не хотѣли себѣ счастья, на себя и пеняйте,-- прибавила она, не глядя на меня.
   -- Какого счастья? Ахъ, да, Вейхель! Чѣмъ не счастье? Вѣрный, терпѣливый другъ... онъ все предусмотрѣлъ.
   Двѣсти рублей въ мѣсяцъ -- солидный окладъ, и даже Валю со мной не разлучатъ.
   Марья Ивановна коротко передала мнѣ условія сдѣлки:
   -- Ребенокъ живетъ съ вами, но въ то время, когда я бываю, я не хочу видѣть его. Подарки, конечно, не въ счетъ, возможна прибавка.
   Или Вейхель -- или завтра выѣзжать со скандаломъ на улицу -- при угрозѣ суда у мирового.
   А итти некуда -- ночевать даже негдѣ.
   Была Ольга -- да и та уѣхала служить въ какое-то земство.
   Няня въ богадѣльнѣ... не къ мамѣ же итти съ "навязаннымъ" внукомъ.
   Вотъ и все.
   Кто-то сказалъ: "что можетъ быть страшнѣе, когда человѣку некуда итти"?
   Впрочемъ, моя дорога опредѣленна и ясна.
   Я знаю, куда мнѣ итти.
   Мой рыцарь богатъ,-- улыбнись же, Наденька. Вѣроятно, въ содержанки попасть лучше, чѣмъ на бульваръ.
   Достаточно колебаній: вспомни нынѣшняго бритаго любителя.
   Вѣдь такихъ будутъ десятки, каждый въ правѣ требовать страсти и огня.
   Лучше пусть всю сразу купитъ Вейхель, чѣмъ по частямъ многіе.
   Кончено... Видно отъ Высшихъ курсовъ до готоваго оклада дойти не такъ трудно.
   Гдѣ мнѣ, слабой и одинокой, побѣдить! Сдаюсь!
   -- Марья Ивановна, не безпокойтесь -- завтра я все заплачу вамъ... Я взялась за умъ. А какъ вы думаете -- Валя поправится, выростетъ и когда-нибудь поблагодаритъ меня?
   Вы все улыбаетесь -- поздравляете, благодарю, конечно, я буду счастлива...
   Вотъ, отдайте Вейхелю эту записку...
   Впрочемъ... лучше скажите ему одно слово:
   "Согласна".
   Онъ пойметъ.

Ф. Ласковая.

"Современникъ", No 6, 1913

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru