Яковлев Лео
Евгений Львович Ланн

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Очерк из книги "Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний".

Лео Яковлев.
Евгений Львович Ланн

   Впервые Тарле отправил меня к Ланну в 1947 году. В мою задачу входило отнести какую-то книжку и, вероятно, показаться. Книжку Ланн сразу поставил на полку у письменного стола и, усадив меня, начал беседу. О том, что я приехал из Харькова, он уже знал, и разговор пошел о Харькове -- Ланн был харьковчанином. Особенно тщательно он допрашивал меня о кондитерской на углу Николаевской площади и Старомосковской улицы. Когда я завтракаю сейчас в этой кондитерской -- в единственном в Харькове месте, где в 1983 году можно всегда получить бутерброд с маслом и сыром, смотрю на ее пышно, в восточном стиле разукрашенные стены и яркую пустоту прилавков, заваленных конфетами, от качества которых Жорж Борман умер бы на месте, я вспоминаю лучшие времена этого заведения. Даже я застал в нем объедки наглого капиталистического изобилия, получаемого, естественно, за счет безудержной эксплуатации широких народных масс и направленного, естественно, на то, чтобы вырвать у этих народных масс последнюю копейку,- едал я там трубочки с кремом, зефир и прочие мерзости, развращающие ум, волю и провоцирующие успокоение на достигнутом, и потому я могу себе представить, как Ланн с гордостью хозяина показывал его своей единственной и бесконечно любимой Александре Владимировне, как он писал отсюда в Крым Волошину, в Москву Цветаевой.
   Но этот облик Ланна дорисовался со временем, а тогда передо мной сидел нервный, энергичный, чем-то завораживающий человек, и даже когда он сидел, казалось, что он беспрестанно движется куда-то. Появлялась, присаживалась, чтобы молча поучаствовать в разговоре о Харькове, исчезала, чтобы появиться с блюдечком конфет, тихая как мышь, бесконечно милая хозяйка дома.
   Разговор, естественно, перешел на английскую литературу -- главную тему тогдашнего Ланна. Узнав, что я тоже предпочитаю англичан, Ланн еще более оживился, достал толстую книгу в мягком переплете с суперобложкой -- его только что вышедшую книгу о Диккенсе и написал -- "милому Яше, который, как и я, из Харькова". "И" "я" было написано вместе, но поправлять он не стал, сказав, что я могу объяснять, что писатель не в ладах с грамотой. Это жизнеописание было написано скучно, т. к. над автором довлело требование "обличать пороки" и лишь в тех местах, где обличительные ноты пришить к изложению было невозможно, проглядывал истинный Ланн -- веселый, остроумный знаток английского быта, усвоивший юмор его бытописателей.
   Разговор перешел на современную английскую (англоязычную) литературу -- здесь после Лондона и Киплинга я был профаном: сказывалось долгое пребывание вдали от источников информации. Убедившись в этом, Ланн присоединил к этому дару еще и книжку Джеймса Олдриджа с повестями "Дело чести" и "Морской орел" -- приятные модификации милых хемингуэевских и ремарковских мотивов. Тогда еще эти мотивы звучали не для нас, так как довоенные издания были недоступны, новых не было, а кое-что этими мэтрами еще не было создано, и на этом фоне первая книжка Олдриджа выглядела свежо и приятно. Кажется, Ланн говорил и о своем личном знакомстве с Олдриджем. Во всяком случае, он ждал от англичанина многого.
   Может быть, желание его и исполнилось бы. Была же и книжка "Дипломаты", насыщенная ориентализмом в хороших европейских традициях, но уже в этой книжке чувствовалось влияние основной работы Олдриджа, поступившего на службу в должности, именуемой "большой друг Советского Союза". Это -- высокооплачиваемая должность, дававшая на несколько месяцев в году возможность пожить на лучших дачах России со всей семьей, образование детям, большие гонорары от издания непризнанных на своей родине книг и проч., и проч. Список "больших друзей" достаточно велик. Их, как пешек, передвигают в нужных случаях на шахматной доске, прячут, снова достают.
   В формировании корпуса "больших друзей" существует два подхода. Один -- приобретение "друга" в молодом возрасте и желательно с весьма ограниченными талантами, не выдерживающими конкуренции на его родине. Такой "друг" становится полной собственностью, но, к сожалению, пригоден он лишь для внутреннего рынка -- только в нашей газете о нем можно, например, написать: "По этому поводу известный американский публицист сказал"; напиши так в США, все недоуменно пожмут плечами: кому, собственно, он известен? Но внутреннюю потребность тоже нельзя игнорировать, и такого рода "друзья" нужны. Если они в чем-то мараются, то им нужно дать время обсохнуть. Так, печально известный Альберт Кан, автор или один из авторов книги "Тайная война против Советской России", в которой он с подачи Сталина обосрал Тухачевского и других ныне реабилитированных "товарищей", через лет пятнадцать-двадцать после хрущевских разоблачений был снова вытащен из забвения на страницы нашей прессы как "известный" и т. д., и т. п.
   Весьма ценны также друзья-страдальцы, потерпевшие "за идеалы" у себя на родине. Фраза "был брошен в застенки" резко повышает тариф. Наверное поэтому один продажный певец, начинавший с исполнения "спиричуэлов" и американского еврейского фолка и закончивший дружбой с бандитами-террористами, который, пользуясь гуманностью законов своей родины, продолжал там иногда бывать, не боясь ответственности за свою продажность, и старался влезть в любую склоку. Однажды ему это удалось -- расхулиганившись с пьяными фермерами, старавшимися сорвать строительство федеральной ЛЭП через их земли, он попал в участок, где по случаю праздника разбирательство было отложено на несколько дней. За это время он успел организовать "общественное мнение планеты", и когда сонные от праздничных возлияний полицейские, разобравшись в пустяшности прегрешений, вышвырнули задержанных коленом под зад в целях экономии казенных харчей, "пострадавший" певец вернулся героем в собственный дом в Восточной Германии, шумно благодаря всех, кто вызволил его из "империалистического плена".
   Конечно, очень заманчиво заполучить в качестве "большого друга" человека истинно талантливого или уже сложившуюся "звезду", но такая особа никогда не будет в абсолютной зависимости и в любой момент может скурвиться, как это произошло с Фастом, Монтаном и другими.
   Осознание истинного положения дел пришло потом, а пока я держал в руках подаренную Ланном хорошую книжку Олдриджа и прочел ее с удовольствием; друзья мои тоже.
   В несколько своих следующих приездов я "по поручению" посещал Ланна. Разговор наш всегда шел о литературе -- борьба с космополитизмом нанесла ущерб некоторым переводческим планам Ланна, он в то время не работал. В этих условиях он начал борьбу за издание сочинений Диккенса. Борьба была суровой и грозила Ланну самыми тяжелыми (с учетом особенностей того времени) последствиями. Против него выступил Иван Кашкин, или Какашкин, был такой заочный друг Хемингуэя. Личный вклад этого Какашкина в практический перевод не велик, но он мнил себя великим теоретиком перевода, паном-фундатором "школы" истинных, не таких как Ланн с женой, переводчиков, передающих "дух" и т. п. В одной из своих статей (кстати, не так давно переизданных) он провокационно призывал в аллегорической форме к физическому уничтожению чуждого ветерка в советском переводе -- вероятно, имея в виду всяких там ланнов. Под статьей стоит дата "1952 г.", что для Ланна, фамилия которого была к тому же Лозман, было весьма опасно.
   К счастью, Кашкин-Какашкин не успел развернуться, и Ланну удалось увидеть тома Диккенса с переводами его и Александры Владимировны.
   В сентябре 1958 года я на месяц приехал в Москву. Позвонил Ланну. Он показался мне более нервным, чем обычно. Быстро прервал разговор, сказав: "Я сейчас занят, милый, вожусь, кстати, со своими записями о Тарле, может быть, ты их увидишь". Через некоторое время Виктория принесла "Литературку" с извещением о смерти Александры Владимировны Кривцовой. Мы долго обсуждали, звонить ли Ланну или дать телеграмму. Зная, что для него значила жена, решили дать телеграмму, и я продиктовал ее по телефону.
   Следующий номер "Литературки" принес я -- там было извещение о смерти Ланна. "Мы переписывались с мертвым",- сказал я Виктории. Потом выяснилось, что у Александры Владимировны подозревали рак, и они оба решили уйти из жизни вместе.
   Был ли рак, может быть рака-то и не было?
   Была тяжелая жизнь, издерганные нервы.
   Сейчас Евгений Ланн как писатель забыт. Его книги не переиздаются. Переделывают его и Кривцовой переводы -- всем нужно жить. Лишь иногда в литературоведении возникает Ланн -- друг Волошина и сестер Цветаевых. Питерские историки издали часть его записок о Тарле, а московские -- часть его переписки с Тарле.

* * *

   Моя последняя "встреча" с Ланном состоялась в однокомнатной квартире Анастасии Цветаевой в Москве: я увидел там его большой фотопортрет, прикрепленный, кажется, кнопками к деревянной ширмочке. Дата этой "встречи" -- 16 января 1983 года зафиксирована в дарственной надписи Анастасии Ивановны на книге ее воспоминаний.
   
   1983
   
   Источник текста: Лео Яковлев. Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru