Ладыженский Владимир Николаевич
Поэт долга и примирения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Борис Зайцев. Собрание сочинений. Т. 11
   Письма. Статьи. Воспоминания современников
   М., "Русская книга", 2001
   
   

Владимир Ладыженский

ПОЭТ ДОЛГА И ПРИМИРЕНИЯ

   Долго подготовлявшаяся, долгожданная революция, как сеть, внезапно пришла на страну. Все смешалось в кровавой ломке человеческих отношений. Потянулись годы как кошмарный сон, о котором страшно припоминать наяву. Спокойному художественному творчеству не нашлось места среди голода, тасканья поленьев по уплотненным квартирам, стонов казнимых, среди физических и нравственных потоков грязи, заливавших страну. В муках угасал Блок, во славу революции расстрелян Гумилев. В рабьем молчании должно было умолкнуть слово неприемлющих коммунизма. И неприемлющие коммунизма, о, далеко не все, а только те, кому улыбнулась судьба, дали небывалое в истории явление русской эмиграции. Численно ее хватило бы на небольшое европейское государство. В ней все классы общества и все профессии от казака и крестьянина до высшего цвета русской интеллигенции. Судьбе угодно было сохранить в ней если не всех, то наибольшее число известных русских писателей. Эмиграция поистине унесла с собой литературную славу России. И для славы России, тоскуя о ней, продолжают они свое художественное творчество. Радуясь, читает их эмиграция, и с такой же радостью из-под полы читает их лишенная своего исторического имени родина. На чужбине творят они, и на чужбине застигают некоторых из них юбилеи их творчества. Теперь празднуем мы двадцатипятилетний юбилей художественного творчества Б. К. Зайцева.
   Четверть века -- большой срок для деятельности художника. Красивую и чрезвычайно значительную страницу успел за этот срок вписать Б. К. Зайцев в историю русской литературы. Для критики она надолго доставит обильный материал для разбора эстетизма и путей лирического творчества. Но теперь, когда автор празднует свои художественные именины, хотелось бы поближе подойти к нему, хотелось бы попросту заглянуть в лицо человеческое. Кто же он, своими произведеньями радующий и волнующий современников? Художественное творчество всегда индивидуально, всегда хранит в себе черты своего автора, и потому наша попытка подойти к нему как к человеку не безнадежна. Вчитайтесь же вдумчиво в сочинения Б. К. Зайцева. Нежные сочетания красок в слове, выбор таких, которые сладко и грустно волнуют душу, западая в нее неотразимо, все это составляет тот узор лирической прозы, свойственный ему одному, тот стиль, про который давно уже сказано, что "стиль -- это человек". Так приоткрывается человечески лик автора, и во взоре его светится нежность.
   И эта нежность, быть может, особенно нужна и дорога нам, находящимся "в плену мелкой жизни и мелкого стяжательства". Этот плен великолепно расписан и в чеховском и в мопассановском творчестве, обвеянном грустью, и вот теперь прикасается к нему сострадательная нежность. Всякий поэт так же, как и Б. К. Зайцев, скажет нам: "Малая жизнь, ты не Верховная. Не связать тебе путника",-- и будет нас, земных путников, звать к жизни Верховной, перед которой так ничтожна наша суетливая и короткая жизнь. Еще один мотив, мотив примирения, вольет в измученную душу читателя Б. К. Зайцев. Примирение в сравнительно благополучных обстоятельствах жизни среди окружающей красоты Божьей природы было известно и одному из самых мятежных русских поэтов, который сказал:
   
   Тогда смиряется души моей тревога,
   Тогда расходятся морщины на челе,
   И счастье я могу постигнуть на земле,
   И в небесах я вижу Бога!
   
   Это среди сравнительно благополучной человеческой жизни. Б. К. Зайцев видел больше, перестрадал больше, и никакие человеческие страдания, свои или чужие, не поколебали в нем примирения и призыва к жизни Верховной.
   "Свет Божий состоит из разных сияний: бессмертен он с холма древней Ниццы, с оливковых склонов Грасса, не менее бессмертен в душе скромной и смиренной русской поэтессы, год назад умершей, чьи "Подвальные очерки" мне только что довелось прочесть в рукописи".
   "Подвальные очерки" -- какой ужас. Такой же или наверное еще больший ужас в том рассказе Б. К. Зайцева ("Душа"), где написано: "Вспоминая кровь, должен сдержаться. Это трудно". И все-таки примирение. Возможно ли оно? Пусть сам Б. К. Зайцев ответит, при каких условиях возможно оно, чтобы яснее показать нам свой лик человеческий: "Не позабывай уроков. Будь спокоен, скромен, сдержан. Призывай любовь и кротость, столь безмерно изгнанные, столь поруганные... Слезы же приими. Плачь с плачущими. Замерзай с замерзшими и голодай с голодными. Но не гаси себя и не сдавайся плену мелкой жизни, мелкого стяжательства, ты, русский, гражданин Арбата" ("Улица св. Николая").
   Любовь, кротость, долг, сострадание и горение духа, призыв к жизни Верховной... Пусть Б. К. Зайцев кладет все это в основы своего художественного творчества, теперь мы вплотную подошли к его миросозерцанию, теперь ясен для нас его человеческий лик. Художник не может творить иначе, как с высоты своего идеала, и этот-то идеал мы приветствуем, идеал, зовущий нас к жизни Верховной.
   Примирение -- в жизни личной, долг -- в жизни общественной. Нельзя быть другом палачей и предателей. Тип Кухова в "Золотом узоре" останется заклейменным, но правдивым и предостерегающим укором, а писателю Горькому, выразившему сожаление о смерти одного из величайших палачей, Б. К. Зайцев скажет:
   "Грустно одно, что друг палачей грязнит собой русскую литературу. Грустно, что этот недостойный русский литератор является в глазах Европы каким-то претендентом на литературный русский трон, в то время, как не только претендентом, а просто сотоварищем по ремеслу, "рядовым членом ордена литературного России его нельзя уже признать. Нет, русская литература -- это не пустяк. Не для того она хранит железный перстень Пушкина, чтобы надевать его на окровавленные руки".
   Еще одна черта -- отношение художника к литературе, отношение его к творчеству, дополняет для нас человеческий облик художника. Характерен конец обращения к Горькому, где писатель, не смея назвать имени поэтессы, говорит: "Не могу назвать ее по имени. Ваши обидят беззащитных. Она бы вам простила. Я -- не могу...".
   Примирение -- в жизни личной, долг -- в жизни общественной. И пусть не во весь рост встал перед нами Б. К. Зайцев в этой короткой заметке. Подойдя ближе к его миросозерцанию, к тому идеалу, с высоты которого творит он, теперь, когда празднует он свой творческий праздник, хочется выразить ему любовь и благодарность. Благодарность за нежное утешение, за зов к жизни Верховной, за зов к долгу и примирению. И еще за одно. Это за то, что во времена, "когда любовь и кротость столь безмерно поруганы", его человеческий облик поддерживает веру в русского человека.
   Да, именно в русского. Откройте книжку Б. К. Зайцева, и перед вами заблестят кремлевские купола, зазвонят колокола Арбата, закопошатся московские люди, а за Москвой потянутся, нежной грустью повитые, поля русские...
   Привет русскому таланту в день его праздника.
   

КОММЕНТАРИИ

   Ж-л "Перезвоны"; Рига. 1926. No 26. Очерк к 25-летию литературной деятельности Зайцева.
   С. 342. "Тогда смиряется души моей тревога..." -- Из стихотворения М. Ю. Лермонтова "Когда волнуется желтеющая нива..." (1837).
   "Свет Божий состоит из разных сияний..." -- см. т. 9 в нашем изд. С. 73. Запись в дневнике "Странник" от 30 авг. 1926 г., на основе которой был написан очерк "Светлый путь. Памяти А. Г.". А. Г. -- Аделаида Казимировна Герцык.
   С. 343. "Грустно одно, что друг полтей..." -- см. т. 9 в нашем изд., с. 72. Запись в дневнике "Странник" от 17 авг. 1926 г., посвященная Горькому, который был "совершенно ошеломлен кончиной" Ф. Э. Дзержинского.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru