Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна
В основном русле

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Мать Мария (Скобцова; Кузьмина-Караваева, Е.Ю.)
   Россия и эмиграция: Жития святых; Религиозно-философские очерки; Ранняя публицистика; Письма и записные книжки
   Москва: Русский путь; Париж: YMCA-Press, 2019.
   

В ОСНОВНОМ РУСЛЕ

   Народы, исчезнувшие в истории, последний том которой написан, кажутся нам чем-то в себе законченным, завершенным, подлежащим уже точному определению. Не только их внешняя судьба может быть нами изучаема, но и внутренняя характеристика, внутренний облик не вызывает больших сомнений.
   История как бы гораздо легче пишет некрологи, чем биографии, а мертвые кажутся ей более понятными, чем живые, путь прошлого более бесспорен, чем путь настоящего.
   В самом деле, -- имена Рима, Эллады, Египта, Китая, Вавилона вызывают в нашем представлении законченный и отчеканенный образ, целый ряд установившихся ассоциаций. Огромные отрезки времени их существования объединены цельностью пути. Мы легко противополагаем одну историческую индивидуальность другой, нас не удивляет различие в их судьбе и отсутствие сходства в их индивидуальных чертах.
   И чем ближе к современности, чем ближе к сегодняшнему дню и веку, тем больше вызывает споров попытка индивидуализировать культуры, находить их специфические особенности и выявлять темы, им историей заданные.
   Не на этом ли построен вот уже вековой спор славянофильства и западничества? Помимо потребности доказывать преимущества русского индивидуального лица, славянофилы поставлены в необходимость показать, что вообще это лицо существует и может быть подвергнуто такой индивидуальной характеристике. Для западников вообще все лица, не только русские, -- как бы сливаются воедино, в отвлеченное лицо отвлеченного типа современной культуры.
   Но представим себе на минуту, что какой-либо народ, выявляющий свое культурное лицо в современности, -- исчезнет. Исторический мавзолей его, вычеканенный из образов, явленных им в прошлом, -- скажет гораздо больше западному уму, чем его текучая жизнь.
   Представим себе, например, исчезновение Великобритании. Сразу и бесспорно зазвучит для всех основная тема, выявленная ею в жизни. "Туманный Альбион" и "Старая Англия", оснащенный фрегат, мчащийся на завоевание Вселенной, крепкокостный и мускулистый бритт, говорящий всегда и везде на своем собственном языке, -- сразу, -- в закаменелом памятнике своем, перестанет внушать сомнение, -- да не похож ли он в своей судьбе на какого-то отвлеченного гражданина вселенной?
   Или исчезнет Скандинавия... Сразу объединятся какой-то общей чертой древние викинги с Генрихом Ибсеном и предстанут пред нами как одна, громко звучащая тема.
   Или, наконец, в результате своей десятилетней бури Россия сойдет с исторической сцены. Мировой историк точно расскажет будущим людям, какое лицо было у погибшей, как она жила и развивалась, в каких взаимоотношениях была она с остальным человечеством, покажет, какою дорогою шла русская святость, чем соблазнилось русское сердце, когда падало. От Ильи Муромца он найдет пути до Радонежа. И от Петра до народников, и от Пушкина до сегодняшней бури.
   Ну а пока Россия жива, приходится спорить не о том, может ли она быть изнутри оправдана, совершеннее ли ее путь пути других народов, -- а о том, существует ли вообще этот особый русский путь или так-таки и надлежит ей проделать в своей жизни все, что другие страны и народы проделали.
   Есть, конечно, крайние мнения, которые даже мертвым не согласны подарить индивидуальности. Они могут с увлечением говорить о феодальном строе в Ассиро-Вавилонии или о капитализме в Древнем Египте. Но, по существу, это крайность. Нормально за мертвыми признается право на индивидуальность.
   Так как это признание, по существу, доказывает наличие такой же расчлененной, индивидуальной жизни и у действующих народов и так как вообще спорить с предвзятыми взглядами скучно и ни к чему, то, обходя обязанность доказывать наличие самобытных черт в истории русского народа, я беру это наличие за свою исходную предпосылку.
   Итак, -- первое, -- лицо русского народа существует, несет на себе лишь ему принадлежащие и ни на кого не похожие черты, выявляется на всем протяжении русской истории, создает особую русскую культуру и может быть опознано в любых своих проявлениях даже без особого труда и без особого стремления выделить его из других, соседних культурных лиц.
   Иными словами, русский народ на протяжении своего многовекового существования раскрывает в мире особую и другими народами не повторяемую тему, воспринять которую мы можем, изучая русскую историю, русское искусство, русскую мысль, особенности русского религиозного склада.
   Все эти параллельные проявления русского лица отнюдь не могут противоречить друг другу или отрицать друг друга, а являются разнообразными проекциями в мире того, что можно назвать душой народа.
   И поняв одно из проявлений русской народной души, мы тем самым приблизимся к пониманию других ее проявлений, так как они взаимно обусловлены.
   Мне хочется сейчас говорить о ключевом веке русской истории, -- о XIX веке. Ключевым я его считаю, во-первых, по совершенно объективному признаку его исключительной гениальности. В самом деле, -- трудно себе представить в каком-либо веке мировой истории почти одновременное существование Пушкина, -- Толстого, -- Достоевского. Но и помимо имен этих гигантов все остальные представители культуры XIX века, из ряда вон выходящие по своей значительности и по своей завершенности.
   Во-вторых, XIX век кажется мне ключевым, потому что в его мысли, как в фокусе, сконцентрированы все достижения предшествующих веков русской истории, сочетались непримиримые начала древней Руси и петровского дела, царства и империи, Москвы и Петербурга. Он, -- итог прежде бывшим векам, и он вместе с тем, -- прогноз, почти пророчество для веков будущих.
   Не будет чрезмерно парадоксальным сказать, что, если мы хотим понять дальнейшую судьбу России, мы можем это сделать, изучая мысль XIX века.
   Она настолько, с одной стороны, насыщенно гениальна, настолько явно должна и может быть воплощена в жизни, -- с другой же стороны, -- она, так до сих пор оставаясь вне этого воплощения, заменяемая всеми жалкими сколками с западного образца, -- что просто по соображениям известной внутренней целесообразности мирового процесса трудно допустить, что в свое время она не потребует от жизни реализации своих начал.
   Я еще больше ограничу свою тему и буду в дальнейшем говорить лишь о русской религиозной мысли.
   Мне представляется, что, если бы мне пришлось как-то распределять по библиотечным полкам разные книги разных русских авторов, относящиеся к раскрытию русской религиозной мысли, я бы в первую очередь выделила, так сказать, придаточные полки, на которых разместились бы авторы, не относящиеся к какому-то основному руслу русской мысли. Они очень разнообразны и в большинстве случаев ничем не объединены. Их значимость, величина их таланта совершенно не играют роли в их отношении к основному руслу мысли. В большинстве случаев они очень многое раскрывают в подлинной сущности русской темы, но это какая-то не основная и не постоянно звучащая нота русской темы.
   А мне важно выявить именно то, что звучит постоянно и неумолчно в ней, что имеет какую-то, даже не всегда сознаваемую, общезначимость.
   На такие побочные полки уйдет в первую очередь Чаадаев.
   Несомненно, что также уйдет на них весь длинный ряд томов Толстого. Тут вопрос не в его росте, не в его напряженности. Он слишком индивидуалистичен, чтобы знаменовать собою какой-то общий путь. Пусть даже в известной мере и на известные периоды он этот путь характеризует. Но такая индивидуально и лично окрашенная нота, как его, не может звучать основным мотивом, непрерываемым и нескончаемым.
   Дальше, на две противоположные полки попадут книги Леонтьева и Розанова. И именно на противоположные. Можно смело сказать, что какая-то средняя между ними точка пройдет по главной полке.
   Есть авторы, и даже тома, которые придется разрознить: часть отнести к основному пласту, а часть выделить на побочную полку. Таковы, опять-таки по разным причинам, -- Достоевский и Бердяев.
   Что же останется в основном русле?
   Несколько схематизируя и указывая только основные вехи, я назову ставшие в одну линию книги -- Хомякова, Соловьева, о<тца> С. Булгакова.
   И объясню почему. А из этого объяснения станет ясным, отчего все другие мыслители с разных сторон окружают эту среднюю линию, в нее не входя или входя лишь отчасти.
   В начале XIX века, -- в начале чрезвычайно значительного периода русской мысли, стоит учение о соборности Хомякова. Он его, по существу, не углубляет до конца и не делает из него окончательных и неизбежных выводов. Тем не менее, -- вообще даже в истории мирового религиозного сознания, -- его учение, -- огромное событие. Хомяков в своем учении формулирует и фиксирует то, что являлось освященным православным преданием, но не <с>формулированным, не выявленным, с другой стороны, он как бы ставит тему для дальнейшей религиозной мысли и в известной мере предопределяет ее.
   В той же линии мысли, -- отчасти безмерно углубляя хомяковское положение, отчасти просто идя дальше по намеченному пути, -- стоит учение Соловьева о Богочеловечестве. Оно также событие.
   Центральность этих тем доказуема тем несомненным фактом, что и то и другое учение сейчас уже до известной степени растворилось в русском религиозном сознании.
   О хомяковской соборности и о соловьевском Богочеловечестве можно говорить, не упоминая их авторов. Они стали неотъемлемой сутью и собственностью русского религиозного сознания, очевидно отвечая скрытой в нем потребности именно в таком толковании церкви и именно в таком восприятии человеческой судьбы.
   Вот на этой же линии, мне кажется, стоит все целиком учение о<тца> С. Булгакова о Богоматеринстве мира, -- и мариология в ее чистом виде, и учение о Духе Святом, -- и проекция ее на весь тварный мир.
   Какая-то неуловимая общность темы этого учения с основной линией русской религиозной мысли заставляет предполагать, что и оно очень скоро растворится в общем религиозном сознании и станет чем-то само собой разумеющемся. Пока это еще, просто по времени его возникновения, не так.
   Но суть единой общей темы тут ясно чувствуется. И, может быть, это единство темы определяется тем, что исходной точкой этой линии явилось хомяковское учение о Церкви, -- наиболее точно и ярко выявляющее Божью Премудрость в мире.
   Если исходить из ранее сказанного и считать, что каждому периоду времени, а главным образом каждому народу, как бы задана какая-то основная тема в раскрытии божественной тайны, -- то только что намеченная линия нам очень поможет приблизиться к уразумению тайны русской темы.
   Тему русской религиозной мысли надо определить, во-первых, -- как бы в исходной предпосылке, -- как утверждение реальности понятий, покрывающих собой частные понятия, -- соборность, человечество, Богочеловечество, материнство, Богоматеринство.
   Русской мысли совершенно не свойственен номинализм, так часто явленный на Западе. Реализм и онтологизм, -- вот, собственно, так сказать, воздух, которым дышит русская мысль. Он ей дан в совершенной непосредственности. Отсюда вытекает сила космических чувств, отсюда основное внимание уделяется на взаимоотношения человека, человеческой души, -- и Бога; и мира, космоса, -- и Бога. Отсюда главное напряжение в поисках законов божественной архитектоники.
   И наконец, -- как неизбежное следствие, как заранее определенный вывод, -- основная тема: тема эта заключается в утверждении и раскрытии Богопричастности мира.
   В этом нетленное значение русского религиозного сознания. Все, что способствует дальнейшему углублению этого ряда мыслей, уже сейчас звучит как основной мотив русской темы, которым она входит во вселенский концерт.
   Но прежде чем делать из этих положений какие-либо выводы, я постараюсь несколько раскрыть и развить основные вехи в учениях мною названных мыслителей.
   И еще одна оговорка. Говоря о XIX веке, я должна и в этой области, то есть в области религиозной мысли, -- как-то доказать его показательность для русской мысли вообще. Как известно, чистое богословие, религиозная философия до XIX века не существовали. Как же я смогу утверждать сходство XIX века с чем-то несуществующим?
   Пусть не существовала религиозная философия как таковая.
   Достаточно обратиться ко всем самостоятельным высказываниям русских мыслителей Московской Руси, чтобы убедиться, что и богословами-то в прямом смысле слова они не были, главным образом потому, что слишком много внимания уделяли некоторым вопросам мира, -- правда, стремясь выявить его взаимоотношение с божественным замыслом о нем.
   И учительный старец Филофей, и Димитрий Герасимов в своих учениях о Москве -- третьем Риме не были, конечно, только своеобразными политическими публицистами, желающими подкрепить значение и вес Москвы приписываньем ей известных религиозных атрибутов первого и второго Рима, да вдобавок в степени более высокой и более совершенной.
   Скорее в их писаниях наблюдается обратная зависимость. Они хотели раскрыть божественный замысел о мире и меру его выполнения миром.
   Даже Иоанн Грозный в своем построении монархии, являющейся отображением некоего божественного замысла о мире, слышит звучание того же основного напева русской мысли, который потом с такой силой стал раскрываться начиная с XIX века.
   Абсолютная гармоничность, подзаконность божественным идеям, Богопричастность мира, -- ив частности вершины его -- третьего Рима, -- Москвы, -- Святой Руси, -- вот о чем говорит нам Московская Русь во всех своих представителях.
   Не буду останавливаться на легкой и очевидной возможности критически доказать несостоятельность идеи и третьего Рима, и Иоанновой теократии. В своих отрицательных чертах эти учения легли тяжелым бременем на русское национальное самосознание, сместив все ценности и деформировав различные части, входящие в него.
   В данном случае меня всего больше интересует положительная часть этих учений -- стремление найти смысл мира, угадать тайну Божественного домостроительства в мире, раскрыть божественную Премудрость в ее историческом тварном проявлении.
   И поскольку эти задачи не только существуют, но и являются центральными в мыслях Московской Руси, постольку мое положение о значимости XIX века как оформляющего русское прошлое получает неопровержимое доказательство.
   Богопричастность мира звучит такой же силой и у старца Филофея и у Иоанна Грозного, как у Хомякова, Соловьева и о<тца> С. Булгакова.
   Итак, начиная с XV века русская мысль напряженно ищет отблеска божественного света в мире, напряженно старается увидеть путь тварности к божественной благодати. Не только даже ищет, не только хочет увидеть, но находит, но видит.
   Достаточно привести маленькую цитату из "Слова избранного" книжного суздальского монаха Симеона, чтобы видеть, на каких путях свершаются эти поиски.
   Вот она: "Ныне, убо во временах богопросвещенная земля русская святым правлением Божия Церкви, тебе подобает во вселенной под солнечным сиянием с народом истинного в вере православия радоваться, одевся светом благочестия, имея покров Божий на себе, многосветлую благодать Господню, исполнешеся цветов Богозрачне цветущих, -- Божиих храмов".
   Или слова Димитрия Герасимова в повести "О белом клобуке": "На третьем же Риме, еже есть на русской земле, благодать Св<ятого> Духа возсия, яко вся христианские царства приидут в конец и снидутся во едино царство русское православия ради... И страна та наречется светлая Россия".
   Было бы смешно теперь полемизировать с мыслью XV и XVI века. Достаточно отметить многие ее крайности, чрезмерную национальную самоуверенность, причастность ко многим чуждым русскому духу западным "римским" идеям.
   Но сейчас не это меня интересует. Основное ее значение заключается в том, что никакие внешние соблазны и римские идеи, никакие перспективы величайшего царства не вытравили из нее главной темы, -- темы богопричастности мира. Правда, -- мир тут понимается не только не космически, но даже и не как вселенская человеческая идея. Мир совпадает в сознании XV и XVI веков со "светлой Россией". Но, несмотря на это ограничение, русская тема и существует для них только, поскольку она притягивает к себе тему божественного домостроительства.
   Исключительный онтологизм ранней русской мысли бросается в глаза. В ином виде, в иных разрезах, -- он сказался в XIX веке. Московская мысль действительно предопределила собою основную тему XIX века, который только отказался от ее крайностей и углубил основное звучание.
   Более того, -- не будет даже парадоксальным утверждать, что русский нигилизм XIX века, по существу, -- в искаженном и ущербленном виде, -- весь пронизан тем же вопросом, каким занималась религиозная мысль.
   Религиозная тема русского нигилизма несомненно вся лежит в понятии человечества. Во имя его приносятся все жертвы, во имя его все остальные ценности предаются огню и мечу.
   Русский нигилизм раз навсегда соблазнен тем, что "мир во зле лежит". И с религиозным пафосом объявляет борьбу этому миру, требуя от своих адептов высочайшего аскетизма.
   Таково настроение Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Писарева.
   И успех нигилизма в России может быть объяснен лишь тем, что какие-то его мысли отвечали хотя бы некоторым струнам русской религиозной души. Чисто нигилистическое миросозерцание, по существу своему, -- мнимо. Оно должно в конечном счете базироваться на какой-либо, хотя бы подразумеваемой, ценности. И эта ценность в том или ином виде должна входить в комплекс религиозных ценностей среды, из которой нигилисты выходят и в которой ведут свою работу.
   Думается, что такой религиозно переживаемой ценностью для русского нигилизма было понятие человечества, народа.
   Легко, -- и потому не нужно, -- доказывать, что человечество или народ, взятые сами по себе, не могут быть объектами религиозного отношения, что такая религия приводит к самоотрицанию и к отрицанию своего собственного объекта. С абсолютной точностью это показано у Достоевского во всей философии Шигалева, об этом же достаточно ясно повествует вся история человекобожия, как она развернулась в России.
   Хотя и трудно, но нужно доказать противоположное. Некоторый положительный религиозный смысл в понятии народа, человечества, если эти понятия берутся не вне комплекта других религиозных понятий.
   В самом деле, -- основное русло русской религиозной мысли, -- от Хомякова начиная, через Достоевского, Соловьева и до наших дней, -- параллельно со своими противниками, русскими нигилистами, также было обращено к темам народа и человечества.
   Можно утверждать, что русские религиозные мыслители в данном случае раскрывают некий мотив, заложенный в глубинах русского народного религиозного сознания и в свою очередь искаженный нигилистами.
   А поскольку они его берут в правильном соотношении его ценности к другим религиозным ценностям, постольку они преодолевают ошибку нигилизма, берущего его в отъединении, в абсолютном отсечении от других понятий.
   Это отъединение религиозной идеи человечества от всего комплекса религиозных идей, -- роковая слабость и роковая обреченность русского нигилизма, то, что приводит его с неизбежностью к шигалевщине, к извращению даже заложенной в нем истины.
   Но само по себе религиозное восприятие человечества, -- это тот мост, через который нигилисты прошли к душе народа, потому что основной религиозной темой русского народа всегда было: оправдание народа, человечества, космоса перед лицом божественной правды, -- и оправдание божественного замысла о мире, творении в его эмпирическом несовершенстве.
   Божественная архитектоника, раскрытие Премудрости в чадах своих, ответные усилия человечества вместить и подъять Божественное задание, -- вот над чем билась русская мысль в течение веков.
   С такой оговоркой я могу перейти к выяснению того, что считаю основным в учениях мною названных мыслителей последнего периода, что их, при всем их разнообразии, объединяет и что позволяет проецировать русскую мысль на русское будущее, -- если вообще можно проецировать известные духовные особенности лица на его дальнейшую жизненную судьбу.
   Начну с Хомякова.
   Приведу просто некоторые его утверждения, которые введут нас сразу в его мироощущение и оттенят два главных положения, -- первое, -- онтологическое и органическое единство мира, -- и второе -- Богопричастность мира, гармоническое соответствие тварной жизни божественному замыслу о ней.
   Хомяков исходит из утверждения, высказанного в послании вселенских патриархов 1848 года: "Непогрешимость почиет единственно во все-ленскости Церкви, объединяемой взаимной любовью".
   Что это значит?
   Это значит, что "истина принадлежит только полноте Христова Тела", "а отдельные ее члены, как миряне, так и иерархи, неизбежно могут ошибаться и грешить против истины".
   Главное существо Церкви заключается в том, что "она есть живой организм".
   "Церковь -- это не множественность лиц, но единство благодати, живущее в множественности творений".
   "Внешнее единство Церкви выявляется в общении таинств, внутреннее, -- в единстве Духа".
   "Никто один не спасается. Спасающийся спасается в Церкви".
   "Выше всего в Церкви, -- любовь и единение. Если они наличествуют, то все творит Божественная благодать".
   "Неведение, -- неизбежный удел каждого лица в отдельности, так же как и грех. Лишь в соборном единении любви возможно преодоление этого неведения".
   "Церковь в ее полноте, как духовный организм, не есть ни собирательное существо, ни существо отвлеченное, -- это есть Дух Божий, который знает себя и не может не знать".
   "Человек находит в Церкви самого себя, но себя не в бессильи своего духовного одиночества, а в силе своего духовного искреннего единения со своими братьями и со своим Спасителем".
   И основное содержание Церкви звучит в возгласе: "Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы, -- Отца и Сына и Святого Духа".
   Какие выводы можно сделать из всех этих цитат?
   Церковь есть живой организм, объединенный взаимной свободной любовью, составляющей абсолютное единство во Христе всех своих членов. Церковь "есть жизнь целостного Духа и охватывает сущее во всех его проявлениях".
   Все приведенные слова не оставляют никакого сомнения в том, что является основной темой хомяковского богословствования.
   В полном соответствии с церковным преданием и в полном соответствии с религиозной психологией русского народа, он все время пытается обосновать органическое единство сущего во всех его проявлениях. Для него тварный мир не собирательное существо и не существо отвлеченное, а подлинный организм, получающий свой смысл и свое значение от постоянного общения с божественной тайной. В пределе мы чувствуем, как весь мир преображается у него в Церкви, возглавляемой Христом, весь мир становится Телом Христовым и приобщается божественной тайне.
   Тема мира, космоса, земли, человечества, народа, -- того, что не собирательное существо и не отвлеченное -- а единый живой организм, -- уже ставится Хомяковым во весь рост, правда, к разрешению этой темы он еще далеко не приближается. Он не дошел до всей глубины поставленного вопроса и не сделал из него последних выводов.
   Перейдем к тем утверждениям Достоевского, которые несомненно относятся к основному руслу русского религиозного пути.
   Всего ярче они выражаются во всех высказываниях старца Зосимы:
   "Братья, не бойтесь греха людей, -- говорит он, -- любите человека и во грехе его, ибо сие есть уже подобие Божеской любви и есть верх любви на земле. Любите все создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь, -- и тайну Божию постигнешь в вещах".
   "Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби, ищи восторга и исступления сего".
   "Омочи землю слезами радости твоей и люби эти слезы твои".
   Чем объясняется такое отношение к земле, к творению?
   Ее причастностью к Богу.
   В русском христианстве по-настоящему даже и мистицизма нет вовсе, -- в нем одно человеколюбие, один Христов образ.
   Старец Зосима так говорит об этом:
   "Когда же познает инок, что не только он хуже всех мирских, но и перед всеми людьми за всех и за вся виноват, за все грехи людские, мировые и единоличные, то тогда лишь цель нашего единения достигается... Тогда лишь и умилилось бы сердце наше в любовь, в бесконечную, вселенскую, не знающую насыщения. Тогда каждый из нас будет в силах весь мир любовью приобрести и слезами своими мировые грехи омыть".
   Но, может быть, все сказанное Зосимой по мысли Достоевского относится лишь к узкому кругу какого-то внутримонастырского сознания и совершенно не подлежит распространению на весь облик русской души?
   На это отвечают мысли Достоевского о русском гении: "Способность всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гений чужих наций... способность эта есть всецело способность русская, национальная".
   "Русская душа, гений народа русского, может быть, наиболее способен из всех народов вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви..."
   "Русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастье, чтобы успокоиться, -- дешевле он не примирится".
   "Назначение русского человека есть бесспорно всечеловеческое и вселенское".
   "Стать настоящим русским, стать вполне русским, -- может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком".
   Не знаю, нуждаются ли эти слова в комментировании. Во всяком случае они утверждают, что Достоевский воспринимал основную русскую тему как тему вселенскости, органичности и онтологичности творения. Главное его внимание, в соответствии с основной русской темой, -- обращено не на взаимоотношение отдельной человеческой души и Бога, а на взаимоотношение Богом созданной твари и ее Творца. "Каждый за всех виноват", -- каждый входит неотрывной частью в единый организм творения и вместе, в этом единстве предстоит Богу.
   Наконец, Соловьев, соловьевские поиски Всеединства.
   Вся философия Соловьева стремится найти основной смысл и стержень бытия в начале божественном и на этом божественном начале укрепить тварный мир, осмыслить все как единый мировой Богочеловеческий процесс, охватывающий собой всю вселенную во всех ее проявлениях.
   Соловьев сливает во единое творческое Всеединство Бога и человека, дух и материю, божественный замысел о мире с его воплощением. Природа и человеческая история являются составными частями единого космического процесса, утверждающего Богочеловеческое всеединство.
   Почти каждая работа Соловьева имеет своей задачей раскрытие вселенского всеединства и указание реальных путей к нему.
   Наиболее характерными в этом отношении являются "Чтения о Богочеловечестве".
   В первом же из двенадцати чтений Соловьев говорит: "Если западная цивилизация имела своим мировым назначением осуществить отрицательный переход от религиозного прошлого к религиозному будущему, то положить начало самому этому религиозному будущему суждено другой исторической силе".
   Это значит, что религиозное прошлое, осуществленное в католицизме, выявило лишь одну часть вселенской истины, -- веру в Бога. А так как истина всегда должна заключать в себе полноту, то реакцией на эту односторонность выявления истины в католицизме явился период гуманистический, обосновавший права человеческой личности. Необходимо только понять безусловность и божественность человеческой личности, чтобы следующий исторический период мог на основе веры в Бога и веры в человека осуществить всецелую истину Богочеловечества.
   Отсюда легко понять всю значительность русской религиозной темы, ставящей себе задачей выявление Богопричастности мира и человечества.
   Как обосновывает Всеединство мира Соловьев?
   Бог, как сущий, как Логос, как Слово, как действующее начало, сводит всю множественность мира, всю сущность его к единству. И эта множественность, сведенная к единству творческим актом Слова, есть София, воплощенная Премудрость Божия. Таким образом, Логос, -- это Сущий, София, -- это осуществленная идея. И идея эта достигла своего осуществления, своего высшего совершенства только в соединении с Логосом. Логос в соединении с Софией, -- это Христос, Богочеловек, Логос и София.
   Таким образом, человечество является звеном между божественным и природным миром. Человечество есть высшая душа мира, -- София. И человеческий организм есть вечное Тело Божие, соединенное с Логосом, -- Богом, -- в Богочеловечество. В человечестве мировая душа, душа космоса, впервые соединяется с Божественным Логосом в полноту Богочеловечества.
   Чем же является это человеческое Тело Христово в реальности? Оно, -- Церковь, собрание верующих, сведенная к единству множественность, -- София.
   Но человечество принадлежит не только Телу Христову, но и к природно-историческому миру. Оно корнями своими сочетается со всем космосом и, сочетаясь с Логосом, приводит и весь космос к этому сочетанию. Поэтому Богочеловечество, -- это предельная полнота, -- в нем весь космос обожен и сочтен с Богом.
   Все только что изложенное является основным ключом к уразумению Соловьева. Идея Софии и идея Богочеловечества, -- это то, чем проникнуты все его поиски всеединства.
   В Софии он ищет последнего единства космоса и последнего оправдания его, в ней тайна вселенскости, долженствующая завершиться тайной Богочеловечества.
   Из этих положений вытекает утверждение, что природа, как все подлинно сущее, -- в Боге. И поэтому она имеет вневременное и предвечное существование.
   Человечество, как цельный, универсальный и индивидуальный организм, -- это мировая душа. И эта мировая душа, человечество, воссоединенное через Христа с божественным началом, есть Церковь.
   Соловьев стремится собрать в единое, положительное целое весь сотворенный мир, осмыслить с точки зрения этого его единства все протекающие в нем процессы и, в свою очередь, не противопоставить его Богу, не разделить на Творца и творение, а опять слить в последнем Всеединстве, в великом абсолюте, в последней правде Богочеловечества.
   Единый план мироздания, укорененный в творческой воле Творца и слитый с нею, -- вот чего ищет Соловьев в своем творчестве и вот чем отвечает он на вековечное вопрошание русской мысли, жаждущей оправдания творения в Боге.
   Идея Богочеловечества -- это то, что, так сказать, прочно отложилось в русском религиозном сознании под влиянием работ в этой области Соловьева.
   Другая его тема, -- Премудрость Божия, божественная София, -- осталась его индивидуальным высказыванием и не вошла в русскую религиозную психологию. Причин этому много. Во-первых, ставя эту тему, он сам в большой степени не дает на нее ответ, а лишь блуждает около ответа. Если же дает ответ, то очень часто заведомо неполный, а иногда и неправильный, ярко-субъективный, окрашенный его личным переживанием образа Софии Премудрости Божией.
   Но, во всяком случае, вопрос был им поставлен -- и нуждался в дальнейшей разработке темы св<ятой> Софии, органически свойственной русскому религиозному сознанию.
   Тут я перехожу к изложению учения последнего по времени русского мыслителя, продолжающего тему центрального русла русского религиозного типа.
   Я говорю о софиологии отца Сергия Булгакова.
   Тема моей статьи заставляет брать его учение только в одном аспекте, -- мариологии и учения о Духе Святом.
   Кроме того, излагая предшествующих мыслителей, я могла ограничиваться некоторой конспективностью изложения, так как их учения довольно широко известны. Книги же о<тца> С. Булгакова, не так давно опубликованные и еще мало воспринятые, нуждаются в гораздо более детальном изложении.
   Я останавливаюсь главным образом на "Купине неопалимой", разбирающей мариологические темы.
   Внешнее построение "Купины неопалимой" определяется стремлением разобраться в католическом догмате 1854 года о "непорочном зачатии" и противопоставить ему православное учение о почитании Богоматери, не вылившееся в догматическую форму.
   Но, по существу, этот момент является в книге только отправным пунктом, и, на основе православного учения и предания, она дает широкое и углубленное учение о Софии Премудрости Божией в тварном мире.
   Первоначально католическому догмату противопоставляется православное учение о личной святости Девы Марии и, с другой стороны, -- о причастности Ее всем последствиям первородного греха, -- немощи и смертности.
   Эта вот причастность последствиям первородного греха является центральным утверждением книги, дающим возможность ввести весь личный подвиг Девы Марии в закономерный и онтологически оправданный смысл божественного домостроительства.
   О<тец> Сергий Булгаков совершенно уничтожает значение случая в Богоматеринстве и Боговоплощении. Архитектонически и то и другое -- совершенно неизбежные последствия божественного замысла о мире, откровения Троицы миру, выявления Софии в твари.
   Богоматерь, -- вершина человечества, -- остается все время неотрывно с человечеством связанной. В этом основной смысл Ее служения, основная тайна Ее подвига.
   Но вместе с тем этот совершенный человек, -- Дева Мария, -- в Своей посмертной судьбе достигает предвечного обожения.
   Но вместе с тем с момента Благовещения этот совершенный человек, -- Дева Мария, -- получает полноту даров Святого Духа, становится как бы сосудом Его, как бы откровением Его личной ипостаси.
   И далее, -- в посмертной Своей судьбе -- Она достигает полноты обожения. "В Своем воскресшем и прославленном теле Она есть совершившаяся уже слава мира, его воскресение. Она есть уже совершенно и до конца обоженная тварь, Богорождающая, Богоносящая, Богоприемлющая, -- и поэтому Она есть духовное средоточие всего человечества, всего творения".
   "Как творение, по естеству Она не участвует в Божественной жизни Троицы, -- Она лишь приобщается к Ней по благодати обожения. Дева Мария, в лице Которой человеческая природа вознеслась до Богоматеринства, -- тем самым уже является славнейшею без сравнения серафим".
   "Богоматерь есть слава мира, мир, прославленный в Боге и у Бога, и в Себе имеющая и рождающая Бога".
   Открывая в Своей славе славу творения, Она есть личное явление Софии.
   "Это значит, что образ Божий в человеке раскрывается и осуществляется на небесах не только как образ Христа, но и как образ Матери Его".
   Участие Сына Человеческого в жизни Троицы определяется тем, что Он есть явление второй ипостаси в тварном мире. Личного воплощения третьей ипостаси не существует.
   Однако если нет вочеловечения третьей ипостаси в том смысле, в каком вочеловечился Сын Божий, то все же может быть такая человеческая тварная ипостась, которая является сосудом Духа Святого. Такое существо, Богоматерь, не является личным воплощением Св<ятого> Духа, но становится абсолютно Духоносною тварью, Духоносным человеком.
   Иными словами, -- Отец, -- первопричина, -- лично не открывается творению, кроме как в Сыне и как в Духе Святом.
   Миру Троица открывается в Сыне и в Духе Святом. Эти откровения достигают полноты в Богочеловеке и в Богоматери.
   Таким образом, ипостасное откровение Отца возможно и существует только в Сыне и кроме Сына в Духе Святом.
   Ипостасное откровение Сына совершилось в Боговоплощении, в Иисусе Христе.
   Ипостасное откровение Духа Святого совершилось и совершается через Марию, Матерь Божию. В Ней открылось личное откровение Духа Святого, явленного в творении.
   Богоматерь есть возвеличенная, прославленная, обоженная тварь. Это есть предельное восхождение твари навстречу к нисходящему Богу, -- Логосу. Тьма тварного небытия преодолена и просветлена в ней божественной Софией.
   Полнота софийного откровения в мире включает явление не только Сына, но -- и Духа Святого, и вочеловечение Логоса предполагает и соответствующее просветление человеческого естества, торжество в нем софийного начала. Это торжество земного явления Софии в человеке, а вместе с тем и откровение Духа Святого, мы имеем в Богоматери, которая нераздельна со Своим Сыном.
   Полнота софийного образа в тварном мире есть Христос и Богоматерь.
   Чтобы окончательно показать основную, на мой взгляд, линию в учении о<тца> С. Булгакова, я приведу еще две цитаты из его статьи "Ипостась и ипостасность".
   "Тварная София (Дева Мария), осеняемая Духом Святым, получает силу к приятию Слова, к Богорождению. Мир есть лоно, рождающее Богоматерь, все человечество есть в Ней становящееся Богоматеринство... София ознаменовывается рождением Отчего Единородного Сына Матерью".
   И еще: "Мир в Софии есть Дитя божественного рождения, и он же есть Матерь, -- Дитя -- Мать... В своем подлинном сокровенном существе каждый человек есть Дитя -- Мать, Христос -- Мария... Образ Знамения Божией Матери, предвечного Богорождения, вписан в человеческое естество, как софийная его основа, просиявающая {Так в тексте.} в твари... Как тварь приемлющая, вочеловечивающая Логоса, всякая человеческая ипостась жаждет рождения Его в душе своей и в яслях сердца своего хочет стать для Него Матерью, приобщиться Богоматеринству... Душа ощущает себя одновременно в Сыне и в Духе Святом, в Логосе и в Церкви, в<о> Христе и в Богоматери".
   На этом можно остановиться.
   Что основное добавляет учение о<тца> С. Булгакова к ранее открытым положениям?
   Поскольку до него основная жажда оправдать мир, тварь, ограничивалась утверждением, что мир оправдан, во-первых, божественным замыслом о нем, а во-вторых -- актом божественного снисхождения, Бо-говоплощенности, от этого -- обращением мира в потенции в Богочело-вество, -- постольку в учении "Неопалимой купины" нам дано и обратное положение, -- мир в вершине своей, в Деве Марии, -- был достоин божественного снисхождения, он оказывается оправданным своей онтологической связью с Боговоплощением, он поднялся к Боговоплощению своим обожением в лице Богоматери.
   Процесс божественного домостроительства имел два пути, два русла. Божественная София, Логос, -- вочеловечился, принял "зрак раба", -- "Тварная София", Богоматерь, -- достигла величайшей степени обожения.
   Я бы сказала так: общая русская религиозная тема -- Богопричастности мира, -- зазвучала у отца Сергия и как миропричастность Бога.
   Собственно, в смысле какой-то всеобъемлющей полноты и довлеющей в себе гармонии русская тема никогда еще не звучала так полнозвучно.
   Софийное всеединство мира в Боге утверждено им и показано.

* * *

   Трудно говорить о дальнейшем. Но, наверное, в книжном шкафу, в который ставятся книги, принадлежащие к основному руслу, -- осталось еще много незаполненного места.
   Неизвестно, кто и как заполнит их, но уже и сейчас ясно, что в основном русле русской религиозной мысли ошибиться нельзя.
   Оно все принадлежит теме оправдания и обожения мира. Все проникнуто пафосом утвердить и обнаружить божественную красоту и гармонию мироздания, возвести человечество в Богочеловечество и тварь приблизить к Богоматеринству.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Источник: рук., б.д. (БАР. Mother Maria Papers. Box 1). Публикуется впервые. Другие источники: рук. копия, рукой С.Б. Пиленко, б.д. (Арх. С.В.М.). Предположительно, судя по тематике и перекличке с другими текстами этого периода, статья написана в 1928 или 1929 г.
   Ибсен Генрик Юхан (1828-1906) -- норвежский драматург, основатель "новой драмы", один из классиков западноевропейского театра XIX в.
   Дальше, на две противоположные полки попадут книги Леонтьева и Розанова. -- Розанов Василий Васильевич (1856-1919) -- религиозный философ, писатель, литературный критик, один из основателей петербургского Религиозно-философского общества. Автор книг "О понимании" (1886), "Легенда о Великом инквизиторе" (1894), "Темный лик. Метафизика христианства" (1911). Последние книги: "Смертное" (1913), "Опавшие листья" (1913,1915), "Уединенное" (1912,1916) -- написаны как набор "случайных" записей, неоформленных набросков, передающих сам процесс рождения мысли; теме революции посвящен "Апокалипсис нашего времени" (1917-1918).
   О К.Н. Леонтьеве см. примеч. на с. 610.
   ...учение о<тца> С. Булгакова о Богоматеринстве мира, -- и мариология в ее чистом виде, и учение о Духе Святом, -- и проекция ее на весь тварный мир. -- См.: Булгаков С, прот. Купина неопалимая. Опыт догматического истолкования некоторых черт в православном почитании Богоматери. Париж: YMCA-Press, 1927.
   ..."Ныне, убо во временах богопросвещенная земля русская <...> Божиих храмов". -- См. примеч. на с. 656. Цитата приводится также в статье "Перечень".
   Или слова Димитрия Герасимова в повести "О белом клобуке"... -- См. примеч. на с. 656. Цитата приводится также в статье "Перечень".
   Таково настроение Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Писарева. -- Упомянуты литературные критики, публицисты и мыслители революционно-демократического направления: Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848), Добролюбов Николай Александрович (1836-1861), Чернышевский Николай Григорьевич (1828-1889), Писарев Дмитрий Иванович (1840-1868).
   ...раскрытие Премудрости в чадах своих... -- Ср.: "И оправдана премудрость всеми чадами ее" (Лк 7: 35).
   Хомяков исходит из утверждения, высказанного в послании вселенских патриархов 1848 года: "Непогрешимость почиет единственно во вселенскости Церкви, объединяемой взаимной любовью". -- См.: Хомяков A.C. Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу брошюры г-на Лоранси // Хомяков, СС. Т. 2. С. 61. Цитата приводится в работе "А. Хомяков".
   Это значит, что "истина принадлежит только полноте Христова Тела", "а отдельные ее члены, как миряне, так и иерархи, неизбежно могут ошибаться и грешить против истины". Главное существо Церкви заключается в том, что "она есть живой организм". -- См. примеч. к "Мыслителям" на с. 619.
   "Церковь -- это не множественность лиц, но единство благодати, живущее в множественности творений". -- Краткое изложение первых параграфов работы A.C. Хомякова "Церковь одна" (см: Хомяков, СС. Т. 2. С. 3). Цитата приводится в работе "А. Хомяков".
   "Внешнее единство Церкви выявляется в общении таинств, внутреннее, -- в единстве Духа". -- См.: Там же. С. 19.
   "Никто один не спасается. Спасающийся спасается в Церкви". -- См.: Там же. С. 21. Цитата приводится в работах "Мыслители" и "А. Хомяков".
   "Выше всего в Церкви, -- любовь и единение. Если они наличествуют, то все творит Божественная благодать". -- См.: Там же. С. 23, 25. Цитаты приводятся в работах "Мыслители" и "А. Хомяков".
   "Неведение, -- неизбежный удел каждого лица <...> преодоление этого неведения". -- См.: Хомяков A.C. Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу брошюры г-на Лоранси // Хомяков, СС. Т. 2. С. 59. Цитата частично приводится в работах "Мыслители" и "А. Хомяков".
   "Церковь в ее полноте, как духовный организм <...> и не может не знать". -- См.: Там же. С. 58. Цитата приводится в работах "Мыслители" и "А. Хомяков".
   "Человек находит в Церкви самого себя <...> со своими братьями и со своим Спасителем". -- См.: Хомяков A.C. Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу одного окружного послания Парижского архиепископа // Хомяков, СС. Т. 2. С. 114. Цитата приводится в работе "А. Хомяков".
   И основное содержание Церкви звучит в возгласе: "Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы, -- Отца и Сына и Святого Духа". -- См.: Там же. С. 168. Цитата приводится в "Мыслителях". См. также примеч. на с. 618.
   Церковь есть живой организм, объединенный взаимной свободной любовью, составляющей абсолютное единство во Христе всех своих членов. Церковь "есть жизнь целостного Духа и охватывает сущее во всех его проявлениях". -- См. примеч. к "Мыслителям" на с. 620.
   "Братья, не бойтесь греха людей, -- говорит он, -- любите человека и во грехе его <...> Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах". -- См.: Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский, СС. Т. 14. С. 289. Цитата приводится в работе "Достоевский и современность".
   "Люби повергаться на землю и лобызать ее. <...> и исступления сего". "Омочи землю слезами <...> люби эти слезы твои". -- См.: Там же. С. 292. Цитата приводится в работе "Достоевский и современность".
   "Когда же познает инок, что не только он хуже всех мирских, но и перед всеми людьми за всех и за вся виноват <...> и слезами своими мировые грехи омыть". -- См.: Там же. С. 149. Цитата приводится в работе "Достоевский и современность".
   ..."Способность всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гений чужих наций... способность эта есть всецело способность русская, национальная". -- См.: Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1880 г. 11 Достоевский, СС. Т. 26. С. 130. Цитата приводится в работе "Достоевский и современность".
   "Русская душа, гений народа русского, может быть, наиболее способен из всех народов вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви..." -- См.: Там же. С. 131. Цитата приводится в работах "Мыслители", "Достоевский и современность" и "Перечень".
   "Русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастье, чтобы успокоиться, -- дешевле он не примирится". -- См.: Там же. С. 137. Цитата приводится в работах "Мыслители", "Достоевский и современность" и "Перечень".
   "Назначение русского человека есть бесспорно всечеловеческое и вселенское". -- См.: Там же. С. 147. Цитата приводится в работе "Достоевский и современность".
   "Стать настоящим русским, стать вполне русским, -- может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком". -- См.: Там же. Цитата приводится в работах "Мыслители" и "Достоевский и современность".
   ..."Если западная цивилизация имела своим мировым назначением <...> суждено другой исторической силе". -- См.: Соловьев B.C. Чтения о Богочеловечестве // Соловьев, СС. Т. 3. С. 14. Цитата приводится также в работах "Мыслители" и "Миросозерцание Вл. Соловьева".
   А так как истина всегда должна заключать в себе полноту, то реакцией на эту односторонность выявления истины в католицизме явился период гуманистический, обосновавший права человеческой личности. -- См. развитие этой темы в статье: Скобцова Е. В поисках синтеза // Путь. 1929. No 16 (май). С. 49-68.
   Я останавливаюсь главным образом на "Купине неопалимой", разбирающей мариологические темы. -- Книга прот. Сергия Булгакова "Купина неопалимая. Опыт догматического истолкования некоторых черт в православном почитании Богоматери" вышла в 1927 г. в Париже в издательстве "YMCA-Press".
   ...разобраться в католическом догмате 1854 года о "непорочном зачатии"... -- Догмат был провозглашен 8 декабря 1854 г. папой Пием IX. Главный его смысл в том, что Дева Мария от самого момента Своего Зачатия была освобождена от власти первородного греха.
   "В Своем воскресшем и прославленном теле Она есть совершившаяся уже слава мира, его воскресение. <...> духовное средоточие всего человечества, всего творения". -- См.: Булгаков С., прот. Купина неопалимая // Булгаков С., прот. Малая трилогия. М.: Общедоступный православный ун-т, осн. прот. А. Менем, 2008. С. 87. Цитата приводится неточно, по памяти.
   "Как творение, по естеству Она не участвует в Божественной жизни Троицы <...> без сравнения серафим". "Богоматерь есть слава <...> и в Себе имеющая и рождающая Бога". -- См.: Там же. С. 89, 92. Цитаты приводятся неточно, по памяти.
   "Это значит, что образ Божий в человеке раскрывается и осуществляется на небесах не только как образ Христа, но и как образ Матери Его". -- См.: Там же. С. 93.
   ...из его статьи "Ипостась и ипостасность". -- См.: Булгаков С. Ипостась и ипостасность (Sholia к "Свету Невечернему") // Сб. статей, посв. 35-летию научной деятельности П.Б. Струве. Прага: Пламя, 1925. С. 353-371.
   "Тварная София (Дева Мария), осеняемая Духом Святым, получает силу к приятию Слова <...> София ознаменовывается рождением Отчего Единородного Сына Матерью". -- См.: Там же. С. 365, 366.
   ..."Мир в Софии есть Дитя божественного рождения, и он же есть Матерь, -- Дитя -- Мать <...> в Логосе и в Церкви, в<о> Христе и в Богоматери". -- См.: Булгаков С. Ипостась и ипостасность. С. 367-368.
   ...Логос, -- вочеловечился, -- принял "зрак раба"... -- См.: Флп 2: 7 о Христе, принявшем образ ("зрак") раба.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru