Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна
Два события

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Мать Мария (Скобцова; Кузьмина-Караваева, Е.Ю.)
   Россия и эмиграция: Жития святых; Религиозно-философские очерки; Ранняя публицистика; Письма и записные книжки
   Москва: Русский путь; Париж: YMCA-Press, 2019.
   

ДВА СОБЫТИЯ

   Два события последнего времени, о которых писалось в газетах, производят удивительно жуткое впечатление.
   Это -- эпическое описание казни двух польских бандитов на бульваре Араго и рассказ о том, как толпа кричала арестованному Месторино:
   -- Смерть ему!
   Каждый раз, разворачивая русские газеты, я ищу какого-нибудь отклика на эти факты. И думаю, что отсутствие такого отклика именно в русских газетах есть третье событие, по внутренней сущности своей не менее значительное, чем оба первые.
   Мы все помним жуткие страницы Достоевского с описанием смертной казни. Более того, -- мы все в известной степени воспитались на них и в них почерпнули какое-то внутреннее противление смертной казни, -- почти физическую невозможность принять смертную казнь, предельную духовную оскорбленность, -- личную оскорбленность, -- от факта лишения человека жизни.
   Но как бы ни были гениальны описания смертной казни у художников слова, -- по существу, заметка радостного хроникера не менее убедительна и не менее страшна, потому что она стремится к точному отображению виденного.
   Вот на бульваре Араго горела папироска и погасла. Потом сложили тела в сосновый ящик. А любопытные стояли вдали. Те же любопытные, по существу, наверное, очень безразличные, -- консьержки, чиновники, приказчики, -- чувствовали себя вправе кричать человеку: "Смерть ему" -- и не понимали, что как-то в нем и себя убивают.
   Еще недавно мир возмущался казнью Сакко и Ванцетти. И вот теперь ясно, что возмущение это было какого-то вторичного порядка, -- возмущались не тем, что холодно и спокойно лишают людей жизни, а тем, что губернатор не внял общественному мнению, что есть сомнения в их виновности, что они были представителями известного идейного течения, что, наконец, они так долго ждали казни.
   И когда все эти побочные обстоятельства не существуют, -- когда приговоренные к смерти не имеют никаких идейных и общественных одежд, когда просто казнят человека, -- то все остаются спокойными.
   Всего больше меня в этом деле волнует то, что я назвала третьим событием, -- нашим русским безразличием к этим чужим казням. Я понимаю, что французской консьержке после многих лет беспорочной и беспечальной жизни очень трудно почувствовать какую-то свою органическую связь и общность с казнимыми.
   Ну, а нам?
   Тут перед нами две дороги.
   Или, слыша постоянно: такой-то расстрелян, такой-то замучен, у такого-то казнили сыновей, у такой-то в Чеке погиб муж, -- мы отупели, мы приняли известную бытовую обыденщину казней, -- и уж не удивишь нас, не затронешь даже просто наших нервов казнью каких-то двух бандитов. Что бандиты, чужие нам, когда стольких близких нет? -- И если мы на этом пути, то вообще нам спасения нет, -- погибнем, значит, от медленной отравы чужой кровью, в себя приняли самый страшный яд чекистского начала.
   И другой путь
   Путь соучастия в предсмертных муках казнимого. Путь ощущения казни человека, как поругания человечества и как своего личного поругания. "Человек, -- это звучит гордо". -- Это могло звучать гордо до подвалов Чеки. Сейчас это звучит очень жалобно и тоскливо, потому что человек -- это тот, кого убивают, человек, -- это тот, кто убивает. И в любой казни всегда казнится и мое человеческое достоинство. Мы должны себя чувствовать со-казненными.
   Древний символ казни -- крест -- расколол надвое мировую историю, лег на плечи человечества, определил его путь на Голгофу. В казни, на кресте завязался крепчайший узел истории. И символ позора стал символом поклонения. После этого всякий приговоренный к казни приговорен не к позору высшей меры наказания, а приговорен к такой абсолютной форме очищения и искупления своих преступлений, -- пусть иногда позорных, -- что перед ним мы все как-то склоняемся, как-то ощущаем его особую отмеченность.
   И вот гильотина на бульваре Араго. Гильотина как часть государственного аппарата. При ней -- свой чиновник-палач. Около нее -- любопытные и удовлетворенные в своем чувстве справедливости консьержки и лавочники. А над ней, -- тень креста.
   И может быть, наше -- русское -- последнее оправдание сейчас в том и в том наш выход на иные дороги, что тень креста на казнях русских явственнее и виднее. Ни государственной необходимостью, ни преступлениями осужденных, ни чувством консьержкиной справедливости, ни налаженностью государственного аппарата, -- не прикрыты для нас подвалы Чеки.
   Для нас казнь -- только мука казнимого, для нас казнь даже преступника -- всегда наша со-казнь. Мы слишком хорошо знаем, что кто бы ни был казним, -- герой или бандит, праведник или преступник, -- всегда казним человек. И всегда сознание казни невыносимо.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: Д. 1928.12 апр. No 1387. С. 2. Подпись: Е. Скобцова.
   Это -- эпическое описание казни двух польских бандитов на бульваре Араго... -- См.: Б.п. Казнь Зинчука и Пашковского // Д. 1928.4 апр. No 1379. С. 3; Б.п. Казнь польских бандитов // ПН. 1928. 4 апр. No 2569. С. 3. Владек Зинчук и Пашковский, как следует из этих заметок, были приговорены к смерти за 68 краж и 9 убийств.
   ...и рассказ о том, как толпа кричала арестованному Месторино: -- Смерть ему! -- В прессе в это время идет целый ряд статей о расследовании убийства комиссионера по продаже бриллиантов Гастона Трюфема, чей обугленный труп был найден в лесу под Парижем в конце февраля 1928 г.; о том, как полиции удалось найти след, об аресте подозреваемого в убийстве, владельца ювелирной мастерской Шарля Месторино, о его допросах и ходе следствия, о том, как постепенно удалось доказать его вину и выяснить причины, побудившие к убийству. Сопровождение Месторино на место преступления для проведения следственных экспериментов вызвало бурную реакцию собравшейся вокруг толпы. См., например: "На площадке 4-го этажа убийце вновь надели наручники и, сведя вниз, почти на руках быстро внесли в автомобиль, под возмущенные, негодующие вопли толпы. Полицейские наглухо закрывают окна и дверцы. Шофер торопливо пускает машину. Автомобиль трогается с места и исчезает по дороге в тюрьму Санте, провожаемый криками: "Смерть убийце"" (Б.п. Тайна желтого автомобиля // ПН. 1928. 21 марта. No 2555. С. 3). Шарль Месторино был приговорен в итоге к пожизненной каторге, умер на о. Гвиана в апреле 1930 г. См. об этом: Ник. Преступление и наказание: конец Шарля Месторино // Иллюстрированная Россия. 1930.12 апр. No 16 (257). С. 16-17.
   Вот на бульваре Араго горела папироска и погасла. -- См.: "Медленно сходит Зинчук. Руки за спиной. В зубах то разгорающаяся, то потухающая папироса.
   -- Всего хорошего, господа, -- раздается его отчетливый и спокойный голос. Помощники палача подталкивают его.
   -- "Осторожнее, осторожнее", опять говорит Зинчук. Все еще мелькает огонек папиросы
   Несколько секунд еще. Какое-то шевеленье. Папироса потухла" (Б.п. Казнь Зинчука и Пашковского. С. 3).
   Еще недавно мир возмущался казнью Сакко и Ванцетти. -- Вызвавший громкий резонанс приговор к смертной казни двух итальянцев, рабочих-анархистов и участников движения за права рабочих, Николы Сакко (1891-1927) и Бартоломео Ванцетти (1888-1927). В 1920 г. в США им было предъявлено обвинение в убийстве кассира и двух охранников обувной фабрики. Суд признал их виновными, хотя обвинение было слабо доказано. В августе 1927 г. осужденные были казнены на электрическом стуле. Из-за недостаточной доказательности обвинения и из-за принадлежности подсудимых к анархистско-рабочему движению это дело вызвало широкую волну протестов.
   "Человек, -- это звучит гордо". -- Ставшая крылатой, фраза из пьесы Максима Горького "На дне" (1902), слова Сатина (действие 4).
   Мы должны себя чувствовать со-казненными. Древний символ казни -- крест -- расколол надвое мировую историю, лег на плечи человечества, определил его путь на Голгофу. В казни, на кресте завязался крепчайший узел истории. И символ позора стал символом поклонения. -- Тема Креста и со-распятия (со-казненности, как здесь, приобщения к жертве) проходит через все творчество матери Марии, делает его единым целым: от уже выходящей здесь за рамки публицистики темы со-участия в муках казнимого, от образов гибнущей России в повести "Равнина русская" (1924), от фигуры А. Блока, данной в воспоминаниях о нем как образ добровольной жертвы, шагнувшей навстречу гибели от имени России и за всю Россию ("Встречи с Блоком", 1936), к поздним статьям, продумывающим богословскую тему подражания Богородице, принятия обоюдоострого меча, пронзающего Ее сердце; тему внехрамовой литургии как участия в евхаристической жертве, изливаемой в мир. Это не просто творческая тема матери Марии, но лейтмотив ее жизни, ведущий к мученической смерти в концлагере Равенсбрюк.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru