Россия и эмиграция: Жития святых; Религиозно-философские очерки; Ранняя публицистика; Письма и записные книжки
Москва: Русский путь; Париж: YMCA-Press, 2019.
НЕЧТО О ЛОЗУНГОТВОРЧЕСТВЕ
Как из рога изобилия сыплются сейчас "новые лозунги": во что бы то ни стало находить по ту сторону рубежа светлые явления, с азартом и страстью отказываться от всякого значения и всякого смысла проведенных в эмиграции лет.
Может быть, потребность в этих лозунгах определяется исключительно физиологической тоской по России и только прихорашивает умными словами это органическое состояние.
Но, как бы то ни было, если они воспринимаются как новые, то в них должно быть, вне всяких сомнений, известное отречение от старых.
Много на наших глазах прошло этих отречений от старых лозунгов. Особенно большую ретивость в периодическом раскаянии проявила русская обывательщина. И этим своим непостоянством, этим полным отсутствием чувства ответственности вводила в заблуждение и доводила до подлинной трагедии всех, кто стремился воплотить в жизнь те или иные лозунги.
Первый пример, -- это увлечение всей обывательской России Февральской революцией. Чем сильнее оно проявлялось, тем больше было основания у власти того периода чувствовать себя истинными носителями воли народной, поддержанными широким народным множеством.
Но лозунги эти, когда их понадобилось защищать, оказались не по плечу обывателю. Он забился в свою нору, а вскоре стал просто поносить то, перед чем раньше умилялся.
Настало время для новых лозунгов, -- период Гражданской войны.
Мне не пришлось принимать активного участия в Белом движении. Более того, -- на территории Вооруженных сил Юга России мне пришлось отсидеть несколько месяцев в каталажке, допрашиваться различными контрразведками, судиться добровольческим судом, по статье, высшая мера наказания по которой была смертная казнь, кое-как выкарабкаться из этого процесса и надолго отойти от общественной работы.
И пока деникинская армия двигалась к Орлу, а Осваг просвещал тыл плакатами, наглядно указующими, насколько сахар при царе был дешевле, чем при Временном правительстве, пока Астров декламировал речи о московских колоколах, а Соколов творил "хитрую механику" Особого совещания -- отношение мое к Добрармии было достаточно оппозиционным.
И уж никак в голову не приходило брать на себя хоть тысячную долю ответственности за все происходящее.
Но постепенно начал наступать перелом.
Вместо декламации о московских колоколах, -- виселица Кулабухова на Крепостной площади. Вместо широкой Орловской дороги, -- штабеля сыпнотифозных, замороженные солдаты, обмотанные во всех направлениях шерстяными носками, вши, уныние, чертов круг какой-то. Потом трюм эвакуирующего нас парохода "Прага" и, наконец, Тифлис.
В первые же дни в Тифлисе пришлось услышать один афоризм грузин: Добровольческая армия и казачество были для нас "теплой шубой от северного ветра". И в ответ на этот афоризм тогда же стало ясно, что нельзя избежать ответственности за многое, происходившее под властью белой диктатуры.
Ведь в конце концов не только политические партии и лица, облеченные общественным доверием, но и обывательская масса, приявшая "быт" Гражданской войны, не создавшая безвоздушного пространства вокруг ее идеологов, -- в полной мере несет за нее ответственность.
Если эта ответственность не может быть воспринята как ответственность за то, что делали руководители Белого движения, то все же она остается ответственностью за то, что их делу не сумели противопоставить другого дела.
Это особенно почувствовалось, когда удалось сравнить на протяжении нескольких дней цинично-дипломатический афоризм "шубы от северного ветра" с реальными Иванами и Петрами, отморозившими себе ноги, облепленными вшами, месящими в отступлении кубанскую дорожную грязь.
Ценность личного подвига этих Иванов и Петров настолько весома, настолько воплощена и реальна, что совершенно перевешивает и хитросплетения Соколова, и неудачных губернаторов Добрармии, и даже весь деникинский пафос "Единой и Неделимой".
И за эти личные подвиги, -- за штабеля сыпнотифозных, за искалеченное Гражданской войной поколение, -- надо принять на себя всем полную ответственность.
В чем же эта ответственность? -- В отсутствии озорной игры лозунгами, в отсутствии глумления над чужим путем с высоты своего нового, просветленного взгляда на вещи.
С человеком, вышедшим из ада Гражданской войны, можно спорить и с его взглядами бороться. Но нельзя сказать, что все его испытания были просто неудачными политическими экспериментами вождей, вообще полной бессмыслицей, что даром умирали, что даром кормили вшей, даром катились по морозу к Черному морю.
Потому что сумма этих смертей, откормленных вшей, отмороженных ног, -- сама по себе, -- вне своей цели и причины, -- гораздо значительнее и весомее, чем все удачные и неудачные, глупые и умные, генеральские, кадетские, общественные, классовые, кастовые и прочая и прочая резолюции, приказы, декларации, хитросплетения и т.д.
И если это раз навсегда понять и принять по своему обывательскому долгу ответственность и на себя, то ясно будет, как надо вообще относиться к буйному лозунготворчеству, проявляемому сейчас многими.
Беженское состояние, -- само по себе подвиг. И подвиг этот тем труднее, чем меньше принадлежит к общественности несущий его человек.
У общественника этот подвиг скрашивается основным направлением всего его духовного склада. У беженца-обывателя нет иного облегчения этого подвига, как только в сознании, что вот, мол, не просто я терплю нужду и скитаюсь по черт знает каким Европам, а этим что-то совершаю и что-то кому-то доказываю.
Так же точно тяжесть этого подвига гораздо ощутимее для людей, мало интеллигентных.
Русский интеллигент, гражданин вселенной, -- имеет, помимо любви к России, еще вторую любовь, второе отечество, -- мир.
Русский мужик, казак, землероб, может быть, и не вмещает даже огромной России, -- и уж никак не имеет мирового отечества, -- но зато совершенно физически связан со своей хатой, со своей нивой, со своим привычным бытом.
И во всей размеренной и прекрасной Европе ему все кажется совершенно проклятым, несообразным и лицемерным.
Никак не второе отечество, а самый настоящий край изгнания.
И если сравнить, то, пожалуй, и вши, и отступление от Орла, и теплушки, -- немногим хуже, чем многолетнее пребывание у Рено или долбление Балканских высот в Сербии. Там хоть азарт был, хоть уверенность, что до Черного моря докатимся, а дальше некуда, -- значит, что-то новое должно начаться. А тут изо дня в день, изо дня в день, -- никуда не катимся, на месте топчемся, никакого Черного моря -- предела впереди нету.
И опять-таки полновесная мука этого беженского пути гораздо весомее, гораздо человечески значительнее, чем все: чем вожди, зарубежные съезды, осоргинские ланцеты, милюковское неустойчивое равновесие и т.д.
И за эти реальнейшие реальности, что имеются в беженстве, -- за ощущение изгнанности, за тоску по родным местам, чуждость иной культуре, безнадежность и неизбежность, день за днем, -- за эту беженскую муку надо принять ответственность в полной мере.
Надо бороться против веры в весенние походы, -- но нельзя говорить, что Рено и Балканские трущобы, -- игра случая, глупость, бессмыслица.
Надо стремиться к связи с Россией, -- но нельзя умиляться только теми, кто остался там для культурной работы, а этих, вышедших, топтать и презирать.
Да и что касается связи с Россией, то мне сдается, что и это тоже пустые слова тех, кто и в России был бы от России оторван.
Большинство рядовых беженцев живет более жизнью своей русской дыры какой-нибудь, чем жизнью Бийанкура или Сен-Дени. Точно знает, бычком или телушкой отелилась корова дома, сколько засеяли домашние десятин, как коммунисты, -- сдали или, наоборот, начинают нажимать и т.д.
И если у кого-либо есть охота жонглировать лозунгами, открывая "новые горизонты" и каясь в старых прегрешениях, то ведь, по существу, это такая же преступная авантюра, как обман "весенними походами".
Зовущие сейчас переоценивать ценности говорят нам, что они, может быть, последними поедут в Россию, потому что это им "не к стилю", воротничок им мешает, мол, разделить лично участь тех, кому сидеть здесь уже нестерпимо. Совсем как совет: ты, мол, кради, мой милый, а мне это не с руки, хочу остаться чистеньким. Непонятно, отчего надо предполагать в своем ближнем отсутствие стремления к этой чистоте и к воротничку.
Ведь в конце концов не только глашатаи новых лозунгов, а и люди рядовые имеют право хоть в чем-нибудь погордиться и по справедливости могут гордиться своим беженским хождением по мукам, -- нечего отнимать этой последней гордости у очень обнищавших людей.
И думается мне, что элемент недостаточного ощущения ответственности за судьбу всей рядовой массы выступил бы яснее, если бы кто-нибудь со стороны сказал бы про наше беженство, как говорили в Тифлисе о штабелях сыпно-тифозных: "теплая шуба от северного ветра".
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые: Д. 1925.12 нояб. No 851. С. 2. Подпись: Юрий Данилов.
Более того, -- на территории Вооруженных сил Юга России мне пришлось отсидеть несколько месяцев в каталажке, допрашиваться различными контрразведками, судиться добровольческим судом, по статье, высшая мера наказания по которой была смертная казнь, кое-как выкарабкаться из этого процесса и надолго отойти от общественной работы. -- См. об этом воспоминания матери Марии "При первых большевиках (Как я была городским головой)" (1925) с подробными примечаниями и с приложениями в виде газетных статей того времени о ходе суда: ММ, К-К, 2012. С. 94-135, 572-593, 500-512, 635-638.
И пока деникинская армия двигалась к Орлу... -- Приказ о наступлении по линии Курск -- Орел -- Тула был отдан главнокомандующим ВСЮР ген. А.И. Деникиным после овладения Царицыном 20 июня (3 июля) 1919 г., с целью стремительного наступления на Москву.
...Осваг просвещал тыл плакатами, наглядно указующими, насколько сахар при царе был дешевле, чем при Временном правительстве... -- Осведомительное агентство (ОСВАГ) было основано летом 1918 г. ген. А.И. Деникиным как информационно-пропагандистский орган сначала Добровольческой армии, а затем ВСЮР. В его задачи входили информирование населения о Белом движении и о преступлениях большевиков, конкурирование с большевистской пропагандой; с этой целью издавался ряд газет и журналов, активно печатались плакаты, брошюры и листовки.
...пока Астров декламировал речи о московских колоколах, а Соколов творил "хитрую механику" Особого совещания -- отношение мое к Добрармии было достаточно оппозиционным. -- Николай Иванович Астров (1868-1934) с марта 1917 г. был городским головой Москвы; боролся против большевиков: входил в Национальный центр и Союз возрождения Росси, в 1919 г. был членом Особого совещания у Деникина и его политическим советником. С 1920 г. в эмиграции, жил в основном в Праге, организатор и руководитель Русского заграничного исторического архива.
Соколов Константин Николаевич (1882-1927) -- юрист и политический деятель, профессор Санкт-Петербургского университета и главный редактор кадетской газеты "Речь". С мая 1918 г. член правления Национального центра. В августе приехал в Екатеринодар к генералу Деникину, где подготовил (совместно с В.Н. Челищевым) проект нового "Положения об Особом совещании при главнокомандующем ВСЮР", по которому деникинское Особое совещание из совещательного органа гражданского управления превратилось в высший законодательный и исполнительный орган, сопоставимый с дореволюционным Советом министров. С сентября 1918 по декабрь 1919 г. член Особого совещания, в 1919 г. редактировал газету "Свободная речь", управлял отделом законов, а затем отделом пропаганды. В 1920 г. эмигрировал, жил в Болгарии. Его книга "Правление генерала Деникина (из воспоминаний)" вышла в 1921 г. в Софии.
Вместо декламации о московских колоколах, -- виселица Кулабухова на Крепостной площади. -- Речь идет о казни через повешение по решению деникинского военно-полевого суда члена Кубанского правительства и Кубанской рады священника А.И. Кулабухова (Калабухова; 1880-1919). В качестве члена парижской делегации Кулабухов подписал проект Договора дружбы с кавказскими горцами (предусматривающий совместные действия Кубанского войска и горцев против большевиков в случае ухода Добровольческой армии с Кубани), в чем и было усмотрено нарушение полномочий правителя Юга: членов парижской делегации, несмотря на их добровольное возвращение в Россию, обвинили в измене, приговор Кулабухову по приказу ген. В.Л. Покровского был немедленно приведен в исполнение.
Вместо широкой Орловской дороги, -- штабеля сыпнотифозных, замороженные солдаты, обмотанные во всех направлениях шерстяными носками, вши, уныние, чертов круг какой-то. -- "Широкая Орловская дорога" здесь, по всей видимости упомянута в ироническом смысле.
Потом трюм эвакуирующего нас парохода "Прага" и, наконец, Тифлис. -- В марте 1920 г. Е.Ю. Скобцова с дочерью Гаяной и матерью эвакуировалась на пароходе "Прага" из Новороссийска в Поти, затем оттуда семья перебралась в Тифлис.
В первые же дни в Тифлисе пришлось услышать один афоризм грузин: Добровольческая армия и казачество были для нас "теплой шубой от северного ветра". -- См. подобное развитие этой темы в статье Е.Ю. Скобцовой "Шуба от северного ветра".
Ценность личного подвига этих Иванов и Петров настолько весома, настолько воплощена и реальна, что совершенно перевешивает и хитросплетения Соколова, и неудачных губернаторов Добрармии, и даже весь деникинский пафос "Единой и Неделимой". -- "За Великую, Единую и Неделимую Россию" -- было одним из основных принципов политики ген. А.И. Деникина. Деникин, помимо военных действий, создавал органы управления на местах, отвоеванных Добровольческой армией, поэтому мать Мария и упоминает "губернаторов Добрармии". О структуре и становлении этих органов см. упомянутые воспоминания К.Н. Соколова "Правление генерала Деникина" (София: Российско-болгарское книгоизд-во, 1921; переизд.: М.; Жуковский: Кучково поле, 2007).
И если это раз навсегда понять и принять по своему обывательскому долгу ответственность и на себя, то ясно будет, как надо вообще относиться к буйному лозунго-творчеству, проявляемому сейчас многими. -- Мотивом опасности такого лозунготворчества оканчиваются и воспоминания матери Марии "При первых большевиках (Как я была городским головой)": "И, пожалуй, именно самое страшное в революции, -- и особенно в Гражданской войне, -- что за лесом лозунгов и этикеток мы все разучиваемся видеть деревья, -- отдельных людей" (ММ, К-К, 2012. С. 135).
Беженское состояние, -- само по себе подвиг. И подвиг этот тем труднее, чем меньше принадлежит к общественности несущий его человек. -- Тема человеческого страдания простых людей, "беженского народа", сразу становится одной из центральных тем творчества и всей жизни матери Марии.
...чем многолетнее пребывание у Рено или долбление Балканских высот в Сербии. -- О положении эмигрантов в Сербии Е.Ю. Скобцова знала не понаслышке: семья Скобцовых переехала из Константинополя в Королевство СХС 1 ноября 1923 г., жили сначала в Белграде, затем в Сремских Карловцах, а в январе 1924 г. переехали во Францию. Образ русского эмигранта, ставшего разнорабочим в Сербии, дан Е.Ю. Скобцовой в рассказе "Йота", опубликованном в газете "Дни" под псевдонимом Юрий Данилов (см.: Данилов Ю. Йота //Д. 1924. 1 июня. No 475. С. 7; переизд. в: ММ, К-К, 2012. С. 323-329).
И опять-таки полновесная мука этого беженского пути гораздо весомее, гораздо человечески значительнее, чем все: чем вожди, зарубежные съезды, осоргинские ланцеты... -- См.: Осоргин М.А. Требуется ланцет // ПН. 1925. 28 окт. No 1691. С. 2. Автор статьи сравнивает болезненные для эмигрантского сознания темы -- и прежде всего вопрос о том, насколько эмиграция созвучна России, чтобы участвовать в борьбе за Россию, -- с нарывом, для которого требуются врачи, ланцеты и перевязочные материалы.
...чем жизнью Бийанкура или Сен-Дени. -- Рабочие пригороды Парижа. О Бийанкуре подробнее см. примеч. на с. 748. Сен-Дени вплоть до наших дней остается одним из самых неблагополучных районов, прибежищем современных мигрантов.