Кузьмина-Караваева Е. Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма.
СПб.: "Искусство--СПБ", 2001.
ЮРАЛИ
1
Приближается моя смерть, и не хочу я, чтобы вместе со мной исчезли те слова учителя, которые я слышал.
Оглядываясь на долгий путь свой, вижу я, что многим, как и мне некогда, облегчат они дорогу, сделав зрение -- ясным, сердце -- бестрепетным, а руку -- уверенной. Ибо, изнемогая на пути, встретил я Юрали и родился вторым рождением.
Вам, изнемогающие, пишу я, и верю, что слова и жизнь его будут вам источником воды живой.
Ясен и безбурен мой вечер. Мирно гаснет заря. Сердце -- свиток, исписанный рукой мудрого. Как плод созревший, отдаю я жизнь свою вечности. Дети мои, узнайте, что близится жатва.
И еще узнайте, что здесь, среди нас, живущих и юных даже в старости, был тот, кто обречен. Обреченным назовете вы Юрали, узнав слова его и деяния.
Память моя, видя в тумане настоящее, сохранила мне каждое его слово, дабы поведать о нем мог я.
2
Среди горных пастбищ рос Юрали. Крутые скалы делали эти пастбища почти недоступными. Только в самые жаркие месяцы, когда весенние потоки пересыхали, отвесная тропа могла вывести через несколько дней пути к селеньям, находящимся в долинах.
Начиная ранней весной и кончая дождливыми осенними днями отец Юрали пас свои стада на зеленых лугах, перегоняя их все выше и выше. Зимой с первым снегом скот запирался в низкие сараи; там же за перегородкой жил и Юрали с отцом.
Дни были так похожи один на другой, что казалось Юрали -- всегда жил он в горах и вечно будет жить там.
Часто бродил младенец по лугам, собирая цветы и наблюдая птичьи стаи: к солнцу потянутся птицы, и знал он, что скоро белым снегом будут покрыты луга; и с весенним перелетом ждал он первой травы.
К полдню, когда отец задремлет, Юрали садился над обрывом и наблюдал, как внизу живут люди: пашут нивы, меряют пыльные дороги, собираются толпами у дверей низких домов своих.
Длинными же зимними вечерами просиживал Юрали у тлеющих поленьев напротив отца, слушая, как коровы за перегородкой мерно дышат и пережевывают жвачку, а в окна бьется и гудит ветер. И молчал младенец Юрали, мудрый неведеньем своим.
3
Однажды пропала из стада корова. Отец послал Юрали отыскать ее между скалами. С полдня вышел он. Долго виднелись с вершин пастбище, и тихо бредущее стадо, и отец с длинным бичом в руках. Но за последним поворотом скалы окружили его тесно; и уже склоняющееся солнце косыми лучами позлащало желтые зубцы. Юрали вглядывался в тропинку, ища следов копыт.
Наступила ночь. Бесстрашно брел Юрали, не узнавая скал и еле различая дорогу при слабом блеске звезд.
Уже и предутренним холодом потянуло и вновь зазолотились вершины скал.
Крутой тропой спустился он, ведомый следами копыт, к ручью. Еле различил в утреннем сумраке на берегу остов коровы, обглоданный хищниками. Надо было поворачивать; но скалы были так похожи одна на другую, что не знал Юрали, откуда пришел он.
Наугад начал он карабкаться вверх. Но куда ни поворачивал он, нигде не было видно следов копыт, которые привели его к ручью.
Долгие часы бродил он, то спускаясь, то вновь карабкаясь по крутым уступам; а скалы все теснее окружали его, и казалось, конца им нет.
Не боялся ребенок. Тайное знание осенило его: куда бы ни привели шаги, -- везде будет его родина ждать -- родина еще неведомая. То же солнце будет освещать путь его, то же небо ласково раскинется над ним, те же звезды тихо запылают ночью.
Извечная родина, ласковая колыбель лелеет усталого от пути Юрали; тихая мать нежит ноги его: мать земля зеленая.
И к восходу или к закату, в страну ночи или в страну солнца поведет его дорога -- везде он желанный сын мудрой земли, везде он любимый брат зверям и злакам земным.
4
Поздним вечером на следующий день вернулся Юрали к стадам своим; случайно вывели шаги его к родному пастбищу.
Дремали коровы, отец тихо сидел у потухающего костра; и Юрали, уже отрок Юрали, рассказал ему, как скитался он между скалами, как узнало сердце, что везде родина любимая ждет его.
И впервые стал говорить ему отец, как равный равному, ибо в одиночестве своем двухдневном стал Юрали отроком мудрым и знающим.
"Юным принадлежит земля, тихая мать их; глаза отроков видят невидимое, и уши слышат неслышимое. И только тот, кто однажды услышал слово мира сего и запомнил его, только тот становится глухим, и не трогает его ласка родимой.
Милый отрок мой, Юрали тихий, о себе хочу поведать я. Некогда и я, как ты теперь, юный и неведающий, жил с отцом среди зеленых пастбищ.
Сердце мое не знало ни радости, ни горя; сердце мое ведало, что после ночи будет восход солнца, что зима предшествует весне; уши мои слышали рост трав; и голосом своим мог я призывать птиц и зверей земных.
Но кончилось мое отрочество: к селеньям в долины вывел меня отец и ушел от меня. Долгие годы жил я между людьми, питался их пищей, слушал их слова; из селений пришел я к городу и узнал тайну его.
Там впервые встретился я с матерью твоею, Юрали, и полюбил ее. И поразила любовь зрение мое и слух мой: только в ней видел я жизнь любимую, в ее голосе слышал я пение птиц; когда же она, оставив мне тебя, ушла, показалось мне, что смертельно ранена душа моя, что солнце больше не будет меня веселить, что птицы немы и трава не зелена.
Несла она тайну города; влила в меня яд, которым отравлены люди, слепые и лишенные слуха".
После этих слов просил Юрали отца, чтобы он открыл ему тайну иных жизней, тайну, убивающую людей.
Но с улыбкой возразил отец ему: "Не спрашивай, ласковый; еще долги годы твоего неведенья. Но знай, что настанет час, когда и ты поймешь тайну тех, кто живет в долинах.
Знай также, что вернулся я на родные пастбища уже дряхлым. И хотел вопросить ручьи, но не поняли они вопроса моего; и хотел голосом тихим призвать к себе птичьи стаи, но с громкими щебетаньями мимо пролетали птицы. И показалось мне, что умер мир: мертвая лежала земля, мертвые шелестели травы.
Так стал я старцем, Юрали; каждый день с восходом солнца просыпаюсь я, надеясь, что вновь будут меня радостно приветствовать братья. Но молчаливо лежит земля.
Так тянулись годы; и я, чужой всему, что меня окружало, знал только одну радость: твою молодость, Юрали, твою юную мудрость".
И замолк старик. Юрали же начал ему рассказывать о тех тайнах, которые поведали ему травы и звери, скалы и звезды. И с грустной улыбкой слушал старик слова далекой, утерянной родины.
Снова потянулись весенние дни; снова бродил Юрали, радостный и тихий, по родимым лугам; снова ласковые речи шептало ему солнце, и сказки рассказывали пестрые цветы, и весенние песни пели птицы.
Только по вечерам, сидя у костра, возвращался Юрали к расспросам о иной жизни, о любви, о старости, о времени, о смерти.
И много думал он над ответами отца, и говорил ему так: "Если люди долин не знают и не слышат родину свою, то к ним хочу, отец; им хочу рассказать тайну живую, научить их тому, что сам знаю".
Но просил отец еще подождать Юрали, потому что придет его время -- время первой смерти.
Юрали же не верил, что может душа его умереть, и хотел идти к людям, чтобы воскресить их.
5
В тот год была сильная засуха; весенние потоки пересохли раньше чем когда-либо; русла горных ручьев, прежде бушующих, были покрыты пылью; небольшие речки, ворочавшие камни, пересохли так, что их можно было перейти вброд. После долгих лет горные пастбища стали доступными людям: в течение нескольких летних месяцев вдоль по пересохшим руслам, как по тропе, можно было пройти, минуя отвесные, всегда неприступные скалы.
Однажды в жаркий полдень приблизились из-за уступа к стадам несколько путников. Впереди шли два старца, а за ними утомленные женщины, некоторые с детьми на руках. Отроки, девушки и дети постарше теснились дальше, удивленно взирая на Юралиного отца, на мирное стадо и на Юрали, тихо наигрывавшего на сопелке птичьи песни.
Отец Юрали встал к ним навстречу с приветом.
О приюте пришли просить они: неожиданный набег соседних племен разрушил их селенья; все мужчины, способные держать оружие, сейчас в бою; а они -- слабые -- решили искать спасенья в бегстве; несколько дней шли они и уже изнемогают от усталости.
Пастух предложил им пищу, а Юрали с любопытством наблюдал и слушал пришельцев. Он не мог понять, отчего женщины плакали, рассуждая о войне. Чуждыми казались мудрому отроку слова их, и думал он, что говорят они о тайне иной жизни.
Уже несколько дней жили люди долин на пастбище. Юрали рассказывал своим сверстникам сказки, которые он узнал в своем одиночестве, затевал с ними игры, водил их по зеленому лугу, называя странными именами цветы и кликая птиц.
Дети сначала с любопытством слушали непонятного им отрока и хотели научиться у него умению распознавать травы и кликать птичьи стаи; потом постепенно стали привыкать к нему и полюбили его даже, чуя в нем непонятную им силу и мудрость.
И в свою очередь, говорили они ему непонятные слова: мальчики мечтали о том, как они вырастут и станут воинами; играли в игры, где одна сторона шла на другую; на все же вопросы Юралины не могли объяснить они, отчего на словах и играх их лежит печать смерти; и тогда казалось ему, что они уже знают тайну, что они уже испытали то, что отец его назвал первым умиранием.
Юрали любил их, но был среди них одиноким и чужим.
6
Среди детей были две девочки: одна -- горбунья, а другая -- ласковая и злая; маленькой змейкой казалась она Юрали. Они особенно привязались к нему.
Горбунья впервые видела, что уродство ее не путает, что Юрали так же ласков с ней, как и с другими детьми.
Часто говорила она ему так: "Ты как солнце, Юрали; солнце светит и добрым и злым, прекрасным и калекам. Ты на меня смотришь так же ласково, как и на других; ты не боишься моего уродства. Это потому, что ты мудр и ясен, Юрали; только тот боится уродства, кто сам уродлив. Мой прекрасный, тихий Юрали, я люблю тебя".
И нежно гладила горбунья его руки и заглядывала ему в глаза.
Тогда Юрали говорил ей, что тоже любит ее, что сестра она ему желанная, что зеленая земля -- извечная мать их. И учил он ее понимать птичьи голоса и ласкать стебли, говоря, что каждый злак земной тоже, как и он, Юрали, -- брат ее. И потом удивленно замечал Юрали: "Только многих твоих слов не могу понять я. Разве не все знают, что и ты, горбунья, единая из светлых детей нашей матери?"
И после этих слов великая радость посещала девочку, потому что впервые чувствовала она, что и для нее, как и для других, светит солнце и пахнут цветы, что так же нежно и ей поют птицы, что в сердце Юралином равна она травам и зверям, звездам и людям -- всем братьям любимым его.
А Юрали с улыбкой внимал радости ее, и в сердце его была пустота, потому что впервые узнал он жалость. И новым, еще неведомым чувством казалась ему нежность к горбунье: иначе любил он других детей своей матери земли.
7
Другая девочка рассказывала ему о городе, о матери своей, и тогда казалось Юрали, что о страшном сне слышит он.
"Я могла бы быть такой же ясной, как ты, -- говорила она. -- Но люди сделали меня старой и мертвой. Когда я была еще совсем маленькой, приходили они к моей матери, и говорили ей ласковые слова, и нежно обнимали ее, и давали ей денег. Я думала долго, что они любят нас, и знала, что после нескольких дней голода придет кто-нибудь и будет у нас хлеб. Часто смеялись они и гладили меня по голове. Мать к приходу их одевала лучшие одежды и становилась красивой и молодой. И долго, засыпая, слышала я рядом смех и веселье.
Иногда к матери приходили подруги, и тогда эти ласковые люди и им давали денег, угощали сладкими винами. Ко всем всегда одинаково нежные, они любили всех. Как солнце, Юрали, светили они и добрым и злым, прекрасным и калекам".
И при этих словах девочка хохотала и злилась.
"Потом я узнала, что мать и ее подруги продают себя им; что они никого не любят, потому что любят всех; что, ласковые, не пустили бы мать на пороги домов своих; что, твердя слова любви, они презирают; что за стенами нашего дома они забывают нас.
О, Юрали, Юрали, ты, улыбающийся всем, ты воистину подобен солнцу, греющему и добрых и злых; и ты подобен тем, кто приходил к моей матери и говорил слова любви, никого не любя.
Разве ты не видишь, неразумный и неведающий Юрали, что нас всем ты нужен безраздельно? Если ты хочешь улыбаться мне, то не смей улыбаться другим; если же другие увидят твою улыбку, то бей, мучь, не замечай меня, -- только не смотри ласково, потому что не верю я, что в твоем сердце есть любовь.
Я не хочу быть равной птицам и цветам для тебя. Я хочу быть солнцем твоим, дыханьем твоим -- всем, что ты видишь и слышишь. Ты слеп и глух, ты не мудр, Юрали".
И казалось тогда Юрали, что он не видит и не слышит, что он -- как маленький зверь.
Тогда он обнимал нежно подругу свою, и сердце его наполнялось мучительной любовью; немудрые, простые слова говорил он ей, и на душе ее становилось тихо и радостно.
"Будь моим, только моим, Юрали; никто в мире не знает таких слов, как ты; никто не умеет так ласково заглянуть в глаза. Я знаю, Юрали, что не встречу любви большей, чем твоя любовь".
А у Юрали вновь становилось на душе ясно и холодно. Подходили другие дети, и он забывал о той, которая только что переполняла его любовью.
Несколько раз было так. Девочка мучилась, глядя на Юрали, как он улыбался другим; мучилась, когда он, задумчивый, уходил в скалы, не замечая никого.
И любовь сменилась в сердце ее ненавистью.
"Никогда не подходи ни к кому слишком близко, Юрали, -- говорила она. -- Ибо никто не может подойти ближе тебя, и никто не будет потом дальше, чем ты".
8
И Юрали поверил ей; каждый раз, когда кто-нибудь обращался к нему со словом более ласковым, чем обычные слова, он говорил: "Бойся, если я отвечу тебе лаской на ласку, любовью на любовь, потому что безмерна моя любовь, но не моя она. Не тебя одного буду любить я, а всех в тебе".
И многие отходили от него после этих слов.
Некоторые же отвечали ему: "О, Юрали, мы знаем, что ты, как солнце, светишь и добрым и злым. Но не ревнуем мы солнца. Единый раз улыбнись нам, и мы уйдем с улыбкой твоей. Любя нас, ты берешь нашу тяжесть, нашу смерть; и вечно юным остаешься ты, Юрали".
И чувствовал Юрали, что с каждым словом, с каждой улыбкой уходит из души его часть великой силы, которой жив он. Но улыбался ласковый отрок.
И видя, как расцветают детские души от слова его, решил он, что такова судьба; вечным странником будет брести он; и каждый возьмет у него, что надо, и уйдет.
Обреченной была душа отрока.
Узнав это, пришел он к отцу. Пастух сидел с другими старцами и мирно беседовал о делах минувших, вспоминал свою жизнь в приморском городе Гастогае.
И просил его Юрали, чтобы отпустил он его к людям свершать судьбу свою.
Но старик запечалился и снова стал говорить, что в долинах ждет его первая смерть.
Тогда один из старцев сказал: "Отпусти его, ибо никто не властен изменить предначертанного; разве не видишь ты, что обречен он на путь земной?"
Долго еще уговаривал Юрали отца отпустить его; и согласился наконец с печалью старик.
9
Последние летние дни приходили к концу. Скоро вместе с гостями своими должен был покинуть Юрали родимые пастбища.
Тихо бродил он по любимым местам; в последний раз перекликался с птицами. И тайная грусть обняла его; и уже тосковал он о родине зеленой; но знал, что судьба должна исполниться, что обречен он нести в мир радость минутную и горькую.
Так подошел последний день. С печальной улыбкой обнял его отец. Еще раз окинул Юрали взором пастбище и бодро двинулся в путь, к новому миру, к неведомой тайне, неся в сердце тайну свою и зеленую родину.
10
Уже несколько дней бродил Юрали по Гастогаю; давно оставил он спутников своих и чувствовал себя потерявшимся среди незнакомого ему мира.
В первый же день, скитаясь по городу, пришел случайно Юрали к храму; внизу под скалой расстилалось море: у берега высоко поднимали корабли свои неоснащенные мачты и суетились корабельщики.
Юрали вошел в храм. Сизый сумрак окружил его со всех сторон. По крутой лестнице взобрался он на башню; в косых лучах солнца встали перед ним каменные чудовища, окружавшие башню тесным кольцом.
Утомленный от дороги и одинокий, Юрали лег на каменных плитах и задремал. И приснился ему сон.
Снилось ему родное пастбище, по-весеннему зеленое; синее небо без единого облака низко нависло над ним; сам он, уже дряхлый пастух, сидит на камне, а перед ним, повернувшись к нему спиной, стоит его стадо -- каменные чудовища с башни храма приморского города Гастогая. И косые вечерние лучи солнца золотят их каменные выщербленные спины. Низко опустили они головы, так что у некоторых резко выступают лопатки, а у других горбом выдается хребет.
И с трудом поднялся тоже каменеющий Юрали, чтобы оглядеть внимательно свою странную паству. Знал он также непонятным знаньем, что и им всем имя -- Юрали.
И когда он начал обходить их по очереди и всматриваться им в глаза, то почувствовал неожиданно, что уже давно знает многих из них, других же только недавно встретил на площадях и улицах Гастогая.
Сначала подошел отрок к чудовищу с клювом ворона -- и испугался; но, вглядевшись внимательно, он увидел большие и ясные глаза своей подруги-горбуньи; и к следующему чудовищу подошел Юрали; и оскалился на него рот злой собаки; а волосы были у него подобны волосам окаменевшего воина, ясного и спокойного.
Всех узнавал Юрали среди стада своего: и отца-пастуха, и злую подругу-змейку, и случайных спутников.
И тихой любовью наполнилось сердце его. Почувствовал он, что и ему, пастуху, назначено медленно каменеть под косыми лучами солнца, что навеки раскинулось над ним синее небо и навеки остановилось среди луга зеленого каменное стадо и он, пастух его.
11
Проснулся Юрали. Не ведая тайного смысла сна своего, почувствовал он только безмерную радость в сердце.
Уже утро настало; и вновь бодро смотрел Юрали в лицо ласковому солнцу, и вновь рассказывало солнце ему, любимому, мудрые сказки.
Тихо спустился Юрали к берегу. Только что прибыл из далеких стран корабль; корабельщики еще суетились, спуская и связывая паруса; широко раскинулись по небу тонкие снасти; толпа на берегу шумно приветствовала прибывших.
Юрали, спокойный и еще очарованный ночью, вынул свою сопелку и заиграл птичьи песни.
Приблизились люди к нему, чтобы внимать щебетанью и щелканью птичьему; и всем им стало радостно, ибо радостно было лицо отрока и о солнце пели птицы его сопелки. Долго пел Юрали; все знакомые напевы пастбища и еще новые, неведомые песни спел он.
Когда же он замолк, со всех сторон посыпались к нему мелкие монеты. Так, не ведая какими путями, стал Юрали, отрок тихий и мудрый, уличным музыкантом.
Потянулось время; к ночи уходил Юрали на башню храма, а днем бродил по берегу, встречая прибывшие корабли и следя за уходящими: с тоской провожал он каждого нового путника, похожего на белую птицу.
На берегу бывало всегда шумно: сильные и загорелые рабочие таскали тяжелые тюки; рыбаки выгружали серебряную рыбу; тут же торговались с ними купцы; и возчики пересыпали ее в большие плетеные корзины, чтобы везти в город.
Юрали любил этот шум; ему нравились лица рабочих, собиравшихся в Гастогай со всех стран света; его тянуло вдаль за уходящими парусами; ему казались непонятными тонкие знаки снастей, распластавшихся в небе.
Скоро уже все на берегу знали его и встречали приветом. В полдень, во время отдыха, он бродил между сидящими на земле корабельщиками и играл им на своей сопелке. Иногда он рассказывал им сказки.
12
Однажды рассказал он грустную сказку о продавце.
Вдоль по берегам рек земных, вдоль по пыльным дорогам бродил продавец, несущий за спиной большой короб, наполненный всем, что было лучшего на земле.
Красные осенние листья и пестрые оперенья птиц, белые изваянья и блестящие ожерелья были в его коробе.
Из селенья в селенье шел он, предлагая свой товар. И, завидя его, сбегались юноши и девушки, старцы и дети. И развязывал он свой короб.
Но, видя товар его, люди говорили: "Это слишком дорого" -- и уходили от него.
Тогда он начинал убеждать их и назначал самую маленькую цену. И снова подходили люди, и щупали листья, и смотрели на изваянья. А потом, подумав, решали, что все это слишком прекрасно для их убогих жилищ.
И дальше шел продавец, изнемогая под тяжестью своего короба.
Наконец встретил он девушку, ласковую и ясную. "Возьми у меня все, что я имею", -- сказал он ей. Но девушка ответила, что нечем ей будет заплатить за такой богатый дар.
И тщетно убеждал он ее, что не нужна ему награда; девушка не могла поверить ему.
Тогда вновь взвалил он на плечи короб и двинулся в путь; от пыльных дорог, через леса предгорий, через высокие зеленые пастбища и желтые безводные скалы, пришел продавец к последним высотам, где вечно блистает снег. И там, под тяжестью короба своего, упал он и умер.
13
И, выслушав сказку, подошла к Юрали девушка и сказала: "Ты еще юн; но думается мне, что многое открыто тебе. Рассуди меня".
И длинную повесть о себе рассказала она.
Несколько лет назад встретила она человека, много старше себя; и с первой же встречи показалось ей, что мир стал иным, что иначе стало солнце светить и иначе волны биться о берег. Был этот человек моряком и только не на долгие дни приезжал в Гастогай. И этими днями освещалась вся жизнь ее.
Каждый раз, когда корабль его отплывал от Гастогая, думала она, что не любит он ее, ибо иначе остался бы он с ней, не ушел бы вновь в далекие страны; знала она сама слишком хорошо, как дороги часы встреч.
Когда же он возвращался, то по улыбке его, по каждому взгляду она могла догадаться, что долгая разлука не убила в его сердце любви; и несколько дней была она счастлива; ей же казалось каждый раз, что это счастье -- навсегда.
И так велика была ее любовь, что могла бы она долгие годы ждать его возвращения, живя памятью о прошлой встрече и надеясь на новую.
Но вот в последний раз спросила она его, зачем уезжает он.
Он же ответил ей так. Тот, кто не хочет утрат, не должен говорить: только этим живу, только это прекрасно. Если несколько дней свиданья дают ей радость, то все же она не должна забывать, что радость эта -- не единственная. Надо всю жизнь заполнить минутами радости. Если один источник ее иссякнет, то не жалеть о нем, а искать другого. И кто поймет это, у того не будет потерь.
Но не могла она принять этих слов, ибо знала, что и в потере иногда радость бывает, что человек, несущий любовь к другому в сердце своем, переполнил сердце до края и нет в нем места для другой любви.
И хотела девушка, чтобы любовь к ней так же до края наполнила сердце любимого. Не первой, но единственной хотела быть она.
Выслушав, ответил ей Юрали: "Если душа твоя щедра, то не бойся щедрости. Тот, кого ты любишь, скуп. Но на скупость его щедростью отвечай. И пусть он наполняет жизнь свою радостью, не считая потерь. Ты знаешь радость более светлую -- радость разлуки и любви единственной. Пока сердце вмещает ее, не бойся и неси бережно счастье неразделенное".
14
Рыбаки же и корабельщики долго молчали, выслушав ответы Юрали, и дивились мудрости отрока. И спросил его один из них: отчего говорит он, как может говорить лишь знающий тайну?
Но ничего не мог ответить ему Юрали, уже наигрывающий веселые песни на своей сопелке, ибо сам не знал тайного смысла слов своих.
Иногда говорил он о родных пастбищах и о других родинах своих, имени которым не знал он.
И тихая радость владела сердцем всех, кто его слушал.
Часто увозили рыбаки его в море, и помогал он им вытаскивать тяжелые сети. Они же замечали, что от его присутствия больше ловится рыбы и не рвут камни и водоросли сетей. Тогда стали все еще ласковее к нему, и подымались споры, потому что каждый хотел видеть Юрали на своей лодке.
На высокие, острогрудые корабли звали его, веря, что его песня зачарует море и будет огражден корабль от бурь и подводных камней.
И ласково разговаривал Юрали с морем, поручал ему корабли и рыбачьи лодки; море же тихо шумело в ответ.
Так жил Юрали в Гастогае; осенью он переселялся в рыбачьи хижины, ночуя по очереди у всех своих новых друзей, чтобы не обидеть никого.
И знал он, что судьба уже стережет его, но не ведал путей своих.
И часто казалось ему, что тайна города уже постигнута, но нет в ней смерти. И тогда вспоминал он отца, который не вынес тяжести своего пути.
А рыбаки и корабельщики, все, хотя раз видевшие Юрали, верили, что тайная мудрость привела к ним юношу, и ждали с нетерпением дальнейшего.
Слава же о сказках и песнях его разнеслась далеко за пределы Гастогая; каждый корабль приносил его имя, приносил радость о светлом Юрали.
15
Так прожил Юрали уже несколько лет в Гастогае.
Однажды правитель города давал пир; много недель по дороге к Гастогаю двигались приглашенные: воины в блестящих доспехах верхом на разукрашенных лошадях; властители соседних стран, предшествуемые придворными и слугами; музыканты и певцы с лютнями и флейтами своими -- все стремились в Гастогай на пир, зная, что сзывает их правитель, желая выбрать мужа для единственной дочери своей.
Каждый надеялся быть избранником, хотя о царевне ходили в народе странные слухи. Говорили, что больна она тяжким недугом; что судьба властительная пугает ее; что с радостью променяла бы она судьбу свою на судьбу последней рабыни своей или рыбачки, живущей у подножья ее дворца.
Юрали, гастогаевский певец, тоже был зван на пир.
В день торжества подошел он к широким воротам дворца. Слуги правителя ввели его во двор, заполненный уже гостями: всадники правильными рядами разместились у лестницы, поблескивая золотыми доспехами своими; царевичи и властители разместились по другую сторону двора, окруженные пышными свитами и пестро одетыми скороходами; самые именитые граждане города с женами и дочерьми занимали глубь двора; а за ними теснились музыканты и певцы, пробуя флейты, лютни и сопелки, слагая и напевая песни в честь славного своего хозяина. К ним подошел и Юрали.
Когда все гости собрались, вышел к ним правитель, ведя за руку дочь свою.
И несмотря на то, что весело светило солнце, что для радости собрались нарядные гости, что уже слагались песни, долженствующие прославить царевну, глаза ее были грустны, и ни разу не мелькнула улыбка на губах ее.
И, ответив на привет гостей, такую речь повел правитель: "Я становлюсь стар, и скоро придет ко мне смерть. Дочь же моя не сможет справиться с великой властью, которая ее ожидает. Многих власть радует, ее же она пугает. Вот созвал я вас, чтобы выбрать достойнейшего и сделать его преемником моим, правителем Гастогая, отдав ему в жены царевну".
И каждый гость после этих слов стал перебирать заслуги свои и заслуги своих предков и высчитывать богатство и славу города, думая, что он и есть достойнейший.
Тогда объявил правитель, что только тот из воинов сможет заместить его в Гастогае, чья рука сильнее его руки, чей меч иступит его меч.
На бой вызывал он гостей своих.
Но многие, думая, что он хочет испытать их, отказались от этого боя; и только несколько воинов выехало на середину двора, приняв вызов правителя.
Много раз менялись сражающиеся; много было нанесено таких ударов, о которых потом могли слагаться песни; много мечей было сломано и убито коней; но ни разу не дрогнула рука правителя, ни разу не дотронулся чужой меч до его доспехов.
А когда состязание было окончено, объявил правитель, что не нашлось среди воинов достойного заместителя ему, что судьба найдет заместителя не воина, который духом своим заменит силу меча и мудростью своею оградит Гас-тогай от враждебных ратей.
И широкой толпой двинулись гости в покои дворца.
В большом зале, освещенном факелами и пропитанном запахом цветов, стали разносить слуги гостям яства и вина. На широких серебряных подносах еле несли четыре человека огромных птиц с радужным опереньем, розоватых рыб, пойманных в бассейнах дворца, баранов с вызолоченными рогами. Прекрасные девушки-рабыни в легких одеждах разносили полные кубки с пенящимся золотым вином или с густым и непрозрачным красным.
А когда пир приходил к концу, подал правитель знак, чтобы выступили вперед певцы и музыканты.
16
Первым вышел старик, пришедший издалека, и начал песней своей восхвалять силу правителя, богатство его города и пышность дворца.
"Много кораблей острогрудых привозят к стенам Гастогая шелк и золото, мечи и щиты; много кораблей разносит по свету весть о гастогаевском правителе, о храбрых воинах его, о богатых гражданах города. Подобны солнцу щиты гастогаевской дружины; подобны лучам его седые кудри правителя; и дню ослепительному подобна слава его".
Так пел старик. Когда же он кончил, велел правитель слугам своим дать ему кованый кубок со стола.
И запел другой певец -- юноша с золотыми кудрями.
"Славен Гастогай, великий город; но прекраснее богатств его царевна юная. Как звезды, глаза ее; как волны морские, волосы ее; как свет месяца, улыбка ее. Ласковым словом побеждает она сильных воинов и взором дарует радость певцам".
И долго еще восхвалял юноша царевну; и в награду за песню велел правитель увенчать чело его венком.
Наконец настала очередь Юрали; но не славословие начал петь он.
"Каждого человека стережет судьба; и никто не может уйти от пути своего. Много царевичей рожденьем предназначены властвовать, но не дает им судьба власти: еще юными идут они в плен и рабами кончают жизнь свою.
Только тот властитель, кто с колыбели почувствовал судьбу властительную, кто знает, что не изменит ему рука и не обманет счастье. Только тот властитель, кто не боится себя, не боится ни своих воинов, ни воинов врага своего. Каждое слово его должно быть словом властителя. И кто бы он ни был -- пастух или рыбак, хлебопашец или воин, -- знаком власти отмечен каждый взор его, знаком власти отмечены все деяния его.
Если он скажет: счастлив будь, -- то дарует счастье; если он скажет: погибни, -- то гибель дарует. И под взором его пенится море и расцветают цветы; и от слова его слетаются птицы и выздоравливают недужные.
Если ты, властитель города Гастогая, таков, то радуйся". Кончил Юрали, и ласковой улыбкой наградил правитель певца.
17
Потом же, когда состязанье кончилось, позвал правитель его к дочери своей, минуя толпу воинов и певцов, восхвалявших царевну и певших ей славословия.
И так сказал он: "Если ты знаешь, что значит власть, то попробуй силу свою на царевне. По песне твоей решил я, что ты тот, кого я ищу; но докажи мне это на деле".
И расступилась толпа перед ними, и ушел правитель. Тут впервые взглянул Юрали в глаза царевнины.
И внезапно острая любовь и жалость охватила сердце юноши; знал он эту любовь давно уже: еще при встречах с первыми подругами посещала она его.
Царевна же задумчиво глядела куда-то вдаль, в звездное небо за окнами; и полны слез были глаза ее.
Тогда стал Юрали расспрашивать о причине тоски ее и нежно гладить ее холодные руки.
Царевна же ответила ему так: "Каждая девушка в стране отца моего может мечтать, что придет ее час, встретится ей тот, кому она отдаст юность свою и любовь; как властителя ждет она мужа; и покорно войдет в дом его; каждому слову поверит и каждому приказанию подчинится. Я же, слабая и незнающая, должна отречься от мечты, на которую имеет право последняя из служанок моих. Руки мои понесут великую власть, слова мои будут менять судьбу людскую.
О, Юрали-певец, ты знаешь, что такое власть; посмотри на меня: разве этим рукам нести тяготу ее, разве этому голосу повелевать? Тихой доли хочу я; властителя жду; но не даст мне его судьба".
И задумался Юрали.
Царевна же продолжала: "Если же и смогу я передать власть тому, кого отец выберет мужем мне, то все же от самой светлой мечты должна буду отказаться: власть мою и страну, а не меня полюбит избранник". И просила царевна сказать ей хоть несколько ласковых слов.
Тогда Юрали, переполненный любовью, острой и мучительной, так сказал ей: "Царевна, ты для меня сейчас тихая девочка, и в сердце моем любовь к тебе. Но не за власть твою грядущую полюбил я тебя, ибо власть твоя моею не будет; а за тоску твою".
И после этих слов положила царевна ему руки на плечи и улыбнулась.
Он же продолжал: "Но хочу я, чтобы ты радовалась. Радуйся, ибо и над твоею властью будет солнце сиять; ибо и у твоего трона будут земные цветы; ибо и тебе будут птицы петь. Радуйся, царевна, ибо обречена ты на путь властительный, ибо радуется сердце мое о тебе; радуйся, тихая девочка".
И нежно гладил Юрали руки ее. И знал, что все его слова от судьбы предназначены, что долго уже ждала его больная и грустная царевна.
Она же, впервые слыша слова, обращенные к ней -- тихой и грустной девочке, а не к царевне, будущей властительнице Гастогая, почувствовала радость в сердце своем.
Перестала ее страшить грядущая власть; и поняла она нежданно, что исцелилось сердце ее, что бодро и смело может она заглянуть в лицо судьбе нелюбимой. И впервые светло смотрели глаза ее; гостям же, стоявшим в отдалении, показалось, что огласился двор дворцовый птичьими песнями и расцвели алые цветы во дворцовом саду, -- так была светла улыбка царевнина.
И приблизилась царевна к гостям, держа за руку Юрали, ибо знала она в сердце своем, что только с ним сможет она разделить власть, он только освободит ее от тяготы правленья и сделает со временем сердце ее мужественным и спокойным.
Юрали же, не ведая путей своих, думал, что уже время ему возвратиться домой к рыбакам.
Но встал навстречу ему правитель и сказал: "Ты, не славословящий певец, разве не о себе пел ты в песне своей? От ласки твоей распустились цветы и птицы запели; от слова твоего недужные обрели исцеление. И не боялся ты себя, потому что судьба владела словами твоими. Не тебя ли я ждал давно, чтобы выбрать тебя преемником своим? Отныне ты будешь правителем Гастогая; зятем моим, мужем единственной дочери моей будешь ты".
А Юрали, покорный судьбе и ведающий, что все предназначено, ответил: "Да будет так".
Так стал Юрали, сын пастуха и уличный певец, правителем великого города Гастогая и мужем царевны.
18
Единолично правил Юрали городом; старый властитель, найдя в нем достойного заместителя себе, с радостью отошел от власти; после долгой и полной труда и волнений жизни смог он наконец отдохнуть. Царевна же, впервые узнавшая молодость, с тихими песнями бродила по саду или спускалась к морю, ни единым словом не вмешиваясь в дела названного мужа своего.
По утрам приходили к Юрали царедворцы; и мудрые веленья давал он им, ибо не его -- пастуха и певца -- веленья были, а судьбы, которая стояла за плечами его и обрекла его на великую власть.
Иногда он спускался в город провожать уходящие корабли или напутствовать воинов, идущих в бой; и знали тогда корабельщики, что удачно будет их плаванье; и не сомневались воины в победе, -- так велика была вера их в Юрали и в слова его.
Часто приезжали в Гастогай послы от соседних правителей и дивились мудрости Юралиной, и возвращались в страну свою, зачарованные его лаской.
Так проходили его дни, полные забот и труда; только поздним вечером освобождался он; и короткие часы отдыха проводил в саду дворцовом с царевной, рассказывая ей сказки и играя на своей сопелке.
19
Ежедневно в дворцовом дворе собирались просители, и он выходил к ним; прикосновением руки исцелял больных и единым словом возвращал жизнь тем, кто отчаялся.
И были перед лицом его равны все; всем одинаково давал он помощь и исцеление.
Однажды, обходя просителей, увидел Юрали мальчика, над которым все смеялись; и спросил Юрали его, что ему нужно. Тогда люди, смеявшиеся над мальчиком, сказали, что с ничтожным желаньем он к Юрали и недостойна просьба его обратить на себя внимание правителя.
Но Юрали настаивал. И протянул ему мальчик мертвую птицу и сказал: "Я слышал, что радость и исцеление даруешь ты, правитель; по слову твоему мертвые возвращаются к жизни. Вот птица моя; я отбил ее уже мертвую у коршуна; если ты хочешь дать мне радость -- воскреси ее".
И подал мальчик мертвую птицу Юрали.
Тот с улыбкой поднял вперед руку, положив на нее мертвую птицу; она же свесила закоченевшую голову с красным пятном раны, и вытянулись по ладони ее лапы.
И долго стоял молча Юрали и улыбался. Птица же неожиданно для всех вздрогнула, встрепенулась и, расправив крылья, медленно полетела. Несколько минут кружила она над изумленной толпой; потом опустилась на плечо к мальчику, хозяину своему.
Тогда великая радость овладела всеми, ибо поняли они, что нет цены чуду и силе правителя, что равны перед ним все, несущие горе свое и утраты.
Он же стал опрашивать следующих просителей.
Так давал Юрали радость всем, кто просил ее.
Иногда приводила к нему царевна друзей своих, с которыми она встретилась в городе, и говорила: "Этот человек нуждается в ласке твоей, Юрали". И тихие слова говорил ему правитель, и заглядывал в глаза; и уходил от него человек исцеленным.
Юрали же никогда не сомневался в шагах своих и действовал как знающий, ибо ведал, что ведет его судьба.
А тот, кто уходил от него исцеленным, не возвращался более к нему. И у Юрали в сердце тоже быстро угасала любовь. Был он одинок в могуществе своем. Каждый раз, когда приближался к нему кто-нибудь и осеняла его минутная и мучительная любовь, дающая исцеление и радость, чувствовал он, что исходит из него часть великой силы, которой он жив. И уставал властитель и чудотворец Юрали.
А слава о нем разнеслась далеко за пределы Гастогая; и со всех стран земных приходили к нему калеки и усталые, отчаявшиеся и грешники. И великую радость давал он. Но с каждым днем росла толпа ищущих его, и понял Юрали, что никогда не сможет он исцелить всех.
20
Однажды среди просителей увидел Юрали женщину в нарядных одеяниях, с браслетами и серьгами; несколько слуг держали носилки, на которых лежала она. Когда, обходя всех, приблизился Юрали к ней, спустилась она с ложа своего и, склонившись, сказала: "Не об исцелении и не о чуде пришла просить я, а о прощении. Несколько лет тому назад стала я женой царедворца. Он был стар и богат, а я только молодостью и красотой обладала; золото его заставило меня согласиться стать его женой. Целый год жила я с ним, надеясь победить злые мысли в сердце своем; но наконец победили они меня: не стерпела я нелюбимого мужа и отравила его. Никто не узнал о моем преступлении; и стала я свободно владеть богатствами убитого; и все, знающие меня, по-прежнему ласково обращались со мной. Так думала я некоторое время, что достигла счастья. Но потом по ночам стала меня тревожить тень мужа: преступление не давало покою, и не радовало меня больше золото, и ненужными казались слуги. Так поняла я, что навеки проклятье надо мной. Если ты сможешь, то прости меня, и слово твое облегчит мою душу. Или воскреси моего мужа и сделай меня последней его рабыней".
Толпа же, стоявшая во дворе, заволновалась, потому что многие знали женщину эту, но никто не думал, что преступница она.
Юрали же, положив ей руки на плечи, так ответил: "Нельзя вернуть того, что прошло. Не в моей власти дать жизнь тому, кого ты лишила ее. Пусть спит с миром. Но если искренне раскаянье твое, если воистину мука твоя безмерна и не по силам тебе, то я возьму ее от тебя. Вот собрались во дворе моем люди, нуждающиеся в хлебе; раздай им богатства свои неправедные".
И с радостью согласилась женщина; но отшатнулась от нее толпа, ибо никто не мог решиться запятнать руки свои золотом, на котором кровь. Женщина стала тогда умолять и плакать, и протягивала ожерелья свои. Но толпа стояла в отдалении, молчаливая и угрожающая.
Тогда сказал Юрали: "Не бойтесь; слезы ее смыли с золота кровь. Но если не хотите вы принять этого даяния, то я возьму его, как залог. Отныне, женщина, ты должна знать, что преступленья не совершала ты. Я его взял от тебя вместе с золотом твоим. Отныне я буду нести и грех, и покаяние, потому что сильны плечи мои и не согнутся под мукой этой. Ты же вновь стала невинной и чистой; и знак невинности, знак того, что ничего не было, -- бедность, вернувшаяся к тебе. Иди".
И сложила женщина к ногам Юралиным драгоценности свои, и радостно покинула дворец, ибо была душа ее снова светлой и омытой словами Юралиными.
А когда проходила она мимо других просителей, поняли они по взгляду ее, что нет больше на душе у нее преступления, что воистину обновилось сердце женщины.
И слух об этом деянии Юралином быстро разнесся по стране. И стали приходить к нему люди, совершившие преступление или не знающие путей своих. И с улыбкой брал Юрали их грехи и сомнения на свои плечи, и говорил им: "Так надо". Они же верили ему, и казалось им, что у ног его оставили они тяжесть своей жизни, что могут они снова, подобно детям, ждать радости и чуда, верить в силу свою; ибо не они совершили грех, а Юрали, вздевший его на свои плечи, и не силой своей сильны они, а его силой; он вернул им юность, отдав часть души своей.
И тогда понял Юрали, как слабы и нищи все, кто приходит к нему; понял он, что ни преступленья, ни подвига не в силах они вынести, что не чудо нужно им, а слово, которому они могли бы поверить; потому что не могли они сами сказать в сердце своем: "да, принимаю" или "нет", -- чужая мудрость и чужая власть делала для них каждое деяние злым или добрым.
И тяжелым бременем ложились их преступления на душу молодого и ведающего Юрали. Но знал он, что такова судьба, и никому не отказывал в ласковом слове и тихой улыбке.
Только изредка твердил он: "Обреченная душа, обреченная на радость горькую и минутную".
21
А рядом с ним, под улыбкой его, под нежными словами его, росла и крепла его нареченная жена, царевна.
Часто уже вместе с ним выходила она к просителям, часто напутствовала воинов. И радовался Юрали, потому что видел, что воскресает душа ее, что скоро сможет она править страной отца своего. Радовался он, потому что знал: для этого чуда привела судьба его в Гастогай.
Но пока был он единым в полноте своей власти, и к нему как к первоисточнику шли за силой и мудростью. Завершителем живого был он. Когда же он сомневался и мучился, то чувствовал, что от края земли и до края нет человека, к которому он может прийти как младший, как ученик.
Шло время; и с каждым днем незаметно становилась царевна сильнее и способнее нести тяготу власти. Мудро вел ее Юрали по пути властительному. И видя, как ясно на сердце его, как легко ему бремя правленья, стала она забывать слабость и страх перед судьбой своею.
Когда же совсем окрепло ее сердце и впервые почувствовала она себя властительницей Гастогая, исцеленной и сильной, -- быстро погасла в сердце ее любовь к тому, кто дал ей исцеление.
И узнав это, не удивился Юрали, ибо ведал, что такова судьба его: уходят прозревшие и обрадованные, чтобы не возвращаться более.
И знаком исцеления был уход царевны.
22
Тогда решил он, что завершается путь его власти, что новые пути готовит ему судьба.
И в ночь, никем не замеченный, покинул правитель Юрали дворец, уступив царевне власть свою недолгую.
И было на душе у него пусто и холодно, ибо много силы своей источил он; но ведал, что еще долог путь, что трудные испытания ждут его и никто не ведает, куда ведет его судьба. Еще не узнал он последнего слова, которое даст ему свободу творить предназначенное.