Кузмин Михаил Алексеевич
Прощальная середа

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Михаил Кузмин

Прощальная середа

I.

   Даже в тихом лязге ножниц за соседним столом и мелком стрекотанье машинки Николай Петрович слышал какие-то намеки на перестрелку. Вдруг он необыкновенно заинтересовался мастером, который был взят в солдаты, расспрашивал о нём, узнал, что тот ранен и лежит в Самаре. Варенков взглянул в зеркало; показалось, что лицо после короткой стрижки сделалось моложе и значительнее, гораздо значительнее. Всё виделось необыкновенным и имеющим прямое отношение к войне.
   -- А вы не подлежите призыву? -- спросил он у парикмахера.
   -- Нет, я -- второго разряда.
   Дойдут и до вас.
   -- Всё может быть.
   -- Да уж поверьте!
   Николай Петрович так уверял в этом, что даже забыл дать на чай, пришлось вернуться.
   Вспоминая свое лицо в зеркале, Варенков думал о рассказах, где говорилось, что вот самые обыкновенные люди, когда приходит нужный час, делались героями, проявляли и мужество, и присутствие духа, и сообразительный характер.
   -- Как это верно! -- как это верно! -- шептал он, смотря в окно военного магазина.
   У каждого объявления о мобилизации он останавливался, будто там была напечатана его фамилия.
   -- Читаешь? -- раздалось за ним, -- вот так история! Это тебе не с первым апреля!
   Варенков обернулся к высокому господину с клочковатой бородой, который протягивал ему руку. Он едва узнал Гришу Зойкина, хотя виделся с ним довольно часто. Переменив настроение и прическу, Николай Петрович как-то не так скоро стал соображать, что другие люди могут остаться и неизменными.
   -- Что и тебя тянут? -- продолжал Зойкин.
   -- А ты тоже? -- радостно воскликнул приятель -- вот хорошо!
   -- Удивительно хорошо! -- Я только что женился, устроился и изволь отправляться Бог знает куда!
   -- Разве можно так говорить!
   И Николай Петрович принялся горячо доказывать высокое значение предстоящей их службы. Может быть, он говорил это не столько для Зойкина, сколько для самого себя, потому что давно ли и с ним случилась такая перемена?
   Сначала овладело недоумение и некоторая досада: тормошиться, устраивать денежные дела, квартиру, оставлять жену и ребенка, насиженное место! Он только что вернулся из Киева, уговорился с приятелем на лето приехать к тому в имение... Трудно менять раз принятые планы.
   Жена как-то еще более печально приняла известие о мобилизации, совершенно не будучи в состоянии колебать непреложность домашних намерений. Может быть, это первое бессознательное движение жены и направило мысли Николая Петровича в противоположную сторону. Он не только подчинился неизбежности, но нашел в своей душе, в своем характере черты, которые позволяли ему искренне высказывать те мысли, которые он только что развивал Грише Зойкину. Кроме того, он считал свое положение значительным и ему было себя очень жаль. Вот, думалось ему, я последний раз вижу и Невский, и Неву; и даже Гороховой, может быть, не увижу! Всё запечатлевалось в его глазах ярко и бесповоротно мило. Но, кроме сожаления, это ощущение будило еще другое чувство, похожее на несколько горькую гордость и сознание самоотверженного достоинства. Не хотелось вспоминать, что такая же участь постигла многие тысячи других людей и вместе с тем как-то требовалось, чтобы всех мобилизация волновала и меняла какие-то оценки, отношения.

II.

   Жена, едва увидела его обстриженным под гребенку наголо, вскрикнула и заплакала.
   -- Что же ты так торопишься, Коля? -- поспел бы еще обстричься.
   -- А что, разве нехорошо, не идет?
   -- Уж не знаю, идет, или нет, -- просто жалко! Николай Петрович считал, что он уже перешел период жалости и потому почувствовал себя сильнее Вареньки, полюбил ее как-то больше прежнего. Ему не приходило в голову раньше, любит ли он Варвару Павловну или нет после десяти лет совместной жизни, хороша она или дурна, -- так жена и жена, как у всех, какая-то часть обыденной жизни, которой почти не замечаешь.
   Теперь же он взглянул на Варвару Павловну новыми жалостливыми глазами и увидел ее дорогой себе, милой и мало изменившейся с тех пор, как он был влюблен в нее. Немного побледнела, но это, пожалуй, еще лучше. Он не замечал недостатков за обедом, на что прежде обязательно рассердился бы. Бог знает, когда еще будет так обедать в тесной темненькой столовой с простоватой горничной и восьмилетней Катенькой! Жена, словно заметила настроение мужа, была внимательнее и нежнее.

III.

   После обеда, отослав девочку с прислугой в гости, подошла к Николаю Петровичу, обняла его тихонько и сказала:
   -- Коля, мой милый!
   Он поцеловал ее, взял за руку, и так, не разъединяясь, они пошли в кабинет. Варвара Павловна говорила о том, как она передаст квартиру, где проведет лето, -- о вещах самых житейских, нов каждом звуке слышна была любовь к отъезжающему. Начали вспоминать прежние свои квартиры, расположение комнат, мебели и маленькие домашние дела, которые их так крепко связывали, незаметно и нерасторжимо. Там родилась Катенька, там Николай Петрович получил повышение, там у Варвары Павловны был тиф, -- насилу выжила.
   -- Милая моя, ведь вот живешь и забываешь, что рядом существует такая прелесть! Мы от покоя делаемся неблагодарными.
   -- Я как тебя ревновала сначала, Коля!
   -- Да к кому же? Разве я давал повод?
   -- Так просто, ни к кому особенно.
   -- Глупая!
   -- Вот и глупая! Ты, ведь, у меня хорошенький, все смотрят...
   -- Нашла красавца!
   -- Конечно. И не смей мне ничего говорить.
   Она провела рукою по стриженному затылку мужа. Тот налету поцеловал Варину руку и крепче ее обнял.
   В комнату вошла без стука кухарка.
   -- Что тебе, Маша?
   -- Паспорт принесла.
   -- Какой паспорт?
   -- Ваш. Дворник прописывал.
   -- Хорошо. Положи тут.
   Говорили вполголоса, не двигаясь, будто боясь, что-то спугнуть, что не вернется. Подождав, когда уйдет Марья, Варвара Павловна снова начала:
   -- А помнишь, как мы в Ревеле жили? Еще
   Катеньки не было... Хорошо было! Сколько там роз в садах! Есть даже черные...
   -- А как мы ходили в монастырь св. Бригитты!..
   -- Да, да. Я даже всё помню, что ты тогда говорил. Мы жили на Институтской, недалеко от Салона...
   -- Это было в 1906, по моему.
   -- Нет, в 1906 мы жили в городе, никуда не ездили. В 1907 скорее... Да вот я сейчас посмотрю в прописке.
   -- Не стоит!
   -- Это недолго...
   Варвара Павловна, не вставая с дивана, протянула руку за паспортом.
   -- Твой паспорт, милый паспорт, родной! Тут и я вписана. Ну, вот видишь: в 1907 году!
   Она любовно перебирала листки, замусоленные пальцами дворников и паспортистов. Николай же Петрович нежно и тихо целовал ее в наклоненную шею. Вдруг Варенкова вскрикнула:
   -- Коля, а ведь ты родился в 78-м, а не в 79-м!
   -- Ну так что же?
   -- Ты на год старше, чем мы считали.
   -- И что же тебя это так радует?
   -- Не в том дело! А призыв!.. Ты ведь призыва 1899, а не 1900-го, -- так что не подлежишь приказу о мобилизации.
   -- Что так?
   -- Ну, конечно, вот и здесь опять сказано... Вот здорово-то!..
   -- Чему же ты радуешься?
   -- Да как же! И ты рад, -- если ты будешь отрицать, это будет просто лицемерием.
   -- Вот уж я и в лицемеры попал!
   -- А что же? Когда захочешь, ты можешь быть страшным плутом! Хоть в том же Ревеле... помнишь баронессу?
   -- Ничего я не помню. Это ты не можешь забыть букетов, которые тебе там подносили, -- чистые воспоминания сохраняешь!
   -- Во всяком случае, чище твоих! Я ничего не таю, и что делаю, всегда у всех на виду делаю, не скрываюсь!
   -- Иногда не мешало бы!
   -- Ты, Бог знает что выдумываешь про свою жену!
   -- Ну да, ты -- моя жена, я уж десять лет это знаю!..
   Николай Петрович не поверил бы, что это он минуту тому назад чувствовал такую нежность к этой вздорной и, как ему вдруг показалось, вульгарной женщине. Забыв о паспортной отметке, он начал.
   -- В такие дни, когда я уезжаю, ты не можешь удержаться от сцен!
   -- А кто их начинает?
   -- Во всяком случае, не я!..
   -- И не я тоже! И потом, куда ты уезжаешь? Очень там нужно таких грубиянов! Сиди уж! Обстригся тоже, как чучело!..
   Катенька пищала в передней, возвратясь из гостей. Сам не в себе, Варенков кричал:
   -- Народят ребят еще, которые пищат и капризничают...
   -- Что же, вы скажете, что вы тут не при чём!?
   Николай Петрович лег в ужасном расстройстве, не мог заснуть, стриженой голове было холодно и горький осадок после разговора почти ощутимо чувствовался во рту. Даже выходил в гостиную и неловко крестился на крошечную иконку, повешенную недалеко от "Острова мертвых".
   На следующее утро он встал желтый, но успокоенный. Когда он поцеловал у жены руку, Варвара Павловна тихо спросила: "прочванился"? но в этом вопросе слышалось какое-то извинение. Николай Петрович еще раз приложился к жениной руке и сказал:
   -- Я вот что решил, Варенька. Я так настроился, что уж не могу оставаться. Я попрошусь добровольцем. Так будет лучше.
  

---------------------------------------------------------------

   Источник текста: Кузмин, М. А. Собрание сочинений. -- П.: Издание М. И. Семёнова, 1916. -- Т. VIII: Антракт в овраге. -- С. 183--189.
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru