Кузмин Михаил Алексеевич
Заметки о русской беллетристике

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Альманах для всех, кн. I
    Огни: лит. альманах памяти В. Башкина
    XXIX сборник "Знания"
    Осип Дымов. Рассказы, т. 1
    Петр Нилус. Рассказы
    Е. Зноско-Боровский. Крейсер "Алмаз". Цусима. Сцены из войны
    М. Кузмин. Рассказы

  

ЗАМѢТКИ О РУССКОЙ БЕЛЛЕТРИСТИКѢ

  
   "Аполлонъ", No 7, 1910
  
   Альманахъ для всѣхъ, кн. I, изд. "Нов. Журн. для всѣхъ". 1910, ц. 60 коп.
   Огни: лит. альманахъ памяти В. Башкина. Изд. "Нов. Журн. для всѣхъ". 1910, ц. 1 р. 25 коп.
   XXIX сборникъ "Знанія". 1910, ц. 1 р.
   Осипъ Дымовъ. Разсказы, т. 1. Изд. "Шиповникъ". 1910, ц. 1 р. 25 к.
   Петръ Нилусъ. Разсказы. М. 1910, ц. 1 р.
   Е. Зноско-Боровскій. Крейсеръ "Алмазъ". Цусима. Сцены изъ войны. 1910 г., ц. 50 к.
   М. Кузминъ. Разсказы. Изд. "Скорпіонъ". М. 1910, кн. I ц. 1 р. 50 к., кн. II ц. 1 р. 80 к.
  
   Въ послѣднее время ясно замѣчается возобновленный интересъ общества и писателей къ произведеніямъ длительности большей, чѣмъ разсказъ или новелла. Намѣчаются пути къ возсозданію формы романа, который далъ бы намъ отраженіе современности не въ распыленныхъ осколкахъ, какъ то было въ чеховское и послѣчеховское безвременье, а въ цѣльныхъ, хотя бы и не большихъ зеркалахъ. Нужно сознаться, что русскія зеркала часто бываютъ "кривыми" и даютъ отраженія пристрастныя, со сгущенными тѣнями,-- но эта кривизна, сама по себѣ характерно русская, заимствованная Ѳ. Сологубомъ, А. Ремизовымъ, гр. А. Толстымъ и А. Бѣлымъ отъ Гоголя, Салтыкова и Лѣскова,-- происхожденія хорошаго и не мѣшаетъ намъ видѣть въ "кривомъ зеркалѣ" не кривую дѣйствительность. А потребность ее увидѣть не съ тенденціозно-партійной точки зрѣнія с.-д, но бытописательно и во всей широтѣ -- весьма настоятельна. Если бы мы не побоялись быть пророками, то сказали бы, что находимся на порогѣ новаго бытового символико-реалистическаго р_о_м_а_н_а. Въ этомъ насъ убѣждаютъ не только достиженія и попытки выше перечисленныхъ авторовъ, но и новая повѣсть С. Ауслендера "У фабрики" и "Власъ" О. Дымова. Мы не говоримъ, что всѣ попытки одинаково удачны, но общность устремленія -- знаменательна.
   А. Ремизовъ послѣ "Пруда" и "Часовъ" дѣлаетъ новые опыты романа въ "Половецкомъ станѣ" ("Р. Мысль". январь) и въ "Неуемномъ бубнѣ" ("Альм. для всѣхъ"). Послѣднее произведеніе, можетъ быть, наиболѣе яркое и ѣдкое изъ всего, что далъ намъ А. Ремизовъ. Хочется только вѣрить, что это, какъ бы безжалостное изображеніе нелѣпой гадости русской жизни,-- есть отраженіе нѣсколько кривое. Конечно, повѣсти эта кривизна нисколько не вредитъ, но типъ Стратилатова съ Агапевной такъ преувеличенно продолжены, что становятся кошмарно-миѳическими и лишаютъ повѣсть должной убѣдительности. По формѣ это скорѣе всего -- хроника, которая можетъ быть прервана когда угодно, а также и продолжаться сколько угодно съ большимъ или меньшимъ интересомъ. Это особенно чувствуется въ серединѣ, гдѣ перегруженіе деталями и эпизодами и повтореніе нѣкоторыхъ излюбленныхъ авторомъ пріемовъ (сны, примѣры разсказовъ дурочки), придаютъ повѣствованію извѣстную вялость. Мы не можемъ достаточно похвалить изобразительную яркость языка и отсутствіе той внѣшней хаотичности, которая испортила "Прудъ", долженствовавшій быть великолѣпнымъ произведеніемъ.
   Въ томъ же альманахѣ, совсѣмъ рядомъ съ Ремизовымъ и нисколько не теряя отъ этого сосѣдства, помѣщенъ очень примѣчательный разсказъ гр. Ал. Толстого. Приходится только удивляться, до какой степени у этого автора все, вплоть до нелѣпостей,-- свое собственное.
   Отличные стихи Ѳ. Сологуба, пьеса Чулкова, еще разъ подтвердившая прежде сказанныя нами слова объ этомъ авторѣ, неплохой разсказъ О. Дымова и не безъ интереса читаемый разсказъ Архипова -- дѣлаютъ этотъ альманахъ превосходнымъ сборникомъ, какихъ мы уже давно не имѣли. Даже съ излишней экономичностью изданія миришься, принимая во вниманіе его небольшую цѣну.
   Сборникъ "Огни", выпущенный тѣмъ же издательствомъ гораздо слабѣе, пестрѣе и незначительнѣе. Единственное, на чемъ можно остановить вниманіе, это повѣсть С. Ауслендера, стихотвореніе Потемкина (очень простое, неожиданное своею нѣжностью) и Саши Чернаго. Повѣсть С. Ауслендера тѣмъ знаменательнѣе, что авторъ, насколько мы помнимъ, впервые берется за изображеніе современной жизни, да къ тому же еще у фабрики. Нужно ему отдать справедливость: изъ испытанія онъ вышелъ съ честью и очень "по своему". Кромѣ обычныхъ плѣнительныхъ сценъ, мы имѣемъ интересную фабулу и, наконецъ, изображеніе русской дѣйствительности. Изображено чуть-чуть по иностранному, но дѣйствительность -- подлинная, русская, и внимательный читатель прочтетъ многое между строкъ такого, что, можетъ быть, неожиданно даже для самого автора и придаетъ его повѣсти характеръ отчасти... общественный. Другіе авторы "Огней" такъ похожи другъ на друга, что почти нѣтъ возможности сказать о нихъ что нибудь, кромѣ общихъ мѣстъ порицанія. Слабѣе всего Яблочковъ и Чапыгинъ; лучше и острѣе другихъ, можетъ быть, г. Крачковскій; да и то гадательно. Сказка А. Ремизова -- забавный выпадъ противъ идеализма.
   Подарившій было насъ нѣкоторою надеждою "Городокъ Окуровъ" во второй своей части не только ея не оправдалъ, но напротивъ погрузился въ обычную "знаньевскую" сѣрость. Сборники эти могутъ снова съ правомъ сказать: "я сплю, мнѣ сладко усыпленье". Неизвѣстно, для какой безсонной публики предназначаются эти снотворныя книги? Въ 29-мъ сборникѣ можно было надѣяться на г. Разумовскаго, давшаго въ своей пьесѣ "Свѣтлое заточеніе", нѣсколько живыхъ и свѣжихъ сценъ, но печать нѣкоторой сонливости легла и на это произведеніе. Притомъ мы сомнѣваемся, чтобы баронессъ титуловали "Ваше сіятельство", какъ это дѣлается на протяженіи всей пьесы у г. Разумовскаго.
   Разбирая балластъ въ сборникахъ "Знанія" и въ вытѣснившихъ ихъ "альманахахъ Шиповника", можно замѣтить, что въ первыхъ онъ состоитъ изъ писателей скучныхъ, а во вторыхъ изъ несносныхъ писателей. Вообще, если къ этимъ двумъ понятіямъ прибавить еще понятіе "развязный", и комбинировать ихъ между собою, то можно установить довольно точную таблицу для большого количества появляющихся книгъ. Помимо повѣсти Горькаго и пьесы Разумовскаго, содержаніе 29 сборника "Знанія" -- откровенно и убѣжденно скучно.
   Достаточно скучны (не безъ примѣси несносности) и разсказы г. Нилуса, тѣмъ болѣе, что въ большинствѣ случаевъ не знаешь, куда и зачѣмъ ведетъ насъ авторъ въ своихъ повѣствованіяхъ; но горе въ томъ, что и по прочтеніи повѣсти мы этого не узнаемъ. Если бы не былъ предупредительно приложенъ къ книгѣ портретъ автора въ видѣ браваго господина, мы бы подумали, что за именемъ г. Нилуса скрывается какая-нибудь пожилая дама, не мудрствуя лукаво, предавшая тисненію все, чему свидѣтельницей ей довелось быть. Впрочемъ, разсказъ "Г-жа Милованова", растянутый и опять никуда не ведущій, написанъ не безъ теплоты и тонкости.
   Совсѣмъ особенную тонкость проявилъ Осипъ Дымовъ въ своемъ сборникѣ. Въ наиболѣе значительной повѣсти: "Власъ", извѣстной читателямъ "Аполлона", авторъ пожелалъ дать нѣчто въ родѣ романа. Попытка довольно неудачная, такъ какъ всѣ осколочки разсыпаются и не держатся другъ за друга, но масса интересныхъ мелочей и тонкихъ наблюденій заставляютъ читать этотъ романъ съ интересомъ. Мы бы посовѣтовали только г. Дымову обратить больше вниманія на русскій языкъ, потому что такихъ мѣстъ, какъ, напр.-- "въ кухнѣ уже убрана посуда, вычищены кусочками поблескивающія тарелки -- теперь благородныя, которыя гадятъ люди..." "очень тяжелая ступка, пахнувшая горькимъ миндалемъ и -- отдаленно -- матерью, праздникомъ", -- достаточно много, чтобы производить досадное впечатлѣніе.
   Первыя мысли, что приходятъ въ голову по прочтеніи небольшой пьесы "Алмазъ", первое впечатлѣніе есть чувство большой искренности и волнующей подлинности, причемъ это чувство такъ охватываетъ, что въ первую минуту не знаешь, вызвано ли это волненіе изображаемымъ, или возбуждено искусствомъ автора. Вѣдь и письма очевидцевъ (частныя не для печати, къ матери, братьямъ) могутъ взволновать сильнѣе, чѣмъ Метерлинкъ или д'Аннунціо, но это волненіе будетъ совсѣмъ другого порядка и едва ли можетъ быть учтено при оцѣнкѣ художественнаго произведенія. Къ послѣднимъ мы безусловно причисляемъ и лежащую передъ нами пьесу и впечатлѣніе отъ нея есть не только правый, кровный и святой трепетъ каждаго русскаго при воспоминаніяхъ о прожитой войнѣ, но и сознательный художественный эффектъ со стороны автора.
   Г. Зноско-Боровскій, можетъ быть самъ того не зная, въ этихъ какъ бы бытовыхъ сценахъ изъ военнаго времени, далъ намъ рѣдкій опытъ высокой и строгой трагедіи, гдѣ герой -- вся Россія, страстно, безумно желанная побѣда всей Россіи. При такомъ замыслѣ вполнѣ естественно, что характеристики дѣйствующихъ лицъ даны нѣсколько эскизно, потому что не въ судьбѣ отдѣльныхъ личностей (кстати сказать, доведенной авторомъ до конца фактически, или въ проекціи) центръ тяжести. Эта пьеса сильно окрашена символизмомъ, мы бы сказали символическимъ психологизмомъ массъ; даже пріемы опредѣленно символическіе. Соотвѣтствія между разсказами о взятіи Севастополя, снами сумасшедшей матери, обличеніями доктора, -- и тѣмъ, что въ это же время совершается на морѣ, все усиливаясь и обостряясь, держатъ насъ въ непрерывномъ и трагическомъ напряженіи и, наконецъ, заканчиваются такъ неожиданно оправдывающимъ всѣ предчувствія крикомъ "Побѣда!", для насъ то, знающихъ зрителей, такимъ чудовищно-обманнымъ. Принципъ второго акта держится на несоотвѣтствіи того, что происходитъ на сценѣ, съ тою печальною дѣйствительностью, которую мы знаемъ; бѣда только въ томъ, что мы ее знаемъ не изъ пьесы, а какъ русскіе, какъ слѣдившая за событіями публика, а если сдѣлать невозможное предположеніе, что театральный зритель -- человѣкъ совершенно неосвѣдомленный, то такого трагическаго впечатлѣнія до самаго конца второй актъ не производилъ бы. Это лежитъ какъ-то внѣ пьесы. Языкъ "Алмаза", простой и трезвый, иногда недостаточно крѣпокъ и впадаетъ то въ Чеховскій тонъ, то въ слишкомъ разговорный, но никогда не оскорбитъ ухо фальшивой напыщенностью или безвкусіемъ.
   Повидимому, авторъ самъ близко стоялъ къ описываемымъ волнующимъ событіямъ, имѣетъ изобразительное слово и достаточно зоркій глазъ. Вѣроятно, онъ могъ бы представить намъ большую, безпристрастную картину минувшей войны, дать правдивое и захватывающее изображеніе ея и по другому, чѣмъ мы имѣли до сихъ поръ.
  

"ВѢСЫ"

  
   Декабрьской книжкой 1909 г. прекратили свое существованіе "Вѣсы", по крайней мѣрѣ, въ томъ видѣ, въ какомъ мы привыкли ихъ видѣть до сей поры. Признавая большую важность культурной задачи, которую осуществлялъ и, согласно редакціонному заявленію, осуществилъ московскій журналъ, мы далеки отъ мысли полагать исчерпывающими тѣ замѣчанія, что нашли мѣсто въ настоящемъ номерѣ, и считаемъ нашимъ правомъ и даже долгомъ вернуться еще не разъ къ разсмотрѣнію такого значительнаго литературнаго явленія, какъ журналъ "Вѣсы".

М. Кузминъ.

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru