Кузмин Михаил Алексеевич
О прекрасной ясности

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.00*4  Ваша оценка:

  

М. Кузминъ

О прекрасной ясности

  
   "Аполлонъ", No 4, 1909
   OCR Бычков М. Н.
  

ЗАМѢТКИ О ПРОЗѢ

  
   Когда твердые элементы соединились въ сушу, а влага опоясала землю морями, растеклась по ней рѣками и озерами, тогда міръ впервые вышелъ изъ состоянія хаоса, надъ которымъ вѣялъ раздѣляющій Духъ Божій. И дальше -- посредствомъ разграничиванія, ясныхъ бороздъ -- получился тотъ сложный и прекрасный міръ, который, принимая или не принимая, стремятся узнать, по своему увидѣть и запечатлѣть художники. Въ жизни каждаго человѣка наступаютъ минуты, когда, будучи ребенкомъ, онъ вдругъ скажетъ: "я -- и стулъ", "я -- и кошка", "я -- и мячъ", потомъ, будучи взрослымъ: "я -- и міръ". Независимо отъ будущихъ отношеній его къ міру, этотъ раздѣлительный моментъ -- всегда глубокій поворотный пунктъ.
   Похожіе отчасти этапы проходитъ искусство, періодически -- то размѣряются, распредѣляются и формируются дальше его клады, то ломаются доведенныя до совершенства формы новымъ началомъ хаотическихъ силъ, новымъ нашествіемъ варваровъ.
   Но оглядываясь, мы Видимъ, что періоды творчества, стремящагося къ ясности, неколебимо стоятъ, словно маяки, ведущіе къ одной цѣли, и напоръ разрушительнаго прибоя придаетъ только новую глянцевитость вѣчнымъ камнямъ и приноситъ новыя драгоцѣнности въ сокровищницу, которую самъ пытался низвергнуть.
   Есть художники, несущіе людямъ хаосъ, недоумѣвающій ужасъ и расщепленность своего духа, и есть другіе -- дающіе міру свою стройность. Нѣтъ особенной надобности говорить, насколько вторые, при равенствѣ таланта, выше и цѣлительнѣе первыхъ, и не трудно угадать, почему въ смутное время авторы, обнажающіе свои язвы, сильнѣе бьютъ по нервамъ, если не "жгутъ сердца", мазохическихъ слушателей. Не входя въ разсмотрѣніе того, что эстетическій, нравственный и религіозный долгъ обязываетъ человѣка (и особенно художника) искать и найти въ себѣ миръ съ собою и съ міромъ, мы считаемъ непреложнымъ, что творенія хотя бы самаго непримиреннаго, неяснаго и безформеннаго писателя подчинены законамъ ясной гармоніи и архитектоники. Наиболѣе причудливые, смутные и мрачные вымыслы Эдг. По, необузданныя фантазіи Гофманна намъ особенно дороги именно потому, что они облечены въ кристальную форму. Что же сказать про бытовую московскую исторійку, которая была бы одѣта въ столь непонятный, темный космическій уборъ, что рѣдкія вразумительныя строчки намъ казались бы лучшими друзьями послѣ разлуки? Не сказалъ ли бы подозрительный человѣкъ, что авторъ пускаетъ туманъ, чтобы заставить не понять того, въ чемъ и понимать-то нечего? Это несоотвѣтствіе формы съ содержаніемъ, отсутствіе контуровъ, ненужный туманъ и акробатскій синтаксисъ могутъ быть названы не очень красивымъ именемъ... Мы скромно назовемъ это -- безвкусіемъ.
   Пусть ваша душа будетъ цѣльна или расколота, пусть міропостиженіе будетъ мистическимъ, реалистическимъ, скептическимъ, или даже идеалистическимъ (если вы до того несчастны), пусть пріемы творчества будутъ импрессіонистическими, реалистическими, натуралистическими, содержаніе -- лирическимъ или фабулистическимъ, пусть будетъ настроеніе, впечатлѣніе -- что хотите, но, умоляю, будьте логичны -- да простится мнѣ этотъ крикъ сердца! -- логичны въ замыслѣ, въ постройкѣ произведенія, въ синтаксисѣ...
   Пренебреженіе къ логикѣ (неумышленное) такъ чуждо человѣческой природѣ, что, если васъ заставятъ быстро назвать десять предметовъ, не имѣющихъ между собою связи, вы едва-ли сможете это сдѣлать. Интересный выводъ могъ бы получиться при выписываніи однихъ существительныхъ изъ стихотворенія: намъ, несомнѣнно, казалось бы, что причиной отдаленности одного слова отъ другого по значенію является только длинный путь мысли и, слѣдовательно, сжатость стиха, но отнюдь не отсутствіе логической зависимости Еще менѣе терпимо подобное отсутствіе логичности въ формѣ, особенно прозаической, и менѣе всего именно въ деталяхъ, въ постройкѣ періодовъ и фразъ. Хотѣлось бы золотыми буквами написать сцену изъ "Мѣщанина въ дворянствѣ" на стѣнѣ "прозаической академіи", если бы у насъ была таковая:
   Учитель философіи: Во-первыхъ, слова можно разставить такъ, какъ у васъ сдѣлано: "Прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза заставляютъ меня умирать отъ любви". Или: "отъ любви умирать меня заставляютъ, прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза". Или; "ваши глаза прекрасные отъ любви меня заставляютъ, прекрасная маркиза, умирать", Или: "умирать ваши прекрасные глаза, прекрасная маркиза, отъ любви меня заставляютъ". Или: "меня заставляютъ ваши глаза прекрасные умирать, прекрасная маркиза, отъ любви"'.
   Г-нъ Журденъ: Но какъ сказать лучше всего?
   Уч. философіи: Такъ, какъ вы сказали раньше: "Прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза меня заставляютъ умирать отъ любви". (д. II, сц. 6).
   О да, г-нъ Журденъ, вы сказали очень хорошо, именно такъ, какъ нужно, хотя вы и увѣряете, что не учились!
   Можетъ быть, техника прозаической рѣчи не такъ разработана, какъ теорія стиха и стихотворныхъ формъ, но то, что сдѣлано для прозы ораторской, т. е. произносимой передъ слушателями, всецѣло можетъ касаться и словъ, не предназначенныхъ для чтенія вслухъ. Тамъ мы учимся строенію періодовъ, кадансамъ, приступамъ, заключеніямъ и украшеніямъ посредствомъ риторическихъ фигуръ. Мы учимся, такъ сказать, кладкѣ камней въ томъ зданіи, зодчими котораго хотимъ быть; и намъ должно имѣть зоркій глазъ, вѣрную руку и ясное чувство планомѣрности, перспективы, стройности, чтобы достигнуть желаемаго результата. Нужно, чтобы отъ невѣрно положеннаго свода не рухнула вся постройка, чтобы частности не затемняли цѣлаго, чтобы самый несимметричный и тревожащій замыселъ былъ достигнутъ сознательными и закономѣрными средствами. Это и будетъ тѣмъ искусствомъ, про которое говорилось: "ars longa, vita brevis". Необходимо, кромѣ непосредственнаго таланта, знаніе своего матерьяла и формы, и соотвѣтствія между нею и содержаніемъ. Разсказъ, по своей формѣ, не проситъ и даже не особенно допускаетъ содержанія исключительно лирическаго, безъ того, чтобы что-нибудь разсказывалось (конечно, не разсказъ о чувствѣ, о впечатлѣніи). Тѣмъ болѣе требуетъ фабулистическаго элемента -- романъ, при чемъ нельзя забывать, что колыбелью новеллы и романа были романскія страны, гдѣ болѣе, чѣмъ гдѣ бы то ни было, развитъ аполлоническій взглядъ на искусство: раздѣляющій, формирующій, точный и стройный. И образцы разсказа и романа, начиная съ Апулея, итальянскихъ и испанскихъ новеллистовъ -- черезъ аббата Прево, Лесажа, Бальзака, Флобера, до Ан. Франса и, наконецъ, безподобнаго Анри де Ренье -- нужно искать, конечно, въ латинскихъ земляхъ. Намъ особенно дорого имя послѣдняго изъ авторовъ, не только какъ наиболѣе современнаго, но и какъ безошибочнаго мастера стиля, который не дастъ повода бояться за него, что онъ крышу дома empire загромоздитъ трубами или къ греческому портику пристроитъ готическую колокольню.
   Наконецъ, мы произнесли то слово, которымъ въ настоящее время такъ злоупотребляютъ и въ инвективахъ и въ ди?ѳрамбахъ, -- слово "стиль". Стиль, стильно, стилистъ, стилизаторъ -- казалось бы такія ясныя, опредѣленныя понятія, но все же происходитъ какой-то подлогъ, дѣлающій путаницу. Когда французы называютъ Ан. Франса стилистомъ, какого не было еще со времени Вольтера, они, конечно, не имѣютъ въ виду исключительно его новеллъ изъ итальянской исторіи: онъ во всемъ -- прекрасный стилистъ, и въ статьяхъ, и въ современныхъ романахъ, и въ чемъ угодно. Это значитъ, что онъ сохраняетъ послѣднюю чистоту, логичность и духъ французскаго языка, дѣлая осторожныя завоеванія, не выходя изъ предѣловъ характера этого языка. И въ этомъ отношеніи Маллармэ, скажемъ, отнюдь не стилистъ. Сохранять чистоту языка не значитъ какъ-то лишать его плоти и крови, вылащивать, обращать въ кошерное мясо,-- нѣтъ, но не насиловать его и твердо блюсти его характеръ, его склонности и капризы. Грубо можно назвать это -- грамматикой (не учебной, но опытной), или логикой родной рѣчи. Основываясь на этомъ знаніи или чутьѣ языка, возможны и завоеванія въ смыслѣ неологизмовъ и синтаксическихъ новшествъ. И съ этой точки зрѣнія мы несомнѣнно назовемъ стилистами и Островскаго, и Печерскаго, и особенно Лѣскова -- эту сокровищницу русской рѣчи, которую нужно бы имѣть настольной книгой наравнѣ съ словаремъ Даля,-- мы повременили бы, однако, называть Андрея Бѣлаго, З. Гиппіусъ и А. Ремизова -- стилистами.
   Но какъ только мы возьмемъ изреченіе: "стиль -- это человѣкъ", мы готовы поставить этихъ авторовъ въ первую голову. Ясно, что здѣсь опредѣляется какое-то совсѣмъ другое понятіе, сравнительно недавнее, потому что, скажемъ, отличить по слогу новеллистовъ одного отъ другого довольно трудно. Очевидно, что дѣло идетъ объ индивидуальности языка, о томъ ароматѣ, о томъ "je ne sais quoi", что должно быть присуще каждому даровитому писателю, что его отличаетъ отъ другого, какъ наружность, звукъ голоса и т. д. Но разъ это присуще всѣмъ (даровитымъ, достойнымъ), то нѣтъ надобности этого подчеркивать, выдѣлять, и мы отказываемся называть стилистомъ автора, развивающаго "свой" стиль въ ущербъ чистотѣ языка, тѣмъ болѣе, что оба эти качества отлично уживаются вмѣстѣ, какъ видно изъ вышеприведенныхъ примѣровъ.
   Третье понятіе о стилѣ, пустившее за послѣднее время особенно крѣпкіе корни именно у насъ въ Россіи, тѣсно связано со "стильностью", "стилизаціей"; впрочемъ, о послѣднемъ словѣ мы поговоримъ особо.
   Намъ кажется, что въ этомъ случаѣ имѣется въ виду особое, спеціальное соотвѣтствіе языка съ данною формою произведенія въ ея историческомъ эстетическомъ значеніи, Какъ въ форму терцинъ, сонета, рондо не укладывается любое содержаніе, и художественный тактъ подсказываетъ намъ для каждой мысли, каждаго чувства подходящую форму, такъ еще болѣе въ прозаическихъ произведеніяхъ о каждомъ предметѣ, о всякомъ времени, эпохѣ, слѣдуетъ говорить подходящимъ языкомъ. Такъ языкъ Пушкина, продолжая сохранять безупречную чистоту русской рѣчи, не теряя своего аромата, какъ то ни примѣтно, но явственно мѣняется, смотря по тому, пишетъ ли поэтъ "Пиковую даму", "Сцены изъ рыцарскихъ временъ" или отрывокъ: "Цезарь путешествовалъ"; То же мы можемъ сказать и про Лѣскова. Это качество драгоцѣнно и почти настоятельно необходимо художнику, не желающему ограничиться однимъ кругомъ, однимъ временемъ для своихъ изображеній.
   Этотъ неизбѣжный и законный пріемъ (въ связи съ историзмомъ) далъ поводъ близорукимъ людямъ смѣшивать его со стилизаціей. Стилизація это перенесеніе своего замысла въ извѣстную эпоху, и облеченіе его въ точную литературную форму даннаго времени. Такъ, къ стилизаціи мы отнесемъ: "Contes drôlatiques" Бальзака, "Trois contes" Флобера (но не "Саламбо" не "Св. Антонія", "Le bon plaisir" Анри де Ренье, "Пѣснь торжествующей любви" Тургенева, легенды Лѣскова, "Огненнаго Ангела" В. Брюсова, но не разсказы С. Ауслендера, не "Лимонарь" Ремизова.
   Дѣйствительно, эти послѣдніе авторы, желая пользоваться извѣстными эпохами и сообразуя свой языкъ съ этимъ желаніемъ, далеки отъ мысли брать готовь формы, и только люди, никогда не имѣвшіе въ рукахъ старинныхъ новеллъ или подлинныхъ апокрифовь, могутъ считать эти книги полною стилизаціей. Послѣднюю можно было бы почесть за художественную поддѣлку, эстетическую игру, tour de force, если бы помимо воли современные авторы не вкладывали всей своей любви къ старинѣ и своей индивидуальности въ эти формы, которыя они не с_л_у_ч_а_й_н_о признали самыми подходящими для своихъ замысловъ; особенно очевидно это въ "Огненномъ Ангелѣ", гдѣ совершенно Брюсовскія коллизіи героевъ, Брюсовскій (и непогрѣшимо русскій языкъ сочетаются такъ удивительно съ точной и подлинной формой нѣмецкаго автобіографическаго разсказа XVII вѣка.
   Подводя итоги всему сказанному, если бы я могъ кому-нибудь дать наставленіе, я бы сказалъ такъ: "Другъ мой, имѣя талантъ, то есть -- умѣнье по своему, по новому видѣть міръ, память художника, способность отличать нужное отъ случайнаго, правдоподобную выдумку, -- пишите логично, соблюдая чистоту народной рѣчи, имѣя свой слогъ, ясно чувствуйте соотвѣтствіе данной формы съ извѣстнымъ содержаніемъ и приличествующимъ ей языкомъ, будьте искуснымъ зодчимъ какъ въ мелочахъ, такъ и въ цѣломъ, будьте понятны въ вашихъ выраженіяхъ". Любимому же другу на ухо сказалъ бы: "Если вы совѣстливый художникъ, молитесь, чтобы вашъ хаосъ (если вы хаотичны) просвѣтился и устроился, или покуда сдерживайте его ясной формой: въ разсказѣ пусть разсказывается, въ драмѣ пусть дѣйствуютъ, лирику сохраните для стиховъ, любите слово, какъ Флоберъ, будьте экономны въ средствахъ и скупы въ словахъ, точны и подлинны,-- и вы найдете секретъ дивной вещи -- п_р_е_к_р_а_с_н_о_й я_с_н_о_с_т_и" -- которую назвалъ бы я "к_л_а_р_и_з_м_о_м_ъ_".
   Но "путь искусства дологъ, а жизнь коротка", и всѣ эти наставленія не суть ли только благія пожеланія самому себѣ?
  
Оценка: 7.00*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru