Кутоманов Григорий Николаевич
Фея тундры
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Кутоманов Григорий Николаевич
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1911
Обновлено: 24/05/2021. 53k.
Статистика.
Рассказ
:
Проза
Проза
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Аннотация:
Текст издания: журнал "Русское Богатство", No 2, 1911.
ФЕЯ ТУНДРЫ.
Разсказъ.
Николай снова почувствовалъ приступы тяжелаго томленія, пока неопредѣленнаго, неуловимаго. Что-то гнететъ, какъ кошмаръ. Мысли тягучія, безсвязныя, а чаще -- никакихъ мыслей, просто обрывки фразъ, туманная пустота въ головѣ. Но вотъ изъ хаоса выплыли образы, явились картины и снова стушевались. Надвигается то властное, что еще невидимо, но уже гнететъ, желанное, но не оформленное, что станетъ необходимымъ.
Въ такія минуты Николай уходилъ дальше отъ людей и подолгу бродилъ одинъ, задумчиво глядя въ землю.
Онъ подымался на высокій берегъ рѣки, гдѣ растетъ мохъ и жидкая трава межъ рѣдкимъ полярнымъ лѣсомъ.
Надоѣла ссылка.
Опротивѣли однообразные гольцы, грязно-желтые, покрытые крупнымъ и мелкимъ плитнякомъ, голые.
Безобразны эти низкія лиственницы, узловатыя, съ жилистыми вѣтвями, скупо прикрашенныя иглами.
Не радуютъ жалкіе желтенькіе, бѣлые и синіе цвѣты, разсѣянные по бурому мху, въ которомъ тонетъ нога.
Чахлая почва даетъ чахлую жизнь, жизнь на короткое лѣто.
Оттого на землѣ такъ много упавшихъ деревьевъ на обнаженныхъ черныхъ корняхъ, кусками виситъ мохъ и сѣрая земля, оттого здѣсь тускло и сѣро и не чувствуется жизни, источника бытія. И какъ-то печально и жаль смотрѣть на тоненькія молодыя лиственницы, у которыхъ не хватило силъ бороться съ сѣвернымъ вѣтромъ, и упали онѣ на землю, не давшую имъ пищи и силы; цѣпко охватилъ ихъ могильщикъ-мохъ, а тонкіе корни и вѣтви слабо повисли въ воздухѣ.
Тишина удивительная, нигдѣ сучекъ не треснетъ, не шелохнутся деревья; лишь изрѣдка вспорхнетъ сѣрая птичка, пискнетъ жалостно и смолкнетъ.
Только въ распадкахъ журчатъ ручейки, но такъ ровно и однообразно, что кажется, будто тишину ничто не нарушаетъ.
Николай по долгу бродитъ между сопокъ. Иногда ему попадаются кусты дикой смородины или морошка, онъ сорветъ нѣсколько ягодъ и идетъ дальше.
Невольно онъ начинаетъ поддаваться общей зачарованности, острая боль стихаетъ. Правда, становится еще грустнѣй, но уже безъ мыслей: созерцательно-спокойно онъ глядитъ впередъ.
Немного успокоенный, идетъ обратно, срывая колючій шиповникъ и цвѣты желтаго мака.
Косые лучи незаходящаго солнца вспыхиваютъ по лентамъ снѣга, еще сохранившагося на отрогахъ Верхоянскаго хребта, по ледянымъ глыбамъ на далекомъ правомъ берегу рѣки, весеннимъ разливомъ выброшеннымъ къ береговой линіи тайги и медленно разрушающимся. По горизонту, на вершинахъ горъ, застыли не то туманъ, не то тучки, темносинія въ серединѣ, съ перламутровыми ч;уть позлащенными краями.
Тихо плещется Лена. Спокойная поверхность ея рельефно отражаетъ утесистый берегъ слѣва, гдѣ онъ дѣлаетъ изгибъ; голубое далекое небо, лѣсъ и горы потонули въ ея глубинѣ.
Рѣдко Лена бываетъ такой смирной. Безпрерывные вѣтры изъ далекаго океана раздражаютъ ее, и глухо тогда шумитъ она, бросаетъ темные валы съ бѣлой пѣной далеко на берегъ, прогоняетъ трусливыхъ якутовъ, сновавшихъ на вѣткахъ.
Сумрачно насупливаются тогда сопки, и шумитъ и стонетъ и плачетъ тайга. Наползаютъ съ океана темныя, тяжелыя тучи, гулко дробится громъ въ горахъ, молніи прорѣзываютъ сѣрыя сумерки, и обильный дождь насыщаетъ и безъ того болотистую почву.
-----
По песчаной косѣ раскинуто нѣсколько безобразныхъ урасъ изъ синей заплатанной дабы и грязной ровдуги. Возлѣ нихъ и по самому берегу на толстыхъ жердяхъ сушатся невода, стоятъ бочки съ засоленной рыбой. На лиственичныхъ вѣткахъ сваленъ сегодняшній уловъ рыбы. Желтый песокъ загаженъ гніющими рыбьими внутренностями, брошенной икрой и мелкой рыбешкой, которую якуты не выбрасываютъ обратно въ воду, оставляя въ добычу чайкамъ, стаями и въ одиночку бродящимъ по песку.
Возлѣ берега на оленьей шкурѣ лежалъ Григорій и что-то читалъ. Николай подошелъ къ нему, ожидая, что услышитъ обычное:
-- Ссылка, парень, это закалъ для насъ, а ты въ мерехлюндію пускаешься...
Но Григорій спросилъ:
-- Опять захандрилъ?
-- Лѣто вспомнилъ,-- отвѣтилъ Николай.
-- Н-да, въ Россію бы теперь славно...-- замѣтилъ Григорій и закрылъ книгу, очевидно, желая "покапсекать".
-- Знаешь: на Волгу бы теперь... въ луга или въ лѣсъ -- оживился Николай.-- Восторгъ!
-- Ну, Лена тоже ничего рѣка... воды-то какая уйма.
-- Сравнилъ! Ты возьми Волгу въ Жигуляхъ... Чѣмъ дольше живешь на ней, тѣмъ она роднѣй становится, а здѣсь -- разъ посмотрѣлъ, въ другой уже и не тянетъ.
-- Публика-то теперь такъ по Волгѣ и снуетъ на лодкахъ. На островахъ сходки, рефераты,-- вспоминалъ Григорій.-- Жизнь, чортъ возьми!
-- А мы тутъ рыбу ловимъ, -- вздохнулъ Николай.-- Тоска!
-- Въ каждомъ мѣстѣ свое дѣло -- оборвалъ Григорій.-- Въ Россіи по сходкамъ или въ тюрьмѣ были бы, а здѣсь рыбу ловимъ,-- спокойно уже закончилъ онъ.
Николай сѣлъ рядомъ съ товарищемъ и задумался.
Ему было 24 года, но онъ очень мало зналъ жизнь. Второй годъ уже въ ссылкѣ, до этого два года сидѣлъ въ тюрьмѣ, а до тюрьмы только лѣто и осень кипѣлъ въ гущѣ жизни и нырнулъ изъ нея прямо въ тюрьму, полный противорѣчивыхъ впечатлѣній, съ жаждой исключительной дѣятельности, но съ очень ограниченными знаніями.
И съ огромной жаждой личнаго счастья...
Любовь женщины ему представлялась чѣмъ-то исключительнымъ, что освѣтитъ его міропониманіе единственнымъ и вѣрнымъ свѣтомъ. Но дѣвушки, которыхъ онъ встрѣчалъ въ Россіи, далеко, и онъ ихъ не знаетъ.
Окружающіе люди и природа слишкомъ убоги, чтобъ чѣмъ-либо завлечь его. Въ то время, какъ Григорій ловилъ рыбу, а зимой усиленно занимался, Николай на цѣлые дни пропадалъ съ ружьемъ, натыкался въ сопкахъ и тайгѣ на инородческія юрты и, заведя знакомство, возвращался усталый и разочарованный. Объѣхалъ съ однимъ купцомъ большой округъ въ нѣсколько тысячъ верстъ, видѣлъ тундру, Ледовитый океанъ, охотился на дикихъ оленей, и новизна впечатлѣній на время было захватила его, но послѣ осталось только гнетущее воспоминаніе о безконечномъ, бѣломъ мертвомъ полѣ, да опоенныхъ и обманутыхъ догорахъ.
Ему нужно было дѣло, которое его увлекло бы, кто-нибудь рядомъ, съ кѣмъ онъ вошелъ бы въ жизнь и занялъ въ ней мѣсто... И онъ смутно бродилъ въ надеждѣ, что глаза сразу откроются, и онъ вдругъ все увидитъ. Нужно только натолкнуться на что-то...
-- Славная погодка. Тутъ каждая минута дорога, а они и не думаютъ неводить,-- прерванъ молчаніе Григорій, понимая подъ "они" инородцевъ рыболововъ.-- За Кирсою наша очередь, а онъ, должно быть, спитъ: надъ урасою дыма нѣтъ. Возмутительно-безпечны!
-- Чего же имъ спѣшить?-- спросилъ Коля.-- Уловъ рыбы хорошій. Они свою норму знаютъ: сколько нужно, чтобъ продать, сколько въ погреба, а времени впереди еще достаточно, наверстаютъ.
-- Вотъ подуютъ вѣтры, разгуляется Лена, такъ на зиму безъ рыбы и останутся, даромъ что идетъ ея много.
-- А осенняя кандевка?
-- Въ прошломъ году тоже надѣялись на кандевку да морскую рыбу, а на морѣ и сѣтей нельзя было закинуть изъ-за вѣтровъ, и остались ни при чемъ, однимъ чаемъ жили. Нѣтъ, слѣдовало бы намъ устроиться на свободномъ пескѣ. Очистить его хорошенько. Хоть дороже обошлось бы, зато очереди ждать не нужно.
-- Вонъ, кажется, Кирсанъ сюда идетъ! Такъ и есть: рожа заспанная. И куда они спятъ!
Къ нимъ подошелъ низенькій якутъ въ грязнѣйшей отъ рыбьяго жиру рубахѣ и полосатыхъ порткахъ. Посмотрѣлъ на гладкую Лену, на солнце, громко и протяжно зѣвнулъ и легъ рядомъ на песокъ.
-- Энъ мухаленъ ду? {Ты неводить будешь?}
-- Сохъ,-- лѣниво протянулъ якутъ и закрылъ глаза.
-- Такъ что же ты раньше не говорилъ?-- возмутился Григорій.-- За тобой наша очередь.
-- У меня бочекъ нѣтъ и соли.
-- Я пойду будить Апулку, а ты, Коля, сходи къ Хаютану.
Хаютанъ, бывшій съ ними въ "четверти", т. е. бравшій приходящуюся ему четвертую долю улова -- семейный якутъ, жилъ отдѣльно въ урасѣ.
-- Сегодня ко мнѣ пріѣдутъ гости,-- продолжалъ Кирсанъ по-якутски.
-- Вотъ какъ, откуда?
-- Съ устьевъ.
-- Несетъ же ихъ нелегкая такую даль!-- пробормоталъ Коля.-- Кто такіе?-- обратился онъ къ якуту.
-- Выборный. Ѣдетъ въ Управу дежурить. И дочка съ нимъ... Учугей кысъ {Красивая (хорошая) дѣвушка.}, -- осклабился Кирсанъ.
-- Да это не они ли ѣдутъ?-- указалъ Коля на двѣ точки внизу. Якутъ приподнялся и опять улегся:
-- Они и есть.
-- Ишь ты, какъ ловко работаетъ весломъ...-- глядя на приближающіяся вѣтки, сказалъ Григорій. Первая бросилась ему въ глаза молодая тунгуска, умѣло и быстро гнавшая вѣтку противъ теченія.
-- Ничего, ладно...-- согласился и Николай, любуясь.-- Знатно разогнала, чуть не вся вѣтка выскочила на берегъ!
-- Кысъ-то, кажется, недурна...-- сказалъ Григорій. Они подошли ближе.
Изъ второй вѣтки вылѣзъ старенькій тунгусъ, повязанный платкомъ, какъ будто отъ комаровъ, а на самомъ дѣлѣ -- для прикрытія лысины, которой инородцы почему-то стыдятся. Рѣдкіе сѣдые волосы торчкомъ стояли на верхней губѣ и на подбородкѣ, лицо почти бурое отъ загара и вѣтра. Къ нему первому подошелъ Кирсанъ, пожалъ руку, потомъ поцѣловалъ ее, затѣмъ поцѣловались въ губы.
-- Здорово!-- сказалъ Кирсанъ.
-- Здорово. Капсе. {Сказывай, говори.}
-- Учугей. Энъ капсе. {Все хорошо. Ты говори.}
-- Учугей, тохъ до сохъ...
Коля и Григорій не обращали вниманія на привычную сцену и не спускали глазъ съ тунгуски.
Высокаго роста, гибкая и стройная, она легко и быстро поворачивалась изъ стороны въ сторону. Развитыя формы тѣла замѣтно и красиво выдѣляются при движеніяхъ изъ подъ платья. Черные густые волосы лѣзутъ изъ-подъ платка, лицо немного загорѣлое съ яркимъ румянцемъ, скулы выдаются мало, несъ почти правильный. Отъ всей фигуры вѣетъ страстью, жаждой движенія, дѣла, во всемъ сказывается своеобразная грація, рожденная дикой и свободной тундрой. Захвативъ кое что изъ вѣтки, она подошла къ Кирсану, поцѣловала ему руку, потомъ губы, и всѣ трое направились къ урасамъ.
-- Славная кысъ, впервой такую вижу...-- проговорилъ Григорій.
-- Славная!.. Да это, братъ, красавица...
-- Ну, ужъ и красавица. Скоръ ты на заключенія. Не свихнись, парень.
-- Чего, братъ, добраго... Все по боку и зальюсь съ ней въ тундру, на просторъ. Оленями я умѣю управлять, изъ ружья стрѣляю довольно мѣтко... Нѣтъ, серьезно скажу тебѣ: точно толкнуло меня что, когда я увидѣлъ ее... кровь такъ и загорѣлась...
-- То-то, что кровь...-- недовольно процѣдилъ Григорій.
Они вошли въ свою урасу. Отъ костра, на которомъ якутъ Апулъ, тоже дольщикъ въ неводѣ, кипятилъ чайники и поджаривалъ рыбу, подымался дымъ и ѣлъ глаза. Согнувшись, чтобъ не задѣть разныхъ вещей и пучки коптящейся юкалы {Тонкій, жирный верхній слой рыбы съ кожей.} они прошли къ своимъ орокамъ {Постель.} и усѣлись на нихъ.
-- Апу, брось чайники, я самъ присмотрю, сказалъ Коля, переставляя зачѣмъ-то съ мѣста на мѣсто чайникъ.-- Пойди узнай, кто эта кысъ, что сейчасъ пріѣхала. Она у Кирсы.
-- А неводъ кто будетъ раскладывать?
-- Иди, потомъ разложишь. Апулъ вышелъ.
-- Однако, тебя разбираетъ...-- съ ѣдкой улыбкой сказалъ Григорій.
-- Нѣтъ, меня поражаетъ, какъ при ихъ безобразной и грязной жизни могла сохраниться такая красавица. И замѣть: одѣта чисто, халдай не виситъ, какъ мѣшокъ, а почти въ обхватку, и цвѣтъ идетъ къ ней...
-- Ну, теперь и грязныя руки покажутся намъ божественными, и косыхъ очей ея мы не замѣтимъ...
-- У ней дивные глаза. Какъ глянула, такъ у меня ажъ дыханіе захватило! Удивительная! Вотъ, должно быть...
-- Заврался, парень. Брось, ѣдемъ неводить.
-- Не поѣду...
-- Ну-ну, кусаганъ {Плохо.} дѣло.
Они замолчали. Николай, переворачивая рыбу на сковородѣ, ронялъ куски въ огонь, гдѣ они трещали, наполняя воздухъ угаромъ, и ежеминутно поглядывалъ на кожу, исполнявшую роль двери. Неудобно повернулся, задѣлъ за полѣно и пролилъ масло на угли,-- они вспыхнули голубоватымъ пламенемъ.
-- Абагый {Чортъ.}, -- проворчалъ Николай.
Когда уже стали ѣсть рыбу, кожа приподнялась, и вползъ Апулъ.
-- Ну, что? Капсекай...-- кинулся къ нему Коля.
-- Ладная баба...-- сказалъ Апулъ подсаживаясь къ сковородѣ и хитро улыбаясь.
-- Такъ она замужемъ?-- разочарованно спросилъ Коля.
-- Зачѣмъ замужемъ? Нѣ-ѣтъ.
-- Кысъ?..-- обрадовался Николай.
-- Дѣвкой баранчукъ {Ребенокъ (баранчукъ).} имѣла, такъ какая-жъ кысъ?-- пояснилъ Апулъ.
-- Ну, сказывай, что ты еще узналъ?..
-- Ай баба, абагый -- не баба!..-- самодовольно произнесъ Апулъ, съ чувствомъ чавкая рыбу.-- Запряжетъ 15 оленей и ѣдетъ себѣ... Пурга, морозъ -- ничего не боится. Лихая баба! Не всякій парень переловитъ тебѣ тридцать оленей, да заводныхъ еще штукъ пять. А олени-то у этихъ тунгусовъ дикіе, какъ они сами, всѣхъ надо мамыкаемъ {Родъ лассо.} ловить. Заарканитъ и пошелъ дальше. Лѣтомъ кочуетъ, дикаго оленя изъ винтовки добываетъ. Тастей штукъ сто, сама смотритъ и настораживаетъ, и всегда съ песцомъ. Сѣти ставитъ. Отецъ у ней такъ только, на воспитаніи, она всю работу исполняетъ...
-- Я такъ и думалъ!-- восторженно сказалъ Николай.-- А гдѣ же отецъ ея ребенка?
-- Прогнала. Говоритъ, и безъ него управлюсь,-- отвѣтилъ Апулъ
-- Это понятно,-- вмѣшался Григорій,-- якуты и тунгусы любятъ у бабъ на шеѣ сидѣть, а ей нужно такого мужа, который бы ее за поясъ заткнулъ, а такихъ пока нѣтъ... А, можетъ быть?..-- протянулъ онъ, прищуривъ глаза на Колю.
Въ другое время Николай не спустилъ бы шпильки,-- теперь словно не замѣтилъ ея.
-- Сказывали, сюда зайдутъ...-- продолжалъ Апулъ.
-- Зачѣмъ?
-- Купить, видно, хотятъ чего.
-- Ну, тогда тащи, братъ, суму съ табакомъ,-- говорилъ Николай,-- старикъ-то табаку спроситъ, а я развяжу ящикъ съ матеріями.
-- Да не волнуйся,-- замѣтилъ, раздражаясь, Григорій,-- не спѣши. Пока они выпьютъ по двадцати чашекъ чаю да покалякаютъ, хорошихъ два часа пройдетъ...
Николай явно нервничалъ. Побродилъ по песку, осмотрѣлъ свой неводъ, сбросилъ въ воду нѣсколько громадныхъ щукъ.-- Ишь черти, сами не ѣдятъ и обратно не выбрасываютъ!..
Скучно. Взялъ ружье и выстрѣлилъ по чайкамъ. Обрадовался, что сразу убилъ двухъ. Нетерпѣніе усиливается.
Ноги невольно направляются къ урасѣ Кирсана, и робость охватываетъ, чего-то стыдно. Такъ и кажется, что всѣ поймутъ, зачѣмъ онъ пришелъ. Спросить развѣ еще разъ, будетъ ли онъ неводить, вѣдь за нимъ наша очередь... Вопросъ естественный... Онъ подошелъ уже къ урасѣ. Нѣтъ, глупо, сама придетъ...
Наконецъ, изъ урасы показался Кирса, за нимъ пріѣзжая съ отцомъ, жена Кирсы и нѣсколько неводчиковъ. Направляются къ ихъ урасѣ. Стараясь сохранить хладнокровіе, Николай идетъ туда же. Встрѣтились, поздоровались. На сильное пожатіе руки дѣвушки Николай отвѣтилъ еще сильнѣй. Любопытнымъ взглядомъ она скользнула по всей его фигурѣ. Вошли въ урасу; хозяева, по обычаю, предложили чай. Такъ какъ на маленькомъ столикѣ былъ еще сахаръ и бѣлый хлѣбъ, то они не отказались. Съ полчаса говорили, обмѣнивались новостями. Старикъ разсказалъ, что у нихъ въ озерѣ появилась такая большая щука, которая проглотила якута съ вѣткой. Ее рѣшили поймать, для чего привязали оленя крѣпкими, сыромятной кожи, веревками и согнали въ воду. Щука схватила, но не могла уйти, и ее вытащили на берегъ. У нея изъ горла виднѣлся конецъ вѣтки. Челюсти ея были похожи на ворота, и сквозь нихъ свободно на оленѣ проѣзжалъ тунгусъ.
-- Оксе!.. {Восклицаніе неопредѣленнаго значенія.} -- удивлялись якуты.
-- Басня,-- сказалъ Григорій.
Николай все время волновался и то блѣднѣлъ, то загорался яркимъ румянцемъ. Тунгуска съ любопытствомъ разсматривала предметы и къ нѣкоторымъ притрагивалась руками, особенно къ блестящимъ. Случайно заглянула въ зеркало и тотчасъ же отвернулась: инородцы боятся и не любятъ смотрѣть на себя въ зеркало.
Просятъ показать товаръ. Николай засуетился, доставая ящики и суму, распаковывая и вынимая изъ нихъ вещи.
-- Вотъ ситецъ, вотъ сибирь...
Руки плохо слушались его.
-- Постой, кто же такъ раскладываетъ товаръ?-- шепнулъ ему на ухо товарищъ.-- Показывай другой.
-- Серебряныя кольца, цѣпочки, чистый кумысъ...-- вытаскивалъ Николай изъ ящика и клалъ передъ покупателями.-- Вотъ платки, хорошіе платки,-- и положилъ ихъ передъ тунгуской.
Та стала разсматривать.
-- Ничего платки. А шелковые есть?
-- Шелковыхъ нѣтъ.
Замѣтивъ, что остальные заняты разсматриваніемъ товара, онъ тихенько сказалъ дѣвушкѣ:
-- Минь таптырь... {Признаніе въ любви -- "ты мнѣ нравишься".} и... я дарю тебѣ этотъ платокъ.
И тотчасъ же ему самому стало неловко при мысли, что онъ не нашелъ болѣе деликатной формы для выраженія своего чувства, а прибѣгъ къ способу, какой обычно практикуется въ отношеніи якутокъ.
Глаза ея неопредѣленно блеснули; она засмѣялась, полупрезрительнымъ взглядомъ снова окинувъ его тонкую фигуру: русскій костюмъ всегда смѣшонъ и страненъ съ точки зрѣнія инородцевъ. Николай это зналъ и почувствовалъ себя страшно неуклюжимъ...
-- Хочешь, я тебѣ дамъ два такихъ?-- сказала она громко и отошла къ остальнымъ.
-- Аргы {Водка.} у тебя есть?-- спросилъ тунгусъ.
-- Водки нѣтъ, табакъ есть...-- машинально отвѣтилъ Николай.
-- Это хорошо,-- думалъ онъ про себя,-- ее безъ борьбы не добудешь. Тѣмъ интереснѣй.
И все же ему было обидно, что она такъ сразу оттолкнула его, и при воспоминаніи о ея взглядѣ онъ невольно ежился.
Якуты еще долго смотрѣли товаръ, торговались, что-то купили. Николай бродилъ, какъ въ туманѣ, растерянный.
Когда вышли изъ урасы, Николай замѣтилъ большой треугольникъ гусей и схватился за ружье. Тунгуска, передавъ покупки отцу, бросилась къ вѣткѣ и вытащила свою винтовку. Николай выстрѣлилъ, гуси на минуту смѣшались и опять стали равняться. Тунгуска опустилась на одно колѣно и спустила курокъ на кремень. Одинъ гусь долго кувыркался въ воздухѣ и грузно упалъ на песокъ. Собаки, сбѣжавшіяся по первому выстрѣлу, кинулись къ нему. Дѣвушка дико взвизгнула и легко и быстро побѣжала тудаже, догнала собакъ и выхватила у нихъ добычу.
-- Оксе!-- качали головами якуты.-- Ай-да!-- Надъ Николаемъ же смѣялись. Онъ поблѣднѣлъ, сильно закусилъ губу и гипнотизирующимъ взглядомъ впился въ тунгуску.
А та, спокойная, съ легкой улыбкой превосходства, подошла къ толпѣ. По прежнему горѣлъ румянецъ на смуглыхъ щекахъ, губы полуоткрылись, показывая рядъ бѣлыхъ зубовъ. Платокъ упалъ на плечи, и черные волосы ярко оттѣнили бѣлую шею.
Николай болѣзненно вздрогнулъ, съ силой взмахнулъ рукой, точно бросилъ что-то на землю, ушелъ въ урасу и легъ ничкомъ на оленьи шкуры, замѣнявшія матрацъ. Вскорѣ вошелъ Григорій.
-- Ну, какъ мы себя чувствуемъ?-- полунасмѣшливо, полуучастливо спросилъ онъ.-- Платкомъ-то ее, видно, не удивишь.
Николай не отвѣтилъ.
-- Да-а, хоть она и воплощеніе граціи и всего тамъ прочаго, но взвизгнула такъ, что собаки хвосты поджали.
Николай молчалъ и лежалъ неподвижно.
-- Да ты что, друже, серьезно? Хоть и говорятъ, что съ одного взгляда можно влюбиться на всю жизнь, но подумай о разницѣ твоего и ея міропониманія. Къ тому же, ее купить надо, калымъ требуется...
-- Не знаю -- любовь ли, страсть ли это, только я долженъ получить ее!-- съ какой то злобой отвѣтилъ Николай.-- Я готовъ, не знаю, что сдѣлать...
-- Дико!-- перебилъ Григорій.
-- Ей дикаря и нужно...
-- Да вѣдь ты дикарь, пока въ тебѣ страстишка горитъ, а какъ остынешь, такъ и застонешь по культурнымъ привычкамъ.
-- Тогда она сама уйдетъ отъ меня.
-- Представляю себѣ твою жалкую фигуру послѣ такого казуса! Нѣтъ, парень, подумай самъ: продаваться она не станетъ, да и для тебя это неинтересно; полюбить тебя, во всякомъ случаѣ, не полюбитъ... ну, можетъ быть, такъ... на время. А вообще это, братъ, никчемная исторія, и при томъ скверная.
-- Ты не долженъ такъ говорить,-- обидѣлся Николай.-- Ты не знаешь, какое чувство я къ ней питаю.
-- Да какое же, кромѣ самаго обыкновеннаго, естественнаго? Смазливая бабенка...
-- Вотъ то-то, что для тебя она смазливая бабенка, а для меня...
-- Идеалъ?-- усмѣхнулся Григорій.
-- Дуракъ!
Григорій опѣшилъ. Этого онъ не ожидалъ.
-- Благодарю покорно,-- только и нашелся онъ отвѣтить.
Вошелъ Апулъ. Отъ него пахло водкой.
-- Пьютъ тамъ...-- пояснилъ онъ.-- Сначала Кирса угостилъ, а потомъ пріѣзжій. Ну, баба! Вотъ пьетъ! Ни отъ одной рюмки не отказывается и всю до дна. Попробуй, Коля, походить за ней, ты парень-то изъ себя ладный... Матеріи хорошей подари... Водкой угости!..
Николай поднялся съ орона.
-- Дѣло. Дай сюда водку.
-- Ты съума сошелъ!-- вскочилъ Григорій, -- пускаться на такіе способы... Я не позволю.
-- А поить водкой при покупкѣ рыбы?
-- Это дѣло другое. Такой уже здѣсь обычай.
Николай круто повернулся и вышелъ изъ урасы. Пошелъ къ скалистому берегу и стачъ взбираться на вершину къ неподвижнымъ лиственницамъ. Легъ тамъ на мохъ и тщательно закрылся сѣткой отъ комаровъ, а руки спряталъ въ карманы. Рѣшилъ лежать такъ, пока не успокоится.
Ему вспомнилась тундра. Онъ видѣлъ ее зимой, безпредѣльную, бѣлую. Видѣлъ дикія, безжизненныя горы: хребетъ Тастумсу. По изгибамъ и крутизнамъ тянутся узенькія дорожки, протоптанныя дикими оленями: кылъ. Вотъ по одной изъ нихъ, цѣпляясь за выступы каменьевъ, скользя и тяжело дыша, пробирается
она --
тунгуска, въ сарахъ, въ сукуѣ до колѣнъ, въ лисьей шапкѣ, съ винтовкой въ рукахъ. Въ ущельи небольшое стадо кылъ. Часть лежитъ, часть тонкими стройными ногами разгребаетъ снѣгъ и достаетъ свѣтло-желтый мохъ. Подкралась, осмотрѣла кремневую винтовку, опускается на одно колѣно и цѣлится. Выстрѣлъ, эхо повторяетъ его... Вихремъ помчались олени, только вьется за ними снѣжная пыль; и вотъ уже черными точками взбираются на крутизну. Но на мѣстѣ остался одинъ. Упалъ на бокъ, дрыгаетъ ногами, безпомощно поводитъ вѣтвистыми рогами по снѣгу, пытаясь встать; въ огромныхъ черныхъ глазахъ видна мука, капаютъ слезинки... Она подходитъ къ оленю, и хищной радостью свѣтятся глаза; быстрымъ движеніемъ поправляетъ она волоса, вытираетъ потъ. Олень все еще бьется. Наклоняется надъ ранкой и съ наслажденіемъ тянетъ густую, пахучую кровь... Потомъ усѣлась возлѣ на камень и набила трубку табакомъ.
Непріятная дрожь пробѣжала по тѣлу отъ мысли: онъ стоитъ рядомъ съ ней.
-- Фу, дико... но и заманчиво...
Недолго лежалъ Николай. Опять потянуло туда, къ урасѣ Кирсана. Пошелъ бродить по берегу, прислушиваясь къ шопоту волнъ, къ тому, что творилось въ душѣ.
-- Въ самомъ дѣлѣ, что тянетъ меня къ ней? Красота? Но она красива только потому, что кругомъ безобразныя, скуластыя физіи... Она дика и свободна въ своихъ порывахъ, ничто насъ не свяжетъ...
Сѣлъ въ вѣтку, хотѣлъ ѣхать, но раздумалъ: а вдругъ она выйдетъ?..
Юноша не обманулся: Она вышла изъ урасы и пошла въ сторону высокаго берега. Онъ сталъ ее догонять. Должно быть замѣтивъ его, она свернула въ другую сторону; онъ пошелъ туда же. Тогда тунгуска пошла навстрѣчу.
-- Эн'еха тохъ надо (что тебѣ нужно)?-- спросила она, рѣзко глядя въ упоръ.
-- Я люблю тебя, и хочу, чтобъ ты была моей женой...
Голосъ дрожитъ и срывается, а хотѣлось бы говорить спокойно и убѣдительно.
Тунгуска подняла брови, потомъ прищурила глаза... Они, точно двѣ искорки, такъ и жгутъ!
-- А ты на учахѣ {Верховой олень.} умѣешь ѣздить?
Николай не разъ удивлялся инородцамъ: сколько нужно терпѣнія, выносливости и звѣриной цѣпкости, чтобъ удержаться на холкѣ, на переднихъ лопаткахъ оленя.
-- Нѣтъ, не умѣю.
-- Зачѣмъ же я тебѣ? Рубахи мыть?
Въ этомъ вопросѣ была уничтожающая иронія. Развѣ тунгусы стираютъ свое бѣлье? Носятъ, пока не изорвется на тѣлѣ, и бросаютъ.
-- Тебѣ нужно толстую куропатку-якугку или русскую барыню...
Повернулась и пошла. Плечи вздрагиваютъ, должно быть отъ сдерживаемаго смѣха.
Съ океана, между тѣмъ подулъ вѣтеръ. Тунгусы, быть можетъ, отложатъ по этому случаю свой отъѣдъ. Въ этомъ была какая-то надежда для Николая...
II.
Вѣтеръ, какъ здѣсь это часто бываетъ, порывисто усилился, разсвирѣпѣлъ и погналъ по небу громоздкія черныя тучи, скрывшія голубую бездну и солнце, отчего стало сумрачно и холодно. Лена почернѣла, всколыхнулась валами, съ шумомъ и далеко выкатывая ихъ на берегъ, потомъ закипѣла, покрылась пѣной; валы въ безпорядкѣ разбивались другъ о друга, открывая бездонныя пропасти.
Апулъ, согнувшись и тяжело переступая, тащилъ лямкой бережникъ невода, а Григорій, Николай и Хаютанъ дѣлали то же въ лодкѣ. Григорій гребъ, Николай и Хаютанъ постепенно сбрасывали неводъ въ воду. Лодку начало сильно покачивать, объ низкіе борта ударялись волны и бросали въ лодку свои верхушки. Мальчикъ-якутъ безпрерывно вычерпывалъ таюзкомъ воду.
Глядя, какъ тяжело Апулу, Григорій думалъ про себя о томъ, что нужно будетъ обязательно запрягать въ лямку собакъ, которыхъ у него имѣется шесть штукъ. Одинъ разъ онъ уже дѣлалъ опытъ, и собаки подъ управленіемъ бережничаго хорошо исполнили свою задачу, но якуты-промышленники почему-то сильно воспротивились этому новшеству.
Когда неводъ былъ весь въ водѣ, якутъ сѣлъ рядомъ съ Григоріемъ въ весла, а Николай сталъ держать корму. Плыли больше часа, гребцы работали изо всѣхъ силъ, и все же лодка еле подвигалась. Потомъ Григорій съ Хаютаномъ начали собирать неводъ въ лодку, а Коля сѣлъ въ весла. Когда матица подошла близко къ лодкѣ, Коля завернулъ къ берегу, бережничій продолжалъ мѣрно отчаливать, иногда по колѣни проваливаясь въ илъ. У берега Николай, какъ самый высокій, выскочилъ въ воду и сталъ надавливать ногами нижнюю клязь, чтобъ подъ нее не ушла рыба. Остальные трое быстро и умѣло вытаскивали на берегъ матицу. Блеснули серебристой чешуей крупныя нельмы, вынырнули горбоносыя физіономіи моксуновъ. Межъ ними стремительно шныряла разная мелкая рыба: омули, кандевка, метнулось нѣсколько стерлядей.
-- А, попалась бѣлокожая московская купчиха!-- смѣялся Григорій и толстымъ деревяннымъ концомъ крючка оглушилъ ее по головѣ. Купчиха неподвижно вытянула свое жирное тѣло.-- И добрые молодцы максуны... Стой, не вертись, все равно не отпущу...
Они безцеремонно поддѣвали на крючки менѣе крупную рыбу и сбрасывали въ лодку.
-- Ну, что же, у насъ еще одна тоня?..-- сказалъ Григорій -- будемъ продолжать?
-- Тэлъ баръ {Вѣтеръ есть.} -- замѣтилъ Хаютанъ, съ опаской поглядывая на Лену.-- Улаханъ тэлъ... {Большой вѣтеръ.}.
-- Тогда ты бережничай, а Апулъ съ нами въ лодкѣ. Сёи дуу Апу?
-- Сёи... {Ладно.} -- не совсѣмъ охотно отвѣтилъ Апулъ.
Отчалили и снова стали сбрасывать неводъ.
-- Въ общемъ не важно,-- говорилъ Григорій.-- Знаешь, Коля, если въ это лѣто хорошо промыслимъ, то на будущее состряпаемъ себѣ неводъ саженъ въ полтораста, а то и двѣсти, собакъ будемъ запрягать. А то у самаго берега полземъ; да развѣ сюда зайдетъ крупная рыба?
-- Пожалуй,-- неохотно отвѣтилъ Николай. Тунгуска все еще всецѣло владѣла его воображеніемъ, и онъ раздумывалъ о томъ, какъ бы встрѣтиться съ нею. Съ краской стыда вспоминалъ онъ первое свое знакомство съ ней, какъ мальчишески глупы были всѣ его выходки!.. Считая ее выше остальныхъ, подошелъ онъ къ ней дорожкой мѣстныхъ донжуановъ... И хорошій получилъ урокъ!
Когда неводъ былъ уже сброшенъ, лодка вдругъ дернулась сзади, и наплавы потонули. Бросили весла.
-- Зацѣпились...-- сердито проговорилъ Григорій.
Снова собрали неводъ, приближаясь къ злополучному мѣсту, но, сколько ни дергали съ разныхъ сторонъ, клязь не освобождалась.
Съ сердцемъ выругавшись, Григорій раздѣлся и прыгнулъ изъ лодки (не рвать же было неводъ!).
-- Брр, тай холодно-же!..-- показался онъ черезъ нѣсколько секундъ.-- За дерево зацѣпились... Вотъ какъ они травятъ пески,-- кинулъ онъ въ сторону Коли и опять нырнулъ. Наплавки всплыли, слѣдомъ показался и Григорій. Съ длинныхъ волосъ текла вода, онъ фыркалъ посинѣвшими губами и въ нѣсколько взмаховъ догналъ лодку.
-- Пропадешь тутъ...-- ворчалъ онъ, натягивая штаны и рубаху на сильное крѣпкое тѣло, покрывшееся синими пятнами, и сѣлъ за весла грѣться. Съ берега на него съ удивленіемъ поглядывалъ Хаютанъ, не умѣвшій, какъ и всѣ якуты, плавать и боявшійся воды.
-- Молёдецъ нюча!.. {Русскій.} -- крикнулъ онъ.
-- Спасибо. Вы бы тутъ неводъ порвали, а мы отдѣлались маленькой дырой.-- Коля, дай-ка сюда бутылку.-- Онъ отпилъ нѣсколько глотковъ водки,-- Фа, мерзость! Вонъ тотъ камень проѣдемъ,-- тамъ, кажется, песчаный берегъ,-- и будетъ. Вѣтеръ, правда, разгулялся...
-- Какъ бы ты не простудился...-- замѣтилъ Коля.
-- Сейчасъ согрѣемся...-- отвѣтилъ Григорій съ силой работая веслами.
Зловѣщія тучи все скоплялись, опускались ниже и стали цѣпляться за верхушки горъ. Чувствовалась ихъ тяжесть, и неувѣренно держали себя люди на черной вздымающейся водѣ подъ черной клубящейся и движущейся крышей.
Ослѣпительно сверкнула молнія, заставивъ всѣхъ вздрогнуть, пророкоталъ громъ. Пока подъѣзжали къ урасамъ, гроза разыгралась. Безпрерывныя молніи мгновеннымъ и длительнымъ свѣтомъ рѣзали тучи и сумерки, и взглядъ тогда ловилъ далекія зубчатыя верхушки, побѣлѣвшую отъ пѣны Лену, и громы, какъ пушечная кононада, дробились въ горахъ.
Полилъ дождь.
Непогода продолжалась нѣсколько дней, а къ вечеру послѣдняго дня такъ же неожиданно упала, какъ и началась.
Наши рыболовы лежали въ урасѣ, лѣниво перекидываясь фразами, и каждый думалъ свои думы. Апулъ забѣгалъ въ урасу только поѣсть, а все время проводилъ за картежной игрой, какъ и остальные якуты, проигрывая свою долю невода и не забывая при всякомъ удобномъ случаѣ выпить рюмку водки -- этого запретнаго и дорогого для инородцевъ плода, котораго у купцовъ всегда неистощимый запасъ.
Григорій топилъ изъ рыбы жиръ и различными способами добивался химической очистки его. Николай набилъ патроны, тщательно вычистилъ ружье, смазалъ жиромъ сары. Григорію не нравились эти его приготовленія: вѣдь дорогъ каждый день. Есть рыба -- есть деньги, а значитъ -- и книги.
Когда солнце бросило изъ-за убѣгающихъ тучъ свои быстрые золотистые лучи, изъ падей поднялся густой туманъ; Лена и лиственницы застыли въ покоѣ; тунгуска и ея отецъ, простившись съ провожавшими якутами, уплыли вверхъ. Николай стоялъ возлѣ урасы и долго смотрѣлъ вслѣдъ, пока вѣтки не исчезли за поворотомъ Лены. Григорій и Апулъ раскладывали и чинили неводъ. Николай перетащилъ кое-что изъ пожитковъ въ маленькую, но устойчивую вѣтку.
-- Поѣду въ Чубукулахъ,-- сказалъ онъ Григорію, скучающимъ взглядомъ уходя вдаль.
Чубукулахъ -- гора выше по теченію Лены, на правой сторонѣ, гдѣ водились дикіе бараны и кылъ.
-- Свинство!-- рѣзко отвѣтилъ Григорій.-- Ты знаешь, что втроемъ неводить нельзя...
-- Возьми кого-нибудь въ долю...
-- Да ты-то самъ чѣмъ будешь зимой жить?
-- Тамъ видно будетъ...-- Николай уѣхалъ, и черезъ четверть часа вѣтка его слилась съ водной далью.
Хаютанъ нашелъ дольщика, но, проработавъ на нѣсколькихъ тоняхъ и получивъ свою долю,-- онъ запьянствовалъ.
Неводить втроемъ было невозможно, и время пропадало даромъ. Покончивъ съ досолкой рыбы, Григорій ложился на берегу и читалъ или писалъ письма.
Какъ-то зайдя по дѣлу въ урасу Хаютана, онъ неожиданно увидѣлъ тунгуску. Она пила кирпичный чай, густой, какъ кофе, безъ сахару и хлѣба, отщипывая кусочки жирной юкалы... Въ то время какъ онъ говорилъ съ Хаютаномъ, она бросала короткія, рѣзкія слова женѣ Хаютана и не обращала, казалось, никакого вниманія на русскаго. Якутка подала ей жареную рыбу. Она брала ее прямо руками, громко чавкала, пачкая жиромъ руки и губы. Григорію почему-то показалось непріятнымъ и удивительнымъ, что она ѣстъ, какъ и всѣ якутки.
-- Фу, дурень!-- оборвалъ онъ себя.-- Что же она вилкой должна ѣсть, что-ли?..
При неводьбѣ онъ замѣчалъ, что дѣвушка издали смотритъ на ихъ работу; иногда она подходила близко и даже помогала собирать рыбу. Апулъ безцеремонно хваталъ ее за талію, прижималъ къ себѣ и обнюхивалъ ей лицо. Но тунгуска, сильная и ловкая, отталкивала его отъ себя, Апулъ отпускалъ грубыя остроты и восклицанія, и оба смѣялись.
-- Неужели Апулъ счастливѣе Николая?-- думалъ Григоріи.-- А впрочемъ, ничего мудренаго.
Утомившись послѣ неводьбы, Григорій съ удовольствіемъ растянулся на своемъ любимомъ мѣстѣ и незамѣтно уснулъ.
-- Капсе, нюча!..-- раздалось надъ нимъ.
Чѣмъ-то знакомымъ и близкимъ прозвучалъ голосъ, напоминая родное, но далекое, мелькнули сквозь дымку сна неясные образы. Онъ открылъ глаза. Возлѣ стояла тунгуска и улыбалась.
-- Что ты дѣлаешь, русскій?..
Григорій приподнялся.
-- Спалъ, какъ видишь...-- недовольно отвѣтилъ онъ.-- Такъ славно вздремнулъ... и надо же было...
-- А еще что дѣлалъ?..-- продолжала спрашивать дѣвушка, и въ ея немного низкомъ, твердомъ голосѣ звучали игривыя нотки, будто довольство тѣмъ, что она помѣшала русскому спать, и онъ за это не разсердится. И въ глазахъ что-то странное -- не то вызовъ, не то насмѣшка.
-- Читалъ вотъ книгу...
Сонъ прошелъ.
Да, Николай правъ: есть въ ней что-то... Манятъ эти горящіе глаза, и вся она будитъ какую-то сладкую истому...
-- И тебѣ не скучно читать?..
-- Нѣтъ, не скучно.
-- Вы всѣ, русскіе, умѣете читать?
-- Нѣтъ, не всѣ...-- отвѣчалъ Григорій живѣй, начиная чувствовать интересъ къ этой странной дѣвушкѣ.
-- И ваши женщины читаютъ?
-- Читаютъ и пишутъ... многія.
-- А русскія дѣвушки красивы?..
-- Всякія есть. Да вотъ купеческія дочки, онѣ вѣдь тоже русскія.
-- Совсѣмъ какъ якутки...-- пренебрежительно отвѣтила дѣвушка.
Григорій усмѣхнулся. Якутки не любятъ тунгусокъ, а послѣднія платятъ имъ той же монетой.
-- Развѣ якутскія дѣвушки плохи?-- спросилъ онъ.
-- Ты самъ долженъ знать...-- не смущаясь, отвѣтила она.
-- Кокетничаетъ!-- подумалъ Григорій.
-- Я ихъ не знаю.
-- Кысъ тоже говорятъ. Почему ты къ нимъ не ходишь? У тебя въ Россіи осталась невѣста. Красивая?
-- У меня нѣтъ невѣсты...
-- Неправда. Тогда бы ты ходилъ къ дѣвушкамъ и веселился бы съ ними, а то твое сердце засохнетъ. Онѣ не нравятся тебѣ? А я красивая?-- смѣется, будто шутитъ, а голосъ дрогнулъ.
Григорію не понравилось направленіе этого разговора, прямого, вызывающаго. Такъ же вызывающе колеблются ея груди, ласкаетъ улыбка, бродящая по губамъ... Онъ отвернулся, блуждающимъ взоромъ скользнулъ по Ленѣ; взглянулъ на небо, гдѣ на мягко голубой тверди рѣдко и въ красивомъ безпорядкѣ застыли бѣлыя, легкія облачка, точно небрежныя мазки кисти невѣдомаго художника.
-- Ты -- хорошій промышленникъ,-- продолжала дѣвушка -- совсѣмъ, какъ тунгусъ...