Курч Екатерина Михайловна
Первое горе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Первое горе.

   Сидя за обѣдомъ, завтракомъ и чаемъ, болтая, бѣгая и играя, семилѣтній Шура слышалъ разговоры взрослыхъ, и хотя казалось, что онъ ими совсѣмъ не интересуется, но впечатлѣніе отъ нихъ у него оставалось и вдругъ, всплывая помимо его воли, вызывало уже сознательную мысль и представленіе.
   Такъ, въ одно дождливое лѣтнее утро Шура проснулся и почувствовалъ, что ему не по себѣ: какая-то мысль безпокоила, было будто чего-то страшно и хотѣлось плакать.
   Шура выглянулъ изъ своей кроватки съ голубой сѣткой и увидалъ молодую фрейлейнъ, которая уже проснулась, но еще нѣжилась въ постели, какъ подумалъ Шура. Обыкновенно въ такихъ случаяхъ Шура протягивалъ руку черезъ сѣтку и тихонько тянулъ одѣяло нѣмки, она отзывалась и они начинали болтать, сначала шопотомъ, чтобы не разбудить мамы, а потомъ все громче и громче. Шура начиналъ смѣяться, шалить, нѣмка вставала и торопила его тоже вставать и одѣваться. Но сегодня Шура, проснувшись, не выглянулъ изъ-за сѣтки, напротивъ, онъ укрылся съ головой одѣяломъ и заплакалъ тихо, стараясь не вздыхать и не сморкаться, чтобы не разбудить нѣмки.
   -- Мама, мама,-- шепталъ Шура,-- куда это мама уѣзжаетъ одна, безъ него, Шуры?
   Что у мамы болитъ? Она веселая, какъ всегда, и, какъ всегда, добрая къ нему и ласковая. А докторъ говоритъ, что ей надо отдохнуть, что она иначе совсѣмъ разболѣется. Отъ чего отдохнуть? Развѣ она устала и развѣ нельзя дома отдыхать? И, главное, какъ же будетъ безъ мамы онъ, Шура?.. Правда, есть еще папа, сестра Настя, фрейлейнъ, горничная Мариша и кухарка Петровна, но Шура готовъ, чтобы всѣ эти милые люди порознь и вмѣстѣ уѣхали куда имъ угодно отдыхать, лишь бы мама не уѣзжала. Этого за всю жизнь Шуры никогда не было, и онъ ясно почувствовалъ, что этого онъ не хочетъ.
   Шура не выдержалъ и громко всхлипнулъ.
   Нѣмка насторожилась.
   -- Ты проснулся, мальчикъ?-- тихо спросила она.
   Шура не отвѣчалъ: ему не хотѣлось ни съ кѣмъ говорить о томъ, что мучило его, ему хотѣлось только какъ можно скорѣе пойти къ мамѣ и поговорить съ нею. Она пойметъ и не уѣдетъ или возьметъ съ собой и Шуру. Эта мысль показалась Шурѣ такой простой и ясной, что онъ сразу выглянулъ изъ-подъ одѣяла и, не вытеревъ даже слезъ, весело сказалъ фрейлейнъ:
   -- Давайте скорѣй вставать.
   -- Давай вставать,-- согласилась она, соображая, что такое задумалъ мальчикъ, что вдругъ такъ повеселѣлъ.
   Шурина мама ужъ давно, какъ только начались разговоры о необходимости для нея отъѣзда и отдыха, говорила съ нѣмкой по поводу того, какъ нужно отвлекать Шуру отъ грустныхъ мыслей и какъ осторожно утѣшать его, когда она уѣдетъ. Она вспоминала, какъ однажды пришлось ей уѣхать на нѣсколько дней, когда старшая ея дочь Настя была маленькой, и какъ ея бонна-нѣмка, утѣшая дѣвочку, высказала соображеніе, что "безъ мамы будетъ еще лучше". Настя очень любила бонну, но эти слова глубоко ее оскорбили, и она, уже взрослой дѣвочкой, вспоминая ихъ, говорила, что не могла простить ихъ нѣмкѣ. Какъ можетъ быть лучше безъ мамы? Этого не можетъ быть!..
   Такъ и Шура: разлуку онъ въ силу необходимости перенесетъ, но ему будетъ тяжело, и надо стараться незамѣтно отвлекать его и, говоря о мамѣ, напоминать, что скоро она пріѣдетъ.
   Нѣмка слушала слова Шуриной мамы и обѣщала все исполнить, а вечеромъ шепталась съ горничной Маришей и высказывала ей соображенія по поводу того, что барыня потому и больна, что обо всѣхъ безпокоится и никого не хочетъ огорчить.
   Нѣмка была у Шуры на первомъ мѣстѣ и смотрѣла въ глаза матери своего питомца, находя ее и умной необыкновенно, и доброй, и ласковой.
   Мариша жила въ домѣ давно и увѣряла нѣмку, что было время, барыня была дѣйствительно добра, но теперь стала до такой степени "невренная", что ей просто слова не скажи, ничѣмъ не стукни, ничего не урони, сейчасъ вспылитъ.
   Шура быстро одѣвался и не болталъ, какъ дѣлалъ это обыкновенно, а сосредоточенно что-то обдумывалъ.
   Нѣмка и оглянуться не успѣла, какъ Шура былъ готовъ и, застегивая на ходу послѣднюю пуговку курточки, побѣжалъ къ мамѣ.
   Тихонько пріоткрылъ онъ дверь спальной. Шторки были еще опущены, но мама не спала и окликнула Шуру. Онъ въ одинъ прыжокъ былъ у нея на постели, уткнулъ голову въ подушку и, чувствуя знакомый запахъ фіалки, которой душилась мама, заплакалъ горько и мучительно, думая о томъ, что скоро не будетъ съ нимъ его мамы.
   Шура плакалъ, мама тихо гладила нѣжной рукой его волосы и шейку.
   И вдругъ на шейку упала холодная капелька... одна, другая... Что это? Неужели сама мама плачетъ?..
   Шура вспомнилъ, какъ видѣлъ маму плачущей. Это было давно, давно, когда онъ, Шура, былъ маленькій и глупый, подумалъ онъ теперь. Тогда папа ѣхалъ на войну, и Шурѣ было весело смотрѣть на папу въ военной формѣ, разбирать новыя папины вещи и слушать его разсказы о томъ, какъ онъ скоро пріѣдетъ домой и привезетъ Шурѣ живого маленькаго япончика.
   Мама уѣзжала ночью провожать папу. Шура узналъ объ этомъ на утро и, когда выбѣжалъ ей навстрѣчу, то увидалъ совсѣмъ другую маму: блѣдную, съ красными, вспухшими глазами. Мама взяла его на руки и заплакала, а онъ, хоть и былъ малъ и глупъ, понялъ, о чемъ она плачетъ, и по-своему сталъ ее утѣшать.
   Сейчасъ это воспоминаніе отвлекло его на минуту отъ собственныхъ слезъ, и онъ высказалъ мамѣ соображеніе по поводу того, что теперь онъ ужъ большой и понимаетъ, что мама сама не хочетъ уѣзжать отъ него.
   -- Конечно, не хочу, милый, но вотъ видишь, приходится слушаться доктора. Ты вѣдь хочешь, чтобы я была здорова? А докторъ велитъ полѣчиться, -- говорила мама, вытирая мокрыя щечки Шуры.
   -- А ты лучше дома лѣчись.
   -- Нельзя этого. Ты же большой мальчикъ, ты понимаешь, что если нельзя, то плачь не плачь -- нельзя! Давай мы съ тобой лучше поговоримъ о томъ, что мнѣ привезти для папы, Насти, для тебя изъ-за границы. Я думаю, тебѣ -- настоящій локомотивъ, чтобы самъ ходилъ? И вагоны? А Настѣ...
   Но Шура не хотѣлъ слушать ни о немъ, что касалось отъѣзда, и мама заговорила о возвращеніи и о томъ, какъ всѣ поѣдутъ ей навстрѣчу и какъ время пройдетъ быстро, какъ она будетъ каждый день писать письма, Шурѣ отдѣльно, и онъ, Шура, долженъ писать мамѣ.
   -- Я буду писать, только лучше бы мы съ тобой поѣхали вмѣстѣ и стали бы писать папѣ и Настѣ.
   -- Въ другой разъ поѣдемъ вмѣстѣ. Я теперь посмотрю, какъ тамъ, удобно ли, и если удобно тебя взять, то въ другой разъ возьму.
   -- Нѣтъ, ужъ лучше не надо еще въ другой разъ ѣхать... ты меня сейчасъ возьми.
   Мама видѣла, что сговориться будетъ трудно, и пошла на компромиссъ: обѣщала Шурѣ выписать его, какъ только увидитъ, что тамъ можно и ему быть.
   Начались разговоры о томъ, съ кѣмъ и какъ, поѣдетъ Шура къ мамѣ за границу и что тамъ будетъ хорошаго. Слезы понемногу высохли, и Шура, сидя у мамы въ спальной, смотрѣлъ, какъ мама умывалась, причесывалась и одѣвалась.
   -- А ты лицо съ мыломъ боишься?-- спросилъ онъ.
   -- Мыть съ мыломъ? Нѣтъ, не боюсь, а только не каждый день употребляю мыло,-- сказала мама.
   -- Я теперь не боюсь, а когда былъ маленькій, очень боялся мыла,-- говорилъ Шура.-- И голову щеткой не любилъ, когда чесали, а теперь ничего.
   -- Вотъ видишь, что значитъ быть большимъ, вотъ такъ и во всемъ: послѣ, когда вырастешь, будешь смѣяться, что просился со мною, когда я ѣхала лѣчиться,-- неосторожно сказала мама и испортила дѣло: Шура опять заплакалъ.
   Никогда не будетъ онъ смѣяться надъ такимъ горемъ!..
   Слезы его были мучительны матери. Онъ плакалъ, дѣйствительно, не какъ капризное дитя, а какъ страдающій взрослый.
   Ей казалось, что пожалуй поѣздка не принесетъ пользы, такъ какъ она будетъ безпокоиться за своего мальчика.
   Дѣло въ томъ, что между Шурой и его старшей сестрой была большая разница въ годахъ. Между Шурой и Настей было еще двое дѣтей, которыя умерли маленькими, и Шура тоже много болѣлъ въ раннемъ дѣтствѣ и поэтому всѣ домашніе особенно нѣжно заботились о немъ и оберегали его. Хотя теперь Шура и былъ здоровымъ ребенкомъ, но привязанность его къ матери носила нѣсколько нервный характеръ. Мальчикъ очень любилъ отца и сестру, всегда охотно проводилъ съ ними время, но маму онъ просто обожалъ и точно безсознательно боялся потерять ее. Во время самой веселой игры онъ вдругъ спрашивалъ, гдѣ мама, и шелъ къ ней "приласкаться", какъ онъ говорилъ. Ему бывало довольно издали посмотрѣть на маму, чтобы успокоиться. Или случалось ему расшалиться, нашумѣть, что-нибудь разбить, онъ сразу затихалъ и шелъ спросить маму, не испугалъ ли онъ ее. Вообще отношеніе его къ матери было не по-дѣтски внимательно и осторожно.
   -- Я тебя не ушибъ?-- спрашивалъ онъ, налетѣвъ на мать съ разбѣга.-- Я не сдѣлалъ тебѣ больно?
   И вотъ самой мамѣ предстояло сдѣлать больно Шурѣ, и мысль эта мучила ее и лишала самообладанія. Стараясь подготовить мальчика къ разлукѣ, мать только даромъ терзала его нервы, и чѣмъ былъ ближе день отъѣзда, тѣмъ становилось труднѣе отвлекать и занимать Шуру. Онъ просто не отходилъ отъ матери или поминутно являлся къ ней, то увѣряя, что "рѣсничка попала въ глазъ", и подъ этимъ законнымъ предлогомъ можно было выплакаться, то оказывалось необходимымъ спросить маминаго разрѣшенія на такіе пустяки, на которые никакого разрѣшенія вовсе не требовалось.
   Мама изнервничалась и разъ даже оборвала Шуру.
   -- Если будешь такъ меня мучить, я совсѣмъ не вернусь,-- сказала она.
   Шура постоялъ минуту молча, собрался заплакать, но вдругъ овладѣлъ собою и серьезно сказалъ:
   -- Ты такъ никогда не говори. Я больше не буду тебя мучить.
   И ушелъ, даже не приласкавшись.
   Въ день отъѣзда Шура былъ серьезенъ и блѣденъ.
   -- Я обѣщаю, мама, что безъ тебя плакать не буду,-- сказалъ онъ, кусая губы, чтобы не расплакаться,-- а ты скорѣе пріѣзжай.
   Мама въ свою очередь обѣщала вернуться какъ можно скорѣе.
   Выѣзжать мамѣ предстояло утромъ съ дачи въ городъ, тамъ пересѣсть въ экспрессъ и ужъ безъ остановки промчать мимо той дачной мѣстности, гдѣ жила ея семья.
   Прощаніе было короткое. Мама перецѣловала и перекрестила папу, Настю и Шуру и просила, чтобы никто не ходилъ на станцію провожать ее, а вышли бы къ проходу экспресса на линію и посмотрѣли бы на нее: она будетъ стоять у открытаго окна вагона.
   Папа обѣщалъ дѣтямъ взять кодакъ и снять маму, когда она проѣдетъ мимо.
   Взрослымъ казалось, что все это отвлечетъ отъ мысли о разлукѣ и все будетъ прекрасно.
   Папа взялъ Шуру гулять вдвоемъ до завтрака. Шура очень любилъ такія прогулки, но на этотъ разъ шелъ очень серьезнымъ, крѣпко держась за руку отца и не интересуясь ни бабочками, ни цвѣтами. Отецъ что-то разсказывалъ ему. Шура слушалъ молча, не задавая, какъ бывало обыкновенно, никакихъ вопросовъ и позволяя занимать себя. Папа самъ нервничалъ и безпокоился, и такъ, безсознательно стараясь обмануть другъ друга, пробродили они по лѣсу и вернулись домой.
   Настя съ нѣмкой, проводивъ папу съ Шурой, бѣгомъ бросились на станцію, и Настя еще успѣла поцѣловать маму и сказать ей, чтобы она не безпокоилась -- всѣ будутъ беречь Шуру и будутъ ждать ее скорѣе домой.
   Когда всѣ вернулись къ завтраку и Шура увидалъ на маминомъ мѣстѣ Настю, онъ минуту что-то соображалъ, но видимо помирился съ тѣмъ, что произошло.
   Нѣсколько громче обыкновеннаго болталъ Шура и по временамъ прислушивался. Тогда папа, обращаясь не къ Шурѣ, говорилъ, который часъ, и высчитывалъ, сколько времени осталось до прохода экспресса.
   Послѣ завтрака папа взялъ аппаратъ, и всѣ пошли къ полотну желѣзной дороги. Мариша, убравъ со стола, тоже пришла и вполголоса говорила съ нѣмкой о томъ, что Шура совсѣмъ сталъ большой -- не плачетъ.
   А Шура ужъ ничего не сознавалъ. То, что онъ понялъ за завтракомъ, было ужасно своей непоправимостью: мамы уже не было и вернуть ее было нельзя.
   Прислушиваясь къ гулу идущаго поѣзда, Шура чувствовалъ, что сердце его такъ бьется, точно хочетъ выскочить.
   Поѣздъ показался далеко изъ-за поворота и быстро приближался.
   Папа прилаживалъ кодакъ, чтобы успѣть схватить тотъ вагонъ, въ которомъ увидитъ маму. Настя и нѣмка придвинулись къ Шурѣ. Онъ стоялъ неподвижно и ему казалось, что теперь сердце его совсѣмъ перестало биться.
   Вотъ мелькнулъ локомотивъ, вотъ вагоны... вотъ въ широкомъ окнѣ международнаго голова мамы... Она въ шляпѣ, вуаль вырвалась въ окно и развѣвается по вѣтру. Мама взмахнула рукой, что-то бросила и высунулась вся изъ окна, и нѣсколько разъ еще мелькнула развѣвающаяся вуаль...
   Шура бросился бѣжать за уходящимъ поѣздомъ. Ручонка съ снятымъ беретомъ машинально махала этимъ беретомъ, ноги сами неслись впередъ.
   Шура не слышалъ голосовъ папы и Насти и очнулся на рукахъ папы, который побѣжалъ за нимъ и, догнавъ, присѣлъ съ нимъ на землю.
   Мутными глазками посмотрѣлъ Шура вокругъ и спряталъ лицо на груди отца.
   Подошли Настя и фрейлейнъ. Онѣ подняли свертокъ, брошенный мамой, и несли его Шурѣ: тамъ было письмо ему, конфеты и апельсины.
   Волненіе мальчика взволновало взрослыхъ, и они всѣ трое не знали, какъ теперь быть. Шура, замѣтивъ сестру и нѣмку, всталъ и пошелъ домой. Всѣ пошли за нимъ. Дома онъ прочелъ письмо мамы, раздѣлилъ апельсины и конфеты и занялся переводными картинками, которыхъ вообще не любилъ.
   "Сегодня для него все безразлично", сообразила нѣмка и не удержалась -- всплакнула, разсказывая вечеромъ Маришѣ, какой умный мальчикъ ея Шурочка.
   Спать Шура попросился рано, видимо волненія дня утомили его, но спалъ онъ тревожно, часто вскакивалъ и вскрикивалъ.
   Проснулся поздно и, вспомнивъ сразу, что мамы нѣтъ, чуть-чуть было не заплакалъ, какъ совсѣмъ маленькій, да успѣлъ удержаться и сказалъ себѣ, что надо исполнить данное мамѣ обѣщаніе и не плакать.
   Вставать, однако, не хотѣлось. Бѣжать было некуда, мамы вѣдь нѣтъ...
   Попробовалъ еще уснуть, но сна тоже не было. Шура слышалъ, какъ встала нѣмка, какъ проходила Настя и шепталась съ ней, но все не открывалъ глазъ. Наконецъ пришелъ папа и, наклонившись надъ кроваткой, тихонько позвалъ Шуру итти гулять. Шура сразу открылъ глаза и весь этотъ день не отходилъ отъ отца, гуляя съ нимъ, сидя рядомъ за столомъ и слушая его разсказы. Шура рѣшилъ вести себя такъ, чтобы мама осталась имъ довольна: ему казалось, тогда она скорѣе вернется. И онъ самъ на слѣдующій же день пришелъ къ Настѣ и сказалъ, что согласенъ, пока мамы нѣтъ, учиться съ ней.
   -- Только вмѣсто того, чтобы переписывать съ книги, я мамѣ буду письмо писать,-- объявилъ онъ.
   Мама писала съ дороги, писала съ мѣста, у Шуры накопился цѣлый конвертъ маминыхъ писемъ. Написанныя крупно, они были разборчивы и Шура самъ читалъ ихъ.
   "Не скучай, учись, играй и гуляй, какъ при мнѣ", писала мама, и Шура все это дѣлалъ, но чувствовалъ, что не скучать онъ не можетъ.
   "Такъ это называется скучать, -- думалъ онъ, -- когда такъ все иначе и все неинтересно?.. Да, я скучаю..."
   "Я здоровъ, учился съ Настей, гулялъ... игралъ..." писалъ Шура мамѣ и неизмѣнно каждое письмо, по-дѣтски короткое, кончалъ однимъ: "цѣлую тебя и скучаю".
   Настя какъ-то не выдержала и вспылила.
   -- Гадкій мальчикъ, зачѣмъ маму разстраиваешь!.. Ты весело играешь, а пишешь: скучаю... Не плачешь, а пишешь: скучаю... Выдумываешь все...
   Шура задумался. Какъ же такъ: мама просила не плакать, а Настя говоритъ: если не плачешь, значитъ не скучаешь...
   Время шло, и со стороны казалось, что жизнь Шуры съ отъѣздомъ мамы ни въ чемъ не измѣнилась. То, что обѣдъ заказывала Настя, а не мама, не вносило перемѣны. То, что на маминомъ мѣстѣ сидѣла та же Настя, тоже бывало, когда мама съ дачи ѣздила въ городъ и не обѣдала дома, но тогда мама возвращалась къ чаю и до сна Шура поспѣвалъ побыть съ нею. Какіе-нибудь полчаса съ мамой вознаграждали его за ея отсутствіе и разговоры съ ней, самые незначительные, были для него полны интереса и значенія. Разговоровъ было не мало и сейчасъ и съ папой, и съ Настей, и съ нѣмкой. Даже старуха Петровна и Мариша необыкновенно стали разговорчивы и все старались утѣшить Шуру и похвалить его, но только дѣлали ему больно и скучно. И Шура предпочиталъ, чтобы съ нимъ вовсе не разговаривали. Неясно сознанное, но ясно ощущаемое чувство чего-то совершившагося и непоправимаго не оставляло Шуру, и, услышавъ однажды въ разговорѣ Мариши съ Петровной слово горе, Шура вдругъ понялъ, что приключилось и у него горе, горе -- маминъ отъѣздъ.
   Эти два понятія горевать и скучать Шура усвоилъ за мамино отсутствіе, но никому объ этомъ не говорилъ, и всѣ домашніе обманулись его благоразуміемъ и спокойствіемъ.
   Не обманулась только мама. Она читала между строкъ. То въ письмѣ мужа, то дочери встрѣчалась фраза о Шурѣ, который спрашиваетъ, когда можно начать клеить фонарики и плести гирлянды изъ дубовыхъ листьевъ. Или сообщалось, что купили цвѣтной бумаги и Шура увлеченъ, клейкой флажковъ къ пріѣзду мамы.
   Ждетъ, терпѣливо ждетъ, а все-таки безъ мамы ему тяжело и грустно...
   И, сокративъ, насколько было возможно, время лѣченія, мама написала Шурѣ, чтобы по полученіи ея письма больше уже не писалъ онъ ей и ждалъ ее скоро домой.
   Письмо принесъ почтальонъ въ отсутствіе папы, и Шура долго вертѣлъ его въ рукахъ, не смѣя вскрыть. Онъ былъ увѣренъ, что есть письмо и ему, и нетерпѣніе его достигло крайнихъ размѣровъ. Папа все не возвращался. Шура нашелъ предлогъ заплакать: обжегъ крапивой руку... отъ этого вѣдь плакатѣ можно?.. И онъ наплакался всласть, и стало даже какъ будто легче, а когда пришелъ папа и отдалъ письмо, Шура забылъ и про ожогъ и про все на свѣтѣ.
   -- Мама ѣдетъ, мама ѣдетъ,-- пѣлъ онъ и каждому по нѣскольку разъ сообщалъ радостное извѣстіе.
   Послѣдніе дни разлуки прошли, дѣйствительно, весело для Шуры. Онъ очень удивился бы, если бы ему сказали, что онъ не скучалъ о мамѣ, но несомнѣнно эти дни онъ не скучалъ и радостно готовился къ встрѣчѣ.
   И вотъ насталъ день, въ который каждое движеніе, каждая мысль сопровождались точно призывомъ: завтра, завтра... завтра пріѣдетъ мама!..
   Фонариками, флажками и гирляндами были заняты нѣмка и Настя, Шура же былъ занятъ только своей радостью. Оно прыгалъ, пѣлъ, безпричинно взвизгивалъ и смѣялся и все повторялъ: завтра, завтра!..
   Улегшись въ кровать, Шура расшалился и не могъ уснуть. Чуть закроетъ глаза, а кто-то шепчетъ: завтра... И Шура улыбается и отвѣчаетъ: завтра, завтра...
   Въ день маминаго пріѣзда съ утра папа выѣхалъ на ту станцію, гдѣ въ послѣдній разъ передъ Москвой останавливается заграничный поѣздъ и гдѣ мама обѣщала выйти, чтобы скорѣе быть дома.
   Шура вскочилъ рано, одѣлся такъ быстро, что нѣмка не могла нахвалиться, и все осматривалъ убранство террасы и сада.
   -- Правда, хорошо?-- поминутно спрашивалъ онъ.-- Мама будетъ рада?
   Было дѣйствительно хорошо: и день выдался ясный, теплый, и яркія мальвы между гирляндами зелени точно улыбались съ террасы, и маминъ стулъ, весь увитый зеленью, и цвѣты въ вазахъ, и фонарики вдоль аллеи, и флажки,-- все радовалось и вмѣстѣ съ Шурой ждало маму.
   Шура опять не слышалъ, какъ бьется его сердце, и опять бѣжалъ, ничего не видя впереди, кромѣ бѣлаго платка, которымъ мама махала съ извозчичьихъ дрожекъ, которыя везли ее вмѣстѣ съ папой со станціи къ дачѣ.
   Не расплакаться отъ радости Шура уже не могъ, но вѣдь это и не было запрещено... Да и не все ли равно теперь!.. Мама позволитъ и плакать, и смѣяться... Мама сама такъ рада, что, наконецъ, пріѣхала домой!
   -- Что же ты не покажешь мамѣ, какъ мы убрали садъ и террасу,-- сказала нѣмка, когда всѣ усѣлись въ саду въ ожиданіи обѣда.
   Шура равнодушно поглядѣлъ на все, что, казалось, такъ его занимало до маминаго пріѣзда.
   Молча онъ поцѣловалъ мамину руку и сказалъ:
   -- Это все Настя и фрейлейнъ дѣлали, а я тебя ждалъ.
   -- Вотъ и дождался, и теперь, если мама еще куда поѣдетъ...-- начала Настя, но Шура перебилъ ее съ глазами, полными слезъ, и съ дрожью въ голосѣ:
   -- Нѣтъ ужъ теперь я маму никуда не пущу!
   Всѣ замолчали, и не сразу нарушилось это неловкое и тяжелое молчаніе.
   -- Я никуда и не поѣду,-- сказала мама и пошла съ Шурой смотрѣть, какъ развѣшены фонарики.
   Вечеромъ папа устроилъ фейерверкъ, горѣли фонарики и развѣвались флажки. Мама сама уложила Шуру спать, и это было самое пріятное изъ всего дня. Держа мамину руку, Шура уснулъ покойно, зная, что теперь нѣтъ ни горя, ни скуки -- мама съ нимъ.
   А мама долго не могла уснуть, думая о томъ, какъ пережилъ ея Шура свое первое горе.
   Всѣмъ казалось, что съ возвращеніемъ мамы все сразу забылось, да и не могло быть ничего серьезнаго въ душѣ семилѣтняго мальчика.
   Шура на слѣдующее утро былъ необычайно нервенъ: онъ еще не могъ освоиться съ происшедшимъ и то не отходилъ отъ мамы, то вспоминалъ, что не надо ее безпокоить, и, уйдя куда-нибудь въ уголокъ, плакалъ.
   -- Странно, какой былъ мальчикъ хорошій безъ мамы,-- говорили нѣмка и Мариша.
   Мама шла къ нему и, лаская, спрашивала, почему онъ плачетъ.
   -- Вспомнилъ... вспомнилъ, какъ тебя не было,-- говорилъ Шура, самъ не понимая причины своихъ слезъ.
   -- А ты не вспоминай... вѣдь я съ тобою...
   Шура недоумѣвая смотрѣлъ на маму и не умѣлъ объяснить, почему слезы сами льются изъ глазъ, когда мама, въ самомъ дѣлѣ, пріѣхала.
   -- А ты больше никогда не уѣзжай,-- продолжалъ онъ,-- а то, знаешь... когда твой поѣздъ пролетѣлъ... я такъ захотѣлъ, чтобы ты вернулась... и ужъ было нельзя!..
   Шура, охваченный воспоминаніемъ пережитаго, опять заплакалъ, и чувство страха, какъ тогда, сжало его маленькое сердечко.
   "Да, не даромъ далось ему его первое горе,-- думала мама;-- онъ понялъ неумолимость совершившагося факта и ему стало страшно такъ, какъ бываетъ страшно взрослому".

Екатерина Экъ.

"Женскій сборникъ в пользу ялтинского попечительства о пріѣзжихъ больныхъ...", М., 1915

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru