Куприн Александр Иванович
Пестрая книга II

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
 Ваша оценка:

   
   Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
   Пенза, 2015.
   

Пестрая книга II

   Кому не знаком этот трагический образ русского гимназиста, оставшегося на второй год в шестом классе? Мрачный вид, склоненная вихрастая голова, хмурые бровки, взгляд исподлобья, сутулые плечи, руки глубоко запущены в карманы, походка стремительна, речь отрывиста. Единицы по всем предметам.
   Когда гимназистки с боязливым замиранием сердца спрашивают его:
   -- Какой вы партии, товарищ?
   Он отвечает хриплым басом, сквозь который продергивается петушиная фистула:
   -- Партии А-А.
   Милые девичьи глазки расширяются и блестят от любопытства и страха.
   -- Это... собственно... что же такое?..
   -- Отчаянный анархист.
   -- Боже, какой ужас! Гимназист презрительно фыркает.
   -- Ничего подобного. Очень просто. Никакой власти. Полное безвластие. Абсолютная свобода личности. Делай, что хочешь. Чем хуже, тем лучше. Наша задача -- разрушить мир до основания. На его обломках -- новая жизнь. Свободная и счастливая.
   Черное знамя. Кинжал и бомба. Долой все!
   И, повернувшись к девочкам спиною, "отчаянный анархист" гордо удаляется. Ему некогда. Гигантские мысли кипят в его голове, как в мировом котле под давлением 80-ти атмосфер.

* * *

   Он смешон немного, этот А-А, своей наивной безграмотностью. Его героический маскарад так понятен в полудетском возрасте. (Подумайте -- в шестом классе и уже анархист! Какая сила и какая смелость!) Он еще очень неуклюж, подобно тем молодым, не сложившимся собакам большой породы, которых потешно называют "щенком о пяти ног". Но в нем много теплого и трогательного. Судьба его товарища -- благонравного первого ученика -- для меня и ясна и мало интересна. Грядущее же "отчаянного анархиста" непререкаемо и полно всяких возможностей. При теперешних условиях он анархист, два года тому назад он стремился добровольцем на фронт, в 90-х годах убегал в Америку, и, в сущности, никогда и нельзя было толком догадаться, что для него важнее : "... Разрушить государство // Или инспектора побить?"
   Главное -- это то, что в нем бьется и кипит живая кровь, а воображение его играет, как молодое игристое вино. В нем нет преждевременного застоя мысли, старческого благоразумия, сердечной сухости и раннего окаменения души. Он перебродит, устоится и, кто знает, в какие формы выльется его теперешний бурливый дух! Будет ли он поэтом, которому суждено расширить границы искусства, или безупречным борцом за свободу родины, или бесславно погибнет, разбив свою пылкую голову в мятежных исканиях правды и света?
   В нем еще очень много детского. Ведь дети -- истинные анархисты. Им естественно, без всяких усилий, радостно принадлежит весь мир, как он беззлобно принадлежит растению, птице и зверю. И весьма, вероятно, что мой несуразный анархист, перепробовав в своей жизни много горьких трав и перестрадав большую ломку чувств и убеждений, перейдет на склоне своих дней к тому же анархизму, но просветленному сиянием мудрости и теплотою простой человеческой любви. Детство и старость являются как бы первым и последним звеньями одной и той же цепи, концы которой спаяны темным небытием. В самом деле: как величественно-трогательны образы истинных анархистов: Элизе Реклю, Толстого, Кропоткина. Отблеск чистого, незапятнанного христианства лежит на их высоком учении.

* * *

   Я вовсе не удивился, когда прочитал в газете, что на собраниях анархистов выступает самым деятельным оратором Мамонт Дальский. Этот артист с большим настоящим дарованием и с темпераментом Везувия. Несомненно и то, что в нем, как во всяком искреннем художнике, живет, не поддаваясь годам, много детской непосредственности. А кроме того -- жест! Какой великолепный трагический жест на фоне пожара революции, среди веяния черных знамен: "Свергнем древних идолов и возвеличим человека".
   Но, кстати, и удобно быть кабинетным и митинговым анархистом. Принадлежа к организованным партиям с<оциал>-р<еволюционеров>, с<оциал>-д<емократов> или к<онституционных>-д<емократов> -- надо все-таки кое-чему научиться и кое-что вызубрить наизусть: идеологию, язык, доктрины, оттенки платформ и программ, историю рабочего движения и социального вопроса, просто историю и т.д. Необходимо также пройти и тяжелую партийную дисциплину, оставаясь сначала скромным рядовым работником. Не брезговать постоянным, упорным, кропотливым, черным трудом. Нет, это положительно не для пламенных душ и раскаленных умов. Анархия проще и страшнее. Долой все -- и конец.

* * *

   На прошлой неделе я видел демонстративную процессию анархистов на Невском. Двадцать человек, при черном знамени, представляли из себя вовсе не грозное и не внушительное зрелище, хотя все они и были вооружены винтовками. И публика на них глядела только мимоходом, без особого любопытства и без всякого волнения. Безусая, зеленая молодежь... растерянные, немного смущенные лица, неуверенные движения... Именно -- кусочек партии А-А.
   Но мне понравилось равнодушие публики. Недавно встревоженная захватами чужих домов, она быстро справилась и теперь склонна скорей юмористически, чем серьезно, глядеть на активное выступление анархистов. Даже ружья их кажутся ей какими-то "невсамделишными" в этих непривычных руках. В этом есть нечто успокоительное. Как будто бы проходит суетливое смятение, исчезают напрасные страхи, и обыватель, слава Богу, приучается держать в руках свою скачущую душу.
   Зато шествие литовского полка по Литейному проспекту и по Владимирской было настоящим триумфальным шествием. Впереди по обеим сторонам улицы бегут, расчищая дорогу, две живые стены солдат, сцепившихся рука в руку. В середине едут офицеры на лошадях. За ними высоко реет в воздухе красный, гордый в своей простоте плакат "Литовцы". Серебряные звучные трубы оркестра сияют на солнце. А за ними идут вольными, но стройными рядами высокие, загорелые, бодрые солдаты с такими простыми светлыми близкими лицами. "До свидания, товарищи!" "Умереть за родину!" "Вспомните о нас!" "Ура, литовцы!"
   И еще красные плакаты плывут над серо-зелеными рядами: "Сначала победа, потом земля". "Идем сражаться за великую демократическую республику". На обеих панелях густо столпились провожающие всех классов и возрастов. Обнаженные головы. Слезы на глазах. Сердечные возгласы и наивные благословления. И волнами перекатывается вдоль улиц многотысячный гул... Не здесь ли истинная дорога заблудившейся России?

1917 г.

   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Статья впервые опубликована в газете "Свободная Россия". -- 1917. -- No 14. -- 25 мая.
   -- Элизе Реклю (1830-1905) -- франц. историк, член I Интернационала, примыкал к анархистам.
   -- Толстой Лев Николаевич (1828-1910), подобно анархистам, выступал с критикой частной собственности, отрицал государство как любое принуждение.
   -- Кропоткин Петр Алексеевич (1842-1921), князь, теоретик и идеолог анархизма.
   -- Мамонт Дольский -- Дальский Мамонт Викторович, настоящая фамилия Неелов (1865-1918), русский драматический актер. Входил в круг знакомых Куприна. В турне по Кавказу в 1916 г. они провели несколько совместных литературно-артистических вечеров, посвященных А. С. Пушкину. Дальскому адресована дружественная надпись-эпиграмма, сделанная Куприным на томике очерков "Лазурные берега": "Милый Дальский Мамонт, // Как ты близок мне! // Ты прекрасный амант, // А герой вдвойне!" После революции Дальский примкнул к анархистам, погиб в Москве в июне 1918 г. Яркая характеристика авантюрного образа жизни Дальского содержится в очерке Куприна "Обыск" (1930): "...современный нам Калиостро, он же талантливый актер и он же неожиданный и внезапный анархист Мамонт Дальский".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru