Куприн Александр Иванович
Первенец

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 4.52*23  Ваша оценка:


  

Александр Иванович Куприн
Первенец

   Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 2. М.: Худ. литература, 1971. С. 174 - 178.
  
   Это случилось в Москве. Мне только что минуло семнадцать лет - возраст, в котором жизнь литератора представляется торжественным путем к славе, усыпанным розами и лаврами. Вступить на этот путь казалось мне верхом счастья, доступного смертному.
   Я теперь не помню ясно содержания моего первого рассказа. Если не ошибаюсь, в нем говорилось о том, что было прекрасное майское утро, что молодой и красивый человек, по имени Вольдемар, влюбился в это утро в девицу Людмилу, исполненную необыкновенных достоинств, и что девица Людмила изменила самым коварным образом Вольдемару ради кавалерийского офицера. Рассказ назывался "Ранние слезы".
   Переписав "Ранние слезы" по крайней мере раз восемь, я отнес их поэту Венкову, который часто бывал у нас в доме и благоволил ко мне. Поэт Венков писал одновременно почти во всех русских газетах и журналах и обладал изумительной способностью повсюду втискивать гражданскую идею. Если он описывал грозу, то непременно в конце стихотворения выражал надежду, что и над дорогой родиной когда-нибудь "разойдутся нависшие тучи". Вид водопада напоминает ему плененную мысль, разбившую насильственные оковы.
   Я и теперь совершенно точно припоминаю его характерную физиономию: яйцевидное лицо, все изрытое оспой и постоянно склоненное набок, жиденькая, беспорядочная, трясущаяся бороденка песочного цвета, длинный нос, подслеповатые глаза и высокий конический лоб, по обе стороны которого падали на плечи прямые редкие волосы. Он никогда не присаживался и постоянно ходил по комнате из угла в угол, причем так широко и смешно расставлял свои кривые ноги, как будто бы находился на палубе корабля во время бури. Если же это бывало дома, то, сделав три-четыре конца от одного угла до другого, он каждый раз подходил к небольшому шкафчику, отворял его, доставал оттуда графинчик с настойкой и две рюмки (одну для себя, другую для собеседника), пил со страшными гримасами на лице и, спрятав настойку обратно в шкаф, продолжал ходить своей морской походкой по комнате.
   Иван Лиодорович принял мой рассказ очень снисходительно и обещал куда-нибудь пристроить, хотя наверно не ручался за успех. Но и этого туманного обещания было для меня гораздо более чем достаточно.
   Однако прошел месяц, и другой, и третий, рассказ давно уже находился в редакции "Московского иллюстрированного листка", а между тем судьба его была покрыта мраком неизвестности. Вероятно, за это время я порядком-таки надоел бедному Ивану Лиодоровичу. Каждую среду и субботу - нас по этим дням отпускали из училища домой - я неизменно являлся к нему. В моих глазах он всегда читал один и тот же жадный вопрос и ничем не мог меня успокоить, кроме неопределенных увещаний, что "надо подождать, потерпеть... нельзя же сразу... Редакция прямо завалена рассказами". Ужасные слова: редакция завалена рассказами! Но ведь то другие, посторонние, неинтересные рассказы, а не мои "Ранние слезы"...
   Счастье пришло, как и всегда оно приходит, в то время, когда я всего менее ожидал. Однажды в воскресенье я был оставлен без отпуска за единицу, полученную мною по предмету военной фортификации (наука, одно название которой и теперь еще заставляет меня вздрагивать). В девять часов вечера стали один за другим являться отпускные юнкера. Кто-то сказал мне - я в то время был в курилке: "Калинин пришел из отпуска и ищет вас". Меня это сообщение немного удивило: с Калининым, хлыщеватым и глупым малым, мы до сих пор почти ни разу не разговаривали. Зачем я мог ему понадобиться?
   Мы встретились на лестнице, ведущей из курилки в роту. В руках у Калинина был длинный бумажный сверток.
   - Пэслюшайте, - сказал Калинин, коверкая, по обыкновению, фатовским манером свою речь, - кэкой-то "шпак" (на нашем языке это означало штатский) просил меня передать вам вот эту штуку.
   Он сунул мне в руки бумажный сверток.
   - Какой шпак? - спросил я, сконфузившись за "шпака".
   - Не знаю... Дэвольно гнусного вида... Остановил меня на улице и спрашивает, не знаком ли я с вами. Я говорю - знэком. Так передайте, говорит, п'жэлста.
   Сверток издавал сильный запах типографской краски. Сердце замерло у меня в груди от какого-то сладкого предчувствия. Я нетерпеливо развернул бумагу и увидел два номера "Иллюстрированного листка".
   Впоследствии нередко были в моей жизни моменты очень большого счастия. Но еще ни разу до сих пор не испытывал я такого сильного наплыва восторга, как в ту минуту, когда мои глаза увидели эти правильные строчки черных букв, отчетливо напечатанных на белой глянцевитой бумаге. Припадок обуявшей меня радости носил даже несколько дикий характер, и я не сумел ее выразить не чем иным, как безумными скачками через пять ступенек сразу. Прибежав в спальню, я продолжал бесноваться, прыгая через кровати и табуретки. Наконец, успокоившись немного, я опустил вниз висячую лампу с контрабажуром и развернул "Листок"... Но строчки прыгали перед моими глазами, и буквы сливались в черные полосы.
   Нужно было во что бы то ни стало поделиться с кем-нибудь моей радостью. Увидав кого-то из более мне близких товарищей, я бросился к нему:
   - Посмотри... вот здесь... в журнале... мой рассказ напечатан.
   Я задыхался от волнения. Что же касается до него, он изумился и обрадовался гораздо менее, чем я ожидал.
   - Ну? Неужели? - спросил он довольно равнодушным тоном и протянул руку за номером.
   Он стал читать, а я, обняв его сзади, заглядывал через его плечо в дорогие строки. Он читал довольно медленно. Какое-то ревнивое чувство вдруг овладело мною.
   - Подожди, я тебе дам потом, я еще сам не прочел, - сказал я, вырывая от него "Листок".
   Но едва я отошел от него, как потребность сообщить еще кому-нибудь о моем блаженстве опять неудержимо заговорила во мне. Я показал "Листок" по крайней мере десяти товарищам. Все они старались казаться заинтересованными, но, к моему великому огорчению, их участие не удовлетворяло меня.
   Наконец вокруг меня собралась порядочная кучка оповещенных. Кто-то попросил прочесть вслух, и я начал голосом, прерывающимся от волнения и недавней беготни, с давно знакомой красивой фразы:
   "Было прекрасное майское утро..."
   Когда я кончил, слушатели выразили снисходительное одобрение.
   - Интересно будет прочитать критику, - заметил чей-то уверенный голос.
   Тем временем моя аудитория привлекла новых любопытных. Узнав, в чем дело, они тоже выразили желание послушать, и я во второй раз с тем же удовольствием прочел свое произведение.
   И каждый раз, когда я снова начинал его читать, я находил в нем все новые красоты. Но мне и этого было мало. Я заставлял читать вслух других, а сам прислушивался с закрытыми глазами, стараясь вообразить себя посторонним человеком.
   На другой день меня подозвал к себе Дрозд - мой ротный командир.
   - Дайте мне сейчас то, что вы там намарали, - приказал он суровым тоном.
   Я притворился непонимающим.
   - Что такое, господин капитан?
   - Там вы... чепуху какую-то написали в газетишке, дайте ее сюда... и без разговоров...
   Нечего было делать: я принес ему один номер "Листка". Он развернул его и, ткнув пальцем в мои инициалы С. и М., спросил:
   - Это?
   - Это, господин капитан, - ответил я с гордым достоинством.
   - Ступайте в карцер, - произнес ротный командир, разрывая драгоценный номер вдоль страниц. - И если это повторится в следующий раз, вы будете исключены из училища.
   Я пошел в карцер. Поступок Дрозда с номером "Листка" хотя и возмущал меня до глубины души, но я уже знал и утешал себя сознанием, что двигатели просвещения всегда терпели и будут терпеть несправедливые нападки невежественной толпы.
   Я отсидел двое суток, но мне не было скучно, потому что со мною был оставшийся в живых номер "Листка", и я читал свой рассказ запоем. Я даже прочел его вслух моему тюремному сторожу, сверхсрочному унтер-офицеру, который выразил свое одобрение восклицанием: "Ловко!"
   С той поры прошло много, очень много лет. Я уже по опыту знаю, что на литераторском пути гораздо более терний, чем роз, и, получая номер со своим произведением, не радуюсь ему, а спокойно считаю количество строк. Но в моей душе иногда шевелится жгучая зависть к тогдашней наивной радости и светлой вере.
  
   <1897>
  
  
   Под именем Ивана Лиодоровича Венкова в рассказе фигурирует русский поэт-демократ Лиодор Иванович Пальмин (1841-1891), автор известной революционной песни "Не плачьте над трупами павших борцов". Именно Пальмин помог юному Куприну напечатать первое его произведение - "Последний дебют".
  

Оценка: 4.52*23  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru