Азовское сидѣніе. Историческое сказаніе въ лицахъ, въ пяти актахъ и девяти картинахъ. Нестора Кукольника. Санктпетербургъ. 1865. Въ бол. 8-ю д. л. 161 стр.
Дѣйствіе этого "историческаго сказанія въ лицахъ" происходитъ въ 1641 г. и заключается въ оборонѣ донскими казаками Азова, который осаждаютъ турки. Осада длится давно, какъ вдругъ пріѣзжаетъ въ станицу новый гонецъ, по Фамиліи Порошинъ.
"Сказалъ я, братцы, еще въ Азовѣ, самому Войсковому:
"Не сниму зипуна этого, съ паши добытаго,
"Не стану на порогъ дома ни своего, ни чужаго,
"Ни капли горячаго не выпью,
"Ничего варенаго въ ротъ не возьму,
"Пока не дамъ знать въ Городъ, да въ Разряды, да въ Станицу;
"Да не вернусь въ Азовъ съ молодецкой помочью!"
"Пришелъ на Азовъ часъ послѣдній! Саранча налетѣла... Облило море вороговъ славную Казачью добычу. Пришло войско великое отъ двѣнадцати бусурманскихъ народовъ... Не разсказывать вамъ-стать, Атаманы-молодцы, и вамъ, люди бывалые: сами знаете сераскира Силистрійскаго Гуссейна.-- Велика честь нашему Казачеству, что всю силу Турецкую на себя подняли! Знать, вымѣряли Казачій умъ и дородство! Да не подъ мочь стало и намъ, вашимъ вѣрнымъ Азовскимъ сидѣльцамъ: изъ Москвы отъ Отца нашего Великаго, Государя Православнаго -- на вѣсточки!... А на Азовѣ скоро пушки начинять будетъ нечѣмъ! Не подумайте, Атаманы-молодцы, что небывалое вымолвлю. Нѣтъ! Подивитесь, да позавидуйте вашимъ вѣрнымъ братьямъ: двадцать четыре приступа, каждодневно и сряду, выдержали; а Туркамъ Азова и понюхать педали. Да не въ утѣху-слава! Стоимъ -- твердо, стоимъ крѣпко, да въ пасть могилѣ смотримъ. Турки окаянные, паче звѣря лютаго озлобились. Со всего свѣта собрали мудрыхъ морскихъ вымышленниковъ, подкопныхъ и приступныхъ промысловъ хитрыхъ городоимцевъ, планщиковъ разныхъ, пикарщиковъ {Гдѣ у насъ курсивъ, тамъ курсивъ и у автора. Правописанія также мы не измѣняли.}. Войска -- куда больше ста тысячъ! Пушекъ проломныхъ мы 129 насчитали. Ядра висѣли: убей Богъ, попадались въ два пуда 30-ть гривенокъ! Мало: при мнѣ еще уставляли верховые зажигальные пушки! Не только по землѣ, по Синю-Морю станъ стоитъ... Однѣхъ морскихъ каторгъ тридцать двѣ, да галокъ, да чаекъ, какъ звѣзды, не сосчитаешь! Атаманы-молодцы! Братья родные! Односумы и Станичнгіки любые! Спасайте Азовъ! Спасайте честь всевеликаго Войска Донскаго! Да не прилучится Отцу Государю, по нашей винѣ, кручина, а намъ Царская немилость!... Не боимся смерти! Стыда боимся! Спасайте!"
Такъ говорилъ гонецъ изъ Азова, и на его кличъ поднялось все войско; старики да женщины остались въ станицѣ; всѣ прочіе ушли въ Азовъ выручать товарищей. Въ Азовѣ защищаются храбро: мужчины дерутся, женщины копаютъ рвы, устроиваютъ валы, варятъ смолу, кипятятъ воду, и во время приступовъ льготъ съ валовъ смолу и кипятокъ на поганыхъ. Но поганымъ нѣтъ числа: однихъ убьютъ, другіе приходятъ. Какъ ни ухищряется Іоганъ Крестьянычъ Миллеръ, нѣмецъ родомъ, но за великія заслуги войску донскому пожалованный въ казаки и припавшій православіе -- какъ ни ухищряется Іогацъ Крестьянычъ дѣлать подкопы и взрывы, а турки взяли уже три вала и намѣрены сдѣлать приступъ на четвертый и послѣдній валъ.
"Миллеръ: Приступъ? Изволь, Гусь-Паша, изволь! Еганъ Крестьянычъ готовъ!-- Милости просимъ! Восемъ и двадцать подорвательныхъ машинъ подъ землей разставлено есть. Вы свой команду, Марій Дмитревна {Жена походнаго атамана, которая командуетъ казачками.}, не пускай рано. Не мѣшай Гусь-Пашѣ немножко по воздухамъ летать. Пусть я его прежде изъ подкоповъ поздравлять буду! Пусть знаетъ язычникъ бусурменьскій, какъ съ нашимъ православнымъ Казачествомъ войну дѣлать. Будить помнить, какъ мы за нашъ Тихай Донъ и Вѣра, стоимъ твердо и не трогательно! Ваши сестрицы, будто левы какіе, смолу и кипятокъ поливаютъ. Вы ихъ немножка задерживайте, пока мои зуслики будутъ фейерверкъ пускать!.." (Стр. 70).
Вотъ ужь четырнадцать дней дерутся казаки, защищая Азовъ, отнятый у турокъ назадъ четыре года; четырнадцать приступовъ выдержали -- выдержатъ и пятнадцатый. Въ то время, какъ казаки готовились къ этому приступу, гонецъ Порошинъ привелъ въ подмогу все донское войско. Турки въ пятнадцатый разъ были отражены. Казаки запировали для радости, и на этомъ пиру станичный атаманъ, Кумшатный, поетъ пѣсню:
"Ой за рѣчкой, ой за быстрой -- по степи растетъ бурьянъ;
Ой за Синимъ, ой за Чернымъ -- расплодился бусурманъ.
Ой цвѣтетъ бурьянъ богато, водитъ красной головой;
Бусурманъ качаетъ важно разнарядною чалмой.
Взяли бабы косы въ руки, да пошли на степь косить;
А Казаки на будары -- полетѣли Турокъ бить.
Накосили бабы сѣна; извели въ степи бурьянъ;
А Казаки, будто птицу, настрѣляли бусурманъ.
Ой проклятое то зелье -- по веснѣ опять взошло;
Ой проклятое то племя -- словно просо отросло.
Взяли бабы, да руками обпололи степь кругомъ.
Такъ и Турку бъ надо братцы съ Синя-моря съ корнемъ вонъ!"
Между-тѣмъ мы уже сказали, что въ донской станицѣ остались однѣ женщины да старики. Живутъ женщины въ станицѣ да ходятъ на охоту, какъ вдругъ къ нимъ приходитъ вѣсть, что ихъ мужья и отцы мрутъ голодомъ въ Азовѣ. Казачки, не думая долго, сѣли на коней, одѣлись мужчинами, взяли луки да стрѣлы и отправились въ Азовъ, подъ предводительствомъ Даши. Онѣ набрали съ собою провіанта для осажденныхъ и рѣшились, какимъ бы то ни было средствомъ, непремѣнно проникнуть въ осажденную крѣпость. идутъ казачки походомъ въ Азовъ, какъ вдругъ на дорогѣ встрѣчаютъ турецкую засаду, цѣлый отрядъ турокъ подъ предводительствомъ Юсуфа-Паши. Даша, какъ выбранная атаманьща, и Параша, эсаулецъ, даютъ приказаніе ударить на врага. Турки разбиты казачками, и храбрая Даша ведетъ свой отрядъ въ Азовъ. Въ это время между турками появляется черная немочь. Турки въ страхѣ бѣгутъ прочь отъ Азова. Осажденные же, не зная этого, приготовляются къ смерти, надѣваютъ смертныя рубахи, идутъ молиться въ послѣдній разъ въ соборъ и потомъ, чтобъ не умереть попусту на соломѣ, рѣшаются въ послѣдній разъ ударить на турокъ. Разсвѣтъ. Казаки идутъ въ станъ турецкійи -- о радость! видятъ, что турки отступили, гонимые моровой язвой. Въ это время подъѣзжаютъ казачки, поятъ изнуренныхъ казаковъ медомъ, даютъ имъ ѣсть -- и казаки оживаютъ. Тогда войсковой атаманъ, обращаясь къ Степану Порошину, говоритъ:
"Степанъ! Подай мнѣ Султанское Знамя: нечистый стягъ этотъ да будетъ знаменіемъ нашего великаго дѣла, небывалаго, неслыханнаго! Оно и внукамъ нашимъ будетъ казаться дивною сказкою! Отдавъ Божіе Богови -- вознесемъ очи и сердца наши къ Москвѣ Кременной, къ Царю нашему, Православному! Не замедлимъ утѣшить Отца-Государя вѣстію великою! Слушайте! Слушайте!-- Для той великой вѣсти наряжаю Станицу, и потому, назначаю въ Москву, во ту Легковую Станицу., походнаго Атамана Наума Васильева, да Есаула Порошина; а двадцать четыре Казака должны быть избраны не по жеребью, а на комъ честныхъ Азовскихъ ранъ больше... (слышенъ отдаленный трезвонъ въ Азовѣ). Да возрадуется Всевеликое Государево сердце! Да падетъ свѣтъ Его очей на васъ, именитыхъ богатырей Азовскихъ! Большей награды я вамъ не придумаю".
Тѣмъ и кончается историческое сказаніе. Посреди этого дѣйствія происходитъ другое -- любовь; безъ нея нельзя. Знаменитый эсаулъ Порошинъ влюбленъ въ Дашу, наѣздницу-атаманьшу, которая съ казачками разбила турецкій отрядъ и привезла провіантъ въ Азовъ. Даша эта -- вдова и влюблена также въ Порошина. Въ этого же Порошина влюблена Дуня, племянница атамана; но, увидѣвъ, что храбрый эсаулъ любитъ не ее, а Дашу, она переноситъ свою любовь на Іогана Крестьяныча, и войсковой атаманъ, отправляя радостное посольство къ царю, въ то же время благословляетъ двѣ свадьбы.
Не знаемъ, можно ли поставить на сценѣ подобное представленіе, потому-что на ней должны быть осада, крѣпость, приступъ, сраженіе женскаго отряда съ турецкимъ, флотъ, участіе женщинъ въ отраженіи приступа, смола, кипятокъ, которымъ должны обливать на сценѣ турокъ... По-крайней-мѣрѣ нельзя всего этого представить на сценѣ въ тѣхъ размѣрахъ, какіе рисуются въ воображеніи, когда читаешь это "сказаніе". "Азовское Сидѣнье" напечатано все сплошь стихами, примѣръ которыхъ читатель видитъ въ началѣ нашей статьи. Впрочемъ, такъ-какъ эти стихи совершенно-похожи на прозу, то мы и дѣлали выписки, не стѣсняясь размѣренными строчками: вышло одно и то же... Авторъ пьесы этой, нѣкоторыми намеками имѣлъ, кажется, въ виду напомнить намъ нашу древнюю доблесть въ такую минуту, когда Россія такъ славно борется съ многочисленными врагами -- и потому литературныя достоинства въ такомъ случаѣ мы считаемъ дѣломъ даже не второстепенной важности.