Кукольник Нестор Васильевич
Иван Рябов, рыбак архангелогородский

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Драма в двух актах.

  

СОЧИНЕНІЯ
НЕСТОРА КУКОЛЬНИКА.

Сочиненія драматическія.
II

Печатано въ типографіи И. Фишона.
1852.

ИВАНЪ РЯБОВЪ,
РЫБАКЪ АРХАНГЕЛОГОРОДСКІЙ.

ДРАМА ВЪ ДВУХЪ АКТАХЪ.

ПОСВЯЩЕНО
ВАЛЕРІАНУ ЕМЕЛЬЯНОВИЧУ
КЛОКОВУ.

Представлена въ первый раза 12 Апрѣля 1839 года, въ бенефисѣ П. А. Каратыгина.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

   ГРИГОРІЙ ЖИВОТОВСКІЙ, полковникъ Гайдуцкаго Полка.
   АНТИПЪ МИРОНЫЧЪ ПАНОВЪ, лоцманъ.
   НАСТАСЬЯ, дочь его.
   ИВАНЪ РЯБОВЪ, рыбакъ.
   ДМИТРІЙ ГОРОЖАНИНЪ.
   ОМЕЛЬКА, рыбакъ.
   КУЗЬМИНИШНА, жена его.
   ИВАНЪ Шубникъ, лавочникъ съ Архангельска.
   СОЛДАТЪ Гайдуцкаго Полка.
   Солдаты, рыбаки, деревенскія женщины и плѣнные Шведы.

Дѣйствіе, въ 1701 году 26 іюня, на острову Новая-Двинка, въ пятнадцати поприщахъ отъ Архангельска, близъ Березовскаго Устья Двины.

  

АКТЪ ПЕРВЫЙ.

ЯВЛЕНІЕ.

Внутренность землянаго укрѣпленія на острову Новая Двинка. Валъ со стороны моря, занимающій глубину сцены, совершенно выведенъ; на немъ разставлены пушки. Солдаты и рыбаки продолжаютъ выводить валъ; тешутъ колья, ставятъ пушки, и такъ далѣе. По правую руку на авансценѣ непоставленная на мѣсто пушка, ящики и разная обозная рухлядь; по лѣвую котлы съ кашей на огнѣ.

Полковникъ ЖИВОТОВСКІЙ на валу ставитъ на прицѣлъ пушку; АНТИПЪ, лоцманъ, съ солдатами и рыбаками работаютъ у валу; у котловъ ОМЕЛЬКА лежитъ на войлокѣ.

   ЖИВОТОВСКІЙ. Ну, ребята, какъ хотите, а сегодня ночи не бывать. Савельичъ, что плошаешь. То и дѣло оглядывается на кашу.
   ОМЕЛЬКА (лежа). Да! Не оглядывайся! Четвертый день ночи не было; только и отдыху, когда проголодается да каши попроситъ. Ишь его расходился; въ семь денъ крѣпость поставлю! Нужно очень! Да и противъ кого? Противъ медвѣдей, что ли?.. Какого тутъ супостата чортъ занесетъ? Тутъ и своихъ-то людей что волосъ на плѣшивомъ!
   ЖИВОТОВСКІЙ. Васька, трубу!
   ОМЕЛЬКА. Ослѣпнешь, братъ, какъ станешь въ чортову трубу и ночью глаза таращить.
   ЖИВОТОВСКІЙ (смотря въ трубу). Нѣтъ, то не корабль, а просто большой рыбацкій карбасъ.
   ОМЕЛЬКА. Да что онъ -- таможня что ли? Кораблей сторожитъ!
   ЖИВОТОВСКІЙ (сходя съ валу). Что пріуныли, да попритихли! Гдѣ запѣвало? Качай пѣсни! Не солдатское дѣло за работой въ молчанку играть.
   СОЛДАТЪ. Ваше высокоблагородіе, мы не молчимъ, а слушаемъ, какъ Антипъ про царя баетъ.
   ЖИВОТОВСКІЙ. Что же онъ разсказываетъ?
   СОЛДАТЪ. Важно, ваше высокоблагородіе, сказываетъ...
   ЖИВОТОВСКІЙ (садясь на пушку). Да что?
   СОЛДАТЪ. Про то онъ знаетъ!
   ЖИВОТОВСКІЙ. Что ты, Антипъ, молодцовъ-то тѣшишь?.. Вишь, они и уши развѣсили...
   СОЛДАТЪ. Къ слову пришлось, государь командѣръ! Нашего-то дѣла вашинская служба не понимаетъ. Своимъ важничаетъ, а я вотъ имъ и толкую, что никакому супостату, кто ни есть, на Бѣломъ нашемъ морѣ не бывать...мели, да льдины, да разныя страсти... Такъ тутъ, батюшка, и своимъ подчасъ не сподручно! Тутъ, батюшка, стало-быть, самъ царь струхнулъ, а, власть ваша, командѣръ, царь-то Петръ Алексѣевичъ не трусливаго десятка.
   ОМЕЛЬКА (поднимаясь). Ну, поѣхалъ Антипъ: у него слова, что утки бѣгутъ!
   АНТИПЪ. Я милости твоей доложу, что Антипъ первый архангелогородскій лоцманъ, человѣкъ бывалый; нашему брату, стало-быть, какое ни есть море -- перина; валяешься сколько душъ угодно, сойти не хочется; бывало и такое, что цѣлый годъ одежи просушить не успѣешь; милость ваша сумлѣваться иЗволишь, а я доложу о себѣ, что мнѣ старику на-хвасть говорить не приходится. А на ту пору и меня припугнуло, совсѣмъ бы обробѣлъ, кабы съ нами государя не было. Ну, а тутъ самъ разсудить изволишь: у меня на рукахъ самъ государь; оплошать тройной грѣхъ! Дѣло-то у меня, что у добраго мужа жена, по шелковинкѣ ходитъ; другой бы разъ я на этакую погоду плюнулъ, а тутъ нельзя; государь-то... у меня государь и преосвѣщенный Аѳанасій, и всякія на-большія начальства съ Питербурха; нельзя;. страхъ, стало-быть, вотъ какъ кошка скребетъ; четыре глаза во лбу; какъ сова все вижу; голосъ-то со страху сталъ больше царскаго. Онъ, знаешь, самъ большой мастеръ нашинскаго дѣла; на другихъ-то моряхъ онъ хозяинъ; ну, а наше-то Бѣлое къ нему еще не попривыкло. Разыгралось, расходилось, а мы только-что вышли въ Унскую Губу; тутъ, стало-быть, вѣтру просторъ; гору подниметъ, пуститъ, да за нею другую въ догонку, да еще больше, да еще страшнѣе, да курчавѣе; а яхта черезъ нихъ-то, что черезъ рвы, такъ и прыгаетъ; знай только угадывай, чтобы гора-то яхтѣ поклонилась. Потѣха!
   ОМЕЛЬКА. Хороша потѣха! У тебя, Антипъ, видно ужъ такой рыбій норовъ къ морю; а и, углядишь, такъ и поминай какъ звали.
   АНТИПЪ. Да что! правда, и такое бывало, нече грѣха таить, промахнешься, валъ-то гребешкомъ не задѣнетъ... Мнѣ ни почемъ, и ему-то сначала ни почемъ, да вѣтеръ крѣпчаетъ, морю больно жарко; темь такая, что эти не видно, мели попрятались, небо ушло; царь-то и началъ тутъ приставать: "Антипъ, да Антипъ! лоцманъ, да лоцманъ!" я все молчу, да знай правлю; тутъ, стало-быть, царь-государь обидѣлся; давай на меня прикрикивать, да побранивать. Я все молчу, да знай правлю, да думаю: "Стара шутка! Гнѣвить тебя, государь, отвѣтами не стану, а ты у меня на рукахъ, у одного у меня на рукахъ, а я на Бѣломъ-то больше твоего смыслю. Казни послѣ на вину, да мнѣ-то жизнь ни почемъ, а тебя, моего батюшку, не выдамъ." Государь больно осердчалъ; бѣжитъ на меня, да за рупоръ; я не выдержалъ, да и кричу: "Не замай!" Государь пуще прежняго; не стало моей мочи, я перекрестился, да, ни живъ ни мертвъ, холопской моей рукою хвать его за руку, да и прикрикнулъ: "Поди, пожалуй, прочь, я больше твоего знаю, и вѣдаю куда правлю."
   ОМЕЛЬКА. Ахти, Господи, Антипъ Миронычъ! какъ же это ты такъ небрежно обмолвился?
   АНТИПЪ. Сказалъ, батюшка! сказалъ, ей-Богу, сказалъ! да и одурѣлъ со страха и жду самъ не знаю чего... Государь поглядѣлъ на меня гнѣвно, потомъ милостиво, и сказалъ: "Ну, Антипъ, Богъ тебѣ помощь"... Вотъ, ей-Богу, не лгу, какъ сказалъ это государь, погода пуще, вѣтеръ крѣпче; горы такъ и подымаетъ, а я усомъ не веду; яхта что по дорогѣ бѣжитъ; всѣ струхнули. Государь и самъ подумалъ, что неладно: далеко ли до бѣды, а на меня, Богъ ему прости, ужъ вѣрно и надежду отложилъ; къ преосвященному; исповѣдался, причастился; не успѣли отмолиться, никакъ гаркну: "Берегъ!" Слышатъ и не видятъ, тамъ и видятъ да не вѣрятъ; я и плюнуть не успѣлъ, забѣлѣли стѣны Петроминской обители; я поприкрикнулъ на команду, вотъ мы и въ Соловкахъ; и всѣ цѣлы и невредимы; яхта на якорѣ, а Антипъ лоцманъ на боку.
   ОМЕЛЬКА. Сломало небойсь! Чего больно размолодечился!
   АНТИПЪ. Слегъ, батюшка, отъ устали. Такъ вотъ глаза и смыкаетъ истома. Вдругъ, не то во снѣ, не то на яву, слышу зоветъ: "Антипъ! Антипъ!" По голосу узналъ, сонъ пропалъ, гляжу: государь стоитъ передо мною. "Спасибо, Антипъ", говоритъ мое солнышко (Указывая на грудъ). Ахти, Создатель мой, что у меня тамъ-то творилось! Ни дать ни взять Свѣтлое Христово Воскресеніе. А онъ-то подходитъ, да хочетъ меня руками взять. Ну, батюшка, командиръ, нече грѣха таить, виноватъ: первый разъ отродясь больно струсилъ, то есть, стало-быть, и малышемъ такъ трусить не приходилось. Я отъ него, а онъ за мной. Ахти, Господи страсти какія! "Чего ты, Антипъ! куда ты, Антипъ?.. Погоди! Небоись! Дай поцѣлую за службу и за правду"... Ну, знаешь, этакое счастіе и во снѣ увидишь, такъ проснешься, да съ койки мячикомъ спрыгнешь, а тутъ этакое диво, да на яву!.. Я ему въ отвѣтъ брбррр!.. такъ ротъ и залѣпило. Онѣмѣлъ, батюшка комадиѣръ, что хвастать, онѣмѣлъ! А онъ меня Ц поймалъ въ царскія ручки, да и чмокъ въ самый лобъ... Ухъ, упаси, Господи, самого будто въ банѣ парятъ, а на лбу словно угольевъ насыпали; а уши, знашь, между собою такъ и перекликаются: эка милость, эко счастіе, эка благодать!..
   ОМЕЛЬКА. Ай да, Антипъ Миронычъ, знай нашихъ!
   АНТИПЪ. Какъ ужъ меня на ту пору немочь не пришибла, не вѣдаю! Умеръ бы, умеръ, какъ бы меня государь спросомъ не обидѣлъ: "Ну, чѣмъ тебя подарить, Антипъ?" Подарить? сначала сказала душа, а тамъ и губы... "Подарить! Да что, государь, ваше царское величество, али я какой Нѣмецъ наемный? Нѣтъ, государь, ваше царское величество, обижать не изволь, ничего не надо!" А на ту пору поднесъ государю денщикъ одежу. Погляжу, а онъ бѣдненькой весь промокъ, да и снимаетъ съ себя поскорѣе полушубокъ, да ко мнѣ: "Слушай, Антипъ! (продолжаетъ со слезами) не обижай же и ты меня. Не царское дѣло дѣтямъ своимъ въ долгу оставаться. Возьми мою мокрую одежу. И дѣти и внуки тебя и меня авось поминать будутъ. Прощай, Антипъ! "Я никогда тебя не забуду"... (Рыдая). И пошелъ, и пошелъ!.. Только-то я его и видѣлъ!
   ЖИВОТОВСКІЙ (къ солдату). А какъ звали его отца? Кто знаетъ?
   СОЛДАТЪ (къ Омелькѣ). Слышь, ты, чайка, какъ его батьку-то кличутъ?
   ОМЕЛЬКА (кланяясь). Мирономъ, кавалеръ! Миронъ Пановъ.
   ЖИВОТОВСКІЙ (къ Антипу). Прости меня, Антипъ Миронычъ, я у васъ человѣкъ новый, и не зналъ, что на тебѣ такая милость царская. Прости меня за обращеніе!
   АНТИПЪ. Что ты это, государь командѣръ, смѣяться надъ старикомъ изволишь! Наше дѣло холопье. Что я за невидаль такая?.. На нашей сторонкѣ любой рыбакъ съ кораблемъ управится. Вотъ изъ этой же деревни, что за валомъ, молодой рыбакъ нынче набольшимъ на архіерейскомъ барколонѣ; а какъ аглецкіе Нѣмцы приходятъ съ торгомъ, такъ рыбаковъ въ лоцмана берутъ. Да и я, ваша милость, простой рыбакъ, и вотъ теперь, какъ отъ службы отпущенъ, такъ хожу съ молодцами на промыселъ за семгой, треской и палтусиной.
   ЖИВОТОВСКІЙ. Все одно, Антипъ Миронычъ, все одно! Ты у меня старше генерала. Проси, чего хочешь, все для тебя сдѣлаю. Ужъ на мнѣ не сбудется пословица: Жалуетъ царь, да не жалуетъ псарь. Подъ моимъ началомъ, какъ самъ знаешь, весь берегъ; бояринъ князь Алексѣй Петровичъ Прозоровскій, что у насъ на Холмогорахъ воеводою, и преосвященный Аѳанасій, на руки мнѣ сдали все дѣло и распорядокъ; у меня, знаешь, опричь моего Гайдуцкаго Полка, и городовой полкъ и съ командиромъ подъ началомъ; покуда я у васъ хозяинъ, такъ, пожалуйста, сдѣлай мнѣ уваженіе, если что тебѣ нужно, такъ не запинайся, Антипъ Миронычъ.
   АНТИПЪ. Всѣмъ доволенъ, ваше высокоблагородіе, ничего не надо. Изба хороша, полна добромъ, красна милостью царской да дочкой. И Богъ-то благословляетъ. Вотъ опомнясь и женишка пріискалъ; слюбились; послѣ Петрова дня, стало-быть, и свадьбу, дастъ Богъ, затѣемъ. Всѣмъ доволенъ, ваше высокоблагородіе, всѣмъ доволенъ! (Почесываясь) А ужъ если милость твоя такъ велика, то у меня есть и просьбица...
   ЖИВОТОВСКІЙ. Говори, пожалуй, Антипъ Миронычъ.
   Антипъ. Да вотъ что. Не пеняй мому жениху, что онъ и до-сей-поры не въ явкѣ.
   ЖИВОТОВСКІЙ. Что такое, Антипъ Миронычъ?
   АНТИПЪ. Да вотъ, ты далъ указъ земляные городки ставить, а на нашемъ острову -- царскую крѣпость съ пушками; изъ ближнихъ деревень всѣ рыбаки пошли безъ наймовъ на работу, бросили промыслы, и смотри, безъ трехъ дней въ двѣ недѣли, берега, словно царскій корабль, пушками убраны; и на острову-то у насъ крѣпость, какъ грибъ, растетъ;- наши рыбаки всѣ въ явкѣ. А моего-то Ивана нѣтъ какъ нѣтъ!
   ЖИВОТОВСКІЙ. А гдѣ же онъ?
   АНТИПЪ. На дальнемъ промыслъ, ваше высокоблагородіе; объ нашемъ случаѣ не знаетъ. Вотъ въ четвертокъ пойдетъ третья недѣля, какъ онъ съ товарищами пошелъ на большомъ карбасѣ къ Соловкамъ. Дочь глаза выплакала, а я не смѣю не надѣться на Божіе милосердіе; пусть учится: такое ли еще будетъ? А, можетъ, и ловъ-то богатъ, а къ свадьбъ, стало-быть, денегъ нужно, такъ онъ и смѣкаетъ. Такъ не кори, командѣръ! Богъ милостивъ, пріѣдетъ; а пока я за него.
   ЖИВОТОВСКІЙ. Богъ съ тобою, Антипъ Миронычъ. Что ты это! Пріѣдетъ, хорошо; а не пріѣдетъ, обойдемся. И ты ступай себѣ съ Богомъ домой, да ложись спать, а мнѣ ужъ тебя службой взыскивать не ладно...
   АНТИПЪ. Богъ съ тобою, ваше высокоблагородіе. Что ты это! Я и на промыслъ отъ своихъ не отстану, а ужъ въ военномъ случаѣ... Нѣтъ, командѣръ! Коли чего сдѣлать силы не хватитъ, такъ, стало-быть, научить-то смогу...
   ЖИВОТОВСКІЙ. Полная воля, Антипъ Миронычъ; какъ самъ изволишь. Ну, ребята, шабашъ на часокъ, да за кашу, а тамъ опять за работу. А рыбакамъ-то, знать, еще изъ деревни поѣсть не приносили? Ужъ хорошо бы и отдыхать вмѣстѣ, чтобы потомъ отъ работы не отрываться.
   СОЛДАТЪ. Несутъ, ваше высокоблагородіе. Ужъ и не далече.

(Солдаты, оставляя работы, медленно собираются на авансцену.)

   АНТИПЪ. Боюсь; прогнѣваться изволишь, а у меня давно языкъ чешется: отчего это, ваше высокоблагородіе, въ дѣлѣ такой спѣхъ?.. Далеко вдоль берега солдаты притаились, да и ночь и день глазъ не сводятъ со взморья; три земляные городка съ пушками; а тутъ и крѣпость съ пушками, Въ нашей сторонѣ этакого и старики не помнятъ и не слыхивали...
   ЖИВОТОВСКІЙ. Не спрашивай, Антипъ Миронычъ!
   АНТИПЪ. Слушаюсь, ваше высокоблагородіе, слушаюсь! (Послѣ краткаго молчанія) Оно, стало-быть, противу ратныхъ людей, али противъ какого звѣря морскаго, али противъ кого нибудь; не наше холопское дѣло знать, зачѣмъ оно. Про то знаютъ старшіе. И такое стало-быть можетъ, что аглецкіе Нѣмцы хотятъ грабежи творить по городу, али казну стащить въ Архангельскомъ, али что ни есть такое богомерзкое; оно пожалуй намъ что за дѣло: да вотъ такъ, кабы знатьё, можно бы еще что-нибудь попридумать... Не правда ли, государь-командѣръ?
   ЖИВОТОВСКІЙ. Не спрашивай, Антипъ Миронычъ, говорить нельзя. Царская воля, чтобы нехристи не узнали.
   АНТИПЪ. Слушаюсь, ваше высокоблагородіе! слушаюсь! А что баютъ въ деревняхъ, будто рыбаки, что съ дальнихъ промысловъ сегодня наѣхали, видѣли въ морѣ далече свейскихъ Нѣмцевъ. Такъ это шутникъ какой-нибудь съ дуру, али съ похмѣлья бабъ пугалъ, али дѣтей стращалъ? Знаемъ мы и свейскихъ Нѣмцевъ, и свейскіе корабли; ходятъ какъ черепахи, а путь по окіану, такъ не равенъ часъ, гдѣ нибудь и льдомъ затретъ. И торговые гости безъ нашего брата не сунутся; мелей-то однѣхъ съ кличкой въ день не перечесть: а безъ клички-то еще сколько! Такъ ужъ на томъ, ваше высокоблагородіе, я и стою, что свейскимъ Нѣмцамъ не бывать. А если другое какое зло, такъ лучше бы намъ вѣдать. Неравенъ случай, оплошаешь, а коли извѣстенъ, такъ дружнѣе и дѣло идетъ. И мы же, власть твоя, командѣръ, мы нехристямъ своего не выдадимъ, и что по завѣту сказано, и tф свято схоронимъ. t
   ЖИВОТОВСКІЙ. Да нынче чужаго не узнаешь; всѣ на хитрости стоятъ. И какъ ты угадаешь, Антипъ Мировычъ, всѣ ли здѣсь Русскіе?
   АНТИПЪ. Не знаю, ваше высокоблагородіе, какъ твои ратные люди, а наши-то, всѣхъ знаю, какъ деревья на нашемъ острову. Богъ миловалъ, они всѣ до одного въ православную церковь ходятъ и посты держатъ, и родились и выросли на этомъ берегу. Все, батюшка, русскіе люди. Положись что на отца роднаго. Русскій, какъ и самъ знаешь, и какъ, говорятъ, по всѣмъ книгамъ написано, Русскій отродясь измѣнщикомъ не былъ.
   ЖИВОТОВСКІЙ. Ну, коли такъ, у меня народъ на крѣпости также свой; наказу это не будетъ противно, да и у Государя съ своимъ народомъ тайны нѣтъ.
   АНТИПЪ. Вѣстимо, батюшка, вѣстимо! Что отъ родныхъ таиться?..
   ЖИВОТОВСКІЙ. Скажу вамъ все, только смотрите, кто на домъ пришелъ, бабамъ ни гугу, и хмѣльнаго не бери; хмѣль -- болтунъ. Слушайте же, идутъ сюда Шведы, хотятъ городъ взять, торгъ раззорить...
   ОМЕЛЬКА. Городъ взять! Ахъ, они недоросли стриженые! Городъ взять! Лезутъ въ омутъ. Ну поди съ дураками, толкуй!"
   ЖИВОТОВСКІЙ. Семь шведскихъ большихъ военныхъ кораблей съ войскомъ и пушками пошли на Архангельскъ.
   ОМЕЛЬКА. Пошли, да не дойдутъ. Рыбы пушки растаскаютъ.
   ЖИВОТОВСКІЙ. Быть имъ на Бѣломъ до Петрова дня...
   ВСѢ. Сказки! Не бывать! Свейскіе Нѣмцы шутки шутятъ: нашли кого пугать!
   ЖИВОТОВСКІЙ. Смирно! Ну, что съ вами толковать; вамъ говорятъ, а вы не вѣрите, да кричите. Такъ знайте, что все это самъ Государь къ воеводѣ пишетъ (всѣ снимаютъ шапки), и приказываетъ берега Двины, гдѣ понужнѣе, поукрѣпить и беречь Архангельскъ пуще глаза. Понимаете ли?
   ОМЕЛЬКА. Смѣкаемъ, ваше высокоблагородіе. Да вотъ чего я въ толкъ не возьму: какъ же Нѣмцы смѣютъ идти на Архангельскъ, когда про то Государь знаетъ?
   АНТИПЪ. Ну, что Омелька, у нихъ видно ужъ такая нація; и рыба часомъ сама въ неводъ лѣзетъ.
   ОМЕЛЬКА. Молчи, Антипъ Миропычъ, наши идутъ. Эй, ребята, бабамъ ни гугу! Командиръ де приказалъ...
   ЖИВОТОВСКІЙ. Ну, ребята, а пока я съѣзжу на земляной городокъ, не слыхать ли тамъ чего; у меня по всему берегу притаились солдаты: такъ если что увидятъ, по всему берегу огни пойдутъ, а сами къ городкамъ и къ крѣпости. Держите ухо востро. Антипъ Миронычъ, у меня здѣсь и трехъ офицеровъ нѣтъ, да и тѣ прихворнули: такъ пожалуй, Антипъ Миронычъ, присмотри за молодцами. Слушать его, ребята, какъ меня самого! Васька, трубу и лодку! (Уходитъ.)
  

Рыбаки въ особой кучѣ; солдаты уносятъ кашу въ глубину сцены и располагаются на покой; Кузьминишна, Настасья и другія женщины входятъ съ деревянными, крытыми сосудами.

ПРЕЖНІЕ. КУЗМИНИШНА.

   КУЗМИНИШНА (сходя съ вала). Полно, Настасья Аптиповна, пріосанься: что хныкать? Не бойсь, рыбы его съѣли... Добрый вечеръ!.. Здравствуй, батюшка Антипъ Миронычъ!..
   АНТИПЪ. Здравствуй, Авдотья Кузминишна. А ты зачѣмъ пришла, Настасья?
   КУЗМИНИШНА. Не пеняй, батюшка! Это я ее къ тебѣ притащила; одна да одна сидитъ въ избѣ, да все плачетъ, да тоскуетъ по Иванѣ; я какъ зашла шти твои захватить, гляжу, гляжу -- Настасья у печки, шти сбѣжали, огонь притушило, а она-то локотками оперлась на стѣнку, да и плачетъ, да и плачетъ! Вишь, Ивана-то третія недѣля нѣтъ! Вижу, бѣда, я-то ей и говорю: "Слышь, Настасья, батька тебя на крѣпость кличетъ, пойдемъ." Она и пошла, да дорогою такъ все и наровитъ къ морю; что чайка, то для нея лодка; что вѣтромъ волну расплеснетъ, то парусъ. Эхъ, Настасья Антиповна! такъ ужъ больно любиться право грѣхъ; на глаза немочь наплачешь; на сердце оскому набьешь.
   АНТИПЪ. Э, Кузминишна! коли не ей, такъ кому же и любиться? А плакать да хныкать, Настасья, не поможетъ...
   НАСТАСЬЯ. Да какъ же, батюшка, не плакать? Ивана-то нѣтъ!.. Стало-быть, онъ меня не любитъ, когда на промыслѣ ему больше забавы, чѣмъ со мной... А можетъ-быть, и того хуже, какое несчастіе приключилось: ужъ пусть бы меня разлюбилъ, да былъ счастливъ. А то можетъ-быть, и того хуже, русалки сманимъ, а можетъ-быть...
   Антипъ. Да полно, Настасья, чепуху нести! Далеко за ловомъ зашелъ, такъ и времени не было вернуться...
   КУЗМИНИШНА (къ мужу). А ты, мой соколъ, что это ты въ поваренки что ли пошелъ?
   ОМЕЛЬКА. По наряду, чайка ты моя, по наряду; изъ чести въ кашевары меня командѣръ пожаловалъ; ты, говоритъ, службы не разумѣешь, работы земляной тоже, городка не поставишь (я, знашь, неучемъ притворился), такъ ты, братъ, хошь не хошь, кашу вари. Оно, знать, Кузминишна, на это мудрости большой не надо, да и покою-то побольше, да и съ пушками не дружись, а пушки-то, глянь Кузминишна, чортова выдумка: издали что пролубь глядитъ, а кабы ты видѣла, какая въ нихъ начинка-то, начинка!.. Упаси, Господи! Какъ ошибётся, да съ дуру своего не узнаетъ Знашь, Кузминишна, знатная служба въ кашеварахъ; лучше нашего рыбачьяго промысла.
   КУЗМИНИШНА. А развѣ съ пушекъ-то палили, Омелька, али будутъ палить?
   ОМЕЛЬКА. Про то Антипъ знаетъ; онъ у насъ набольшой за командѣра, а намъ командѣръ крѣпко накрѣпко наказалъ бабамъ ни гугу!
   КУЗМИНИШНА. Что такое, Антипъ Миронычъ, что такое? Али нашему острову какая бѣда, али какой врагъ есть?
   АНТИПЪ. Что ты это, Кузминишна! Палить будутъ, такъ про себя, ради крѣпости!
   КУЗМИНИШНА. Да крѣпость-то на что?
   АНТИПЪ. А чтобъ окольныя бабы не шумѣли да слушались! Смирно? Не ваше дѣло!
   НАСТАСЬЯ (всплеснувъ руками.) Ахти, Господи, Боже мой! Пропала моя головушка!
   АНТИПЪ. Что съ тобой, Настасья?
   НАСТАСЬЯ. Недаромъ тосковало сердце; угадало бѣду.. Рыбаки, видно, правду баили! Слухъ, какъ вѣтеръ, спроста не ходитъ. Боже мой! Боже....
   Антипъ. Да что такое, Настасья?
   НАСТАСЬЯ. Убили они моего Ивана!.. утопили моего Ивана!... въ полонъ забрали!...
   АНТИПЪ. Да кто?
   Настасья. Свейскіе Нѣмцы! Свѣйскіе Нѣмцы!
   КУЗМИНИШНА. Такъ, такъ Омелька! такъ Антипъ Миронычѣ!...
   НАСТАСЬЯ. Кто тебѣ сказалъ, Кузминишна? Зачѣмъ же ты отъ меня утаила? Я бы и сама за нимъ... ахти, Господи, Господи!...
   КУЗМИНИШНА. Да я не про Ивана говорю, а про крѣпость, что она противъ свѣйскихъ Нѣмцевъ поставлена....
   НАСТАСЬЯ. Такъ не убили моего Ивана? Спасибо тебѣ, Кузминишна: а у меня такъ сердце и раздавило!
   АНТИПЪ. Да что вы это, бабы, одурѣли что ли? Смирно! Я васъ по военному .. Давайте ѣсть, да и восвояси. Слушай, Настасья, я тебя утѣшу, Иванъ къ утру пріѣдетъ. (Садясь на землю, про себя) Дай Богъ не солгать, и у самого-то у меня на сердцѣ неладно. (Громко) Такъ вотъ я вамъ и разсказывалъ.... что бишь я вамъ разсказывалъ?...

(Рыбаки садятся въ кружокъ съ своими деревянными сосудами.)

   КУЗМИНИШНА. Да ты скажи намъ, Антипъ Миронычъ, про свѣйскихъ-то Нѣмцевъ...
   ОМЕЛЬКА. Слышь ты, баба, ни гугу! Ты, Антипъ Миронычъ, на томъ и покончилъ, что Государь подарилъ тебя, да и пошелъ съ яхты....
   АНТИПЪ. Такъ, такъ -- Вотъ какъ пошелъ съ яхты Государь....

(Задумывается, держа ложку у рта.)

   НАСТАСЬЯ (на авансценѣ, пригорюнясь, одна.)
             Какъ взгляну, да погляжу
                       На мое колечко,
             И забьется и заноетъ
                       У меня сердечко.
             Свадьба была у дверей.
                       Счастье у порога!
             Все пропало; видно, мы
                       Прогнѣвили Бога.
             Не вернуться краснымъ днямъ,
                       Море ихъ умчало;
             И на сердцѣ у меня
                       Даже слезъ не стало.
   ОМЕЛЬКА. Что же, Антипъ Миронычъ... мы-то слушаемъ, слушаемъ....
   АНТИПЪ. Да... о чемъ бишь... вспомнилъ... Вотъ какъ пошелъ Государь съ яхты,-- всѣ ко мнѣ поздравлять; я стою какъ вкопаный, да смотрю на царскій полушубокъ, да глазамъ не вѣрю... и взять-то хочется, и колется...-- Настасья... да полно плакать!... Сказалъ, такъ будетъ: али я солгалъ тебѣ когда?
   НАСТАСЬЯ. Слушаю, батюшка, не буду.
   АНТИПЪ. Стало вечерѣть, товарищи-то и стали трунить надо мной; говорятъ, знать его бурей пришибло, и подарка-то царскаго взять не хочетъ... а сами-то никто къ одёжѣ царской прикоснуться не смѣетъ... Ужъ и больно поздно.... Нече дѣлать! Перекрестился. Подошелъ къ одежѣ; мурахи такъ по всему и забѣгали. Сложилъ все, да и несу... вдругъ...

(Пушечный выстрѣлъ съ дальняго городка. Часовые кричатъ на валу: "Огни! Огни!" Всѣ встаютъ поспѣшно.)

   ОМЕЛЬКА (торопливо подходя къ Кузминишнѣ) Вѣстовая пушка.... Супостатъ близко! палятъ! Слышишь, Кузминишна?... пойдемъ, спрячемся.
   КУЗМИНИШНА. Слышу, Омелька, слышу!... Онѣмѣла! Слова выговорить не могу.
   АНТИПЪ. Смирно! По мѣстамъ! Бабы домой!..
  

ПРЕЖНІЕ. ЖИВОТОВСКІЙ.

   ЖИВОТОВСКІЙ (на валу) По мѣстамъ! Заряжай пушки!...
   КУЗМИНИШНА. Ахти, Господи, страсти какія!

(Второй дальній выстрѣлъ.)

   КУЗМИНИШНА.                     ОМЕЛЬКА.
   Гдѣ это выпалило, Омелька?                    Гдѣ это выпалило, Кузминишна?

(Всѣ, кромѣ Настасьи и Омельки съ Кузминишной, бѣгутъ на валъ: пушечная сигнальная пальба продолжается вокругъ всего берега.)

   НАСТАСЬЯ. Нѣтъ моего Ивана, и мнѣ нестрашно; пусть зарѣжутъ, пусть замучатъ: безъ него мнѣ жизнь не красна и родимая изба -- могила!
   КУЗМИНИШНА (шепотомъ.) Омелька! Омелька!
   ОМЕЛЬКА. Слышь, молчи, Кузминишна, авось не замѣтитъ чертово дуло, и не задѣнетъ.
   АНТИПЪ. Ваше высокоблагородіе, погляди-ка въ свою трубу, не Ивановъ ли это карбасъ гоголемъ по морю идетъ?...
   НАСТАСЬЯ (бѣжитъ на валъ.) Что ты, батюшка, сказалъ?... Я увижу, я узнаю; гдѣ онъ, гдѣ Иванъ? Это онъ, это онъ! Сюда! сюда! Кричите, добрые люди! Командиръ, прикажи пушкой его кликнуть; онъ бывалый -- тотчасъ смякнетъ.
   АНТИПЪ. Онъ сюда и наровитъ. Да гдѣ же свейскіе Нѣмцы-то?... (Удерживая Настасью) Куда ты, Настасья?... Обвалишься... Выйдетъ и самъ. Слава Богу, онъ одинъ крѣпость возьметъ, а этакой валъ и перешагнуть ему ни почемъ... Здравствуй, Иванъ!
  

TѢ ЖЕ, ИВАНЪ РЯБОВЪ, МИТЯ ГОРОЖАНИНЪ,
и еще нѣсколько человѣкъ рыбаковъ.

   ЖИВОТОВСКІЙ. Что это сигналы замолчали? Знать, обманъ какой! Въ трубу только три паруса видно, а Государь писалъ семь.
   ИВАНЪ. Семь, государь командиръ! Семь! Я ихъ видѣлъ и богатый промыселъ бросилъ. И прямо на Новую-Двинку карбасъ направилъ. Глядь, берегъ въ пушкахъ, люди копышаться, деревни моей за валомъ не видать. Про тебя, мой святъ Настасья, горько призадумался! Вижу, ратные люди. Къ берегу! Причаливай... и тебя, мой другъ...
   НАСТАСЬЯ. Я тебя ждала, Иванъ, какъ другая ждать не будетъ!
   ИВАНЪ. Полно, Настасья Антиповна? Ужъ я ли не знаю тебя? Мня на богатомъ промыслъ и сна не было; изморилъ товарищей; Митя Горожанинъ и русскія и нѣмецкія пѣсни пѣлъ, по часу въ сутки спалъ, а у меня и глазъ не сводило. А ужъ спасибо Митя, вотъ дружище! Кабы не ты, Настасья, мы бы съ нимъ на край свята вдвоемъ случаевъ искать поѣхали. Чего не выдумаетъ!.. А все-таки грусть-то разогнать ему не приходилось. Ты у меня одна на глазахъ! Выйдетъ богатый неводъ изъ моря, и пошли тебѣ посулы, и жемчужныя серги, и золотой поясъ, и бархату душегрѣю обложить. Охъ, Настасья, кабы не Нѣмцы, я промаялся бы на промыслъ до Петрова дня!... Да хотѣлъ ночью въ Архангельскъ мимо васъ тайкомъ пройти, къ поздней обѣднѣ воротиться съ городскими гостинцами къ вамъ въ деревню: да проклятые Нѣмцы!...
   АНТИПЪ и ЖИВОТОВСКІЙ. А что же Нѣмцы?
   ИВАНЪ. Ахъ, здравствуй, Антипъ Миронычъ!
   АНТИПЪ. Здравствуй, мой ненаглядный! А что Нѣмцы?
   ИВАНЪ. А вотъ что. Далече отъ нашего карбаса, стрѣльбища на два али на три, архангельскіе горожане тѣшились ловлей; два карбаса и лодокъ штукъ пять. Только съ трехъ кораблей, что впереди шли, послали людей; горожане думаютъ, что съ кораблей рыбы купить наказано: какъ бы не такъ! Нѣмцы пришли ихъ въ полонъ забирать. Ну, знаете, что ружье для нашего брата? палка, да и то ненадежная. Схватились горожане, кто багромъ, кто весломъ, у кого и самопалы нашлись, да нѣмецкихъ ратниковъ окунули въ воду, да лодкой и накрыли. Сами давай наровить къ мелямъ, да и попрятались; а туда небывалый не сунется. А одинъ удалецъ на двойкѣ на нашу мель пришелъ, сѣлъ на карбасъ, разсказалъ намъ, какъ дѣло-то было. Мы глядь, съ кораблей много лодокъ къ мелямъ пошло. Нечего дѣлать! Мы неводы подобрали, привязали лодки, да къ Новой-Двинкѣ, что паруса достало. Такъ вотъ, изволишь видѣть, Антипъ Миронычъ, видно, эти Нѣмцы не торговые люди, а куда-нибудь ратниковъ везутъ.
   АНТИПЪ. На Архангельскъ, Иванъ, на городъ нашъ родной, на престолъ архіерейскій, на святыя мощи угодниковъ соловецкихъ!
   ИВАНЪ (съ улыбкою.) Что ты это, Ангинъ Миронычъ!
   АНТИПЪ. Государь пишетъ, самъ Государь пишетъ...
   ИВАНЪ (съ презрительною улыбкой.) На Архангельскъ! Знать имъ, нечестивцамъ, на аглецкомъ острову жить надоѣло! Съ жиру бѣсятся.
   АНТИПЪ. Да это не аглецкіе, а свѣйскіе Нѣмцы!
   ИВАНЪ. Свѣйскіе! Чухна рыжая! Куда имъ! Да нѣтъ, Антипъ Миронычъ, горожанинъ сказывалъ, что у нихъ и значки-то аглецкіе....
   ЖИВОТОВСКІЙ. Такъ и Государь пишетъ, да это для обмана.
   ИВАНЪ. Для обмана!... Такъ стало-быть и пушки-то они ради какой хитрости съ бортовъ стащили? А чего, Боже упаси, можетъ-быть у нихъ и корабли военные!
   ЖИВОТОВСКІЙ. Именно!
   ИВАНЪ (съ примѣтнымъ безпокойствомъ). Военные!.. Военные! Семь военныхъ кораблей!... Знакомыя птицы! Что коршунъ для цыплятъ, то военный корабль для нашихъ рыбачьихъ лодокъ. Да что наши лодки! военный корабль и торговыя суда, что рукой, въ воду сажаетъ... (Оглядывается) Ужъ не этѣ ль пушки, что по зимнему пути ёлки разставлены, на два стрѣльбища одна отъ другой, ужъ не онъ ль корабельныя ребра разнимутъ?
   ЖИВОТОВСКІЙ. Полно, Иванъ. Ты смуты не твори, авось сладимъ. Богъ правому дѣлу помощь!
   ИВАНЪ. На Бога надѣйся, а самъ не плошай... Государь командѣръ гдѣ изволилъ родиться?
   ЖИВОТОВСКІЙ. Въ Курскѣ, любезный другъ.
   ИВАНЪ. Вѣдь это тоже на Руси!
   ЖИВОТОВСКІЙ. На Руси.
   ИВАНЪ. Ахъ, отецъ-командѣръ, а насъ-то всѣхъ подъ Архангельскимъ мать родила; въ архангельскихъ соборахъ молиться учили; намъ-то онъ родной,-- не то что Курскъ. И за Курскъ постоимъ, а ужъ Архангельскаго не выдавать, ребята!

(Всѣ окружаютъ его).

   ЖИВОТОВСКІЙ. Что же ты хочешь дѣлать?
   ИВАНЪ. Да я и самъ не знаю! Какъ погляжу на море, такъ мнѣ плакать хочется. Эхъ, кабы сила, я бы одинъ на нихъ пошелъ! Да куда! Идутъ семь водныхъ крѣпостей, а сколько же тамъ пушекъ, сколько ратныхъ людей, сколько снаряду разнаго!..
   ЖИВОТОВСКІЙ. Не горюй, Иванъ, и у насъ немало.
   ИВАНЪ. Командѣръ дорогой, отецъ ты нашъ! Утѣшь душу, скажи мнѣ на ушко, сколько у тебя ратной силы?
   ЖИВОТОВСКІЙ. Изволь, любезный! Два полка, да вы всѣ съ рыбацкихъ деревень, да семь десять пушекъ...
   ИВАНЪ (съ огорченіемъ). Только семьдесятъ! Да! Кабы пушки были люди, мы бы свойскимъ Нѣмцамъ задали трезвону. Одинъ десятокъ бы убралъ... А то пушки пушки!.. Видали мы эти чудища; какъ лѣтъ пять тому назадъ, ради простой ратной хитрости, такъ, для одного примѣру, съ корабля палить стали на Окіанѣ, такъ, батюшка-командѣръ, глубь застонала, а онъ-то самъ знай только поворачивается съ боку на бокъ, какъ утка, да опять какъ хватитъ изо всѣхъ: дымъ кудрями валитъ на небо, мглу наводитъ... Нѣтъ, ваше высокоблагородіе, намъ не сдобровать! Да ужъ коли такая воля Господняя, такъ и недешево они Архангельскій купятъ: этимъ торговымъ людямъ товаръ будетъ въ накладъ! Умремъ, всѣ до одного, до послѣдняго умремъ, а ужъ ни намъ, ни государю за насъ стыдно не будетъ!
   НАСТАСЬЯ. Что ты это, Иванъ? Что съ тобою?..
   ИВАНЪ. И тебя, Настасья, съ собою возьму. Послѣ смерти обвѣнчаемся, а ужъ живой тебя нехристямъ не отдамъ!

(Снова пушки).

   ЖИВОТОВСКІЙ (бѣжитъ на валъ и всѣ за нимъ, кромѣ Ивана, Настасьи и Омельки съ женой). Опять пошли сигналы! Знать, близко! Такъ и есть, противъ Кусковской деревни три паруса глядятъ...
   ИВАНЪ (смутно). Передовые! То передовые. Плохо нашему Архангельскому, до завтра жить осталось... Что ты будешь дѣлать!
   НАСТАСЬЯ. Ужъ коли такая невзгода, Иванъ, и города выручить нельзя, такъ давай хоть сами-то спасаться; сядемъ въ лодку али на баркасъ, да и вверхъ по Двинѣ: туда корабли не ходятъ.
   ИВАНЪ. А товарищи?..
   НАСТАСЬЯ. И товарищи на лодки, да за нами; свѣтъ, говорятъ, великъ....
   ИВАНЪ. А городъ?..
   НАСТАСЬЯ. Что жъ? И горожане уберутъ свои пожитки, что получше, да въ Холмогоры, али въ другое мѣсто, куда кораблямъ ходу нѣтъ.
   ИВАНЪ. А святыня церковная, Настасья? А честныя иконы, передъ которыми насъ вѣнчать хотѣли? А стыдъ русскій, матушка ты моя?.. Отъ того стыда не убѣжишь ни за горы, ни за рѣки; ужъ такого сраму не выплакать и въ годы; спать не будешь; а заснешь, такъ проснуться страшно: совсѣмъ сломаетъ... Ахти, Господи! Безъ бою святыню выдали! Что ты, Настасья, да по-русски ли это?
   НАСТАСЬЯ. Да что же дѣлать, Иванъ! Неужто умирать, когда силъ не хватаетъ?
   ИВАНЪ. Ахъ, ты грѣшница, грѣшница! Да знаешь ли ты, что тебѣ попъ причастія не дастъ за такія думы? Господь Богъ знаетъ Своихъ; ужъ коли такъ у Него положено, то и бѣда нужна. Знай, дѣлай свое, а въ концѣ Онъ властенъ. Полно Настасья! Молись лучше, а дурь изъ головы повыкинь!
   НАСТАСЬЯ. Послушай, Иванъ...
   ИВАНЪ (вслушиваясь). Погоди маленько! Командѣръ что-то сказываетъ!
   ЖИВОТОВСКІЙ (на валу, глядя въ трубу). Пушки ставятъ на борты, пушки ставятъ! а Флаги у одного голландскій, у другихъ англинскіе.
   АНТИПЪ. А идутъ ли впередъ?
   ЖИВОТОВСКІЙ (продолжая смотрѣть въ трубу). Все впередъ да впередъ, да и съ опасомъ. То и дѣло лотъ бросаютъ и ползутъ гуськомъ.
   АНТИПЪ. Эге! Знать на нашемъ моръ небывалые; да и лоцманами не позапаслись, а наши съ берега убраны, всѣ здѣсь. Такъ, неравенъ часъ, командиръ; держи ухо востро, наткнутся; у насъ на моръ, знаешь, есть такіе невзначай, что и старую рыбу озадачатъ!
   ИВАНЪ (съ трепетомъ радостнымъ). Слышь, Настасья! У нихъ нѣтъ лоцмановъ!...
   НАСТАСЬЯ. Такъ что жъ? Доползутъ какъ-нибудь.
   ИВАНЪ (рѣшительно). Не доползутъ, Настасья! Не доползутъ! Богъ помощь, одинъ за всѣхъ, а ужъ самъ Царь скажетъ спасибо, Митя! Митя!..
   ДМИТРІЙ. Что, Вася?
   ИВАНЪ. Ѣдемъ.
   ДМИТРІЙ (сбѣгая съ валу и многіе за нимъ; къ концу сцены всѣ сходятъ внизъ). Куда?
   ИВАНЪ. Куда Богъ велитъ; а разскажу дорогой.
   ДМИТРІЙ. Что ты это, Иванъ? Супостатъ на морѣ. Погляди! у царскихъ ратниковъ, что на войнъ и родились, лица повывернуло, а мы съ тобой бѣжать!
   ИВАНЪ (взявъ его за руку). Бѣжать!.. Нѣтъ! Слушай, Митя, не бѣжать. Не отстоять намъ Архангельска, коли корабли до нашего острова безъ случая дойдутъ. Глянь на небо, Митя! смѣкаешь... Богъ за насъ! Быть погодѣ; а Бѣлое не шутитъ, и у нихъ лоцмановъ нѣтъ. Смѣкаешь, Митя, смѣкаешь? По рукамъ, да на двойку! Двухъ жизней не проживешь, а сколько-то народу выручишь изъ неминучаго полону! Что, Митя? али не весело! али не прямо въ царствіе небесное за спасеніе Архангельска и соловецкихъ угодниковъ?
   ДМИТРІЙ (умоляющимъ голосомъ). Эхъ, Ваня, ты знаешь, я на ратное дѣло трусъ! Онамнясь, какъ волной небережно карбасъ шелохнуло, обезпамятѣлъ, а какъ услышу пушку, такъ вотъ и мутитъ: а тутъ, Господи прости, столько страстей!..
   ИВАНЪ. Эхъ, Митя, Митя! Кабы я по ихнему, по-нѣмецкому зналъ, я бы тебя на честную бѣду не сманивалъ... Одинъ бы пошелъ, объ одномъ бы плакали, за одну душу молились! Одному спасибо всей землѣ православной...

(Всѣ окружаютъ его; многіе голоса вдругъ).

   Что ты затѣваешь, Иванъ? что у тебя на умѣ?.. Побойся Бога, Иванъ!
   ИВАНЪ (съ гордостью). Не скажу! Никому не скажу! Не хочу моимъ святымъ добромъ дѣлиться: ужъ это Богъ мнѣ подарилъ во спасеніе! Люди добрые! братья родные! я спасу Архангельскъ... Митя! ты съ малолѣтства товарищъ, съ малолѣтства на промыслъ ты ходилъ со мной изъ любви ко мнѣ, а не по охотѣ къ нашему Бѣлому Морю! Митя, а Митя! Не сегодня ль еще вмѣстѣ жить собираемся? Я. тебѣ и въ невѣсту сестру родную сулилъ. Митя!.. Помнишь ли, какъ у Соловковъ волной тебя захлестнуло, ты съ канатомъ въ море ушелъ? Кто тебя изъ бѣды выручилъ? За одного я пошелъ умирать, а ты теперь за всѣхъ одинъ умереть не хочешь!
   ДМИТРІЙ. Ваня, Ваня! Перестань, Ваня! За тебя я готовъ...
   ИВАНЪ. Что за меня! Передай мнѣ нѣмецкое знанье, такъ я спасибо скажу; тогда мнѣ и товарища не надо. Да что толковать! Языкъ сломалъ и вѣру сломалъ; обнѣмечился! Въ живыхъ и такъ не останешься; а помилуютъ, такъ ты будешь ворогамъ, по-ихнему, разсказывать, какъ умерли твои братья и вѣрные ратники царскіе...
   ДМИТРІЙ. Ваня! Ваня!
   ИВАНЪ. Поди, Нѣмецъ, прочь!.. Ты нечистому душу запродалъ. Поди прочь!
   ДМИТРІЙ (отирая слезы) Нѣмецъ? Что? Я Нѣмецъ?.. Ради укора иду! Слышь ты, ради укора! Знаю, что дѣла никакого не сладимъ, только раньше умремъ, а все-таки иду! слышь ты, иду! Простите, добрые люди! Поминайте какъ звали, да помните, что Митя горожанинъ былъ русскій человѣкъ и, ради одного укора, голову положилъ, такъ, безъ нужды, а изъ одной чести... Ѣдемъ!
   ИВАНЪ (обнимая его). Митя, голубчикъ ты мой! братъ родной! вотъ тебѣ крестъ: велико наше дѣло, а чести такой ни на комъ не бывало... Ѣдемъ!
   НАСТАСЬЯ. Стойте! стойте! Командѣръ, не вели ихъ пускать. Иванъ! мой Иванъ! возьми меня съ собою! Антипъ Миронычъ, батюшка, не пускай ихъ! и я съ вами на лодку! Какъ васъ убьютъ, да кинутъ въ море, и я съ вами...
   ИВАНЪ. Поди прочь, Настасья! Плохая изъ тебя жена, когда ты на такое честное дѣло меня не пускаешь. Ищи себѣ другаго жениха, ужъ я не ворочусь; насъ съ Бѣлаго Моря вмѣстѣ съ этими кораблями Господь уберетъ. Прощай моя милая; честь моя и на тебѣ будетъ; любовь разлюбится -- дѣло бывалое, а для невѣсты Ивановой и дворяне въ женихи пойдутъ... Ѣдемъ!
   ДМИТРІЙ. Мнѣ и прощаться не съ кѣмъ, а все плакать хочется... Нѣмецъ! Экъ, онъ меня обидѣлъ! Ѣдемъ, Иванъ, ѣдемъ!
   ИВАНЪ. Погоди, Митя! (Кланяясь въ поясъ) Антипъ Миронычъ! на тебѣ великая милость царская! Ты, промежду насъ, какъ сказка живешь! Ты моя наука! На тебя глядя, мнѣ такъ и видится Великій Государь! Онъ жалуетъ нашъ Архангельскъ и пріѣдетъ свое море посмотрѣть; такъ скажи Государю Петру Алексѣевичу про Ивана, не ради милостей,-- милостей мертвому не надо,-- а ради Его Царскаго помину... а Богъ-то Самъ все увидитъ!.. (Опятъ кланяясь еще ниже) Ты у меня, у сироты, Антипъ Миронычъ, за отца былъ, такъ подай же мнѣ свое отцовское благословеніе...

(Антипъ рыдаетъ).

   НАСТАСЬЯ (обнимая и цѣлуя отца). Батюшка, спаси меня! удержи его, не пускай! Не давай ему твоего благословенія. Умру, коли его отпустишь!
   АНТИПЪ (заливаясь слезами, послѣ минутнаго молчанія). Будь съ тобою благословеніе Господне!
   ДМИТРІЙ. Ѣдемъ, Ваня; а то, ей-Богу, душу выплакать приходится!
   ИВАНЪ. Погоди, Митя!

(Опять кланяясь и вынимая кожаный бумажникъ).

   Вотъ казна моя, Антипъ Миронычъ! честные, безкровные труды рыбака...
   НАСТАСЬЯ и АНТИПЪ (махая руками). Не надо! Не надо!...
   Иванъ (отдаетъ деньги Животовскому). Пусть сохранитъ ихъ для дѣтей моей Настасьи... Теперь, простите!
   ЖИВОТОВСКІЙ. Я тебя понимаю, честный Иванъ! Пошелъ бы самъ съ тобой, да за службой смотритъ око Божіе и Царево! Дай Богъ успѣха, а на выручку не опоздаемъ. Дай руку и поцѣлуй! Благодарю тебя именемъ Государя и отечества.
   ИВАНЪ. Государь командиръ! русской чести не выдадимъ!...

(Низко кланяясь въ сторону, гдѣ Архангельскъ).

   Кланяюсь вамъ въ послѣдній разъ, святые соборы! душа васъ видитъ; дай Богъ, не слышать колоколовъ вашихъ, коли уже такъ отъ Бога наказано и вамъ прійдется бить набатъ послѣдній. Кланяюсь вамъ, добрые люди, царскіе ратники! Кланяюсь тебѣ, земли родимаго острова, да будетъ съ вами благословеніе Господне. (Заплакавъ и обнявъ Митю) Теперь поѣдемъ!

(Всѣ провожаютъ его, кромѣ Настасьи и Антипа).

   НАСТАСЬЯ. Батюшка!...
   АНТИПЪ (со слезами). Не плачь, Настасья! Стыдно! Слышь, что говоритъ командѣръ: "На насъ Богъ и Государь смотрятъ!"
   НАСТАСЬЯ. Нѣтъ, онъ вернется, батюшка! онъ вернется!...

(Лодка отходитъ въ море, народъ кричитъ:)

   Богъ помощь, Иванъ! Богъ помощь!
   НАСТАСЬЯ (упавъ на колѣни, обнимаетъ ноги отца со слезами и лишается чувствъ). Онъ не вернется, Боже мой, Боже! Онъ не вернется!...
  

АКТЪ ВТОРОЙ.

ЯВЛЕНІЕ.

Та же декорація; вдали слышны пушечные выстрѣлы на морѣ; буря въ полномъ разгарѣ; черезъ валъ земляной мелькаютъ головы морскихъ валовъ.

На крѣпостномъ валу стоитъ множество женщинъ. Напереди сцены НАСТАСЬЯ на войлокѣ, блѣдная, больная, въ забытьѣ. КУЗМИНИШНА къ ней подходитъ съ осторожностью.

   КУЗМИНИШНА. Что ты это, Настасья! Али не выплакала еще изъ сердечка измѣнщика окаяннаго? Нечистый попуталъ его въ ратное дѣло мѣшаться: смотрѣлъ бы за своей треской, за семгой, куда бы богатъ былъ!... а то и самъ пропадетъ, и Митю задарма изводитъ.
   НАСТАСЬЯ. Полно, старая ворона! Ужъ тебя ли я не знаю? По цѣлой деревнѣ только и дѣло, что ссору варишь! Да еще съ нечистымъ вѣдаешься. Отстань, Кузминишна; не то все разскажу отцу Иларіоду.
   КУЗМИНИШНА. Да что же ты разскажешь, косатка ты моя? Коли я на бобахъ что смякаю, али по рукъ ворожу, такъ не для прибыли, а для забавы; и отецъ Иларіонъ про то знаетъ: да и кому же, мать ты моя, бяду я прикинула? А смѣкать, смѣкаю...
   НАСТАСЬЯ. Чортово знанье, Кузминишна!... Отстань! Грѣхъ съ такими и водиться.
   КУЗМИНИШНА. Да не водись, пожалуй! Мнѣ-то что! Я тебя же хотѣла про Ивана сказать! Да мы, видишь, дурные люди: такъ чего! Насильно милъ не будешь.
   НАСТАСЬЯ. Прости меня, Кузминишна, съ горя обмолвилась... Скажи мня про Ивана радостную вѣсточку.
   КУЗМИНИШНА. Радостную! Нѣтъ, отваливай; а то опять, пожалуй, я у тебя старой вороной буду. Ничего знать не могимъ. Ужъ такъ въ людяхъ ведется: говори имъ не то, что правда, а то, что любо, такъ вотъ ты у нихъ и умница, и добрая, а не то... Нѣтъ, матушка!... Кузминишна не дура...
   НАСТАСЬЯ. Кузминишна! Кузминишна! вотъ тебя крестъ, коли что ни есть страшное, я въ-сердцахъ не буду; какъ-то я ко всему въ одинъ день привыкла. Ни дать, ни взять, сама старухой стала; будто все, что сегодня сталось, давнымъ-давно прошло Богъ такъ, Кузминишна, на сердцѣ пусто, со всѣмъ пусто!... Пушки палятъ, на валу глядятъ на драку, а мня такъ-вотъ и знать ничего не хочется! И слезъ нѣтъ, Кузминишна, и плакать-то нечѣмъ!...
   Кузминишна. А сама плачетъ! Да кого тебѣ жалко стало? Экая невидаль Иванъ Рябовъ! Ты въ невѣстахъ и разобрать-то его не могла; а у меня, знаешь, всемъ молодцамъ на деревнѣ и по сосѣдямъ счетъ ведется, и не простой, а съ замѣтками.
   НАСТАСЬЯ. А что же ты знаешь про Ивана?
   КУЗМИНИШНА. То-то же, не спесивься! Кузминишну не кори; а кабы прежде совѣта у старой вороны спросила, такъ бы и горя такого не было: а то слюбилась, пристала какъ мохъ къ дереву!
   НАСТАСЬЯ. Да что же ты знаешь про него, Кузминишна?
   КУЗМИНИШНА. Вотъ какъ пошла пальба... ну, а ты знаешь, я до ратныхъ страстей неохотница!... въ деревню бѣжать-было; да полемъ одной не пройти: свалюсь гдѣ-нибудь со страху; а Омельку-то у меня также на карбасъ молодцы стащили. Стою за валомъ да плачу; вотъ кабы я съ нечистымъ-то водилась, какъ ты на меня напраслину взводишь, такъ ужъ за валомъ бы отъ пальбы не пряталась...
   НАСТАСЬЯ. Да что ты, Кузминишна, про Ивана-то знаешь? Не томи меня...
   КУЗМИНИШНА. Вотъ стою, да плачу; а пальба такъ-вотъ со всѣхъ сторонъ, не знаешь откуда; словно земля лопается! Присѣла со страху, а тутъ мнѣ на умъ набѣжало: "Кузминишна, а Кузминишна! вѣдь бобы-то съ тобой, перекинь безъ снаряду, авось счастливо перекинутся." Вотъ они, мои золотые! ..
   НАСТАСЬЯ (отворачиваясь и отплевываясь). Тьфу, нечисть чертовская!
   КУЗМИНИШНА. Загадала... перекинула... знатно! Нѣмцамъ у насъ не бывать. Загадала... перекинула... плохо! Ивану утонуть, али другою смертью...
   НАСТАСЬЯ. Чтобъ тебя, проклятую кукушку, морозомъ въ лѣсу!...
   КУЗМИНИШНА. Видишь, Настасья, а обѣтъ дала...
   НАСТАСЬЯ. Прости меня, Кузминишна! право не въ-мочь; слова твои, что ножи... Да ужъ досказывай!
   КУЗМИНИШНА. Я опять перекидывать, да загадывать: "А любитъ Иванъ Настасью?" А бобы: "Никакъ нѣтъ!"
   НАСТАСЬЯ. Не любитъ? Я и знала это, да думать боялась.
   КУЗМИНИШНА. А я опять: "Такъ у него другая любвишка есть?" А бобы: "Да!"
   НАСТАСЬЯ. Не можетъ быть, Кузминишна, не можетъ быть! Ужъ коли онъ меня не любитъ, такъ не любитъ никого.
   КУЗМИНИШНА. Не знаю, мать моя; не я, бобы говорятъ.
   НАСТАСЬЯ. Врутъ бобы!
   КУЗМИНИШНА. Э! не въ первый разъ, золотые мои, и не такое угадывали. Я бобамъ: "А гдѣ его сердечная, на нашей деревнѣ?" А бобы: "Никакъ нѣтъ". "На дальнемъ берегу?" "Нѣтъ". "На Соловкахъ?" "Да". Я еще и въ другой и въ третій разъ перекидываю, все одно выходитъ. "Такъ онъ на дальнемъ промыслѣ у сердечной просидѣлъ?" "Да!" Ахъ, ты, грѣшникъ окаянный, подумала я: зачѣмъ же ты мою Настасью свадьбой морочишь, посулы богатыя сулишь, заклинаешься?... А она, погляди, бѣдненькая, какъ тебя любитъ: со взморья глазъ не сводитъ!
   НАСТАСЬЯ. Ночи не спала!
   КУЗМИНИШНА. Творила молитвы!
   НАСТАСЬЯ. Молебны служила!
   КУЗМИНИШНА. Слезы выплакала!...
   НАСТАСЬЯ. Кузминишна, Кузминишна! велико мое горе! Пусть только Господь жизнь его спасетъ, я за него молиться не перестану; любить его не буду: только бъ изъ бѣды его Богъ вынесъ!
   КУЗМИНИШНА. Нѣтъ, матушка, за такое всегда нечистый попутаетъ. А любить его за что? Да и на бобахъ сколько я тебѣ жениховъ-то пріискала? Знаешь, и на моего Аѳоньку перекинула. Глядь! и у него есть къ тебѣ зазнобушка; ну, да за сына говорить мнѣ не приходится; смолчу лучше: а куда женишокъ!...
   НАСТАСЬЯ (со злостью). Да не твой ли сынъ твоими вѣщими бобами перекидывалъ, да не онъ ли твоимъ языкомъ куковалъ горе неминучее?... Кузминишна! Богъ тебя проститъ, а я и мертваго Ивана любить не перестану...
   КУЗМИНИШНА. Постой же, ты, Настасья! (Затыкая уши) Ахти, Господи, какъ палятъ! Вотъ стало тамъ жарко!..
  

ПРЕЖНІЕ, и АНТИПЪ вбѣгаетъ.

   АНТИПЪ. Важно!... Важно!... Ай-да Иванъ! Нѣмцы на мели! Три нѣмецкихъ корабля что на гвоздь посадило... А я смотрю, да смотрю, и ума не приложу -- что такое?... Командѣръ далъ указъ, всѣмъ на лодки, да пошелъ, и такъ на свейскихъ Нѣмцевъ нападаетъ, какъ будто у него сорокъ кораблей военныхъ; а имъ-то наступили на хвостъ; на мели, голубчики, словно пьяные шатаются на одномъ мѣстъ!... Слышь, Настасья, наша взяла!
   НАСТАСЬЯ. Слышу, батюшка! А гдѣ Иванъ!
   АНТИПЪ. Иванъ?... Да отъ Ивана все дѣло идетъ! Экъ смастерилъ! Да на какую проклятую мель снаровилъ: и въ три дни не снимутся... Вотъ и лодки-то наши на меляхъ!

(Сильнѣйшая, хотя отдаленная пушечная и ружейная пальба).

   Пали не пали, чухна рыжая! отъ бѣды не отмолишься... Мелкія лодки, что черви, за корабли уцѣпились, а съ карбасовъ наши пошли въ бродъ... Ахти, Господи, экая удаль! За дымомъ ничего не видно. Слышь, Настасья, Богу молись!
   НАСТАСЬЯ. Слышу, батюшка! Господи, спаси моего Ивана!.. у меня больше и молитвы нѣтъ. Прости меня, Господи!.. хоть одного Ивана...
   АНТИПЪ. Ай, бѣда! Еще четыре корабля идутъ; прямо къ мелямъ: да-какъ бойко, провалъ ихъ возьми! Выручатъ, окаянные, выручатъ своихъ, и нашимъ достанется. Чего добраго! въ полонъ заберутъ руками, что куропатокъ. Маши то ихъ не видятъ Корабельныя ребра словно пчелы облѣпили... Лезутъ... Пальбы нѣтъ!.. А тѣ корабли-то какъ близко... Ну, пропало наше дѣло! Слышь, Настасья, молись, а маѣ некогда!.. Молитесь, сосѣдки, пришелъ конецъ!
   НАСТАСЬЯ. Господи! пошли и невѣстѣ Ивановъ конецъ...
   АНТИПЪ. Что это? Али и вправду?.. Глянь-ка, Кузминишна: куда палятъ? Какъ тебѣ сдается? Кажись, палятъ съ тѣхъ трехъ, что на мели, по тѣмъ, по четыремъ, что на выручку идутъ... Неужто наша одолѣла!.. Тьфу, нечистая сила! Знать меня туманъ морочитъ... Кузминишна! что же ты? Я не разберу, старъ сталъ...
   КУЗМИНИШНА. Не вижу, Антипъ Миронычъ, вотъ тебѣ Богъ, не вижу!.. Смотрю, и не вижу; въ глазахъ рябитъ...
   АНТИПЪ (вглядываясь въ море). Нѣтъ! Свои такими тузами считаться не будутъ... Ну, такъ и есть! Должно быть наши! Смѣкаешь, Кузминишна? Гляди, гляди! ядромъ мачту прихватило, что на главномъ кораблѣ... Погляди, какъ его кренитъ!.. Стало-быть... Да какъ же оно?.. Тьфу, ты сила нечистая! Самъ сатана въ глаза лѣзетъ... Погляди, карбасы наши назадъ идутъ, а лодки у кораблей пооставались. Что оно такое?.. Ура! ура! Тѣ-то четыре пятятся, а у нихъ-то со свѣйскихъ пушекъ наши ребра считаютъ. Поварачивай оглобли. Эй, гляди, бережно съ нашимъ вѣтромъ!.. Что взяли, окаянные! Вотъ вамъ и Архангельскъ! Ваши же братья въ архангельскихъ острогахъ проклинать васъ будутъ! Что; поворотили! Ну теперь, спасибо вѣтру, улепётывай; а эти три на мели пусть торчатъ до указа. Настасья, а Настасья! поди сюда, погляди на море!
   НАСТАСЬЯ. Не могу, батюшка! Въ вѣкъ бы мнѣ его не видать: то Иванова могила!..
   АНТИПЪ (сходя). Глупая, На кладбищѣ крестъ въ землю уйдетъ, да прахомъ разсыплется, а Ивановой чести самъ Царь съ моря не съиметъ. Полно, Настасья! Благодари Бога, что врагъ отъ насъ въ побѣдѣ!
   НАСТАСЬЯ. Не могу, батюшка! У меня и словъ нѣтъ, и душа не та, я не то благодарить... да грѣхъ!.. да и душѣ страшно!
   АНТИПЪ. Молчи, Настасья! Али я тебѣ не отецъ?..
   НАСТАСЬЯ. Батюшка!..
   АНТИПЪ. Молчи, а не то злые люди скажутъ, что я тебѣ такому грѣху научилъ. Вотъ мнѣ на радости горе родное! А я думалъ, что у меня дочь -- другимъ дѣвкамъ указъ, и вѣру знаетъ, и въ случаѣ за вѣру добрымъ молодцомъ постоитъ... И когда про Нѣмца слухъ прошелъ, не сама ли ты со спросомъ приходила: "А что, батюшка, коли будетъ ратное дѣло, научи, я отъ тебя не отстану!.. "
   НАСТАСЬЯ. Да я думала, что Иванъ также съ нами будетъ!
   АНТИПЪ. Такъ ты Ивана больше отца любишь? Эхъ, Настасья, не выплакать тебѣ такихъ грѣховъ и въ три исповѣди! Дочь ты моя родная! ужъ не ради меня, а ради стыда, молчи, да отъ людей подальше... Брошу тебя, Настасья, брошу!.. Да что, въ самомъ дѣлѣ, проклинать не стану, а въ море уйду съ кораблями, и поминай какъ звали... Пусть тебя Богъ за грѣхи помилуетъ, а мое дѣло сторона!
   НАСТАСЬЯ. Батюшка, отецъ ты мой родной, помилуй меня! Во всемъ послушна буду...
   АНТИПЪ. Только молчи, Настасья! а я ужъ на-дому съ тобой развѣдаюсь...
   КУЗМИНИШНА. Антипъ Миронычъ! Свѣйскіе Нѣмцы на нашихъ карбасахъ! Близко берега! Все ратные Нѣмцы!
   АНТИПЪ. Что за причина?.. Гдѣ они? Я ихъ пугну, окаянныхъ, пушкой!.. (Хватаетъ Зажженный фитиль) Въ первый разъ отродясь выпалю?.. Гдѣ они?..
   КУЗМИНИШНА. Близехонько, Антипъ Миронычъ, и наши-то никакъ съ ними; стило-быть, пошло на мировую.
   АНТИПЪ. Наши?.. Ахъ, ты, Кузминишна, Кузминишна! далеко ли до грѣха? Вѣдь, погляди, это твой же Омелька шапкой машетъ... Вотъ, кабы выпалилъ изъ пушки, да попалъ!..
   НАСТАСЬЯ. Окалѣчилъ бы, Антипъ Миронычъ! окалѣчилъ бы! Чего добраго! отъ пушки всякое случится...
   АНТИПЪ. Такъ и есть!.. Богъ помощь, Омелька!..
   ОМЕЛЬКА (заваломъ). Протравляемъ, Антипъ Миронычъ! Знай нашихъ! Мы отъ командѣра въ послахъ посланы, да и съ гостинцами: живая рыба, Антипъ Миронычъ!
  

ПРЕЖНІЕ, ОМЕЛЬКА, ИВАНЪ ШУБНИКЪ, СОЛДАТЫ, РЫБАКИ и ПЛѢННЫЕ ШВЕДЫ, которые во все продолженіе выхода остаются въ глубинѣ сцены.

   ОМЕЛЬКА. Что твои тюлени, али моржи! Погляди, какіе пшеничные Нѣмцы; погляди, Антипъ Миронычъ: а волосы, что пенька нечесаная; погляди, погляди!.. (Показывая на Шубника) А вотъ и наши! Они знать, охотились безъ сноровки; неводы растянули, а сами къ Нѣмцамъ въ полонъ; да благо трое только; двое на тѣхъ карбасахъ остались, а Ваньку Шубника я съ собою взялъ, знашь, Антипъ Миронычъ, по знакомству; въ Архангельскъ, когда кумъ Ерема въ торговцахъ былъ, такъ съ Ванькой Шубникомъ мы, знашь, въ харчевнѣ перекусывали. Онъ также изъ торговцевъ. У хозяина съ Еремой на прилавкѣ въ ряду сидѣли...
   АНТИПЪ. Замолчишь ли ты, Омелька? Гдѣ командѣръ?
   ОМЕЛЬКА. Командѣръ на корабляхъ, пушки съимаетъ, таскаетъ товаръ и ратный снарядъ, да Нѣмцевъ какъ таракановъ изводитъ... Штукъ триста сюда съ нами послалъ; а тамъ еще ихъ видимо-невидимо, Куда мы ихъ дѣнемъ? Въ батраки негодны: все картохельные такіе; отъ перваго туза свалится; а дерутся на самопалахъ важно; нече сказать!.. Какъ мухъ сначало-было нашихъ настрѣляли... Ратныхъ командѣрскихъ людей положили на мели, чай половину.
   ШУБНИКЪ. Да и наши-то молодцы! Вотъ какъ сонъ, батюшка... (кланяется) не имѣемъ чести имени, отчества вѣдать...
   АНТИПЪ. Антипъ...
   ОМЕЛЬКА. Антипъ Миронычъ, слышь ты! Антипъ Миронычъ! Такъ его величаетъ и командѣръ...
   ШУБНИКЪ. Вотъ, Антипъ Миронычъ, мы на промыслѣ, за архіерейскимъ указомъ, рыбу ловили; глядимъ -- корабли идутъ; мы и ради: городу торгъ, оплетемъ Нѣмцевъ, Богъ поможетъ! У насъ же стараго товара и такъ много пропадаетъ, такъ за полцѣны во три-дорога Нѣмцамъ сбудемъ. Глядь, лодки идутъ, да прямо на насъ! Ладно! Знать и тутъ на промыслъ нѣмецкую деньгу зашибемъ... А они, безбожники, давай насъ руками хватать, да сажать въ лодку; мы и смѣкнули, что у нихъ на насъ недобрый умыселъ есть: кто за весло, кто за багоръ; хлопъ да хлопъ; пошла драка; а лавочникъ Ильюшка отъ нашего хозяина, что пузырь, на водъ плаваетъ; нырнулъ и,-- какъ ужъ его тамъ надоумило,-- нѣмецкую лодку и накренилъ. Нѣмцы, какъ рыба на пескѣ, запрыгали, да всѣ по-одиначкъ въ воду, а Ильюшка пуще да пуще лодку воротитъ, да и накрылъ Нѣмцевъ. Ну, эта удача не въ прокъ; мы уходить; да всѣ на карбасъ уйти не успѣли. Нѣмцы, которые подюжѣе, на мель выползли, стряхнулись, да меня, съ двумя товарищами за полы. Туда, сюда,-- не подъ силу; уцѣпились, что большая рыба за ногу... А тутъ еще нѣмецкія лодки подошли; скрутили насъ, рабовъ Божьихъ, да на корабли, да къ командѣру. Тотъ, Антипъ Миронычъ, ласковый такой, пошелъ съ нами по-Нѣмецкому, а мы только головой мотаемъ, да норовимъ, какъ бы намъ руки развязали. Командъръ махнулъ рукой, насъ и повели, да скрученыхъ такъ на палубъ и бросили. Давай мы ихъ ругать съ горя: да ужъ и поругали; языки умаялись; а они, Антипъ Миронычъ, такіе смирные: мы ихъ ругаемъ, а они ходятъ насупясь, да будто и не слышать, какъ мы ихъ отдѣлываемъ!.. Пришла ночь; сонъ одолѣлъ; мы всѣ трое вздремнули; корабли ползутъ да ползутъ, будто ихъ бечевою тянутъ; вѣтеръ противный. Нѣмцы межъ собою, что утки, потихоньку квакаютъ да квакаютъ... Да вдругъ какъ расквакались, насъ такъ и приподняло! Глядимъ, лодку спустили; не прошло, надо-быть, и часа времени, лодка воротилась, да нашихъ Русскихъ двухъ привезла: одинъ статный такой, ростомъ съ карбасъ, дюжій, лицемъ такой чистый, бородка только что обложилась; а другой щедушный такой, гладкій, безбородый, лице вытянуло, глаза красные, такъ и глядитъ въ воду, что рыба съ лодки... Ихъ, по нашему порядку, повели къ командиру, потомъ привели на палубу; руки у нихъ развязали; тотъ-то дюжій и говоритъ щедушному: "Спасибо, Митя!.."
   АНТИПЪ. Такъ и есть! такъ и есть! Это наши.
   НАСТАСЬЯ. Э то Иванъ! Что же онъ? Разсказывай, дорогой нашъ гость...
   АНТИПЪ (сурово). Настасья!
   НАСТАСЬЯ. Молчу, молчу, батюшка!
   ШУБНИКЪ. Такъ онъ изъ вашихъ? Ну, удалецъ! Вотъ слышимъ мы: тотъ-то Митя съ Нѣмцами по-ихнему, а Иванъ только подсказываетъ. "Слышь ты, Митя, скажи Нѣмцамъ: пусть на всѣхъ парусахъ идутъ, пути часовъ на десять будетъ: къ утру въ Архангельскомъ народъ не спохватится." -- Ахъ, ты измѣнщикъ! закричали мы въ одинъ голосъ! Скажи, Митя, что насъ-то и Русскіе измѣнщиками зовутъ, такъ у нихъ, коли какое сумлѣніе есть, изъ головы выкинутъ. А мы пуще его ругать, а тугъ нѣмецкій, не то ратное начальство какое, не то старшій урядникъ, пришелъ къ намъ съ палкой, да на рукахъ молчать наказываетъ. Не втерпежь! Мы ругнули его, а онъ насъ палкой; мы пуще, а онъ больнѣе. Ань-тутъ Иванъ насъ потѣшилъ: осерчалъ на Нѣмцевъ, да и говоритъ: "Митя!.. постой Чухна рыжая!... доберемся до мели, такъ ужъ, передъ смертью, вотъ этого разбойника какъ кошку задушу!.." Только онъ это сказалъ и началъ на Митю кричать, а тотъ за нимъ по-нѣмецкому на Нѣмцевъ. Забѣгало все на корабль; а Иванъ-то знай оглядывается, да и говорить Митѣ: "Слышь ты, Митя, обождать маленько! Пусть и тѣ два корабля рядкомъ пойдутъ..." Надо-быть вотъ такъ: Вѣрую не прочтешь, какъ Иванъ говоритъ: "Ладно!.." А тутъ подъ кораблемъ что-то и заскребло... Иванъ сталъ совсѣмъ не тотъ, обнялъ Митю, да и заплакалъ: "Ну, прощай, Митя, честные люди насъ не забудутъ; и на томъ свѣтѣ намъ почетъ будетъ!" А корабль гребнемъ страшно скребетъ, такъ знашь что пила о камень; съ разгона все дальше да дальше на мель лѣзетъ. У Нѣмцевъ рожи повытянулись; глаза какъ у волковъ заходили; поднялся такой гамъ, что Господи упаси; а корабль, что медвѣдь въ западнѣ, такъ трусомъ и сѣлъ; глядимъ -- и съ другихъ кораблей значки пушками падаютъ -- и тѣ на мели, а Иванъ-то! Иванъ!.. Словно, знашь, добрый боецъ, на кулачномъ бою, хвастуна хватитъ по боку, тотъ глотаетъ песокъ, а боецъ, подбоченясь, усмѣхается, да помалчиваетъ. Вотъ ни дать ни взять Иванъ на палубѣ такъ стоялъ, да на Нѣмцевъ съ усмѣшкой помалчивалъ. Тутъ набольшіе нѣмецкіе съ ручными короткими самопалами подскочили; кричали на нихъ, кричали да кривлялись; да одинъ, знашь самой набольшой, хвать, Митю ударилъ. Тотъ на него какъ опрокинется, да одною рукой за шею, а другою давай его тузить; щедушный такой, а откуда сила взялась: такъ къ борту и тянетъ, да и кричитъ по-русски: "Я-те просолю, копченый Нѣмецъ, въ Бѣлой водѣ!" Тѣ, другіе набольшіе, сами къ нему подступить не смѣютъ, да знашь, такіе измѣнщики (чтобъ имъ на томъ свѣтѣ житья не было!) изъ самопаловъ-то, изъ самопаловъ, словно волка какого, Митю и пристукнули.. Слышь ты, Антипъ Миронычъ, силы-то не хватило, такъ они изъ самопаловъ...
   НАСТАСЬЯ. А что же Иванъ, ради Бога, досказывай!
   ШУБНИКЪ. Какъ увидѣлъ кровь Иванъ... Ахти, страсти Господнія, да этакихъ звѣрей я и за деньги въ Архангельскомъ не видывалъ!... задрожалъ, завизжалъ, да какъ бросится на того Нѣмца, что съ Митей боролся, да въ охабку, да какъ швырнулъ за бортъ: только зубы у Нѣмца застучали... Сколько тутъ ихъ ни было Нѣмцевъ, всѣ такъ и ахнули! Съ разинутыми ртами, что рыба на рынкѣ, глядятъ только на Ивана, да опомниться не могутъ. А Иванъ-то Митю на руки, да на бортъ, на самыя перила и вскочилъ... Тутъ, видно, команда какая была сказана: со всѣхъ самопаловъ выпалили; Иванъ, да и съ Митей бухъ въ воду; только клочки отъ его полушубка бурей надъ кораблемъ еще долго вертѣло...

(Всѣ съ величайшимъ уныніемъ отходятъ отъ Шубника. Молчаніе. Настасья падаетъ безъ чувствъ).

   Антипъ (помогая уложить ее на войлокъ и отирая, слезы). Ахъ, ты, бѣдное дитятко мое, корилъ я тебя, а самому-то свѣтъ опостылъ... Этакого молодца извели злодѣи!... И эти, что въ полону, на него стрѣляли; всѣ они въ полону; командѣръ не проститъ: да что съ нихъ возьмешь! Коли бъ они на волѣ были, такъ ужъ бы за Ивана добрые товарищи ребра имъ пересчитали. А то, въ полону. И корить грѣхъ!...
   ОМЕЛЬКА. А что жъ ты не сказываешь, Ванька, какъ мы-то пришли на карбасахъ да лодкахъ, какъ сами съ самопаловъ палить стали, на корабли-то взошли что кошки, да Нѣмцевъ забрали въ полонъ... Ахъ, Антипъ Миронычъ, Антипъ Миронычъ, кабы ты съ нами былъ! вотъ бы потѣшился!... Я отродясь трусомъ былъ; въ темную ночь съ палатей медомъ меня не сманишь, а этой дури, что на кулаки али, еще пуще, на пушки лѣзть, у меня въ головѣ не бывало и подъ пьяную руку; вотъ и ночью меня командѣръ велѣлъ за ногу на карбасъ стащить; стащили ратники... имъ-то что?.. да гребцемъ и посадили: руки отнялись, Антипъ Миронычъ! А какъ подошли къ кораблямъ, да чертовы шарики надъ головой запрыгали, вотъ-те Христосъ! Я сначала плакать, а потомъ въ такую пришелъ отчаянность: хвать багромъ за окно корабельное, уцѣпился да и полѣзъ; дошелъ до окна, да и повисъ; дальше и пути нѣтъ; ни туда ни сюда, командѣръ ужъ послѣ приказалъ веревку подать, а то бы провисѣлъ...
   ЖЕНЩИНЫ (съ валу). Командѣръ пріѣхалъ! командѣръ пріѣхалъ!
  

ПРЕЖНІЕ, ЖИВОТОВСКІЙ, солдаты и множество плѣнныхъ.

   ЖИВОТОВСКІЙ (на валу). Здравствуйте, любезные друзья! Поздравляю съ побѣдой!
   ВСѢ (снимая шапки). Ура!...
   ЖИВОТОВСКІЙ (сходя съ валу). Поздравляю тебя, Антипъ Миронычъ! Не даромъ Иванъ полюбилъ дочь Антипа. (Настасья приходитъ въ себя, и вслушивается). Знать, онъ подслушалъ твое доброе сердце, и у него откликнулось! И милость царская осѣнитъ его память...
   НАСТАСЬЯ (изнеможенная, приподнимается съ войлока). Такъ онъ умеръ! .
   ЖИВОТОВСКІЙ. Умеръ, матушка, какъ и мы всѣ умремъ; да только не умретъ въ людской памяти, до скончанія свѣта. Преосвященный Аѳонасій укажетъ записать Ивана и его подвигъ въ лѣтопись, а Царь Государь велитъ по всей Руси объявить о немъ: и про Ивана будутъ говорить даже тамъ, гдѣ солнце это сна встаетъ! (Обращаясь къ солдатамъ) Пафнутыічъ! которые въ полонъ попали,-- на карбасы и въ Архангельскъ. Савельичъ! пушки всѣ перетаскать на берегъ, на земляные городки, и снарядъ на нихъ также. Корабли ужъ потрудись ты, Антипъ Миронычъ, съ рыбаками съ мели снять да отвести въ Архангельскъ: а корабли добрые! Тѣ четыре, что сзади шли, еще больше, да жаль, не воротятся, а то бы мы царскій флотъ знатно пріумножили... Ну, теперь все! Рыбаки, пока идите по домамъ до указа, а прійдутъ милости, я ни кого не забуду: каждаго видѣлъ, каждаго помню! А полкамъ завтра смотръ и награды; а милостей ждать до указа... Но пока разойдемся, помолимся Богу...

(Становится на колѣни и всѣ за нимъ):

   "Благодаримъ Тебя, Христе Боже, яко послалъ намъ силу враговъ одолѣти, и благословилъ еси оружіе воиновъ Твоихъ! Аминь!"

(Настасья зарыдала).

   АНТИПЪ. Понимаю, Настасья, понимаю. Отецъ командиръ! Не такой конецъ молитвъ вашей! Иваново да Митино это дѣло, они насъ выручили, а мы и Богу о нихъ помянуть не хотимъ. "Господи! помяни рабовъ Твоихъ, Ивана да Дмитрія, во царствіи небесномъ и сотвори имъ вѣчную память! "
   ВСѢ. И сотвори имъ вѣчную память!

(Во время послѣднихъ словъ на валу является Рябовъ, держа въ рукахъ трупъ Мити. Вода льется съ волосъ и съ прострѣленнаго полушубка).

   РЯБОВЪ (положивъ на валу трупъ Мити). Священника! (Всѣ вздрогнули) Они молятся за тебя, Митя, и я о тебѣ, милый другъ, молиться не перестану!..
   НАСТАСЬЯ (бѣжитъ къ нему). Иванъ! мой Иванъ!...
   РЯБОВЪ (поспѣшно сходитъ съ вала, беретъ за руку Настасью и становится впереди всѣхъ на колѣна). Благодарю Тебя, Господи! Ты укрѣпилъ меня на пути трудномъ; Ты не далъ мнѣ обронить дорогаго трупа; Ты сохранилъ меня цѣла и невредима, когда меня осыпали дождемъ свинцевымъ. Ни одной раны, Господи! ни одной раны! Съ мели на мель, съ камня на камень!... Безъ Твоей помощи, могъ ли я дойти до своего берега?... И сбылось слово церковное: "Кто Богъ велій, яко Богъ нашъ!"

(Въ молитвѣ упадаетъ ницъ. Занавѣсь опускается).

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru