Аннотация: Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 3, 1847.
СБОЕВЪ.
ПОВѢСТЬ.
(Посвящено А. А. Я--ой.)
Авторъ долженъ предупредить читателей, что поводомъ къ этому разсказу послужила одна русская повѣсть, которой, вѣроятно, еще не забыли читатели "Отечественныхъ Записокъ". Не столько искусною рисовкою, сколько умною мыслію, положенною въ основаніе, повѣсть возбудила вниманіе, раздѣлила мнѣнія. Перечитанная въ одномъ обществѣ добрыхъ пріятелей, она также подала поводъ къ разнымъ толкамъ и сужденіямъ. Между-тѣмъ, одинъ изъ собесѣдниковъ, непринимавшій въ спорѣ большаго участія, привелъ себѣ на память исторію довольно-аналогическую съ тою, о которой шла рѣчь, хотя, по его же словамъ, эта аналогія отнюдь не давала права заключать о сходствѣ. Какъ главное дѣйствующее лицо въ этой исторіи многимъ было знакомо по имени, то вниманіе достаточно было возбуждено однимъ его поименованіемъ. Начатый по этому случаю разсказъ передаемъ теперь печати.
Съ вашего позволенія, господа, я начну такъ, какъ еслибъ вы никогда не слыхали о Сбоевѣ. Прежде, чѣмъ перейду къ моей исторіи, я долженъ, хотя въ нѣсколькихъ словахъ, передать вамъ нѣкоторыя обстоятельства, касающіяся его рожденія, воспитанія, занятій, цѣлей. Часто, чтобъ обсудить одинъ только случай въ жизни человѣка, надобно бываетъ пересмотрѣть по ступенямъ всю его прежнюю жизнь, еслибъ даже она вовсе не отличалась обиліемъ событій.
Сбоевъ родился въ семьѣ очень почтенной. Отецъ его когда-то носилъ ученую мантію, потомъ оставилъ службу, успокоился на лаврахъ и жилъ пенсіономъ, въ особенныхъ случаяхъ пополняя свои расходы изъ того достатка, который скопилъ себѣ прежними трудами. Онъ былъ еще, впрочемъ, бодрый, свѣжій старикъ, знавшій силу болѣзней старости только по теоріи. Мать Сбоева между всѣми сосѣдями была извѣстна за умную женщину и прекрасную хозяйку. Она умѣла держать себя безъ важности, но всегда съ строгимъ приличіемъ и достоинствомъ: никто не называлъ ея гордою, однако всѣ относились о ней съ уваженіемъ. Въ домѣ у нихъ не было никакихъ излишествъ, но все необходимое было налицо, комнаты всегда содержались въ строжайшей чистотѣ, мебель -- въ величайшей исправности. Никогда въ этомъ домѣ не оскорблялись никакія приличія, никогда безпокойная суетность, ни даже никакой неумѣренный крикъ не возмущали его строгой безмятежности. Только развѣ въ именинные обѣды, когда сходились старинные друзья хозяина, и бесѣда согрѣвалась добрымъ виномъ, оживлялась воспоминаніями, на нѣсколько часовъ нарушаема была однообразная тишина этихъ комнатъ.
За дѣтьми постоянно слѣдилъ бдительный глазъ матери, и едва только проходило ихъ первое ребячество, какъ отецъ спѣшилъ занять ихъ праздный смыслъ начатками ученья. Сыновьямъ особенно онъ посвящалъ все свое вниманіе. Съ молодыхъ лѣтъ освоившись съ методою, онъ умѣлъ пріучить и ихъ въ самомъ раннемъ возрастѣ къ точности и отчетливости занятій, самъ былъ ихъ и руководителемъ и учителемъ, проводилъ съ ними цѣлые часы, то объяснялъ имъ уроки, то поправлялъ ихъ пробныя работы. Сбоевъ, какъ младшій изъ сыновей, былъ особеннымъ предметомъ и любви матери и нѣжнаго вниманія отца. Это, впрочемъ, не значитъ, что его много нѣжили; нѣжность здѣсь смягчала только формы обращенія, но въ-самомъ-дѣлѣ онъ былъ воспитанъ въ той же строгости правилъ, какъ прочіе братья. Ему также не прощалась дикакая неисправность; и всякаго рода ослушаніе равно не проходило даромъ. Между-тѣмъ, планъ его занятій былъ начертанъ съ большею полнотою и былъ наблюдаемъ съ необыкновеннымъ рвеніемъ: отецъ, въ то время бывшій уже въ отставкѣ, какъ-будто хотѣлъ приготовить въ немъ наслѣдника не столько своему вещественному, сколько умственному богатству.
Впрочемъ, еслибъ даже старикъ вздумалъ увеличить свою обычную взъискательность, и тогда бы не пришлось ему много хлопотать съ нашимъ Сбоевымъ. Такова ужь была счастливая натура этого человѣка. Рано обозначился въ немъ прекрасный складъ ума, способность скоро схватывать предметъ, живо представлять его и ясно понимать даже въ отвлеченной формулѣ; ему все давалось такъ легко -- безъ усилія, безъ напряженія; отецъ-наставникъ съ тайною радостію признавался, что ему рѣдко случалось встрѣчать такую счастливую память, умъ столько гибкій. А между-тѣмъ, въ мальчикѣ съ годами росла пытливость, любознательность, залогъ столькихъ надеждъ въ будущемъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ не замѣтно было никакой безпокойной нетерпѣливости, требующей немедленнаго удовлетворенія первой потребности и потомъ тотчасъ же охладѣвающей къ предмету: напротивъ, въ Сбоевѣ было это счастливое равновѣсіе способностей, въ которомъ усиленная дѣятельность одной не закрываетъ вовсе другой, и наполненіе предметомъ не убиваетъ всегда живаго стремленія къ нему, т. е. я разумѣю первое соприкосновеніе съ предметомъ, которое для иныхъ умовъ есть уже самодовольство. Самый нравъ Сбоева носилъ отпечатокъ той же гармоніи: живой, проворный мальчикъ, онъ охотно принималъ участіе въ играхъ своихъ сверстниковъ, гдѣ всегда почти опережалъ другихъ своею изворотливостью и никогда много не возмущался, если воля отца или матери останавливала его на первомъ горячемъ порывѣ: онъ такъ легко вразумлялся въ благоразумный совѣтъ, и на лицѣ его такъ скоро проходили слѣды первой досады. Природная мягкость его права легко выказывалась даже въ обращеніи его съ другими дѣтьми: всегда много привѣтливости къ нимъ, непринужденной уступчивости, и задоръ лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда слишкомъ-грубо задѣвали его самолюбіе, въ которомъ у него не было недостатка.
Мнѣ бы хотѣлось показать вамъ портретъ Сбоева, когда онъ былъ лѣтъ двѣнадцати: очень-нѣжная бѣлокурая головка, мягкіе, вьющіеся волосы, черты лица правильныя, тонкія, деликатныя, свѣтлый взоръ -- вообще эта пріятная внѣшность, на которой съ любовію останавливается глазъ, неоскорбляемый ни грубостію очерка, ни излишне-рѣзкимъ выраженіемъ. Возмужавъ, онъ сохранилъ, однако, эту деликатность формъ и естественную пріятность движеній.
Я, какъ видите, смотрю на Сбоева какъ на любимое дитя счастія. И въ-самомъ-дѣлѣ, все удивительно устроилось, чтобъ ни въ его натурѣ физической, ни въ нравственной не было яркихъ недостатковъ, пробѣловъ, опущеній. Я думаю, какъ бы ни превосходны были методы его отца, какъ ни много съ его стороны было вниманія, Сбоевъ даже по этому самому не ушелъ бы отъ нѣкоторой сухости, не избавился бы отъ односторонности.-- Но съ нимъ постоянно была нѣжно-любившая его мать, женщина, которая въ-продолженіе своей супружеской жизни заняла отъ мужа много благоразумія и вмѣстѣ съ тѣмъ умѣла сохранить теплоту сердечную: на ея глазахъ этотъ мальчикъ росъ, возмужалъ почти, и никогда старикъ-отецъ не становился враждебно между вліяніемъ матери и воспріимчивостью сына: ученье шло ученьемъ, а здѣсь, между-тѣмъ, происходилъ свой незамѣтный обманъ -- больше чувствъ, чѣмъ понятій,-- творился совершенно особый міръ, въ который отецъ позволялъ себѣ заглядывать лишь иногда для повѣрки. Наиболѣе-человѣческая сторона, сторона сердца и, его благородныхъ инстинктовъ, чрезвычайно-много выигрывала въ Сбоевѣ подъ этимъ тихимъ, по глубоко-проницающимъ вліяніемъ. Тутъ, если хотите, была и мораль, по мораль чуждая всякаго педантизма, и которая часто сама не знала своего имени.
Можетъ-быть, одинъ недостатокъ былъ въ этомъ воспитаніи: мальчикъ до своего выхода изъ родительскаго дома почти совершенно былъ удаленъ отъ того, что называютъ свѣтомъ; но сомнительно, чтобъ онъ вынесъ много изъ того свѣта, въ который могъ попасть тогда по своему положенію. Я забылъ сказать, господа, что семейство Сбоевыхъ жило не въ столицѣ, а въ губернскомъ городѣ. Какъ бы то ни было, когда пришло время начать университетскій курсъ, Сбоевъ вышелъ изъ дома совсѣмъ-готовый: мать уже вѣрила въ его сердце, отецъ отпускалъ съ увѣренностію въ его добрую голову. Надежды ихъ не были обмануты. Сбоева скоро замѣтили и отличили, какъ одного изъ способнѣйшихъ студентовъ. Не нашлось въ немъ только особеннаго рвенія къ наукѣ, на что втайнѣ нѣсколько разсчитывалъ отецъ, но отъ другихъ Сбоевъ не отставалъ, легкостію труда восполняя то, что другимъ доставалось тяжелымъ усиліемъ. Природная ясность его ума давала ему еще ту выгоду передъ товарищами, что его не пугала затруднительность задачи: пока другіе думали, какъ приступиться къ ней, онъ подходилъ къ ней просто и рѣшалъ по первому разумѣнію, не пускаясь въ глубину вопроса. Но какой-то вѣрный тактъ всегда почти выводилъ его на настоящую дорогу, такъ-что, при всей легкости, его работъ никогда нельзя было назвать поверхностными.
Уже по этому можете судить, что жизнь академическая не поглощала въ Сбоевѣ всего человѣка. Еще болѣе: сначала особенно, онъ былъ даже слишкомъ увлеченъ свѣтской жизнью и позволилъ себѣ нѣкоторыя неумѣренности. Но это продолжалось недолго. Самъ того не зная, случайно столкнулся онъ съ однимъ стариннымъ пріятелемъ своего отца и, по своему обычаю, не думалъ прикрываться передъ нимъ никакою маскою. Черезъ это посредство нѣкоторыя неумѣренности Сбоева стали извѣстны и отцу: самъ онъ хотѣлъ еще выжидать, какъ-бы боясь внушить сыну понятіе о какомъ-то шпіонствѣ съ своей стороны; но мать не вытерпѣла. Письмо ея было облито слезами: она не выговорила никакого упрека, она только просила и заклинала его дружески... Я не знаю, что бы случилось, еслибъ это былъ прямой вызовъ на борьбу; но на слезы матери Сбоевъ сдался съ перваго раза, и тотчасъ же перемѣнилъ многое въ образѣ своей жизни. То, что осталось при немъ навсегда, это была его обычная искренность, простота и доступность всякому живому впечатлѣнію. У него бывали минуты горячихъ порывовъ, и онъ отдавался имъ; но первое увлеченіе проходило, и онъ снова былъ полный хозяинъ своихъ дѣйствій. Случались столкновенія съ товарищами, но никогда не видали, чтобъ Сбоевъ выходилъ изъ себя; даже въ минутной запальчивости споровъ онъ умѣлъ сохранять оттѣнокъ любезности, добродушія, чѣмъ останавливалъ самыя дерзкія выходки со стороны другихъ. Онъ видѣлъ это и умно пользовался своимъ вліяніемъ.
Не знаю, что особенно руководило Сбоевымъ при выборѣ жизни, которая должна была начаться для него по выходѣ изъ университета,-- но виды отца въ этомъ отношеніи не исполнились. Впрочемъ, онъ предоставилъ сыну полную свободу, и когда Сбоевъ извѣстилъ его о намѣреніи своемъ ѣхать на службу въ Петербургъ, старикъ, нисколько не противорѣча, тотчасъ озаботился пріисканіемъ ему приличныхъ рекомендацій. Съ новенькимъ дипломомъ въ карманѣ, Сбоевъ, между-тѣмъ, прилетѣлъ самъ въ родительскій домъ, чтобъ обнять еще разъ отца и мать и потомъ проститься съ ними, можетъ-быть, на долгую, долгую разлуку. Его приняли съ тою же горячею любовью, надѣлили всѣмъ нужнымъ, безъ излишества впрочемъ, и благословили на дальній путь. Воротившись въ Москву, Сбоевъ, впрочемъ, не спѣшилъ ѣхать: онъ удержанъ былъ здѣсь еще нѣкоторыми обстоятельствами, которыя потомъ вы узнаете изъ моей исторіи.
Это была, конечно, довольно-важная минута въ жизни Сбоева: школа кончилась, открывалась широкая дорога жизни,-- новая школа, но гдѣ уже образуются не ученики, а люди, и гдѣ кладется послѣдняя проба на искушенное въ борьбѣ человѣческое достоинство. Сбоевъ, впрочемъ, съ открытымъ челомъ готовился выступить на эту борьбу: что бы жизнь ему ни представила, онъ уже имѣлъ довольно вѣры въ себя. Въ-самомъ-дѣлѣ, чего было ему бояться? Первая мать, природа, надѣлила его своими дарами съ такимъ умнымъ разсчетомъ, что равновѣсіе этихъ силъ могло нарушиться развѣ только сильнымъ, чрезвычайнымъ потрясеніемъ. Потомъ, не прошелъ ли онъ полной школы воспитанія, руководимаго умною мыслію, согрѣтаго въ то же время теплотою материнской любви? Озираясь на этотъ періодъ своего прошедшаго, Сбоевъ могъ сознательно сказать, что не было въ немъ ни одной черты, которая бы отзывалась рѣзкою исключительностью, нетерпимостью, и обличала бы неспособность къ жизни. Наконецъ, не прошелъ ли онъ съ честію и послѣдняго преддверія къ жизненной дѣятельности, того, которое уже тѣсно граничитъ съ жизнію, и куда она часто заглядываетъ даже съ своими суровыми требованіями? На счетъ его товарищи почти не раздѣлялись въ мнѣніяхъ; эти симпатіи, которыми онъ всегда пользовался въ товарищескомъ кругу и которыя не слабѣли, а укрѣплялись со временемъ, -- не-уже-ли онъ одолженъ былъ ими только своей счастливой природѣ? Внимательнѣе прислушиваясь къ отзывамъ о Сбоевѣ, можно было замѣтить въ нихъ даже нѣчто похожее на уваженіе къ его личности: развѣ это не былъ залогъ характера самостоятельнаго, независимаго? Характеръ, правда, испытывается собственно въ жизни дѣйствительной, устанавливается въ тѣхъ столкновеніяхъ, которыя разсыпаетъ она на пути всякому идущему подъ ея знаменемъ; но нельзя брать уроковъ отъ будущаго, а прошедшее, пережитое, по-крайней-мѣрѣ ничего не говорило Сбоеву, что бы могло внушить ему недовѣрчивость къ себѣ, ослабить вѣру въ характеръ, какъ первую основу своей самостоятельности. Впрочемъ, его убѣжденіе оставалось только при немъ: онъ былъ такъ-мало суетенъ, что не могъ призывать на него чьего-либо вниманія со стороны.
Въ это самое время я сошелся ближе съ Сбоевымъ. Отцы наши были близкіе сосѣди и добрые пріятели. Я только-что перешелъ за половину университетскаго курса и былъ нѣсколько озабоченъ перемѣною квартиры. Узнавъ, что Сбоевъ одинъ остался на квартирѣ, которую прежде занималъ съ однимъ изъ своихъ товарищей, я обратился къ нему. Онъ откровенно объяснилъ мнѣ выгоды и невыгоды своего помѣщенія и далъ мнѣ свободу выбирать. Я былъ уже доволенъ и тѣмъ, что не встрѣтилъ съ его стороны никакого противорѣчія, и немедленно перемѣстился къ нему.
Пріютившись подъ одну кровлю съ Сбоевымъ, я имѣлъ наконецъ возможность всматриваться въ его ежедневную жизнь, -- едва ли не лучшее средству узнать человѣка короче. (До того времени я встрѣчался съ нимъ только на лекціяхъ, или у нашихъ общихъ знакомыхъ.) Чувство, которое я уже приносилъ съ собою, было также родъ уваженія къ личности Сбоева, всегда такъ много меня занимавшей, -- хотя мнѣ очень-трудно было бы сказать, какъ оно во мнѣ образовалось,-- и для меня было очень-любопытно слѣдить за этою въ сущности очень-простою и однообразною жизнію въ самыхъ ея мелочахъ, ежедневныхъ привычкахъ, первыхъ наклонностяхъ. Интересъ науки для него не кончился вмѣстѣ съ курсомъ, и всѣ его занятія были у меня передъ глазами: я могъ знать книгу, которая возбуждала въ немъ интересъ, впечатлѣніе, которое она на него производила; могъ иногда заглянуть мимоходомъ въ его журналъ, забытый на столѣ... господа, не вмѣните мнѣ въ грѣхъ этой нескромности. Впрочемъ, занятія Сбоева отнюдь не были строги: это было первое, что я замѣтилъ. Онъ легко отъ нихъ отрывался, хотя бы для самаго простаго пріятельскаго кружка. Жизнь ему нравилась, жизнь иногда даже увлекала его: стоило только попасть на хорошее общество, на живой, веселый кругъ, и онъ позволялъ себѣ забываться на нѣсколько дней. Зато я болѣе, чѣмъ когда-нибудь, могъ увѣриться въ живой воспріимчивости его натуры: всякое свѣжее впечатлѣніе, -- было ли оно отъ лица или отъ книги, -- высказывалось у него тотчасъ же, немедленно, хотя въ самомъ скоромъ времени потомъ онъ уже не такъ охотно возвращался къ тому же предмету. Въ первомъ случаѣ, онъ очевидно повиновался ощущенію, но вслѣдъ за тѣмъ возвращалась строгая взъискательность мысли, потребность отчетливости, и налагала на него молчаніе. Впрочемъ, никакая вдумчивость въ мысль не убивала въ немъ свѣжести чувства: долго еще потомъ сохранялъ онъ весь букетъ его, и всякій разъ, какъ только возвращался къ нему въ разговорѣ, глаза его зажигались новымъ одушевленіемъ.
До короткости у насъ съ нимъ дошло не вдругъ: во-первыхъ, онъ былъ старѣе меня нѣсколькими годами, кругъ понятій его былъ гораздо-обширнѣе, взглядъ на жизнь опредѣленнѣе; словомъ, онъ не могъ подарить мнѣ большаго дружества, не приведя напередъ моихъ понятій въ нѣкоторый уровень съ своими, а это, какъ вы знаете, дѣлается нескоро. Сбоевъ же такъ уважалъ свои убѣжденія, что не вводилъ въ нихъ перваго встрѣчнаго, отдаваясь случайности первыхъ пріятельскихъ отношеній. Но даже и послѣ, когда между нами почти всѣ неровности сгладились и исчезла всякая принужденность, онъ не всегда былъ одинаково-обязателенъ. Многое въ нашей общей жизни проходило такъ, что Сбоевъ какъ-будто не видѣлъ и не слышалъ, и навѣрное промолчалъ бы вовсе, еслибъ я не догадывался первый повести слово. Но зато выпадали часы искренней, задушевной бесѣды, когда онъ высказывался весь. Сначала, я только увлекался этими бесѣдами, послѣ полюбилъ за нихъ Сбоева. Тутъ исчезала обыкновенная его недовѣрчивость, и онъ открыто высказывалъ свои чувства, мысли, планы, надежды... Ихъ было много -- и этихъ плановъ, и этихъ надеждъ, и всѣмъ имъ нельзя было не сочувствовать, потому-что ихъ не омрачало ни одно корыстное побужденіе, потому-что въ нихъ слышалась дѣтски-простая душа, которой даже зрѣлость мысли не научила хитрости изворотовъ и которая вся была полна вѣрою въ добро! И чѣмъ болѣе узнавалъ я Сбоева, тѣмъ болѣе любилъ его: то-есть, это была невольная дань благородству его инстинктовъ, чистотѣ его убѣжденій, которыя становились мнѣ тѣмъ яснѣе, чѣмъ больше случаевъ представлялось ему высказываться. Я былъ еще моложе его,-- стало-быть, мечта имѣла еще для меня всю свою магическую прелесть: легко понять, что его увлеченіе скоро отражалось и на мнѣ, и если я когда рѣшался противоречить, то это было не столько въ силу внутренняго убѣжденія, сколько въ-слѣдствіе начавшейся между нами короткости отношеній, при которой противорѣчіе часто есть только новый оборотъ разговора.
Надобно, впрочемъ, признаться, что, при всей его искренности, въ немъ оставалась одна черта, которая одинаково не нравилась какъ мнѣ, такъ и всему кружку нашихъ общихъ пріятелей: онъ былъ такъ гордъ духомъ, что никогда и ни въ какомъ случаѣ не хотѣлъ прибѣгнуть ни къ чьему совѣту. Бывали и для него затруднительныя обстоятельства: онъ хмурился -- я это видѣлъ; иногда даже онъ былъ столько смутенъ, что не могъ привязаться ни къ какому занятію, и ни я, ни кто другой никогда не слыхали отъ него вопроса, какъ бы поступили мы въ подобномъ положеніи. Въ такомъ случаѣ онъ не любилъ даже никому объяснять своихъ обстоятельствъ. Къ-счастію, подобные случаи встрѣчались рѣдко.
Всего интереснѣе на мои глаза казалось въ Сбоевѣ то, что онъ -- любилъ... любилъ, какъ самый юнѣвшій изъ насъ, со всею горячностію страсти, со всѣмъ ея энтузіазмомъ, и въ то же время съ яснымъ сознаніемъ своего чувства. Эту новость узналъ я только со времени послѣднихъ моихъ отношеній къ Сбоеву. Никогда прежде не случалось мнѣ слышать, чтобъ онъ открыто выражалъ свои чувства объ этомъ предметѣ, но почему-то мнѣ казалось всегда, что онъ скорѣе способенъ былъ смѣяться надъ любовью. Было очень-странно и вмѣстѣ пріятно увѣриться въ противномъ. До-сихъ-поръ я думаю, что Сбоевъ не рѣшился бы скоро заговорить со мной о своей любви, еслибъ я самъ не напалъ на слѣды ея. Это было вскорѣ послѣ того, какъ я помѣстился съ нимъ на одной квартирѣ. Разъ, темнымъ декабрскимъ вечеромъ, мы возвращались вмѣстѣ домой послѣ двадцати-четырехъ-часоваго отсутствія. Сверхъ обыкновенія, дверь маленькаго корридора, черезъ который намъ надобно было проходить въ наши комнаты, была вполовину отворена, и изъ-за нея свѣтился тусклый огонекъ. Я шелъ впереди и остановился, едва сдѣлавъ два шага въ корридоръ... Передо мною была прехорошенькая женская головка, одна изъ тѣхъ, передъ которыми всегда такъ хочется остановиться, хотя бы вы спѣшили на самое срочное время. Я принагнулся, чтобъ лучше вглядѣться въ нее, и едва-лишь замѣтилъ большіе голубые глаза, которые смотрѣли на меня съ робостію и смущеніемъ, какъ она отъ меня отворотилась... Въ ту же минуту, Сбоевъ сталъ между ею и мною, и я долженъ былъ податься къ самой двери и взяться за скобу, хотя мнѣ вовсе не хотѣлось входить въ комнату. Любопытство, однако, еще разъ остановило меня, когда я былъ уже у порога. Сбоевъ какъ-будто совсѣмъ позабылъ обо мнѣ: оборотившись ко мнѣ спиною, онъ безъ всякихъ церемоній развернулъ шаль, въ которую была закутана головка, и высвободилъ изъ-подъ нея хорошенькую, маленькую ручку. Дѣвушка, очевидно, не была для него незнакомкой.
-- Зачѣмъ ты здѣсь, цвѣточекъ? сказалъ онъ, проводя рукою по ея волосамъ, и сказалъ такимъ мягкимъ, нѣжнымъ голосомъ, какого я никогда и не подозрѣвалъ у него.
-- Мнѣ хотѣлось встрѣтить тебя... ты такъ долго не былъ! тихо сказала она, робко озираясь на меня.
-- Ты ужь думала Богъ-знаетъ что? продолжалъ онъ, поднося ея руку къ своимъ губамъ.-- Мы просто просидѣли до свѣту за картами, а потомъ я спалъ цѣлый день... Вотъ и все!
-- Соня!.. Это слово она сказала какъ-будто въ упрекъ, но съ такою милою улыбкой, что я отнялъ руку отъ скобы и подошелъ къ нимъ на шагъ. Она тотчасъ замѣтила мое движеніе и спѣшила вырвать свою руку изъ руки Сбоева. Онъ далъ ей волю, по усмѣхнулся.
-- Попалась, птичка... сказалъ онъ.-- Закутайся же скорѣе, чтобъ онъ тебя не видалъ... Вотъ такъ! Видишь, какъ здѣсь холодно: ты простудишься.
Она покачала головой.
-- Ступай же домой... Тебя тамъ ждутъ, сказалъ Сбоевъ, видя, что она вовсе не торопилась идти.
-- Меня никто по ждетъ, отвѣчала она, и опять оглянулась на меня.
-- Ты боишься его? спросилъ онъ, указывая на меня.-- Какая же ты смѣшная, смѣшная! Развѣ ты еще не знаешь его? Подожди, я тебя познакомлю съ нимъ.-- Я подошелъ къ нимъ.-- Дай же ему свою руку -- это мой товарищъ и пріятель, если хочешь... И вслѣдъ за этими словами я почувствовалъ у себя въ рукѣ ту же маленькую ручку, которую за минуту передъ тѣмъ сжималъ Сбоевъ.
-- Ну, что? не страшенъ? продолжалъ онъ смѣясь, когда она взяла отъ меня назадъ свою руку.
Она стыдливо опустила свою головку.
-- Иди же, сказалъ Сбоевъ съ нѣжностію.-- Надо бояться не его, а другихъ.
-- Нашихъ нѣтъ дома, отвѣчала она, какъ-будто выпрашивая себѣ еще одну минуту.-- Они уѣхали на цѣлый вечеръ...
-- И оставили тебя одну... съ братьями, можетъ-быть?
-- Они ужь спятъ...
-- Все равно... пора и тебѣ. Вотъ тебѣ на дорогу, прибавилъ онъ, цалуя ее въ бѣлый лобъ, который она сама подставила ему, нагнувъ къ нему свою головку.-- Все ли?
-- Нѣтъ еще, отвѣчала она.-- Пришли мнѣ завтра книгу.
-- Пришлю десять, только иди скорѣй... Слышишь -- подъѣхали?..
Она ужь готова была бѣжать, но, послушавъ минуту, остановилась.
-- Ты мнѣ приснился прошлою ночью, сказала она, опять подходя къ нему и смотря ему прямо въ глаза.
-- Завтра, завтра разскажешь, отвѣчалъ онъ, и, втолкнувъ меня въ комнаты, вошелъ за мною и самъ.
-- Я на тебя сердита, успѣла сказать она, когда онъ затворялъ за собою дверь.
На эти слова Сбоевъ только усмѣхнулся, но не сказалъ ни слова. Онъ ушелъ потомъ въ свою комнату и не выходилъ ко мнѣ болѣе часа. Не знаю, былъ ли онъ смущенъ этою нечаянною встрѣчею при постороннемъ свидѣтелѣ, или ему хотѣлось дать на нѣсколько времени полную свободу своимъ чувствамъ. Я же съ нетерпѣніемъ ждалъ минуты объясненія: никогда еще подобныя отношенія не интересовали меня до такой степени. Бѣлокурая головка съ большими голубыми глазами безпрестанно мерещилась мнѣ въ темнотѣ (я нарочно погасилъ у себя свѣчу), и потомъ у меня не выходилъ изъ ума этотъ Сбоевъ, который въ моихъ глазахъ такъ коротокъ былъ съ этой маленькой ручкой... Кому бы ни принадлежала бѣлокурая головка, но они были хорошіе друзья между собою -- она, эта хорошенькая дѣвушка, и онъ, то-есть Сбоевъ, мой пріятель: это было первое мое заключеніе изъ всего, что я видѣлъ и слышалъ. Разсуждая далѣе, я скоро дошелъ и до другаго весьма-естественнаго заключенія, то-есть, что дѣвушка была дочь нашего хозяина: потому-что, кромѣ насъ и хозяевъ, въ домѣ не жилъ никто. Третье заключеніе состояло въ томъ, что эта дѣвушка, чья маленькая ручка оставила на моей рукѣ такой горячій слѣдъ,-- очень-мила. Далѣе этого заключенія я не подвинулся до-тѣхъ-поръ, пока Сбоевъ не вошелъ въ мою комнату.
-- Какая у тебя темнота! сказалъ онъ, входя ко мнѣ.-- Развѣ ты не намѣренъ работать ныньче вечеромъ?
-- Нѣтъ, отвѣчалъ я отрывисто.
-- Я самъ немного не расположенъ, продолжалъ онъ.
-- И мудрено бы было послѣ такихъ сюрпризовъ, возразилъ я, прикрываясь темнотою.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ спокойно.-- Сюрпризовъ никакихъ не было. Все это такъ обыкновенно -- то, что ты видѣлъ. А ты замѣтилъ ее? прибавилъ онъ такимъ тономъ, что я могъ подозрѣвать въ немъ маленькое волненіе.
-- Даже очень. Ты очень-счастливъ, Сбоевъ; поздравляю тебя...
-- Она тебѣ нравится? продолжалъ онъ тѣмъ же тономъ.
-- Я бы не сталъ тебя и поздравлять.
-- Да, сказалъ онъ увѣренно:-- она очень-мила. И замѣть, что ты сказалъ бы то же самое, еслибъ увидѣлъ ее въ самый яркій лѣтній день, когда -- ты знаешь -- такъ блекнетъ женская краеота. Видѣлъ ли ты ея глаза большіе, голубые? ея высокій, бѣлый лобъ?..
-- Видѣлъ.
-- А знаешь ли ты, какъ ее зовутъ?
-- Смѣшной вопросъ. А какъ?
-- Ольга.
-- Что жь изъ этого?
-- Разумѣется, ничего. Но я какъ-то люблю иногда произносить вслухъ ея имя. Мнѣ нравится это.
-- Это значитъ -- ты любишь ее... отвѣчалъ я почти въ той увѣренности, что Сбоевъ тотчасъ отвергнетъ мою мысль, какъ нелѣпость.
-- Иначе, разумѣется, этого бы не было, отвѣчалъ онъ, принимая мои слова за самую простую и обыкновенную мысль.-- Но я не понимаю, отъ-чего мнѣ нравится повторять это имя? Ольга, Ольга... Какъ-будто я люблю эти самые звуки...
-- А давно ты любишь ее? рѣшился я спросить, пользуясь его маленькимъ увлеченіемъ.
-- Я знаю ее давно -- больше года. Друзьями мы стали недавно.
-- Ужь и друзьями! Въ какомъ же смыслѣ, позволь спросить?
-- Глупый вопросъ. Я тебѣ сказалъ, что мы любимъ другъ друга: развѣ тутъ можно быть не друзьями? Ужь не думаешь ли ты, что дружба существуетъ между товарищами?
-- По-крайней-мѣрѣ скорѣе, чѣмъ между молодымъ человѣкомъ, каковъ, на-примѣръ, ты, и молодой дѣвушкой. Я разумѣю тутъ что-то вовсе другое.
-- Разумѣй -- это твое дѣло, отвѣчалъ Сбоевъ.-- Я совершенно понимаю тебя и вовсе не намѣренъ тебѣ противорѣчить, потому-что самъ бывалъ въ подобныхъ отношеніяхъ, о которыхъ ты думаешь. Не дальше года, я зналъ одну дѣвушку: мнѣ рѣдко случалось встрѣчать такія роскошныя формы... Она готова была отдаться мнѣ вполнѣ, и я долго и прилежно слѣдилъ за нею, но никогда не приходило мнѣ въ голову видѣть въ этой интригѣ что-нибудь болѣе, кромѣ обыкновенной шалости. Я скажу тебѣ еще болѣе: она знала это и никогда на меня не сердилась. Такъ мы и разстались, когда порядкомъ надоѣли одинъ другому.
-- Эта самая мысль у меня и была...
-- Она вѣрна, только не всегда. Иногда подъ однимъ и тѣмъ же видомъ могутъ скрываться и шалость и чувство очень-серьёзное.
-- Ужь не истинная ли любовь? Говоря эти слова, я чуть удерживался отъ смѣха.
-- Пожалуй, и она.
-- По какимъ же примѣтамъ можно узнать ее? Я, признаюсь, не знаю ни одного вѣрнаго признака.
-- Разумѣется, по силѣ и искренности чувства. Только ребенокъ не можетъ различать, что шалость и что не шалость. А гдѣ ты почувствовалъ это различіе, тамъ, конечно, не станешь шутить серьёзными вещами. Пусть шалость остается шалостью, но когда зашло уже дальше, то смѣяться глупо. Я самъ сначала шутилъ, когда знакомился съ Ольгою. У меня не было никакой мысли впереди...
-- Стало-быть, ты ужь не шутишь теперь, когда думаешь о своей Ольгѣ? спросилъ я, отчасти потерявъ уже охоту смѣяться.
-- Всего менѣе, и если я заговорилъ съ тобою о ней, то именно для того, чтобъ поумѣрить немного твою охоту смѣяться по этому поводу. Тебѣ, разумѣется, и нельзя было имѣть другихъ мыслей. Впрочемъ, я увѣренъ, ты самъ скоро перемѣнишь свое мнѣніе, когда покороче узнаешь Ольгу. Я постараюсь познакомить тебя съ этимъ семействомъ... какъ оно ни гадко, прибавилъ онъ послѣ мгновенной паузы.
-- Плохая рекомендація для новаго знакомства, замѣтилъ я.
-- Извини, отвѣчалъ онъ.-- Чтобъ показать тебѣ вблизи моего идола, я долженъ буду провести тебя черезъ довольно-грязныя двери...
Не знаю, сдержалъ ли бы Сбоевъ свое слово, еслибъ я не стоялъ на томъ, что онъ, казалось мнѣ, забылъ на другой же день. Была ли особенная заманчивость въ обстановкѣ нашей нечаянной встрѣчи, или въ самой Ольгѣ было что-то болѣе обыкновеннаго красиваго личика, -- не умѣю въ этомъ отдать себѣ отчета, по во мнѣ часто пробуждалось немного-безпокойное желаніе увидѣть ее снова, и всякій разъ, когда я возвращался домой морознымъ вечеромъ, подъ безмолвнымъ покровомъ звѣздами сіяющей зимней ночи, мысль моя прежде меня забѣгала въ нашъ темный корридоръ и пылко стремилась и надѣялась, что опять повторится мнѣ та же самая встрѣча. Входя потомъ въ корридоръ, я въ самомъ дѣлѣ, уже не мыслію, а глазами искалъ вокругъ себя бѣлокурой головки... Ея тамъ не было, но мнѣ видѣлись ея большіе голубые глаза, и когда, наконецъ, переступивъ черезъ порогъ въ комнаты, я медленно затворялъ за собою дверь, мнѣ слышалось, какъ-будто позади меня кто-то повторялъ: "я сердита на тебя". Такъ легко разгорячалась тогда во мнѣ кровь и разъигрывалась фантазія. Не даромъ называли меня въ то время фантазёромъ. Сбоеву наконецъ такъ надоѣли мои напоминанія, что онъ рѣшился отворить передо мною "грязныя двери", то-есть, познакомить съ нашими хозяевами. Это было въ одинъ святочный вечеръ. За Сбоевымъ прислали: онъ взялъ съ собою и меня, посовѣтовавъ мнѣ, впрочемъ, напередъ-покрѣпче запереть глаза и уши. Мы вошли въ большую комнату, середи которой, въ облакахъ табачнаго дыма, я увидѣлъ столъ съ зеленымъ сукномъ и около него нѣсколько крупныхъ мужскихъ головъ, а немного поодаль -- нѣсколько женщинъ. Хозяинъ, къ которому подвелъ меня Сбоевъ, сидѣлъ также за столомъ, съ стаканомъ пива въ рукѣ. Лицо этого господина ярко отличалось отъ другихъ окружавшихъ его лицъ своею необыкновенною краснотою, переходившею въ багровость; глаза были большіе, неподвижные, какъ у рыбы... Выслушавъ Сбоева, онъ уставилъ ихъ на меня, какъ на какую-нибудь диковинку, по потомъ очень-непринужденно протянулъ мнѣ довольно пухлую руку, примолвивъ: "добро пожаловать". Вслѣдъ за тѣмъ, тою же рукою онъ потянулъ меня ближе къ себѣ, такъ-что я вовсе неожиданно очутился рядомъ съ нимъ на стулѣ, который онъ какъ-то успѣлъ подставить мнѣ. Я почувствовалъ себя такъ неловко, что не зналъ, что говорить... Краснолицый господинъ смотрѣлъ на меня съ минуту, какъ-бы мѣряя своего новаго знакомца.
-- Ну, вотъ и вы, началъ онъ, путаясь языкомъ:-- удостоили насъ... Какого чорта вы ломались до-сихъ-поръ? Вотъ этотъ господинъ давно знаетъ насъ... и вамъ, кажется, не стыдно бы...
Я извинился кое-какъ, ссылаясь на студенческіе недосуги.
-- Чорта-съ-два -- недосуги! прокричалъ онъ на всю комнату, опрокидываясь на спинку стула, такъ-что тотъ затрещалъ подъ нимъ.-- Знаемъ мы эти недосуги... Великая вещь прочитать по писанному страницы двѣ-три!.. Я самъ, батюшка мой, бывалъ студентомъ -- не хуже васъ, и знаю всѣ тамъ эти штуки... Центральное движенье что ль, али воздушное давленье?.. Эстетики какія, али геральдики? Давай ихъ сюда... Эхъ вы, мухортики! прибавилъ онъ съ полнымъ самодовольствомъ, поднесши руку къ моему лицу и какъ-бы стараясь поймать мой подбородокъ...
Въ отвѣтъ на этотъ странный родъ ласки я поспѣшилъ отодвинуться.
-- А! не-тронь-меня?.. сказалъ онъ тогда, понизивъ голосъ и дѣлая странное движеніе бровями. Впрочемъ, онъ тотчасъ снова обратился ко мнѣ:-- вы что же больше любите?.. Хотите съ нами "въ горку", или будете трубку курить? У насъ есть все...
Я избралъ послѣднее. Онъ опять посмотрѣлъ на меня насмѣшливыми глазами...
-- А! такъ будете трубку курить?.. Извините, извините: я ошибся... Вы изъ дворянъ, что ли?.. Маменька у васъ есть, папенька?.. Имѣю честь быть знакомымъ... (Онъ отвѣсилъ мнѣ при этомъ низкій поклонъ.) Руку вашу... Я самъ, сударь, личный дворянинъ, титулярный совѣтникъ, къ вашимъ услугамъ...
-- Да еще и орденокъ скоро зашибемъ, смѣясь замѣтилъ кто-то со стороны.
-- И орденокъ зашибемъ, продолжалъ мой собесѣдникъ.-- Намъ не нужно центральныхъ вашихъ движеніи, воздушныхъ давленій -- проживемъ и безъ нихъ, а орденокъ зашибемъ... Я самъ былъ въ университетѣ, на бобахъ-то меня не проведешь, любезный. Какъ-бы не захотѣлъ скорѣе на службу, не хуже другихъ кончилъ бы курсъ... А что бы взялъ? Все то же... Пожалуй, начинивай себѣ голову хоть до старости, а послѣ хвать -- и пошелъ съ сумою... Много видали мы этихъ ученыхъ головъ, да чортъ ли въ нихъ -- съ позволенія вашего сказать...
-- Зато ума палата! опять замѣтилъ кто-то со стороны, съ усмѣшкой.
-- Экая палата -- выспаться негдѣ! отвѣчалъ мой титулярный совѣтникъ, заливаясь самымъ задушевнымъ смѣхомъ.-- Нѣтъ, братъ Корней Петровичъ, не тѣ пыльче времена: на одномъ умѣ далеко не уѣдешь, да и дома-то изъ него не построишь... А вотъ мы съ тобой, хотя и невысокаго образованія, а какъ Богъ благословилъ, такъ и живемъ-себѣ своимъ домкомъ, да и кланяться никому не хотимъ...
-- Да, слава Богу, намъ съ вами пока нельзя пожаловаться: тепленько, отвѣчала длинная истертая фигура въ поношенномъ виц-мундирѣ.-- Особенно нынѣшній годъ Богъ посылаетъ-таки...
-- Да, ты-таки понагрѣлъ ныньче руки, завистливо замѣтилъ мой собесѣдникъ.-- Вотъ тебѣ и ума палата! По-нашему, куй желѣзо, пока горячо; а какъ будешь считать звѣзды, такъ, пожалуй, насидишься и въ ямѣ... ха, ха, ха! Такъ ли, Корней Петровичъ? Ну, самъ ты умный человѣкъ -- понимаешь...
И оба они принялись хохотать отъ всего сердца. Я былъ въ большомъ затрудненіи, не зная, отвѣчать ли мнѣ на эти грубыя выходки невѣжества, или на первый разъ сохранить скромность самыхъ простыхъ приличій... Я взглянулъ на Сбоева: онъ стоялъ въ двухъ шагахъ отъ меня и -- смѣялся моему замѣшательству...
-- Насмѣшили вы меня, Иванъ Кирилычъ, сказалъ наконецъ Корней Петровичъ, немного успокоившись послѣ продолжительнаго хохота.
-- Погоди, братъ, и не такъ еще насмѣшу -- только скажи мнѣ въ другой разъ про эту палату! отвѣчалъ Иванъ Кирилычъ, принимая видъ человѣка съ достоинствомъ или съ вѣсомъ.-- Ты знаешь -- я чортъ на правду: отцу родному не спущу, а не то, чтобъ замолчалъ передъ какимъ-нибудь молокососомъ, маменькинымъ сынкомъ, у котораго нѣтъ и волоса въ бородѣ...
Я сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе съ тѣмъ, чтобъ отвѣчать на эту наглость, но Сбоевъ такъ стиснулъ мнѣ рукою плечо, что я остался на своемъ мѣстѣ и промолчалъ. Между-тѣмъ, Иванъ Кирилычъ тоже, кажется, замѣтилъ мое движеніе.
-- Прошу извинить, сказалъ онъ, поворачиваясь ко мнѣ всѣмъ своимъ полновѣснымъ корпусомъ и схвативъ меня за кисть руки.-- Я говорю не про васъ и не про этого молодца (онъ указалъ на Сбоева): васъ я очень уважаю... Не хотите ли вы пива, или чего-нибудь? Ну, хоть пуншу?..
-- Нѣтъ, благодарю васъ, отвѣчалъ я сквозь зубы, проклиная внутренно всѣхъ присутствовавшихъ, не исключая и Сбоева.
-- Какъ красная дѣвка, проговорилъ онъ съ досадой, обращаясь опять къ своему Корнею Петровичу.-- Экая нехристь проклятая! ужь и этимъ брезгуютъ... Ученый народъ, чортъ бы ихъ не взялъ! Гдѣ имъ съ нами! А того не знаютъ, что и вся-то ихъ ученость стоитъ гроша: ни тепла отъ нея, ни холода... Что ты мигаешь мнѣ съ коса-то, Корней? Я, братъ, ни на кого не посмотрю...
-- Послушай, сказалъ я Сбоеву, вставая и отведя его въ сторону.-- Веди меня вонъ, или я наплюю въ рожу этому господину...
Онъ продолжалъ смѣяться.
-- Что? струсилъ? Жарко стало? Я вѣдь тебѣ говорилъ -- запри глаза и уши.
-- Идемъ же, сказалъ я.-- Нѣтъ терпѣнья...
-- Какой вздоръ! отвѣчалъ Сбоевъ.-- Нѣтъ, ты не пойдешь: я долженъ еще познакомить тебя съ "прочими".
-- Избавь, ради Бога!
-- А Ольга? развѣ ты ужь не хочешь видѣть ее?
Я почувствовалъ себя немного-лучше.
-- Веди куда хочешь, только вонъ отсюда, сказалъ я ему.
Минуту терпѣнія, отвѣчалъ онъ, вводя меня въ другую комнату, смежную съ первой.
Здѣсь, за чайнымъ приборомъ, сидѣла дама -- такихъ лѣтъ, которыя нельзя было назвать ни молодыми, ни старыми, и съ такимъ лицомъ, котораго нельзя было назвать праздничнымъ. Въ чертахъ этого лица не было ничего дурнаго, или непріятно-отталкивающаго, но въ выраженіи его было что-то, вовсе нерасполагавшее къ веселью: на немъ, особенно надъ глазами, какъ-будто висѣло облако старой, изношенной грусти, которая давно утратила всю свою энергію, но такъ срослась съ этимъ лицомъ, что составляла едва-ли не главное въ его выраженіи. Дама сидѣла сложивъ крестомъ руки и разсѣянно слушая какого-то малорослаго господина, который пускалъ къ ней, вмѣстѣ съ табачнымъ дымомъ, безсвязныя слова, съ трудомъ сходившія у него съ языка. Ольги тутъ не было.
-- Анна Ивановна, сказалъ Сбоевъ, обращаясь къ дамѣ.-- Я привелъ къ вамъ своего товарища. Надѣюсь, онъ будетъ у васъ не лишній.
-- Ахъ, какъ мы вамъ благодарны, Николай Васильичъ! отвѣчала дама, принуждая себя принять веселый видъ.-- А мы думали, продолжала она, обращаясь ко мнѣ: -- что вы такіе гордые... Садитесь, сдѣлайте милость. Я очень люблю молодыхъ людей: съ ними всегда бываетъ такъ весело... Не угодно ли вамъ чаю?
Я попросилъ чашку.
-- Извините, что я назвала васъ гордыми, продолжала Анна Ивановна, подавая мнѣ чашку.-- У меня и въ умѣ бы этого не было, еслибъ не Иванъ Кирилычъ: онъ у насъ такой шутникъ! (По привычкѣ, она говорила эту ложь безъ смущенія.) А я, признаюсь, я очень люблю студентовъ. Господа-студенты такіе ученые, такіе благородные... У меня братъ тоже былъ студентомъ и золотую медаль получилъ... Всѣ профессоры очень его любили, а потомъ -- его послали на Кавказъ. Тамъ онъ и умеръ...
-- Вашъ братъ былъ въ военной службѣ? спросилъ я, не зная, къ чему привязать разговоръ.
-- Нѣтъ, онъ былъ лекаремъ, и ужь сбирался держать экзаменъ на доктора. А въ военной службѣ у меня былъ другой братъ. Тотъ тоже очень любилъ меня, покойникъ. Его убили въ турецкую кампанію.
-- Вы перенесли много потерь, замѣтилъ я.
-- Очень-много, отвѣчала она съ непритворною грустію, подавляя въ себѣ вздохъ.-- Да ужь и сама, кажется, немного наживу... Что-то все такъ не весело -- сама не знаю отъ-чего. Кажется, слава Богу,-- нужды не видимъ никакой,-- а все что-то скучно.
-- Я вамъ давно говорилъ, Анна Ивановна, что вамъ надобно полечиться, сказалъ Сбоевъ, не выражая впрочемъ никакого особеннаго участія.
-- Не вы одни, Николаи Васильичъ, отвѣчала она: -- Олинька мнѣ то же безпрестанно твердитъ. Да отъ чего же я стану лечиться? Вѣдь я не больна. Иванъ Кириловичъ, такой шутникъ! говоритъ, что я и его переживу... Все смѣется надо мной, говоритъ, что я жеманюсь...
-- Предосторожность однако не мѣшаетъ, продолжалъ Сбоевъ довольно громко, какъ-бы желая закрыть отъ меня ея послѣднія слова.-- Здоровьемъ пренебрегать нельзя, особенно вамъ.
-- Нѣтъ, право, я здорова. Только сердце поетъ какъ-то... Сама не знаю, отъ чего мнѣ все кажется, что я скоро умру... Ахъ, еслибъ вы знали, какъ мнѣ не хочется умереть! прибавила она вполголоса, какъ-бы боясь, чтобъ ея не услышали.
-- Что за страшныя мысли у васъ, отозвался Сбоевъ.-- Не-ужели вы еще не оставили ихъ до-сихъ-поръ?
-- Пусть бы ужь на яву, Николай Васильичъ, а то и во снѣ... Вчерашнюю ночь опять приснился мнѣ этотъ старичокъ, весь въ бѣломъ, помните, о которомъ я вамъ сказывала? Будто подходитъ ко мнѣ и говоритъ тихонько: ты умрешь...
-- Умретъ, меньше вретъ, раздался позади грубой мужской голосъ.
Я оглянулся и увидѣлъ сіяющее лицо Ивана Кириловича, который въ эту минуту входилъ въ нашу комнату.
-- Что? ужь запѣла себѣ панихиду? сказалъ онъ, поставивъ на столъ свой стаканъ и сдѣлавъ гримасу Аннѣ Ивановнѣ.-- А ты прежде налей-ка мнѣ послѣдній, да ужь и пой-себѣ что хочешь. Вы, господа, продолжалъ Иванъ Кириловичъ, обращаясь къ намъ: -- не слушайте ея много: баба, ну, однимъ словомъ баба... Съ нею бываетъ истерика, а у нея все смерть на умѣ...
-- Что смерть? у кого смерть?.. съ недоумѣніемъ спросилъ, поднявъ голову, малорослый господинъ, который почти заснулъ-было во время нашего разговора съ Анной Ивановной.
-- А ты ужь и радъ! отвѣчалъ Иванъ Кириловичъ.-- Да хотя бы умерла твоя кума, а моя жена, признайся, ты бы радъ былъ?..
-- Мы бы помянули ее, проворчалъ кумъ.
-- Хорошо, очень-хорошо! Ну, а потомъ?
-- А потомъ?.. повторилъ кумъ и прищурилъ одинъ глазъ.-- А потомъ сталъ бы сватать на Матренѣ Ѳедоровнѣ.
-- Люблю, кумъ! браво, браво! и съ громкимъ смѣхомъ Иванъ Кириловичъ захлопалъ въ ладоши. На этотъ шумъ сбѣжались изъ первой комнаты почти всѣ собесѣдники.
-- И радёхонька будетъ, ей-Богу радёхонька, продолжалъ кумъ, тряхнувъ съ важностью головою, какъ-бы съ чувствомъ истины своихъ словъ.-- Ужь она мнѣ не разъ моргала. Да и подъ пару она тебѣ, Иванъ Кириловичъ!
-- Баба здоровая, свѣжая, и обнять-то есть что... Поживемъ съ Матреной Ѳедоровной, ха, ха, ха! И Иванъ Кириловичъ снова разразился хохотомъ, которому дружно вторили всѣ гости. Я смотрѣлъ на Анну Ивановну: она старалась по-крайней-мѣрѣ подражать общему хохоту, хотя я и не знаю, что было у нея на душѣ. Недостатокъ ея веселости въ лицѣ она хотѣла, кажется, скрыть сильнымъ наклоненіемъ всего корпуса, какъ бываетъ при неумѣренномъ смѣхѣ, и вдругъ однимъ неосторожнымъ движеніемъ опрокинула со стола миску и чайную чашку съ блюдечкомъ. Все это тотчасъ разлетѣлось въ дребезги... Хохотъ вдругъ слился.
-- Бей, жена, посуду, свои фабрики есть! первый началъ Иванъ Кириловичъ, смотря какъ Анна Ивановна подбирала съ пола черепки.-- Заслушалась, мать моя, разинула ротъ-то? какъ ужь самовара-то не свалила! Ужь бы кстати!.. Али мужу угрозить хотѣла, что вздумалъ при чахлой женѣ думать о здоровой? Да ты бы лучше ему въ лицо вцѣпилась, знаешь? по-кошачьи...
-- Вы все шутите, Иванъ Кириловичъ, отозвалась Анна Ивановна, все еще не поднимая головы.
-- Все шутите, все шутите! сказалъ тоненькимъ голоскомъ Иванъ Кириловичъ, передразнивая Анну Ивановну.-- Молчала бы... Нѣтъ, ужь мнѣ надоѣли шутки... когда-нибудь такъ расшучусь, и онъ сдѣлалъ такое движеніе рукою, что Анна Ивановна смирнехонько прижалась въ уголъ дивана.
Всѣ молчали; только кумъ нашелся.
-- Какъ бы услышала это Матрена Ѳедоровна, такъ она бы цѣлый чайникъ на тебя вылила. Экъ въ задоръ пришелъ! Ты этакъ, пожалуй, и на насъ напустишь...
Иванъ Кириловичъ молча обтиралъ лобъ платкомъ.
-- Такъ и смотритъ Голіаѳомъ, продолжалъ кумъ.-- Ну, Голіаѳъ, настоящій Голіаѳъ!.. А ну-ка, за здоровье Матрены Ѳедоровны! закричалъ онъ, поднявъ стаканъ съ пуншомъ и вытянувшись самъ.
Иванъ Кириловичъ усмѣхнулся, и подставилъ свой стаканъ къ Аннѣ Ивановнѣ, дѣлая видъ, чтобъ она наполнила чѣмъ слѣдуетъ его пустоту. Буря прошла. Примѣру Ивана Кириловича послѣдовали и другіе. Анна Ивановна, улыбаясь, начала наполнять стаканы.
Я счелъ эту минуту за самую удобную, чтобъ незамѣтно ускользунуть изъ этого общества, гдѣ мнѣ наконецъ становилось душно. Но только лишь я сдѣлалъ это движеніе, какъ Сбоевъ, который стоялъ у меня за спиною, дернулъ меня за рукавъ и показалъ выходъ въ другую дверь, противъ той, которою мы вошли. Я послѣдовалъ его жесту. Черезъ маленькую темную комнату, въ родѣ чулана, мы вышли въ другую, низенькую, но довольно просторную, съ большимъ столомъ у стѣны, за которымъ трое бѣлоголовыхъ мальчиковъ, вполовину сидя, вполовину лежа, играли въ карты. На одномъ изъ мальчиковъ я замѣтилъ форменный сюртучокъ съ краснымъ воротникомъ. Два другіе, помоложе, были вовсе безъ сюртуковъ. Ихъ задорнаго крика и шума не слышно было въ переднихъ комнатахъ только потому-что дверь, которая вела туда, плотно притворялась. Впрочемъ, этотъ шумъ нисколько не мѣшалъ дремать сухощавой старушкѣ, сидѣвшей на полуизломанномъ креслѣ за однимъ изъ мальчиковъ.
Когда мы вошли, всѣ три головы обернулись на насъ, и одинъ изъ мальчиковъ вскочилъ даже со стула, чтобъ повиснуть на шеѣ у Сбоева. Но это было лишь минутное движеніе. Прокричавъ намъ въ три голоса "здравствуйте, здравствуйте", мальчики опять усѣлись, какъ-будто ни въ чемъ не бывали. Мы подошли къ столу. Старушка на пол-секунды полураскрыла сонные глаза и тотчасъ задремала снова.
-- Что у васъ за игра, ребята? спросилъ Сбоевъ.
-- Не видишь? бойко отвѣчалъ младшій, пока двое другихъ горячо били картами по столу:-- горка. Хочешь играть съ нами?
-- Проиграешься, Петя! сказалъ Сбоевъ, проведя рукой по головѣ мальчика.
-- Охъ ты! отвѣчалъ мальчикъ, вывертываясь изъ-подъ руки Сбоева.-- Самъ ты не умѣешь играть... Василій, знаешь, какъ тебя объиграетъ! Онъ ужь ныньче выигралъ у Алеши гривенникъ...
-- Увидимъ, какъ отъигралъ ты, отозвался третій мальчикъ.-- Еще не хвались, братъ, заранѣе. Посмотри коли ты не будешь безъ очка.
-- Да когда жь вы, братцы, успѣли урокъ приготовить? спросилъ Сбоевъ.
-- А тебѣ какое дѣло? закричалъ бойкій Петя.
-- Что кричишь? Чтобъ тамъ слышали?.. И съ этимъ словомъ Василій далъ Петѣ порядочнаго толчка, на что тотъ въ минуту отвѣчалъ тѣмъ же.
-- Намъ ныньче ничего почти не задали, самую малость, отвѣчалъ наконецъ старшій на слова Сбоева.
-- А сестра слушала васъ?
-- Да какъ она будетъ слушать? продолжалъ Алеша:-- развѣ она знаетъ по-латинѣ? Ныньче только у Пети урокъ изъ россійской грамматики. Спрашивайте у него.
-- Проигралъ, проигралъ! закричалъ въ это время Василій.-- У, у, у!
-- Что же, Петя, слушался ты ныньче сестры? продолжалъ спрашивать Сбоевъ.
-- Да отстаньте вы: я хочу играть. Я ничего не слышу, что вы говорите, и Петя зажалъ себѣ уши.
-- Я спрошу у сестры.
-- Спрашивайте... вонъ она притаилась за вами... Да она по чемъ знаетъ, что намъ за дѣло! Развѣ она знаетъ, какой у насъ урокъ, старый или новый?..
Ольга точно стояла за нами притаившись. Ни я, ни Сбоевъ не слыхали, какъ она подошла къ намъ. Мы раскланялись. Отвѣчая на мой поклонъ, она въ то же время подала обѣ руки Сбоеву. Счастливецъ! подумалъ я про себя. Эти руки, казалось, готовы были обнять его; на лицѣ ея было столько радости, въ самомъ этомъ движеніи, съ которымъ она подала ему руки, было столько довѣрчивости къ нему, что въ эту минуту по-крайней-мѣрѣ трудно было не позавидовать. Я пришелъ съ большимъ запасомъ словъ собственно для нея, и съ разу увидѣлъ, что они были тутъ только другъ для друга, и что мнѣ не оставалось болѣе никакой части. Лучше быть наглымъ, чѣмъ некстати-навязчивымъ.
-- Ну, здравствуй, здравствуй, говорилъ Сбоевъ, впиваясь ей въ глаза.-- Что же, знаетъ Петя урокъ?
-- Знаетъ, машинально проговорила за нимъ Ольга и потомъ, сдѣлавъ Сбоеву плутовской знакъ на старушку, которая продолжала дремать на креслѣ, отвела насъ (я, разумѣется, шелъ за ними) на другой конецъ комнаты, гдѣ стояло ея рукодѣлье и какой-то продолговатый ящикъ въ родѣ стола. Здѣсь ожидало насъ старое канапё, крытое пестрымъ новенькимъ ситцемъ.
-- Ахъ, они совсѣмъ не учатся! продолжала она, усаживаясь противъ Сбоева на стулѣ.
-- Зачѣмъ плохо смотришь за ними! отвѣчалъ онъ, впрочемъ на этотъ разъ, кажется, очень-мало думая о вопросѣ.-- Да, впрочемъ, это не новость. Скажи мнѣ лучше... Что это такое я хотѣлъ спросить у тебя; но, право, ты у меня всегда отбиваешь память. Видишь ли, ты меня портишь, испортила совсѣмъ, сдѣлала такимъ же шалуномъ, какъ Петя. Это ужасъ, какая ты баловница, Ольга!.. Или, можетъ-быть, ты не помнишь ли?
Ольга не спѣшила отвѣчать. Да и въ отвѣтѣ ли было дѣло? Пока Сбоевъ "пѣлъ", она смотрѣла въ глаза на него съ этою улыбкою самоуслажденія, съ какою можетъ смотрѣть только юность любящая, пока еще носитъ цѣлый міръ въ любви своей. Впрочемъ, въ этотъ разъ Ольга мнѣ показалась менѣе веселою, чѣмъ обыкновенно.
Сбоевъ рѣшительно начиналъ дѣйствовать.
-- Что же, птичка? замолчала? заговорилъ онъ опять, взявъ снова обѣ ея руки.-- Богъ-знаетъ, что такое!-- Ну, скажи намъ по-крайней-мѣрѣ, о чемъ ты теперь думала -- сейчасъ, передъ нами?
-- Я ждала тебя... васъ.-- Зачѣмъ ты такъ долго тамъ оставался.
-- Зачѣмъ -- вотъ прекрасно! за тѣмъ, что мнѣ нравилось... Ты знаешь, я люблю быть тамъ, гдѣ тебя нѣтъ; я не могу быть вмѣстѣ съ тобою; я не терплю, я умираю отъ скуки, если ты со мной въ одной комнатѣ...
Ольга посмотрѣла на меня и засмѣялась. Она какъ-будто хотѣла сказать: какой вздоръ болтаетъ этотъ человѣкъ, вмѣсто того, чтобъ сказать, что онъ меня любитъ!
-- А долго ты насъ ждала? продолжалъ Сбоевъ.
-- Я совсѣмъ васъ не ждала...
-- Вотъ что! это новость!-- Послушай, продолжалъ Сбоевъ, обращаясь ко мнѣ: -- она совсѣмъ васъ не ждала? Что вы на это скажете?
-- Стало-быть, я лишній? сказалъ я.
-- Ахъ, нѣтъ! отвѣчала Ольга, вспыхнувъ слегка и схвативъ меня за руку, какъ-бы желая этою невинною ласкою поправить свою неловкую шутку.-- Я этого никогда не думала; я рада вамъ, право...
Сбоевъ смѣялся, смотря на ея замѣшательство.
-- Она не виновата, право, не виновата, говорилъ онъ.-- Она бы готова любить васъ, по выйдти никакъ нельзя: у ней совсѣмъ нѣтъ времени, она такъ занята однимъ... дѣломъ...
И отъ этихъ глупостей бѣдная дѣвушка мѣшалась все больше и больше, такъ-что, жалѣя ее, я долженъ былъ сдѣлать знакъ Сбоеву, что вовсе не имѣю охоты раздѣлять съ нимъ эту неумѣстную шутку. Онъ въ-самомъ-дѣлѣ тотчасъ перемѣнилъ тонъ.
-- Вспомнилъ, вспомнилъ! началъ онъ опять.-- Я хотѣлъ тебя спросить, отъ-чего же ты сама не пришла туда?
Она покачала отрицательно головою.
-- И не хотѣла?
Тотъ же знакъ.
-- О, какая же ты упрямая, упрямая! А вотъ онъ (Сбоевъ указалъ на меня) все ждалъ, что ты прійдешь, онъ нарочно шелъ за тѣмъ, онъ хотѣлъ быть твоимъ "гостемъ"...
Ольга посмотрѣла на меня съ нѣкоторымъ изумленіемъ.-- Я сказалъ, что хотѣлъ быть гостемъ -- только въ этой комнатѣ. Она кивнула мнѣ головою, какъ-бы въ знакъ согласія.
-- А впрочемъ, продолжалъ Сбоевъ:-- зачѣмъ тебѣ и быть тамъ! Ты хорошо сдѣлала, прибавилъ онъ чуть-чуть цалуя ее въ лобъ, который наклонился въ это время слишкомъ-близко къ его губамъ.-- Скажи же мнѣ, зачѣмъ ты ждала меня? Развѣ ты что хочешь сказать мнѣ?
Ольга хотѣла отвѣчать, но вдругъ остановилась сама и сдѣлала намъ знакъ молчать. Глаза ея быстро устремились въ ту сторону, гдѣ братья ея играли въ карты. У нихъ въ это время завязался какой-то сильный споръ: двое кричали, третій билъ руками по столу... Сонная старушка начинала продирать глаза, но крикуны скоро стихли, и она закачалась снова. Ольга успокоилась.
-- А-га! заговорилъ опять Сбоевъ:-- боишься бабуси! О, бабуся строга! бабуся не любитъ баловать насъ, не любитъ, чтобъ внучка ея принимала гостей -- о, не любитъ! Смотри же, цвѣточекъ, будь остороженъ!.. А, кстати, зачѣмъ ты вчера такъ скоро ушла отъ меня? Точь-въ-точь молоденькая козочка: повернулась, прыгнула, и только видѣли!
Подумавъ съ минуту, Ольга что-то начала говорить ему на ухо.
-- Вотъ что! сказалъ Сбоевъ, когда она перестала говорить, и потомъ смолкъ. Она также молчала, только по-временамъ взглядывала на него, какъ-бы ожидая отъ него или объясненія, или поощренія... Но Сбоевъ уставился въ потолокъ и что-то думалъ про себя. Мнѣ, признаюсь, было довольно-неловко между ними; одна невысказанная мысль, въ которой мнѣ не было ровно никакой части, занимала ихъ обоихъ. Чтобы, однако, дать свободный ходъ этому странному разговору, я взялъ лежавшее подлѣ меня шитье и принялся разбирать его.
-- Да впрочемъ... началъ Сбоевъ какъ-бы еще въ той же думѣ:-- ну, да объ этомъ въ другой разъ... Потомъ онъ снова обратился къ ней съ яснымъ лицомъ:-- а ты однако еще разъ выходила послѣ на крыльцо?.. Я видалъ: ты проходила дворомъ послѣ десяти часовъ? Я смотрѣлъ въ окно изъ корридора... Зачѣмъ?
-- Ночью, я люблю смотрѣть на небо.
-- На звѣзды!..
-- Какъ блещутъ звѣзды, зимой особенно. Нѣтъ, я лучше люблю смотрѣть, когда онѣ падаютъ.
-- Что же тебѣ тутъ нравится?
-- Ничего... Маменька говоритъ, что когда падаетъ звѣзда на небѣ, то въ это время чья-нибудь душа оставляетъ тѣло, т. е. умираетъ кто-нибудь.
-- Вотъ видишь, какъ это хитро придумано.-- Однако, какъ же это? ты, стало-быть, радуешься, когда душа оставляетъ человѣка, то-есть, когда человѣкъ умираетъ?
Сбоевъ, какъ видите, не только не скучалъ пустотою этой болтовни, но даже умѣлъ находить въ ней софистическую сторону.
-- Я этого совсѣмъ не говорила, отвѣчала она пресерьёзно, качая головой, какъ-бы въ знакъ того, что отрицаетъ и самую шутку въ подобномъ предметѣ:-- я не говорила!
-- Согласенъ. Но... но зачѣмъ же ты ждала меня въ другой разъ? Вѣдь, признайся,-- ты ждала меня?.. Ну, вижу по глазамъ. Развѣ у тебя было что сказать мнѣ? Я ныньче хотя только взглянулъ на тебя, сейчасъ увидалъ, что тугъ (онъ указалъ на ея носъ) есть что-то недосказанное. Такъ вотъ-какъ ты ныньче! Можешь цѣлый день носить секретъ отъ меня!
Не смотря на всю мягкость тона, упрекъ слышался въ этихъ словахъ. Я взглянулъ на нее: тяжелое впечатлѣніе упрека отразилось на лицѣ ея сильнѣе, нежели какъ я бы ожидалъ. Она молчала, видимо подавленная, недовольная словами Сбоева. Вотъ странность, подумалъ я, и, посторонній зритель, все больше и больше заинтересовывался сценою, которая происходила у меня передъ глазами. Сбоевъ однако скоро и самъ замѣтилъ непріятное дѣйствіе своихъ словъ и, какъ-бы желая разсѣять впечатлѣніе, началъ барабанить по столу. Мнѣ послышался звукъ струны, и чѣмъ сильнѣе падали удары руки, тѣмъ слышнѣе пѣла струна. Замѣтивъ мое недоумѣніе, Сбоевъ приподнялъ крышу мнимаго стола, и вмѣсто дна или ящика, я увидалъ деку съ протянутыми по ней струнами.
Это были "гусли". Вы вѣрно видали гдѣ-нибудь въ скромномъ уголку этотъ нехитрый инструментъ, давно уже заброшенный, отнесенный на чердакъ, но когда-то занимавшій почетное мѣсто фортепьянъ и утѣшавшій нашихъ грустныхъ отцовъ своими томными звуками? Сфера ихъ была всегда самая скромная, почти только домашняя: съ памятью о нихъ не соединено имя ни одного великаго артиста; но были прежде люди, которые въ сумерки угрюмаго осенняго дня любили этими звуками разбивать свою скуку, можетъ-быть, искали въ нихъ отвѣта своимъ завѣтнымъ чувствамъ и, почему знать? можетъ-быть иногда подъ нихъ заводилась и сердечная музыка, та, изъ которой, говорятъ, родится любовь. Все это, впрочемъ, прошло, изветшало, да и памяти не стоитъ оно! Я говорю только къ слову, чтобъ, наконецъ, сказать вамъ, что, не смотря на огромные успѣхи цивилизаціи, которую мы вбираемъ въ себя всѣми порами, не смотря на повсемѣстное господство фортепьянъ, уцѣлѣли еще кое-гдѣ патріархальныя гусли, и не всѣ струны на нихъ перержавѣли. Одинъ экземляръ ихъ стоялъ теперь передъ нами, можетъ-быть, доставшійся Ивану Кириловичу въ наслѣдство отъ отца.
Упрекъ Сбоева какъ-будто обратился на него самого. Онъ вдругъ потерялъ расположеніе говорить и, кажется, съ намѣреніемъ прибѣгъ къ гуслямъ, чтобъ звуками прогнать память словъ. Ольга -- о, она понимала каждое его движеніе, угадывала самую его мысль. Онъ только посмотрѣлъ на нее, и она ужь знала его желаніе. Но напередъ надобно было взять нѣкоторыя предосторожности. Она посмотрѣла сначала на старушку: та въ это время сидѣла оракуломъ подъ большимъ платкомъ, которымъ шалуны накрыли ее во время сна. Потомъ, она послушала у двери, которою мы вошли: тамъ почти не перемежались возгласы, иногда довольно-неистовые. Совершенно успокоенная съ этой стороны, Ольга сѣла за гусли. Сбоевъ, разумѣется, помѣстился только-что не на плечахъ у ней. Я... но вѣдь не во мнѣ дѣло, господа. Правая рука Ольги легла на струнахъ. Я всегда смотрѣлъ на эту хорошенькую ручку съ особеннымъ удовольствіемъ и, когда случалось, еще съ большею пріятностію сжималъ ее въ своихъ рукахъ. Вотъ она пробѣжала по струнамъ; инструментъ какъ-будто нарочно былъ сдѣланъ для суроваго, монотоннаго протестантскаго гимна, но я услышалъ -- романсъ Мерзлякова. Впрочемъ, такова ли ужь была обстановка сцены, мнѣ нравился въ этотъ разъ даже и романсъ Мерзлякова. Ахъ, иногда нравятся очень-странныя вещи! Но меня больше занимала эта маленькая ручка, ударявшая въ эти полуржавыя желѣзныя струны.
-- Вамъ не нравится? спросила она, вдругъ переставъ играть и обратившись ко мнѣ.
-- О, напротивъ!
-- Нѣтъ, на гусляхъ, это выходитъ нехорошо. У меня одна знакомая дѣвушка, дочь нашихъ сосѣдей: какъ она хорошо играетъ ее на фортепьянахъ!.. Ахъ, еслибъ у меня были фортепьяны!..
-- Тогда бы мы не играли на гусляхъ, замѣтилъ Сбоевъ, какъ-бы желая склонить мысль ея отъ предмета неисполнимыхъ желаній.-- А я люблю слушать, когда ты играешь на гусляхъ.
Не знаю, поняла ли она смыслъ этой лести; но выраженіе лица ея не измѣнилось, и она ничего не сказала въ отвѣтъ. Сбоевъ долженъ былъ еще разъ просить ее играть. Какое-то горькое чувство, между-тѣмъ, изобразилось на лицѣ его.
-- Что же я съиграю? спросила она.
-- Что за выборъ! Мнѣ нужно только, чтобъ ты играла. Только не "Коль славенъ", и не "Среди долины ровныя"...
Ольга не прекословила. Струны опять пришли въ движеніе. Она пробовала попасть на веселый ладъ, но предаваясь, можетъ-быть, невинному чувству, которое сама неосторожно разбудила въ себѣ, все больше и больше сбивалась на тонъ противоположный. Какъ-будто нарочно, самыя заунывныя русскія мелодіи попадались ей подъ руку, тѣ тоской задушевной напѣтыя мелодіи, надъ которыми, можетъ-быть, иногда и потѣшаешься въ веселый часъ, но изъ которыхъ сердце стонетъ жалостью, когда хоть лишь немного подстроишься подъ ихъ безотрадный ладъ. А Сбоевъ опять начиналъ уже подлаживаться подъ этотъ тонъ.
-- Съиграй "Катилось зерно по бархату", перервалъ онъ ее.
Тутъ она не утерпѣла, чтобъ хотя слегка не слѣдить голосомъ за мелодіей. Шумливые мальчики -- какъ-будто сочувствіе простиралось и на нихъ -- притихли. И вотъ она пѣла "Катилось зерно по бархату". Я слушалъ, и хотѣлъ еще слушать долго и долго... А что было такого въ этой "Катилось зерно по бархату", едвали съумѣю сказать и теперь. Да и не берусь. Иногда не знаешь сказать, что нравится; иногда нравится открыть душу первой счастливой мелодіи и отдаться съ нею теченію -- не мыслей, не чувства даже, а какихъ-го неопредѣленныхъ ощущеній. Сколько тутъ обмана, самообольщенія, разсудите вы между собою, но эти минуты бываютъ.
Но теченію, на которое я намекнулъ, всѣхъ больше, кажется, отдавалась сама Ольга: сказалась, можетъ-быть, нѣжная раздражительность желаній души. Взявшись повторить по невольному движенію вторую половину того же "Катилось зерно по бархату", она не кончила, оборвала вдругъ и упала взволнованная на спинку канапё. Никто изъ насъ не произнесь ни слова. Сбоевъ вздумалъ взглянуть ей въ глаза... быстрымъ движеніемъ руки она скрыла ихъ подъ платкомъ, но не скрыла глухаго рыданія, которое прерывалось невольно и обличало потокъ слезъ.
-- Вотъ новость! сказалъ Сбоевъ, впрочемъ въ-полголоса, какъ-будто лишь для меня.-- Наконецъ мы даже и плачемъ.
Робко, осторожно отнималъ онъ между-тѣмъ у ней платокъ отъ глазъ. Она не противилась много, и когда ему удалось отвести ея руку, она спѣшила плачущее лицо свое прояснить улыбкою, какъ плачущій день сквозь тучу иногда озарится отраднымъ солнечнымъ лучомъ.
-- Какъ же это можно, мой другъ, говорилъ Сбоевъ съ нѣжностью, взявъ ея руку.-- Какъ можно! Откуда вдругъ такая тревога? Ну, перестань же, ради Бога, смѣйся...
И она старалась смѣяться... можетъ-быть, даже и не старалась...
-- Признайся, вѣдь по пустому? Вѣдь это былъ одинъ капризъ?
Она хотѣла вооружиться новымъ усиліемъ противъ этихъ словъ, но, была вѣрно въ нихъ какая-то горечь, слезы вновь брызнули у ней изъ глазъ.
-- О, это ужь больше не шутка! проговорилъ встревоженный Сбоевъ.-- Ну, ради Бога, прости... Почему я знаю, что у тебя въ головѣ, что у тебя на сердцѣ! Ты же сама хотѣла носить съ собой эту лишнюю тягость и не говорить мнѣ... Однимъ словомъ, что съ тобой? Прочь отъ насъ всѣ тайны!..
-- Ты ѣдешь отъ насъ, ты ѣдешь скоро! проговорила она сквозь частаго дыханья.
-- Я? Кто сказалъ тебѣ? Откуда такая новость?
-- Я знаю, продолжала она увѣреннымъ тономъ.-- Ты не говоришь мнѣ.
Кто сказалъ ей, это осталось и потомъ задачею не только для меня, но и для самого Сбоева. Иногда любовь владѣетъ путями, которые навсегда остаются недоступны намъ, этимъ огнемъ несогрѣтымъ.
-- Знать и не говорить мнѣ, за чѣмъ же было налагать на себя такой обѣтъ? Вѣдь вотъ теперь же тебѣ легче, не правда ли?
-- О, да! отвѣчала Ольга, и, кажется, въ-самомъ-дѣлѣ начинала успокоиваться.
-- Э, другъ мой, зачѣмъ же сомнѣнья? говорилъ Сбоевъ, и какъ-будто заставлялъ ее всматриваться въ свое лицо.-- Они отъ того и родились, что ты хотѣла спрятаться въ себя. Теперь смотри на меня: что, еще есть они, еще говорятъ противъ меня?-- И голова его все ближе была къ ея губамъ, и тихій, неслышный поцалуй недолго заставилъ ждать себя: въ немъ умирилось все противорѣчіе, отошло всякое сомнѣніе.
-- Нѣтъ, отвѣчала она, стыдливо отклоняя въ сторону свое лицо, которое уже разгоралось зарею новаго чувства.
И я былъ тутъ, зрителемъ сцены между двумя влюбленными дѣтьми!
-- Митя, Митя! закричалъ въ эту минуту неугомонный мальчикъ: -- Василій укралъ карту, ей-Богу укралъ, пока ты снималъ со свѣчи.
Между мальчиками поднялся гвальтъ. Мы оборотились въ ту сторону и смотрѣли... А старушка, между-тѣмъ, смотрѣла на насъ большими глазами,-- не столько на меня, сколько на нихъ, забывшихся дѣтей,-- не на тѣхъ, которыя кричали такъ неистово, какъ-будто въ домѣ сдѣлался пожаръ, а на тѣхъ, которыя сидѣли подлѣ меня на канапе. О, она смотрѣла на нихъ давно! она вѣрно пробудилась еще при пѣснѣ "Катилось зерно по бархату"; эти звуки, можетъ-быть, и ей напомнили дни, часы, когда, въ давнопогибшей молодости, почти исчезнувшей для мысли, и она была счастлива, любила, можетъ-быть!.. Они сдернули сонъ съ глазъ ея волшебствомъ напоминанія, они воскресили въ ней на мигъ бодрую жизнь тѣхъ за десятки лѣтъ закатившихся дней, когда и у ней билось сердце неровно, безпокойно, когда и она не владѣла собою!.. О, вы, погибшіе дни, по временамъ возвращающіеся призраками къ вашимъ старымъ хозяевамъ! Что жь, что на мигъ и вольете вы молодое вино въ этотъ старый мѣхъ?.. Что жь... Но полно о нихъ, набѣглыхъ. Наша рѣчь о старушкѣ. Встрепенулась она и смотрѣла, и кто знаетъ, что она не видѣла и не слышала всего?-- У Ольги въ-минуту сбѣжала краска съ лица, Сбоевъ спѣшилъ освободить ея руку; я... я чувствовалъ странное желаніе -- хоть бы заслонить ихъ собою.
Сбоевъ однако не могъ потеряться совсѣмъ, хотя сначала и былъ отуманенъ.
-- Видите ли, Аграфена Егоровна, началъ онъ, обращаясь къ старушкѣ: -- мы знали чѣмъ разбудить васъ? Вѣдь вы любите "Катилося зерно по бархату"?
-- Хоть бы и такъ, сударь, отвѣчала старуха, смягчавшая свой грубый тонъ подъ ласковый тонъ Сбоева:-- да только не въ этотъ бы часъ хотѣла я слушать ее... Ужь и вамъ бы, кажется, въ этотъ часъ не здѣсь быть: извините, сударь, мое невѣжество...
-- Эхъ, бабуся! отвѣчалъ Сбоевъ, стараясь быть еще ласковѣе: -- вѣдь еще дѣти не спятъ! Да намъ же хотѣлось и васъ посмотрѣть... Вотъ мы и пришли сюда съ нею... Тамъ же шумъ такой, бьются въ карты, всю голову разломило! А впрочемъ, и мы сейчасъ будемъ "гости"; мы идемъ туда; прощайте, бабуся! Покойной ночи!
И онъ толкнулъ слегка Ольгу, чтобъ заставить ее идти въ тѣ комнаты, изъ которыхъ мы пришли. Она повиновалась машинально. Но я уперся.
-- Нѣтъ ли возможности хоть выпрыгнуть въ окно?
-- И въ-самомъ-дѣлѣ, отвѣчалъ онъ.-- Ты ужь довольно наказанъ. Эй, Петя, продолжалъ онъ:-- проводи вотъ этого соню до нашей лѣстницы.
Петя послушался и вывелъ меня заднею дверью въ сѣни, откуда шла лѣстница въ нашъ корридоръ.
-----
Усталый, какъ послѣ широкаго бала, воротился я домой и, не дожидаясь Сбоева, повалился въ постель. Долго держалъ меня сонъ, до-тѣхъ-поръ, пока Сбоевъ, проснувшись тоже не рано, не пришелъ въ мою комнату и не разбудилъ меня. Мнѣ снились разные сны, господа... но вы давно не любите никакихъ грезъ, и потому я удержу ихъ при себѣ. Сбоевъ же едва-ли разскажетъ свои: это вообще было не въ его характерѣ.
-- О, конечно, и съ одной стороны я очень-доволенъ. Но это совсѣмъ не мѣшаетъ мнѣ признаться, что весь вечеръ, за исключеніемъ послѣдней сцены, не стоитъ гроша.
-- Еще меньше, если хочешь. И даже эта послѣдняя сцена, которую ты разумѣешь -- извини, что она приняла нечаянно такой странный оборотъ... это было сверхъ всякаго ожиданія!
-- Для меня, впрочемъ, все равно -- тотъ или другой оборотъ, отвѣчалъ я.-- Можетъ-быть, ты хотѣлъ извиниться въ чемъ-нибудь передъ самимъ собою?..
-- И то возможно. Да вообще мнѣ хочется сказать съ тобою объ этомъ нѣсколько словъ.
На лицѣ у него въ-самомъ-дѣлѣ было написано это какъ-бы невольное расположеніе къ откровенности, которымъ страдаютъ обыкновенно люди, запутавшіеся въ нѣжныя или сердечныя отношенія. И всегда, когда слышишь подобный призывъ, когда хотятъ моего вниманія, чтобъ разсказать ему повѣсть любви ея же словами, или лучше, ея ощущеніями, признаюсь, не могу утерпѣть, чтобъ не поворотиться всѣмъ сердцемъ къ такому человѣку. Это одна изъ моихъ неисправимыхъ слабостей. Да и какъ хотѣть отъ себя безсердечнаго вниманія, когда вамъ говорятъ едва не задыхаясь отъ любовнаго жара,-- хотя иногда -- увы!-- и фальшиваго! Итакъ, я поворотился къ Сбоеву всѣмъ сердцемъ.
-- Впрочемъ, ты отнюдь не имѣешь нужды разсказывать мнѣ свои секреты, свои тайны, началъ я предупредительно, намекая Сбоеву на то, что Ольга говорила ему на ухо.
-- Въ томъ-то и дѣло, отвѣчалъ онъ:-- что нашъ секретъ больше не секретъ. Иванъ Кириловичъ знаетъ обо всемъ... Третьяго дня вечеромъ, встрѣтивъ Ольгу въ корридорѣ, онъ сказалъ ей: "смотри ты у меня -- не проштрафься!.." Для меня, впрочемъ, это не новость: я знаю, эта хитрая лиса потому только и смотритъ на все сквозь пальцы, что имѣетъ на меня виды. Не можетъ быть, чтобъ онъ не замѣчалъ давно моихъ отношеній къ Ольгѣ, по-крайней-мѣрѣ, не догадывался объ нихъ...
-- Въ такомъ случаѣ, я не понимаю, что же тебя смущаетъ? былъ мой вопросъ.
-- Знаешь, однако -- въ сознаніи дѣвушки является сознаніе вины: это тяжело! Я боюсь, эта мысль будетъ давить ее: у ней пропадетъ эта свободная прелесть движеній... словомъ, она будетъ не та, какою я ее узналъ, полюбилъ...