Еще в приготовишкины дни моей жизни, возясь с переплетенным в красный коленкор задачником по арифметике, я старался представить себе образ человека, глухо там названного: "Некто". Сотни пронумерованных задач превращались для меня в главы странной повести о жизни и приключениях таинственного "Некто": "Некто" нанял работников; помножил монеты на аршины, поделил все это на фунты; "Некто" приобрел имение; он же вдруг взял и разделил его меж тремя сыновьями, складывая и вычитая почему-то для этого цифры их лет; "Некто" получил прибыль, и он же раздал нищим восемь монет; построил странный бассейн в две трубы: через одну вода втекает, вытекает через другую... Кто он?
Тянутся долгие зимние вечера. Лампа прикручена. И в вихрастой голове, сонно качающейся над синими клеточками тетради, под слипающимися веками в рамке -из черных цифр возникает будто давно-давно знакомый облик: пожилой господин -- глаза спрятаны за синими стеклами очков -- щетинится седеющая острая бородка.
Из первого во второй предстояла "передержка". До экзамена пять дней. Отыскав в одном из городских парков пустую скамью против журчащего фонтана, я стал отгадывать -- и так и этак -- искомую цифру работникое, нанятых "Некто" для рытья колодца глубиною в две сажени. "Если один раб. вырывает в 1 час 1 ар. земли и если они работали 3 часа, то..." работников было 22/3 человека.
Я глубоко задумался, стараясь представить себе наглядно 2/3 работника. Тетрадь недоуменно глядела на меня своими серыми цифрами сквозь синие клеточки.
Вдруг чья-то тень легла на страницу. Шагов я не слышал.
-- Ну, что? Не выхожу? -- спросил чуть насмешливо чей-то тихий, но четкий голос. Я поднял глаза.
-- Вы?
-- Я.
Рядом со мною на скамье сидел, заглядывая в синие клетки тетради сквозь синие стекла очков, пожилой господин с острой щетинистой бородкой, одетый в просторную, поношенную серую пару. Помедлив секунду, незнакомец, вежливо улыбаясь, протянул сухую, с короткими пальцами руку к цифрам.
-- Ну, вот, -- сказал он, овладевая моим карандашом. И серые цифры покорно и юрко забегали под его нажимом. -- Готово.
Задача лежала решенной на моих коленях.
-- Надо вам знать, молодой человек,-- продолжал мерным голосом господин в серой паре, поправив очки,-- что раз я нанимаю рабочих...
Слова стучали мерно и спокойно.
-- Ну, что, поняли?
Я молчал.
В это время к нашей скамье подошла нищенка с двумя оборвышами: один, еще грудной, слипся губами с ее грязной, выставившейся из тряпья грудью; другой -- мальчонка лет четырех-пяти,-- уцепившись за юбку, волочил кривые ножки по земле.
-- Подайте, Христа ради, что милость...
"Некто" перевел очки с приготовишки на нищенку; хитро улыбнулся; сунул три пальца правой руки в жилетный карман и, распрямив ладонь, разложил на ней пять новеньких медяшек.
-- У меня,-- начал он все так же тихо и четко,-- три монеты копеечного достоинства и два двухкопеечника. Спрашивается, -- "Некто" повысил голос и поднял голову, как если б обращался не к нищенке, а к цветущим клумбам и разбегающимся по радиусам дорожкам,-- спрашивается: сколько я вам дам копеек, если число их равно количеству единиц в цифре, которая получится от умножения числа ваших детей, сударыня, на количество монет низшего достоинства и в результате деления полученного произведения на цифру монет высшего достоинства?
Водворилось молчание. Женщина стояла, низко опустив голову. Малыш пялил глаза на неподвижно раскрытую ладонь с сверкающими медяками. "Некто", снисходительно улыбаясь, поторопил:
-- Ну.
И, опустив еще ниже голову, женщина молча пошла прочь.
Господин в сером, выждав паузу, ссыпал медяшки назад, в карман; улыбка поползала-поползала по лицу и юркнула куда-то внутрь, точно под кожу. Опять молчание; не молчит лишь фонтан.
-- Вы думаете,-- вздохнул "Некто", скосив на меня глаза,-- вы думаете, мне жаль медяшек? Нет-с. Вы полагаете, вероятно, что мне очень прибыльно связываться с этими вот дармоедами-рабочими из задачи No 1136? А почем вы знаете, молодой человек, может быть, и до воды-то они не дорыли, а деньги плочены. Да, может быть, мне и не такая яма нужна,-- "Некто" как-то болезненно улыбнулся,-- а я вот рою -- рою -- рою. Пусть берут, мне цифр не жалко, но нужен порядок. Счет нужен. И чтобы "по ответу". А так, "Христа ради" не могу же я, поймите вы...
"Некто" повернулся ко мне лицом и вдруг круто оборвал речь: вероятно, вспомнил, что собеседник его слишком мал и глуп.
-- Вот вы мне решите-ка лучше задачку,-- заговорил он, меняя тон и мотнув острием бородки в сторону безмятежно урчащего фонтана. -- Если, скажем, стенки этого вот водоема да поднять до уровня струи. Если внутрь поместить человека, а трубу, выводящую воду, заколотить, понимаете ли, наглухо заколотить, то, спрашивается, через сколько времени человек утонет? А?
Я беспомощно перебирал синие клетки тетради.
-- Боюсь, срежетесь на переэкзаменовке, -- строго добавил "Некто". -- Вам сколько? Двенадцать? Порядком. По два года на восемь классов --2X8= 16, а 12+16 равно 28. Эге, дела ваши плохи. Ну-ну, бросьте моргать глазами, я пошутил. Пока.
Качнув снисходительно головой, "Некто" медленно поднялся,-- и его серая фигура замаячила меж цветущих деревьев парка.
На переэкзаменовке я срезался.
Отошло лет десять. Ночь. Сунув руки в карманы студенческой тужурки, я шел пустынными улицами, вслушиваясь в свои шаги и в свои мысли.
Вдруг у самого уха:
-- А-а, сколько лет, сколько зим...
Голос знакомо тихий и знакомо четкий. Я обернулся: в блике фонаря -- очки, острая бородка, насмешливый профиль.
-- Виноват.
-- Забыли?
-- Нет,-- отвечал я, стараясь быть развязнее,-- правда, года четыре как не заглядывал к вам, под красный коленкор, но... помню. Вам что угодно?
-- Да-да, -- рассеянно, как бы не слыша моих слов, ронял "Некто", -- другие задачи... запросы... проблемы... Я понимаю, конечно.
Идя вслед за мной, спутник вышел из полосы света, и лица его уже нельзя было рассмотреть. Мы шагали в молчании.
-- Ну, что же вы теперь поделываете? -- спросил я резко, стараясь заглушить неприятное чувство.
-- Я? По-старому, все по-старому. Делю капиталы, рою колодцы -- помните? -- бассейны, там, странствую из города А в город Б, из Б в А помаленьку... Ну а вы, конечно, молодой человек, любите, там... первую "единственную", вторую "единственную", третью "единственную"... Которая сейчас? Религиозные увлечения... как это у Мольера? "Верю, что 2X2=4, а 2X4=8". Тэк-с.
От тихого и четкого голоса спутника мне стало не по себе. Ускоряя шаги, я бросил через плечо:
-- Если бы даже и так, тут нет ничего смешного: сердце, господин "Некто", не счетная костяшка, вдетая на стержень. Хочу -- люблю, хочу -- нет. Ударом сердца счета не веду. И вообще, я не понимаю, зачем вы вторично...
-- Тысяча извинений,-- проговорил спутник, все не отставая. Голоса наши гулко бились о каменные стены ночной улицы.-- Тысяча извинений. Я очень и очень считаюсь с вашим мнением и всегда ценил... Десять лет, два месяца и четырнадцать дней тому назад я имел удовольствие уже беседовать с вами и был чрезвычайно заинтересован уже тогда аматематичностью, если разрешите так сказать, вашего высоколюбопытного мышления. Юность никогда не учитывает ни лет, ни опыта, ни правил, ни трезвого расчета. И я был молод...
-- Вы?
Мы обменялись взглядами.
-- Не верите? Был. Но сложилось так: видите, если у звезд -- орбиты, с которых им -- ни-ни, если счетная костяшка, которую вы чрезвычайно остроумно изволили приравнять сердцу, и та вдета на железо стержня, то и... Вы молчите, вы думаете, мне легко: тысячелетие к тысячелетию, век к веку, год к году,-- и в каждом, вы только подумайте, 525 600 минут, нет -- 31 536 000 секунд, и все они одинаковы, понимаете, одинаковы и пусты. Один -- меж миллиардов пустот. Числа -- числа -- числа: и каждое притворилось дюймом, метром, вехой, верстой, пространством, беспредельностью; работником; сыном, братом, человеком; глубью, высью и ширью. Один, всегда один среди мириады пустот!
-- Кто вы? -- спросил я, внезапно остановленный самым смыслом прозвучавших слов.
Опять луч фонаря пополз, ощупывая желтым бликом серое, спрятавшее свои глаза за стекла очков лицо. Он долго не отвечал.
-- Меня нельзя называть "Кто", -- сказал он наконец глухо, прислоняясь спиною к горизонтальному стержню, выступившему впереди какой-то темной витрины, внезапно заблиставшей в свете фонаря.-- Меня нельзя называть "Кто", я -- "Некто". Одною лишь буквою отделен я от...-- И, обхватив цепкими кистями рук медный, цвета желчи, предвитринный стержень, точно пробуя нанизаться на него, он закончил: -- Есть одна задача... самая трудная из всех. Я решил: в ответе -- 0. Ну, идите, юноша, идите, куда шли: мне сюда,-- оборвал "Некто", поворачивая голову к витрине.
Я глянул по направлению его движения: только теперь я разобрал -- это было узкое окно какого-то мелкого книжного магазинчика: среди брошюр, печатного старья, дешевых книг и журналов блеснуло золотом в глаза из красного: "Задачник по арифметике".
-- Мне сюда, -- шепнул еще раз спутник. Минуту я колебался.
-- Прощайте,-- и я быстро пошел прочь.
-- До свидания,-- поправил четкий, но тихий-тихий голос мне вслед.
Я обернулся: ни у витрины, ни вдоль каменного, с заколоченными дверями коридора улицы никого не было.
Отошли 31 536000 и еще 31 536000 секунд. Запылали зарева войн. Я не встречал в их свете "Некто", но часто чуялась близость и возможность встречи -- ведь сказал же он: "До свидания".
Приходили в окопы люди, и кто-то говорил им четко, но тихо: "По порядку номеров расч...айсь" -- "На пер-вый-второй расч...айсь". Кто-то тихо писал четким почерком: "1000 -- 2000--100 000 штыков"; было удобно считать эти торчмя торчащие в воздухе ряды стальных заостренных единиц: там, под штыками, что-то копошилось, крестилось и охало,-- но штыки одинаково чернели одинаковыми остриями. Кстати, на них так удобно, как на стержни счетов нанизывать -- костяшками -- хрустящие тела. И кто-то с утра до вечера (как ясно чувствовалось тогда, что в каждом дне 86 000 секунд, страшно длинных, и что каждая замахнулась на твою жизнь нулем), какой-то некто, таящийся позади, подсчитывал людей: выстрел -- выстрел -- выстрел. Сбивался. Встряхивал счеты: залп. И снова принимался за подсчет: выстрел -- выстрел -- выстрел. И колонки цифр, одетых в серое, карандашного цвета сукно, сощелкивались прочь с земли; и убитая цифра покорно ложилась под ворсящееся травинками зеленое сукно полей.
Однажды мне показалось, я видел "Некто". Под вечер пригнали пополнение: здоровые добродушные мужики. Шепчут -- вздыхают: "Владычица пречистая!" Звон манерок, щелканье затворов. Загудел автомобиль: "Стройся, по порядку номеров..."
-- Который полк? -- раздалось из темноты -- тихо, но четко.
-- 178-й стрелковый.
-- Сколько штыков?
-- 2060.
-- Ага. Командира полка.-- У автомобиля заговорили вполголоса. Доносилось: "В 4.30 наступать. Участок от высоты 171 до высоты 93. Не щадя..."
-- Но, Вашдиство...
-- Ступайте! -- И автомобиль, удаляясь, тихо, но четко прошуршал колесами о песок.
И еще миллионы секунд. Революция.
Где "Некто"? Наверное, под переплетом задачника; в подпольи; ночует то в No 1001, то в No 666; боится: найдут, обыщут, отнимут все цифры.
И вдруг... Правда, то была лишь полувстреча.
Однажды я, вместе с другими, стоял у дверной щелки на приеме у человека, от серого карандашного росчерка которого зависело решить мою судьбу, как простенькую приготовишкину задачу No ... Мне не удалось добиться аудиенции, но в узкую щель двери мелькнули и для меня -- на мгновенье -- синие стекла очков, серая потертая пара и остро ощетинившаяся бородка. За доской двери мерный и четкий голос чеканил: "Вы вычеркнуты из списка, товарищ; ничего не могу... Следующий". Щель закрылась.
И все же рано ли, поздно ли, а будет встреча. Последняя. Я помню его "до свидания". Пусть. И тогда: или я -- или он.