Крыжановская Вера Ивановна
На соседней планете

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:


Крыжановская Вера Ивановна (Рочестер)

На соседней планете

 []

   Источник текста: Вера Крыжановская."На соседней планете": Книгоиздательство Н. Гудкова; Рига; 1929.
  

I

   Заходившее солнце освещало снежные вершины Гималаев, одевая их в золото и пурпур. Последние лучи царственного светила, согревающего и животворящего мир, озаряли небольшую долину, затерянную в горах и, точно стеной, обнесенную высоким лесом и остроконечными скалами. Среди окружающей величавой и суровой природы долина казалась радостным оазисом; здесь была собрана растительность всех поясов, и среди ярких цветов роскошной тропической флоры проглядывала темная зелень сосен.
   У подножия крутой скалы громадной высоты стоял небольшой дворец индийской архитектуры, ослепительная белизна которого еще резче выделялась на темном фоне окутывавших его садов.
   Аркады, поддерживаемые тонкими колонками, были вылеплены подобно кружеву, так же как балконы и колоннады, окружавшие все три этажа этого чисто волшебного здание.
   Кругом царила глубокая тишина. На большом дворе бесшумно сновали слуги с бронзовыми лицами и в белых одеяниях, да разгуливали на свободе два слона, в широких золотых ошейниках.
   С другой стороны дома была терраса, выходившая в сад. Тенистые деревья обрамляли ее, а перед ней, вокруг большого бассейна, в котором бил фонтан, раскинулись пестрые цветники. В больших эмалированных вазах посажены были редкие растения, в ароматной тени которых стоял стол, а около него, на плетеных из тростника креслах, сидело двое мужчин.
   Один из них был индус, самого чистого типа, и на вид ему можно было дать лет тридцать пять или сорок. От него веяло чем-то странным и чарующим. Сложения он был удивительно стройного и нежного, а бронзовое лицо его подернуто было матовой бледностью; но ни в этой бледности, ни в худобе не было ничего болезненного. Напротив, в каждом движении его гибкого тела чувствовалась мощная сила, а в больших черных глазах светилось столько жизни, воли и могущества, что даже трудно было вынести их фосфоресцирующий взгляд, который пронизывал и, казалось, читал в самой глубине души. На правильных и редко красивых чертах его лица, обрамленного иссиня-черной, слегка курчавой бородкой, разлито было ясное спокойствие.
   Одет он был во все белое, а голову его покрывал легкий белоснежный тюрбан. В противоположность своим соотечественникам, любящим увешивать себя разными украшениями, на нем не было никакой драгоценности, и только на длинном указательном пальце его правой руки было надето золотое с большим камнем кольцо; камень этот ослепительно сверкал и беспрестанно менял цвета от синего, как сапфир, до бледно-розового.
   Против индуса сидел молодой человек, по внешности и костюму -- европеец. На нем были надеты широкие брюки и шелковая куртка. Белая рубашка из тонкого полотна, отложной воротник которой открывал шею, была стянута у пояса красным шелковым шарфом. Соломенная с широкими полями шляпа лежала рядом, на табурете.
   Это был высокий, красивый юноша, худощавый и хорошо сложенный; его откровенный взгляд и умная, добрая улыбка сразу располагали к нему. Большие глаза, с длинными и густыми ресницами, были серо-голубоватого цвета, а волоса на голове и бороде -- светло каштановые. Он был уроженцем севера, судя по ослепительной белизне кожи всюду, где загар ее не коснулся.
   Собеседники заканчивали завтрак, состоявший из риса, овощей, меда, фруктов и пирожков; собственно говоря, должную честь всему, находившемуся на столе, отдавал молодой европеец, запивая кушанье старым вином, тогда как его собеседник довольствовался кубком молока, которое прихлебывал маленькими глотками, да небольшой горсточкой риса и несколькими веточками винограда.
   В данную минуту оба молчали. Индус не спускал блестящего взора с подвижного лица своего гостя, который глубоко задумался. Улыбка мелькнула на бронзовом лице индуса, и он спросил, поставив кубок на стол:
   -- Отчего, ученик мой и друг, не задашь ты мне вопроса, который так сильно занимает тебя?
   -- Я боюсь показаться вам, учитель, слишком любопытным и нескромным. Кроме того, я не знаю, позволено ли будет вам ответить на мой вопрос?
   -- Я вижу, что ты делаешь успехи в искусстве владеть своим любопытством и нетерпением. Это прекрасное предзнаменование! Удержишь ли ты его, когда вернешься в Европу, получив первую степень посвящения? Хватит ли у тебя мужества хранить свое знание для себя, и не ослеплять окружающих опытами твоего могущества? -- заметил с улыбкой индус.
   -- Надеюсь, что да! Из того немногого, что я до сих пор узнал по программе начального посвящения, я понял, что тщеславие, -- первый недостаток, от которого следует избавиться, а скромность -- первая добродетель, которую следует приобрести, если хочешь идти вперед, -- ответил, краснея, молодой человек.
   -- Все это так! Но я не стану дольше мучить тебя и прямо скажу, что не считаю нескромным твое желание знать, что делается на других планетах, хотя бы на Марсе, например, о котором так много говорят у вас в данное время.
   -- Атарва! Вы хотите лишний раз доказать, что читаете мои мысли, как открытую книгу, отвечая на мой вопрос, когда я не успел еще даже открыть рта? -- взволновался молодой человек.
   -- Читать человеческие мысли вовсе не так трудно, как ты предполагаешь, а в данном случае моя заслуга еще того меньше. Ты уже не раз говорил мне об этом, и еще сегодня утром я видел как ты читал статьи по этому вопросу. Как видишь, немудрено было догадаться, что озабочивает тебя. Я вот сейчас накормлю своих птиц, а потом мы на свободе побеседуем о наших соседях в пространстве, -- ответил Атарва и, взяв со стола блюдо с зернами, направился на противоположный конец террасы.
   Молодого иностранца, с которым мы познакомили читателя, звали князем Андреем Шелонским. Покойная мать его была в свое время очень дружна с Е. П. Блаватской, известной основательницей теософического общества, и разделяла всецело убеждения своей знаменитой соотечественницы: сделалась горячей теософкой и даже в своем единственном сыне взрастила мистическое мировоззрение; в этом помехи ей не было. Овдовела она еще очень молодой и затем почти безвыездно жила за границей. Громадное состояние матери делало молодого князя вполне независимым, и он, не избирая служебной карьеры, сделался страстным ориенталистом, а затем отдался изучению оккультизма и археологии.
   Благодаря выдающимся способностям и редкой настойчивости, князь Андрей скоро стал настоящим ученым. С присущей русским способностью усваивать чужие языки, он легко изучил языки древнего востока, и так же свободно говорил на санскритском, еврейском и коптском, как и на французском, немецком и английском.
   Смерть матери порвала связь его с Европой, и он отправился путешествовать. Побывал он в Египте, Греции и Ассирии, а потом уехал в Индию, где при помощи своих связей с теософическим обществом, вошел в сношения со старым, ученым брамином и сделался его учеником. Индус заинтересовался пылким, трудолюбивым и богато одаренным юношей, и однажды предложил князю познакомить его с одним из таинственных мудрецов, называемых Махатмами, которые занимаются тайными науками и из глубины своих недоступных убежищ управляют, как говорят, судьбами всего мира. Века протекают над ними, не касаясь их бесконечно длящегося существование.
   Князь Андрей с благодарностью принял это предложение и покорно подчинился всем мерам предосторожности, как потребовал брамин.
   Оба они уехали в Северный Индостан и несколько дней странствовали по Гималаям. Затем, однажды вечером, брамин завязал князю глаза и повел в подземелье, вход в которое так и остался неизвестным Андрею.
   Долгие часы шли они по высеченным в скалах коридорам, разветвлявшимся во все стороны. Брамин снова закрыл ему голову шелковым капюшоном, и они стали подниматься по узкой лестнице; когда же, наконец, князь почувствовал, что чистый, свежий воздух пахнул ему в лицо и с него сняли капюшон, то он увидел, что стоит в саду, перед дворцом Атарвы, а сам ученый улыбаясь его приветствовал.
   Три месяца прошло с тех пор, как Андрей Шелонский сделался учеником Атарвы, назначившего шестимесячный срок на испытание, чтобы убедиться, обладает ли он качествами, необходимыми для усвоения дальнейшего посвящение.
   Отношения между учителем и учеником скоро потеряли натянутость, и маг стал дружески обращаться с Андреем, который сумел завоевать его доверие. Жадность Андрея к учению его забавляла, и Атарва шутя, называл его "научным лакомкой".
   -- Итак, мой молодой друг, что хочешь ты знать о соседней с нами планете, которая так живо интересует тебя? -- спросил индус, садясь к столу, с которого двое слуг успели убрать посуду, пока он кормил птиц.
   -- Все! Возможна ли на Марсе жизнь, живут ли действительно на нем люди, и возможно ли войти в прямые с ними сношения?
   -- А как ваша официальная наука отвечает на эти вопросы? -- спросил маг.
   -- Отвечает предположениями, основанными на наблюдениях, какие удалось сделать, но столь противоречивыми, что, в сущности, наша наука знает очень мало. Что же касается интересующего меня вопроса, а именно, -- существует ли человечество, подобное нашему, -- то он и доныне остается неразрешимой загадкой, и большинство ученых отрицают всякую возможность, чтобы на других планетах жили мыслящие существа.
   -- Но если самые ученые астрономы решили, что вселенная -- пуста, то почему ты думаешь, что я знаю об этом больше?
   -- Потому, что считаю вашу науку высшей. Я убежден, что вы, маги, не ограничивающиеся изучением одной только материи, располагаете средствами и методами для изучения окружающей природы, неизвестными нашей юной европейской науке.
   Атарва улыбнулся.
   -- Спасибо за хорошее о нас мнение! Чтобы оправдать его, я предлагаю тебе провести часть твоего посвящения не у меня, а на том самом Марсе, который так тебя интересует. Это будет очень поучительно и подвергнет тебя серьезному испытанию, как физическому, так и духовному. Желаешь ты этого?
   Пораженный князь вскочил с кресла.
   -- Учитель! Если бы кто другой, а не вы, для которого не существует невозможного, предложил мне такую невероятную вещь, я бы подумал, что он смеется надо мной. Что же касается до того, чтобы побывать на Марсе, то, конечно, я этого хочу! Но как сделать это? Путь не близкий, я полагаю, и на все фантазии романистов, расписывающих путешествия на воздушных шарах и проч., -- я смотрю, как на болтовню. Но я вижу, Атарва, что вы говорите серьезно, и стараюсь понять вашу мысль. Не хотите ли вы сомнамбулически, силой вашей воли, или как-нибудь иначе, показать мне планету, относительно которой существует много предположений, но точно описать которую никто не мог? Правда, видения сомнамбул вполне сходятся насчет существования человечества, весьма похожего на наше, но все рассказы их так туманны и спутаны, что истинного понятия не дают.
   -- Знаю! Потому-то, мой друг, мне и хотелось бы показать тебе эту планету не как хаотический мираж, а как осязательную действительность.
   Андрей сжал голову обеими руками.
   -- И это будет не сон? Значит, возможно добраться до другой планеты? -- пробормотал он.
   -- Нет ничего невозможного, когда умеешь применять законы, приводящие в движение космические силы. В данном же случае, я обращаю твое внимание на то, что вся наша солнечная система управляется аналогичными законами. Спектральный анализ доказал, что повсюду находятся одни и те же вещества.
   -- Да, но в различных химических комбинациях, -- перебил его Андрей.
   -- Совершенно верно, так как на каждой планете и даже в группах планет преобладает та или другая субстанция, и существа, там обитающие, подчинены этой преобладающей субстанции; но из этого еще не следует, чтобы нельзя было приспособить свой организм для иных атмосферных условий. Относительно же Марса, даже ваши наблюдения доказывают совершенное подобие его нашей земле: наклон оси, дни и ночи, времена года там почти такие же, как и на земле; там есть даже вода, -- эта необходимая для нас стихия. Почему же наши тела и чувства не могут действовать там так же, как и здесь? Доказательством может служить зрение. Если бы существовали непреодолимые препятствия, то наш взгляд не мог бы ничего различить на этих отдаленных телах, а так как ничего подобного нет, то никто и не доказывает, будто слух, осязание и проч. не могут также работать.
   Рыба у нас не может жить без воды, но если бы изобрести такой газ, который мог бы заменять для нее воду, то она, может быть, жила бы так же хорошо и без воды. При посредстве науки маг приобретает уменье пользоваться стихиями: ходить по воде, без ожогов держаться на раскаленных углях, подниматься на воздух и т. д. Итак, раз маг владеет силами природы своей планетной системы, то, в пределах космических законов, он может так же перелетать пространство. Есть масса доказательств и примеров тому, что я говорю. Аполлоний Дианский, как и Симон Волхв, поднимались на воздух до самых облаков; святые, в состоянии экстаза, отделялись от земли; тела преподобных, сумевших одухотворить плоть светом души своей, остаются нетленными.
   -- Все это, учитель, -- справедливо для вас и людей, равных вам по могуществу; но я и мне подобные, представляющие из себя одну лишь грубую материю, как мы можем следовать за вами? -- с отчаянием в голосе заметил Андрей.
   -- Для таких, -- смеясь, ответил Атарва, -- существует несправедливый, но прекрасно действующий закон: "протекция". Она делает возможным невозможное, и благодаря ей, я предполагаю на известное время поместить тебя у моих друзей марсиан. А пока -- до свидания!
   Атарва сделал знак рукой и в ту же минуту стал отделяться от земли. Тихо покачиваясь, он плыл по воздуху, поднимался все выше и выше и, наконец, исчез в окутывающем сумраке ночи.
   Пораженный Шелонский откинулся в кресле и думал:
   -- Этот человек не шутит! Я увижу Марс! Нога моя ступит на землю этого далекого мира, который представляется отсюда глазу человеческому лишь в виде светящейся точки!
   Прошло три месяца. Мы находим Атарву и его ученика в лаборатории мага. Спустилась ночь, и Атарва, при свете электрической лампы, сидел за столом, сливая в большой хрустальный флакон различные эссенции, острый и удушливый аромат которых наполнял комнату. Князь Андрей с задумчивым и озабоченным видом наблюдал за ним.
   Он побледнел и очень похудел с того дня, когда мы видели его с аппетитом ужинающим на террасе, где решено было путешествие на планету Марс. Но протекшее время для молодого человека было временем испытания его терпения и уменья владеть самим собою.
   Князь Андрей должен был подвергнуть себя исключительному режиму: особой пище, ваннам, окуриванию и вдыханию различных ароматов, которое погружало его иногда в очень болезненное состояние. Но он переносил все с непоколебимой стойкостью, точно исполняя все предписания своего учителя и с любопытством следя за переменами, происходившими в его организме. Он сделался тоньше и легче; дыхательные органы его правильно работали в иной, необычной атмосфере, которую искусственно создавал для него Атарва в своей лаборатории. Накануне вечером ученый объявил, наконец, что подготовительное испытание окончено, и что он назначает отъезд на следующую ночь.
   -- Итак, это не сон, что мы сегодня ночью отправляемся на Марс? -- прервал молчание Андрей.
   -- Несмотря на мою слепую веру в ваше могущество, учитель, мой ум отказывается понять, что человеческое тело может переноситься через миллионы верст и не погибнуть в этом пустом и ледяном пространстве, как междупланетное.
   -- Абсолютной пустоты нет, -- ты это знаешь. Вибрации же, которые несут нам лучи самых отдаленных звезд, связывают все миры. Волны вибраций -- это наилучший путь для того, кто умеет ими пользоваться. Кроме того, теперь самое благоприятное время для путешествия на Марс, так как планета в данную минуту отстоит от нас всего на пятьдесят шесть миллионов километров, что случается только раз в пятнадцать лет.
   Видя, что князь вздрогнул, услышав такую цифру, Атарва улыбнулся.
   -- Пространство, мой друг, как и время, -- понятия относительные. Солнечный свет доходит до нас в несколько минут; одно и то же время может показаться человеку и секундой, и целой вечностью. Однако, если опыт, к которому я хочу приступить, внушает тебе опасение, то говори смело: мы можем еще отказаться от нашего предприятия, а я не осужу тебя за такое естественное чувство.
   Андрей покраснел и покачал головой.
   -- Нет, учитель, если это зависит от меня, то я никогда не откажусь. Я готов. Делайте со мной, что хотите, и извините меня за непростительную слабость.
   -- Мне нечего прощать, я могу только похвалить тебя за твое рвение и энергию, -- дружески сказал маг. -- Через час мы пройдем в другую лабораторию для последних приготовлений; там ты заснешь и проснешься уже в ином мире, о котором мечтал. Кстати, скажи, сколько же времени ты желал бы пробыть на Марсе? Я могу устроить тебя там на срок около года, или семи с половиной лет. Предоставлю это твоему выбору. Год, конечно, будет считаться так, как он считается на Марсе; в виду же того, что там он почти вдвое продолжительнее нашего, то, следовательно, твое отсутствие продолжится приблизительно два года, или пятнадцать земных лет. Итак -- решай!
   -- О! Я думаю, что двух лет будет вполне достаточно. Как ни плохо на земле, а все же она наша родина, и я не хотел бы отлучаться на более долгий срок, -- после минутного молчания, нерешительно сказал Шелонский. -- С другой стороны, как бы ни были любезны марсиане, благодаря вашей протекции, учитель, -- я, конечно, буду чувствовать себя среди них одиноким и боюсь, что мной овладеет тоска по родине. Но одного вопроса мы еще никогда не касались, это -- вопроса о женщинах на Марсе.
   Атарва расхохотался, а потом ответил, качая головой:
   -- Я вижу, сын мой, что, если бы тебе довелось проходить седьмое посвящение, т. е. побеждать слабость к женскому полу, то ты наверно спасовал бы. К счастью, на этот раз дело идет о простом посещении Марса, а не об испытании в покорении своих чувств. Итак, успокойся! Исконный закон о разделении полов -- един для всех подобных миров. На Марсе есть женщины, и если они понравятся тебе, то ты даже можешь жениться на время твоего там пребывание.
   Князь весело рассмеялся.
   -- Если вы прикажете, учитель, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы основательно изучить нравы, обычаи и даже чары марсианок, рискуя оставить, по отъезде, верную и неутешную супругу.
   -- Твоя покорность трогает меня, и я вижу, что ты уже входишь в свою роль. А теперь пойдем: время приступить к последним приготовлениям. Итак, решено, что ты едешь на год, т. е. на два земных года. Теперь у нас 6 августа 1892 года, а, следовательно, мы вернемся в 1894 году.
   -- А вы, учитель, также все это время пробудете вместе со мной на Марсе?
   -- Да, мой друг! Мы уедем и вернемся вместе, так как даже для моего организма вредно часто предпринимать такие далекие путешествие. Возьми флакон, который я наполнил, и пакет со стола и следуй за мной!
   Атарва открыл скрытую в стене дверь, за которой оказалась спиральная лестница, высеченная в скале, и стал быстро подниматься наверх. Андрей следовал за ним.
   Лестница казалась бесконечной. Наконец, они вошли в большую, тоже высеченную в скале, круглую залу; тут стояли какие-то удивительные, неизвестно для чего предназначавшиеся инструменты и весы. Кроме отверстия в полу, которым заканчивалась лестница и которое закрывалось трапом, в комнате были еще две двери, в данную минуту закрытые.
   Маг поставил на стол принесенную им лампу, а затем приказал князю раздеться и лечь на стоявшую тут же узкую кровать, около которой в двух треножниках зажег угли. Горсть белого порошка, подкинутого им на треножники, сгорела с треском, наполнив комнату удушливым ароматом.
   Через несколько минут глаза Андрея словно потухли, и Атарва вытянул тогда его руки по телу, а над головой поднял и слегка покачивал фосфоресцирующий шар, приказав князю смотреть на него.
   Мало-по-помалу лицо Андрея стало неподвижным, глаза закрылись, а тело вытянулось и даже словно окоченело.
   Атарва подбросил на треножники новых углей и полил их жидкостью из принесенного флакона. Заклубился легкий, но необыкновенно острого запаха дым, который, казалось, впитывался в тело князя; а через полчаса густой пар стал выделяться из неподвижного тела Шелонского, обволакивая его, точно дымкой. Когда же это облако рассеялось, он имел вид восковой фигуры.
   Атарва поднял князя, как ребенка, и положил его на одну из чашек весов, а сам вскочил на другую, но Андрей перевесил. Тогда Атарва отнес князя снова на кровать, стал продолжать курение, и снова выделилось немного пара.
   Когда тело Шелонского было вторично положено на весы, то оно оказалось одинакового веса с магом.
   Затем Атарва вынул из шкатулки какое-то вещество, похожее на воск, но гораздо более мягкое, и наделал из него шариков, которыми заткнул князю ноздри и уши; разжав затем ножом зубы, он загнул ему язык таким образом, чтобы он заткнул глотку.
   Покончив с этим, маг вынул из пакета большой кусок ткани, тонкой, словно паутина, но более плотной, и погрузил в сосуд с жидкостью, наполнившей комнату, -- когда он открыл крышку сосуда, -- таким крепким ароматом, что он заглушил все остальные. Когда князь был обернут этой мокрой тканью, она совершенно облепила его тело и придала ему вид мумии.
   Окончив таким образом дорожный туалет своего спутника, Атарва открыл одну из дверей и из другой комнаты выдвинул длинный, узкий и блестящий, металлический ящик, занявший почти всю залу.
   Этот странный предмет имел форму сигары, которая на конце имела вращающееся колесо, вроде тех приспособлений, которые устраиваются над лампами и служат для собирания копоти. В стенках, с обеих сторон, были проделаны и закрыты толстыми стеклами четыре окна: два посредине и два на противоположном колесу конце удлиненной металлической сигары.
   Атарва открыл дверь, похожую на сдвижную крышку, и в отверстие всунул тело князя, а затем, пойдя сам, уложил Андрея и прикрыл его толстой, мягкой тканью.
   Внутри этот странный аппарат был увешан прозрачными шарами, наполненными чем-то, что трудно было определить, но что походило на губку; но каждый шар имел выходное отверстие, снабженное особым приспособлением.
   На конце аппарата, против двух отверстий, было сиденье из мягких подушек, а перед ним -- электрический двигатель, с подвижным рулем вроде того, какой бывает у велосипеда; спереди металлическая сигара была снабжена фонарем.
   Устроив князя, Атарва вышел из аппарата и приступил к собственному туалету. Он снял одежду и надел длинную и узкую фосфоресцирующую рубашку. Голову он закрыл чем-то вроде каски, похожей на водолазный шлем, но только сделана она была не из металла, а из прозрачного и гибкого вещества.
   Окончив свой туалет, Атарва открыл в комнате вторую дверь, выходившую на площадку скалы, на краю которой покачивался на канате большой воздушный шар.
   Маг вытащил на площадку аппарат и привязал его к шару, не перерезывая, однако, сдерживавшего шар каната. После этого, он вошел сам внутрь и герметически закрыл вход подвижными щитами. Затем, сев перед электрическим аппаратом, Атарва нажал пружину, а освобожденный шар тотчас же стал подниматься все быстрей и быстрей, увлекая за собой воздушный корабль и его пассажиров.
   Атарва не спускал глаз с квадранта, висевшего рядом с ним, по которому быстро бегала стрелка. Вдруг из электрического аппарата брызнул сноп огня; фонарь на носу вспыхнул ослепительным светом, отбросив в наружу широкий сноп голубоватых лучей. Канат, удерживавший, воздушный шар, обрезало точно бритвой, и он стремительно исчез во мраке, а предоставленный и самому себе воздухоплавательный снаряд с минуту закачался и завертелся; свет фонаря, между тем, быстро менял свои оттенки, проходя через все цвета призмы и, наконец, сделался ослепительно белым.
   Наконец, снаряд установился как будто в определенном направлении, двинулся вперед и с изумительной быстротой, точно падучая звезда, исчез в пространстве.
   В эту ночь наблюдавшие Марс земные астрономы отметили, что на планете вспыхнул громадный столб электрического света и, пробежав огненным зигзагом по ее поверхности, держался несколько часов.
   Был ли это маяк, указывавший путь воздушному путешественнику, или точка притяжения, которая влекла его к себе?..
   Земные обитатели предположили, что это -- сигналы обитателей Марса, желавших будто бы войти с ними в дружеские сношение.
  

II

   Человеческое тщеславие обезлюдело небесные миры и представляет себе вселенную в виде пустыни. Утверждают с глубокомысленным видом, что миллиарды плавающих в неизмеримом океане эфира миров, -- то слишком плотны, то слишком разжижены, то чересчур холодны, или горячи, чтобы иметь у себя человечество, подобное нашему по уму, деятельности и потребности прогресса.
   Не удивительна ли, в самом деле, если не смешна, претензия земного ареопага, что бесконечность только и создана для того, чтобы давать им задачи на решение, а они -- кульминационная точка творческого могущества, и что умственная жизнь всего мира исключительно сосредоточивается на ничтожной планетишке, которую населяют они; тогда как все гиганты пространства вращаются пустые, без цели и жизни, без настоящего и будущего? Подобные рассуждения невольно вызывают сравнение с пассажирами поезда железной дороги, которые, видя другие проходящие поезда и не будучи в состоянии, за дальностью расстояния, разглядеть сидящих в них людей, заключили бы, что все поезда пусты и несутся по рельсам без всякой цели и пользы.
   Может статься, подобные же мысли зарождались в уме Атарвы, который, с разрешения таинственного братства магов и пользуясь космическими законами, глубоко ими изученными, летел с одной планеты на другую. Приспособление, которое, подобно каске, закрывало его голову, защищало нежные органы зрения, слуха и обоняния от всех атмосферических случайностей и от хаотического шума пространства.
   Несомый вибрационными волнами, легкий воздушный снаряд летел вперед с возраставшей скоростью; фонарь на носу блестел ярко-белой звездой, а заднее колесо вращалось со страшной быстротой, разбрасывая снопы искр.
   Наконец, появилась масса беловатых облаков, которая, по мере приближения, приняла колоссальные размеры. Теперь словно могучий ток подхватил и влек воздушный аппарат, со свистом и треском прокладывая ему дорогу сквозь новую атмосферу, которая, казалось, сгущалась и задерживала его полет.
   Вдруг в этом море паров показалась большая зеленоватая звезда, которая неслась навстречу земному кораблю.
   Скоро можно было разглядеть громадную длинную трубу такой же формы, как и аппарат, занятый Атарвой, но только втрое толще и длинней; широкие электрические лучи, подобно веслам, выходили из него. Сильный луч света был направлен прямо на воздушный корабль Атарвы, и когда оба аппарата, с поразительной быстротой несшиеся навстречу друг другу были в расстоянии не более одной секунды передняя часть большого аппарата быстро откинулась.
   Свет на земном снаряде тотчас же угас, и он, словно ящерица, юркнул внутрь встречного большого воздушного корабля. Последний тотчас же повернул и, как стрела, помчался назад.
   Пока они летели обратно к планете, внутри корабля началась лихорадочная деятельность. Двое мужчин, высоких и сильных, отодвигали большой трап, закрывавший отверстие в полу их каюты. Через отверстие видна была поверхность земного воздушного корабля, которая точно окислилась и потускнела во время перелета через пространство.
   Атарву, который открыл выход из своего корабля и появился в отверстии, тотчас же подняли и положили на груду подушек. Он казался страшно утомленным, но, тем не менее, горячо пожал руки обоим марсианам.
   Они, как мы уже сказали, были люди высокого роста, но видом и сложением не отличались особенно от земных людей. Цвет лица их был красновато-темный, а большие миндалевидные глаза их блестели под прозрачной каской, которая и у них была надета на голове, как и у Атарвы.
   На них была плотно облегавшая тело одежда, опоясанная металлическим, фосфоресцирующим кушаком.
   Очевидно, предохранительная каска мешала им говорить, а снять ее они, вероятно, не могли, так как все четверо марсиан, -- двое еще сидело по концам аппарата, -- удовольствовались обменом дружеских поклонов с Атарвой. Когда же тот указал им знаками на внутренность своего корабля, один из них спустился туда, осторожно вынес тело Андрея и положил рядом с его учителем.
   Мало-по-помалу полет стал замедляться; потом корабль вошел в узкий и темный, как туннель, коридор и, наконец, очутился в большой зале, крытой прозрачным куполом. В этой зале корабль остановился на приготовленной для него площадке, и могучий ток со свистом вырвался из аппарата, прогремел под сводом туннеля, а потом все стихло.
   Наружный вход закрыли. Двое мужчин приставили к кораблю переносную лестницу, на которой сперва появился Атарва, поддерживаемый марсианами и шатавшийся, как пьяный; за ними вышли остальные два с телом Андрея.
   Они спустились по витой лестнице в большую, круглую комнату, все убранство которой состояло из высокого инструмента с длинной изогнутой шейкой, двух кроватей и нескольких стульев. Здесь марсиане сняли с себя и с Атарвы каски.
   Путешествие на Марс совершенно истощило, видимо, силы мага; он был страшно бледен, глаза его были мутны, а ноги отказывались служить. Атарву уложили на кровать, а один из марсиан подошел к машине и привел механизм в действие. Из шейки аппарата появился пар, чуть видимый, но распространявший сильный аромат, струю которого направили в Атарву. Тот почти тотчас же закрыл глаза и крепко заснул.
   Пока все это происходило, несшие Андрея спустились еще этажом ниже колоссальной башни, в которой находились, и там, среди комнаты, находился большой стеклянный павильон, обстановка которого состояла из стола, длинной скамейки и этажерки. Все эти предметы были сделаны из такого же прозрачного материала, как и стены.
   На эту-то скамейку положили Андрея. Один из марсиан стал сматывать ткань, в которую тот был завернут и которая словно прилипла к телу, а другой взял на полке большую чашу, сосуд с синеватой жидкостью и кусок сложенной ткани. Вылив в чашу содержимое сосуда и флакона, он " мочил в ней ткань и, при помощи товарища, завернул в нее обнаженное тело Андрея.
   Эта операция повторялась несколько раз, так как тело быстро поглощало влагу и, по мере этого, принимало свой нормальный вид, теряя неподвижность трупа.
   Тогда марсиане начали растирать ему ноги, руки и, главным образом, грудь. Мало-помалу кожа приняла розовый оттенок, и из груди вырвался глубокий вздох.
   -- Дыхание восстановлено. Теперь нужно дать ему напиться и отнести его в верхнюю комнату, где он проспит до утра. За это время организм привыкнет немного к новой атмосфере, -- заметил один из ученых.
   Он смочил что-то вроде губки и приложил ее ко рту Андрея, влив ему предварительно сквозь зубы несколько капель пурпурной жидкости.
   Потом они перенесли глубоко спавшего князя в верхнюю комнату, положили его на кровать и направили на него синеватую струю, которая до этого Атарву окутывала волнами тонкого аромата.
   Маг еще спал, но в эту минуту проснулся, сел и обвел комнату усталым взором.
   Один из марсиан тотчас же вынул из шкафа кубок и, наполнив его теплой красной жидкостью, подал Атарве, и тот жадно выпил его. Казалось, новые силы наполнили земного мага. Лицо его слегка порозовело, а глаза приняли свой обычный блеск. Он с видимым удовольствием потянулся, и вдохнул в себя живительный аромат, наполнивший комнату; потом встал и протянул обе руки марсианам.
   -- Добро пожаловать, Атарва! Поздравляю тебя, что ты еще раз так счастливо совершил переезд на нашу планету. Скажи, кого же ты привез к нам? Исходящие из него токи показали, что он не -- маг, подобно тебе.
   -- То правда, он только мой ученик, но серьезный исследователь и человек мужественный, энергичный. Иначе, он не отважился бы на подобное путешествие.
   -- Понимаю! Наша планета возбуждает у вас такое же любопытство, как и ваша у нас! А суждения нашей и вашей толпы, наверно, одинаково ошибочны? -- с улыбкой спросил марсианин.
   -- Прежде всего, брат, не забывай, что Земля -- наша родина, а что вы живете на Марсе, т. е. в ином мире, где есть воздух и вода, дождь и снег, времена года и проч., но на котором существование растительности загадочно, а присутствие человеческой расы -- невероятно, если вовсе невозможно, -- со смехом отвечал Атарва.
   -- Совершенно как у нас! Недавно еще один из наших заправских астрономов писал, что ваша планета, судя по ее зеленоватому оттенку, густоте атмосферы, близости столь большого спутника, как ваша луна, должна представлять крайне неблагоприятные атмосферические условия, и что она, без сомнения, необитаема. Скромность, очевидно, -- добродетель всемирная. Пойдем же, друг Атарва, время подкрепить себя завтраком. Ученик твой спит и проснется не раньше завтрашнего дня, так что тебе нечего о нем беспокоиться, -- прибавил марсианин, опуская на всех окнах толстые занавеси.
   Для Атарвы, посещавшего Марс во второй раз, все то, что мы опишем ниже, было уже не ново; но читателю, впервые перелетевшему на планету, необходимо дать описание резиденции магов Марса.
   Она представляла массу обширных зданий, над которыми господствовали три астрономические башни, колоссальных размеров. Весь этот городок одиноко раскинулся на высокой горе.
   Покинув башню, где высадился, Атарва, в сопровождении встретивших его магов, прошел в залу, очень походившую на зимний сад, так как крыта она была прозрачным куполом. Три длинных коридора сходились к этой зале, и каждый из них заканчивался высоким и роскошным лепным портиком.
   Громадные окна защищены были от солнца, или вообще от слишком яркого света, синими занавесями из какой-то прозрачной, как желатин, но мягкой материи.
   Пола не было, и земля была усыпана тонким, розовым, или золотистым песком; а по бокам аллей были разбиты куртины с разнообразными цветами. Разбросанные повсюду группами кусты и деревья, темно-красным оттенком своей листвы, переходившим в фиолетовый, резко отличались от земной растительности. На обоих концах залы были сложены искусственные гроты из разноцветных камней, между которыми журча струились ручейки и стекали в общий бассейн, где бил большой фонтан.
   В тени деревьев были накрыты три длинных стола, установленных аппетитно пахнувшими кушаньями. Посуда была металлическая и, по своей артистической работе, свободно могла соперничать с лучшими образцами ювелирного дела на Земле. Кушанья все были вегетарианские.
   В комнате, перед входом в трапезную, собрались маги со своими учениками и адептами. Вошедшего Атарву все дружески приветствовали и тотчас же вступили с ним в оживленную беседу.
   Говорили на священном, таинственном языке, основанном на семи первоначальных звуках вибраций эфира -- языке универсальном и известном во всех мирах, между которыми происходит обмен звуковых и световых волн; словом, на языке, который знают все "посвященные" высших степеней, и который братски соединяет все рассеянные по бесконечности человечества.
   Одеты маги были в длинные и широкие, белые одежды из тонкой шелковистой и мягкой материи, и плащи, подбитые различно. У "посвященных" первой степени плащи были целиком белые, далее шли плащи, подбитые красным, синим, зеленым и желтым. Грудь у всех украшена была звездами, усыпанными драгоценными камнями.
   В предшествии учеников и адептов, певших гимн, шествие магов направилось в столовую. Лишь только голова кортежа появилась на ступенях, которые спускались в сад, как из-под портиков показались два других шествие.
   Из одной галереи выходили чародеи-ученые, одетые во все красное; из другой -- чародеи низших степеней, или, попросту колдуны, все -- в черном, с красной звездой на груди. Всякую группу сопровождали ученики, одетые подобно своим учителям, но без плащей.
   Каждая секция заняла свой отдельный стол. Ученики, сняв со своих учителей плащи, прислуживали им и только потом заняли места на конце стола. Ели они скромно и молча, не вмешиваясь в разговор.
   Атарва сел за стол магов. Сначала разговор шел о подробностях совершенного им страшного переезда. Затем он передал земные новости, которые могли интересовать собеседников, а потом стали обсуждать возможность завязать прямые отношения с Землей.
   -- Самое трудное будет, это -- убедить обитателей Земли, что наш мир населен подобными им, разумными существами, -- с улыбкой заметил один из магов.
   -- Увы! -- вздохнул Атарва. -- Ты совершенно прав, брат мой! Если бы я даже поклялся, что собственными глазами видел на Марсе похожих на нас людей, которые радость выражают смехом, а горе -- слезами, которые подобно им любят, ненавидят, работают, и совершенствуются, они просто объявили бы, что я помешался, и заперли бы меня в сумасшедший дом. Так как, видите ли, если некоторые и допускают даже возможность того, что прочие планеты могут быть обитаемы, то это человечество, по их убеждению, должно резко отличаться от них по форме, обычаям и проч.; словом, это должны быть существа, каких нельзя представить себе даже в воображении.
   -- Итак, придется ждать, пока более совершенные оптические инструменты не докажут им противного, и тогда уже пытаться войти с ними в дружеские сношения, -- ответил один из посвященных, давая знак вставать из-за стола.
   На следующий день, после полудня, Атарва вошел в комнату, где князь все еще спал, в сопровождении молодого мага марсианина, взявшего на себя быть наставником и руководителем Андрея первое время его пребывания на Марсе.
   Теперь Шелонский имел вполне нормальный вид. Цвет лица был светлый и румяный, а дышал он глубоко и правильно; одно лишь выражение более или менее сильной усталости указывало, что организм перенес сильное потрясение.
   -- С минуты на минуту он проснется, -- заметил Атарва, который склонился над ним и внимательно исследовал князя. -- Он перенес путешествие лучше, чем я предполагал. Я думаю, Сагастос, что вам не придется жаловаться на ученика, которого я навязываю вам, -- с улыбкой прибавил индус.
   -- Я не сомневаюсь в этом! К тому же наставлять обитателя Земли и ввести его в наше общество -- задача очень оригинальная и интересная. Сначала нам будет довольно трудно объясняться друг с другом, так как по-санскритски я говорю очень плохо; но, надеюсь, что при добром желании с обеих сторон у нас все скоро пойдет хорошо.
   -- Конечно! Мой спутник принадлежит к земному племени, особенно способному к усвоению языков, и эта-то способность поможет ему изучить ваш язык. Но вот он открывает глаза, -- прибавил Атарва.
   Андрей, действительно, проснулся. С минуту он смущенно и недоверчиво оглядел всю комнату, а затем, узнав Атарву, приподнялся и провел рукой по лбу, видимо, стараясь собраться с мыслями.
   -- Ну, что, мой друг и ученик? Как чувствуешь ты себя после путешествия? -- спросил индус, дружески пожимая князю руку.
   Андрей вздрогнул.
   -- Вы шутите, учитель?
   -- Нисколько! Стоит тебе только взглянуть в окно, и ты тотчас же убедишься, что находишься в ином планетном мире. Позволь мне теперь представить тебе марсианина, мага Сагастоса, который принял на себя обязанность быть твоим наставником и руководителем в новой для тебя среде. Мне нечего пояснять, что ты найдешь в нем друга, и умно поступишь, если будешь точно сообразоваться с его советами. Как член братства высших магов, Сагастос изучил несколько земных языков, между прочим и санскритский, так что вы будете иметь возможность объясняться друг с другом.
   -- Как! На Марсе есть ученые, которые говорят на наших земных языках? -- пробормотал Андрей, с жадным любопытством смотря на молодого марсианина.
   -- Сношения между обеими планетами восходят к очень отдаленному прошлому. И у нас на Земле тоже есть посвященные, которые говорят на языке Марса, -- ответил Атарва. -- А теперь до свидания, друг! Оставляю тебя с твоим новым покровителем, а я приехал сюда учиться и жажду поскорей приняться за работу. Посмотри! Как видишь, я ношу уже здешний костюм, который наденешь и ты. До свиданья и желаю тебе успеха!
   По уходе Атарвы, Андрей встал, протянул руку Сагастосу и сказал по-санскритски;
   -- Будь снисходителен ко мне и терпелив, благородный Сагастос! Заранее прошу, прости мои промахи относительно ваших обычаев и медленность, с какой, без сомнения, буду изучать ваш язык, несмотря на все мое желание.
   -- Добрая воля -- прекрасный помощник учения! Она, конечно, избавит тебя от необходимости испытывать мое терпение, -- дружеским тоном ответил Сагастос. -- А теперь вставайте, мой друг, и, прежде всего, возьмите ванну и оденьтесь.
   Смущенный своей наготой, о которой до этой минуты он даже и не подумал, Андрей последовал за своим наставником в залу, где был устроен небольшой бассейн, и с наслаждением выкупался.
   Наполнявшая бассейн влага была похожа по цвету на земную воду, но казалась князю менее плотной и, кроме того, была сильно ароматична. Он не мог определить, был ли то аромат естественный, или происходил от влитой в бассейн какой-нибудь эссенции.
   Когда Шелонский вышел из бассейна, Сагастос указал ему на лежавшие на стуле одежды, и князь надел длинную, голубую тунику и плащ такого же цвета. Металлический пояс стягивал складки широкой одежды, сделанной из необыкновенно мягкой и шелковистой ткани. Белые ботинки, с толстыми подошвами, довершили этот костюм, который удивительно шел к Андрею.
   Наблюдавший за ним Сагастос с улыбкой взял князя за руку и подвел к зеркалу, скрытому занавеской, которую он и отдернул.
   -- Посмотрите, как вы хорошо выглядите! Несмотря на ваш несколько экзотический тип, когда я представлю вас в обществе, вы заинтересуете и понравитесь, не возбуждая при этом нескромного любопытства.
   Андрей с любопытством сравнил себя с Сагастосом, стоявшим рядом.
   Несомненно, оба они были представителями двух совершенно различных рас, хотя и схожих в главных чертах. Марсианин был выше ростом, полнее и шире в плечах; череп его имел тоже иную форму, цвет лица был красновато-темный, а волосы -- черные с медным отливом. Но самое странное впечатление производили большие, на выкате, глаза -- ярко-синего цвета, блиставшие, словно драгоценные камни.
   -- Я не могу придти в себя от удивления, найдя на другой планете человеческие существа, до такой степени похожие на нас, что мы можем признать друг в друге не только людей, но даже мужчин. Мы и не мы; словом, ум мешается перед этой странной загадкой, -- заметил Андрей, рассматривая своего собеседника.
   -- Да! -- ответил Сагастос. -- В действительности, все совершается гораздо проще и по одному и тому же закону, для каждой солнечной системы. Миры, -- дети одного центрального светила, -- образованы из одних и тех же химических элементов, почти в одинаковых комбинациях. Подвергаясь действию одного и того же солнца, они производят флору и фауну, мало чем отличающиеся друг от друга. Дух же, в своем поступательном движении через царства минеральное и растительное, достигнув вершины лестницы животного мира, принимает всюду человеческое строение. Итак, на всех мирах нашей системы живут человечества, которые походят друг на друга; за исключением, конечно, частичных отличий, обусловленных местными причинами: климатом, плотностью воздуха, более или менее сильным воздействием солнца и т. д. По внешнему виду, мы с вами очень мало отличаемся друг от друга и, только анатомически изучая наш организм, вы увидите различие, например, в строении органов дыхания, зрения и проч. Впрочем, у нас будет еще время поговорить об этом. Для не-посвященных вы представите из себя только человека маленького роста, более белого и нежного, чем обыкновенные смертные. Словом, в их глазах, вы будете простым капризом природы. А теперь пойдемте обедать! Вам надо будет еще привыкать к нашей пище и атмосферным условиям. Не судите по здешнему воздуху, который искусственно приноровлен к вашим земным легким, -- весело закончил Сагастос, увлекая своего собеседника.
   Князь и Сагастос вышли из башни и, пройдя несколько длинных коридоров, очутились на большом дворе, крытом стеклянным куполом.
   У Андрея закружилась голова, и он почувствовал какое-то давление. Следивший за ним Сагастос поддержал его и дал понюхать флакон, который вытащил из-за пояса. Мало-помалу это болезненное состояние стало проходить, хотя медленно. Князь почувствовал себя лучше, когда они, пройдя двор, вошли внутрь здание. Сагастос ввел Андрея в отдельную комнату, дверь которой закрыл за собой, и поставил на стол откупоренный флакон.
   -- Наш воздух еще слишком сильно действует на вас, -- сказал он, видя что на щеках Андрея снова появился румянец. -- Вам придется еще несколько дней пробыть здесь, а за это время вы постепенно привыкнете. Вот ваше помещение, -- прибавил Сагастос, открывая дверь и вводя князя в большую, выходившую в сад комнату.
   Окна и двери были закрыты темно-синей драпировкой; гладкие стены сделаны были точно из фарфора; мебель, -- очень простая, низкая, но удобная, -- была из какого-то белого, похожего на серебро металла. Груда подушек служила постелью. Полки, приделанные к стене, были уставлены толстыми свитками и связанными пакетами, по-видимому, тонких металлических листов.
   -- Как? Вы уступаете мне свою собственную спальню? -- спросил сконфуженный Андрей.
   -- Нет, моя комната и лаборатория помещаются на другой стороне нашей общей залы, -- ответил Сагастос. -- Каждый живущий в городе ученый имеет свое помещение, исключая учеников, которым полагается одна комната на троих.
   -- Следовательно, я нахожусь в городе ученых?
   -- Именно! За обедом я дам вам несколько подробных указаний относительно вашего помещения, -- ответил Сагастос.
   Он подошел к какому-то маленькому прикрепленному к стене аппарату, с клавиатурой, и нажал одну из клавишей.
   Через несколько минут появился неуклюжий, но колоссального роста человек. Широкое, бледнооливковое лицо его носило какое-то животное выражение. Однако, несмотря на такую непривлекательную наружность, он оказался очень ловок, -- проворно накрыл стол и, поставив тарелки, несколько флаконов, и блюда с хлебом и кушаньями, удалился.
   -- Это ваш слуга? -- спросил Андрей.
   -- И да, и нет! Это -- человек равнин. Он принадлежит к дикой расе людоедов, которые громадными поселениями живут на обширных болотах и в девственных лесах. Занимаются они звероловством и скотоводством, а к нам приходят продавать свои продукты, или искать работы. Они обладают необыкновенной физической силой, и очень ценятся, как работники, особенно в качестве каменщиков и носильщиков. Вообще, их нанимают на всякую черную работу. Люди эти отличаются верностью и честностью, а их женщины -- незаменимые няньки для детей. Только с ними надо обращаться строго и наблюдать, чтобы не пробудились их аппетиты и они не переели друг друга; потому что высших рас они не смеют касаться.
   Однако, у нас и у наших черных соседей такое угощение строго воспрещено и кого поймают, того немедленно казнят. Ну, а у себя дома, в их степях и лесах -- дело иное; там у них свое правительство, которое снисходительно смотрит, если какой-нибудь молодчина отец семейства не устоит перед соблазном скушать свою супругу, престарелых родителей и даже кого-либо из детей, особенно когда потомство многочисленно. -- фу! Какой ужас, -- с отвращением заметил князь, садясь за стол и с любопытством разглядывая кушанья и посуду; осмотр этот поглотил все его внимание.
   -- Боже! Какое разнообразие овощей, и притом они так чудно приготовлены! Что за ароматичный соус! -- восторгался князь, пробуя одно из блюд. -- Право, просто не верится, что я нахожусь на другой планете!
   -- Но почему же нам не есть, раз Бог наделил нас желудками, а обжорство процветает на всех мирах, уверяю вас! -- ответил смеясь Сагастос.
   -- Вот, вы сейчас упомянули про Бога. А верят в Него у вас? Есть у вас здесь святые, невидимые покровители, храмы? Ответьте мне, если только мой вопрос не покажется вам нескромным!
   -- Нисколько! Поклонение неисповедимой, творческой силе, создавшей вселенную, это -- исконный закон, который царит всюду, где только живут мыслящие существа. Люди всегда преклоняются перед силами невидимыми, которых боятся и обоготворяют. Это -- силы добра или зла, царящие там, куда людей бросает смерть; а вы сами понимаете, мой друг, что этот непоколебимый закон превращения и обновления действует всюду, где появляется жизнь. Но для живого смерть -- ужасна! Он страшится, дрожит перед разрушением своей телесной оболочки и ищет силы и поддержки у божества. Из того, что я сказал, логически вытекает, что и у нас есть храмы, т. е. места, специально посвященные коллективной молитве.
   -- Благодарю вас, благородный Сагастос, за все, что вы сказали мне и Но, как это ни глупо, я, право, не ожидал найти религию на Марсе, так как ведь мы называем вашу планету "Марсом", и вы, конечно, не подозреваете, что наши астрономы окрестили ваш мир именем воинственного божества за его кроваво-красный цвет, которым он отличается от прочих планет нашей системы.
   -- О! Это решительно все равно. Надо же иметь какое-нибудь название, а имя Марс не хуже всякого другого. Кроме того, одно время мы были неустрашимыми воинами. Но я хотел рассказать вам о нашем городе ученых, который носит название "Дворца магии". Вы можете слушать меня, кушая этот розовый, поджаренный фрукт. На наш вкус, он прекрасен.
   Сагастос положил гостю солидную порцию рекомендованного блюда, а затем, взяв и себе этого кушанья, продолжал:
   -- Вы находитесь в столице одной из высших, населяющих планету рас, и Дворец магии -- высшая школа страны. Все молодые люди, окончившие первоначальную школу, т. е. прошедшие курс необходимых практических знаний и желающие изучать специальные науки, вступают в наши школы.
   Это учреждение государственное, но вполне независимое от всякой правительственной поддержки. Дворец магии имеет собственные, весьма значительные владения, дохода с которых вполне хватает на содержание великолепной библиотеки, приобретение инструментов, необходимых для занятий пособий и материалов.
   Управление этим имуществом вверено правительственному агенту, который ежегодно дает подробный отчет совету магов. Этот пост доверяется только кому-нибудь из высших чиновников, испытанной честности, и малейший проступок с его стороны влечет за собой разжалование.
   -- Какие же курсы здесь проходятся? Какие науки изучаются? -- спросил жадно слушавший князь.
   -- Здесь существуют три отдельные школы. Первая, это -- школа высших магов, где изучают тайные науки и астрономию. Профессора там принадлежат все к числу высших посвященных. Они дают обет целомудрия и никогда не покидают Дворца магии. Кто желает следовать по их стопам и вступить в тайное братство, тот должен навсегда отказаться от семейного счастья. Те же, кто ограничивается "посвящением" пятой или шестой степени, могут по окончании курса вернуться в свет и жениться. Они образуют корпорацию высших ученых, которые занимают места в провинции. Три месяца в году они должны все-таки посвящать науке и, с этою целью, проводят назначенное время но Дворце магии.
   Во второй школе преподают искусство врачевания психической силой и целебными растениями, а также учат сношениям с миром невидимым. В той секции, из которой выходят маги второй степени, изучают также трансцендентальную химию, философию и законы искусств, в особенности музыки, представляющей одну из величайших и могущественных сил природы.
   Наконец, в третьей школе воспитываются вызыватели мертвых, ясновидящие, медиумы и колдуны, т. е. те, которые учатся обращению и господству над темными, злыми силами.
   Это ремесло самое выгодное, так как многие боятся злых влияний и щедро платят тому, кто умеет устранять их. Однако, последняя категория ученых подчинена строгому надзору, так как господство над злом чересчур соблазнительно, и потому опасно для других. Если кто-либо из них будет уличен в злоупотреблении своей силой, во вред ближним или даже животным, то немедленно подвергается смертной казни, или карается пожизненным заключением в стенах школы.
   -- Это чрезвычайно разумная мера.
   -- Да, она подсказана опытом. Приходится обуздывать даже знание, раз оно становится вредным. Несомненно, каждый колдун должен своей наукой добывать себе средства к жизни и имеет право брать за это плату, но он отлично знает, что может торговать только незначительными явлениями, и притом благотворными, если не желает лишиться свободы.
   Все эти люди или женаты, или имеют родственников в городе. Каждую неделю они могут проводить один день у своих родных, но ни одна женщина не допускается во Дворец магии. У них есть свои собственные школы.
   Однако, на сегодня довольно волнений и объяснений. Ложитесь спать, мой друг, отдохните, а завтра мы приступим к первому уроку.
  

III

   Со времени прибытия Андрея на Марс прошло уже три месяца, а он еще ни разу не покидал Дворца магии. Все его время посвящено было упорному труду; иногда даже сам Сагастос бывал вынужден сдерживать его усердие из опасения, как бы он не расстроил свое здоровье.
   Физически Шелонский вполне акклиматизировался. Он свободно ходил по дворам и садам, поднимался даже на вершину одной из астрономических башен, не чувствуя при этом ни малейшего стеснение.
   С высоты башни, он мог, наконец, жадным взором окинуть столицу марсиан, живописно раскинувшуюся у подошвы горы, на которой возвышался Дворец магии.
   Широкая, высеченная в скале лестница соединяла этот приют науки с человеческим муравейником, кишевшим у его подножие. Город был громадный и с двух сторон окружен водой. Сагастос объяснил своему гостю, что терявшаяся вдали, волнистая и поросшая лесом полоса был морской берег, а прямая, точно по линейке вычерченная линия представляет набережную искусственного, соединяющего два моря канала, притом столь широкого, что с одного берега не видно противоположного.
   Насколько можно было судить издали, дома были высокие -- в несколько этажей, окрашены в яркие краски и окружены садами; но подробностей рассмотреть было нельзя.
   Андрей сгорал от нетерпения спуститься вниз и все осмотреть вблизи, но он понимал, что прежде всего необходимо было научиться местному говору, и потому с лихорадочным жаром принялся за изучение языка страны.
   В ту минуту, с которой мы продолжаем наш рассказ, князь уже свободно владел несколькими местными языками. Уже с неделю, как Андрей обедал в общей трапезной и, за исключением нескольких любопытных учеников, никто не обращал на него внимание. Он говорил, ел и одевался, как все; на него смотрели, как на ученика Сагастоса, и никто, казалось, не подозревал в нем гостя из иного мира.
   Как-то вечером Сагастос и его ученик остались после ужина одни.
   -- У меня есть для вас приятная новость, мой молодой друг, -- сказал марсианин с улыбкой. -- Я считаю, что ваша подготовительная работа закончена; вы можете оставить наше убежище и обозреть нашу планету. Мы отправимся завтра. Сначала я покажу вам нашу столицу, а потом мы поедем к нашим черным соседям. Я хочу предоставить вам возможность изучить наши нравы, наши обычаи и нашу религию. А затем, мы вернемся сюда, где больше всего найдется достойного изучение. Я надеюсь, что это будет очень скоро, так как кругосветное путешествие занимает у нас гораздо меньше времени, чем у вас.
   Когда Андрей выразил радость, что ему, наконец, можно будет удовлетворить свое любопытство, Сагастос прибавил:
   -- Теперь нам необходимо выяснить еще одно обстоятельство, а именно -- ваше общественное и денежное положение.
   -- О! последнее крайне плачевно, и я, право, не знаю, как его урегулировать, -- сказал, вспыхнув, князь.
   -- Вам нечего краснеть! Я знаю от Атарвы, что на своей планете вы человек богатый. Но привезти сюда что-нибудь из вашего состояния было бы еще хитрее, чем приехать самому. Вы -- наш гость и, к тому же, гость крайне редкий, а потому наш долг и наша честь требуют, чтобы мы обеспечили вам, на все время вашего пребывания на нашей планете, независимое положение. Члены нашего тайного братства взяли это на себя. Когда мы вернемся из путешествия, вы вступите во владение назначенным вам состоянием, а пока вы ориентируетесь, я беру ваши расходы на себя.
   -- Как же я могу принять в дар состояние, когда я ничем не заслужил его? -- пробормотал смущенный Андрей, краснея.
   -- Но ведь вы, мой друг, ничего не увезете с собой и все, чем будете пользоваться, останется здесь. Братство же наше так богато, что предложенное вам составляет для него сущие пустяки. Для роли, которую вам предстоит играть в нашем обществе, вы должны быть независимы, дабы избежать разного рода нескромных догадок. Никогда и ни при каких обстоятельствах вы не должны кому бы то ни было выдавать ваше земное происхождение. Для всех, вы -- сын мага, воспитанный в уединении, и мой ученик. Что же касается имени отца и места вашего рождения, то это тайна и должна остаться таковой. Ваше имя, Андрей, мы немного национализируем, и будем называть вас Ардеа. Вот, кажется, и все, что я хотел вам сказать. Завтра же, после завтрака, мы отправимся в путь.
   Князь горячо поблагодарил своего покровителя за его доброту, а затем удалился в свою комнату. Спать ему не хотелось, он сел у окна и задумался. Маленькая, величиной с апельсин, луна тускло светила на темном небе. Да, он действительно, находится на Марсе, и это не сон; две маленькие луны, вращающиеся вокруг планеты, достаточно ясно доказывают это.
   В первый раз князь почувствовал тоску по Земле и испытывал острое чувство одиночества. Но он энергично подавил эту слабость. Безумно и неблагодарно было бы предаваться такому малодушию, когда судьба ему благоприятствует и доставила небывалое счастье ступить на землю другого мира.
   Отогнав свои тяжелые думы, князь помолился Богу и лег спать.
   Когда Андрей проснулся, стояло чудное утро. Было лето; солнце радостно сияло, а воздух был тепел и ароматен. Андрей, или теперь -- Ардеа, тщательно оделся и стал нетерпеливо дожидаться Сагастоса, но тот запоздал, против своего обыкновение.
   После завтрака они вышли из комнат мага и в сопровождении одного из слуг-великанов, который нес большой чемодан, прошли часть строений, еще неизвестных князю. Комнаты были полны книг и манускриптов, -- целый музей, содержавший, очевидно, модели различных аппаратов и массу любопытных и незнакомых князю вещей. Все это Ардеа хотел бы осмотреть подробно, но Сагастос повел его дальше, сказав, что он успеет изучить все это по их возвращении.
   Они прошли длинную и широкую, с прозрачным потолком галерею, стены которой украшены были нишами со статуями.
   -- Это статуи знаменитых магов, которые своими практическими трудами и великими научными открытиями облагодетельствовали человечество, -- сказал Сагастос. -- Когда-нибудь я назову вам их имена и расскажу их жизнь. Но вот и выход.
   Они прошли громадную прихожую и очутились на эспланаде, украшенной цветами и фонтанами. Отсюда спускалась в город лестница, которую князь уже видел с башни.
   Ардеа остановился на первой ступеньке, жадным взором окидывая удивительное и чудное, расстилавшееся у его ног зрелище. Солнечные лучи отливали рубинами и аметистами на пестрых зданиях, громадной глади вод, и роскошной растительности.
   Тут князь комически схватился за голову.
   -- Нет! -- не то с отчаянием, не то с восторгом вскричал он. -- Здесь можно сойти с ума, глядя на это синее небо, солнце и природу, столь похожую и, в то же время, столь отличную от нашей, да еще сознавая притом, что все это -- на другой планете, где живут такие же, как и мы, люди, у которых свое искусство и науки, города, музеи... И все это дано мне видеть собственными глазами?..
   Сагастос рассмеялся.
   -- Пора бы вам привыкнуть, друг Ардеа, к той истине, что любая планета, на которой есть вода и земля, огонь и воздух, обладает аналогичными произведениями, как и всякий дух, воплощающийся в телесную оболочку, приносит с собой зародыши прекрасного и потребности воспроизводить то, что он видит, и выражать то, что чувствует. Из этой врожденной потребности исходят искусства и науки. Кроме того, вы забываете, что свободный дух не прикован исключительно к одному месту. Он может воплощаться на любой планете нашей системы. Тогда он инстинктивно приносит с собой воспоминание об ином мире, и прилагает в своем новом отечестве все то, что видел и изучал. К сожалению, люди не понимают, что все человечества являются членами одной и той же семьи и связаны друг с другом гораздо теснее, чем думают.
   Продолжая беседовать, они спустились с лестницы, у подножия которой находилась высокая золоченая решетка, увенчанная тремя гигантскими звездами о пяти лучах. Одна была белая, другая -- черная, а по середине -- ярко-красная с золотистым отливом.
   -- Видите эти звезды? Это эмблемы добра и зла и даваемого тем и другим могущества, -- сказал Сагастос, давая знак стражу, сидевшему у входа, отворить ворота.
   Теперь они вышли на широкую аллею, обсаженную густыми деревьями. Недалеко от решетки стоял небольшой павильон, дверь которого тотчас же открылась, как только появился маг, и гигантский житель равнин выкатил две небольших повозки с электрическим двигателем. Экипажи эти имели форму древних римских колесниц, и на них нужно было стоять.
   Одна из повозок, в которую вошли Ардеа и Сагастос, была из белого металла и отделана синей с золотом эмалью; слуга с чемоданом стал на другую колесницу, окрашенную в темный цвет и лишенную всяких украшений.
   Минуту спустя, они неслись с поразительной быстротой по белой и гладкой, как паркет, дороге.
   -- Вы еще пользуетесь древнего вида экипажами, которые давно уже брошены у нас, -- заметил Ардеа.
   -- О! У нас есть экипажи всех типов: двухместные, четырехместные и на пятьдесят персон. Одни приводятся в движение электричеством, другие -- сгущенным воздухом, а в некоторые запрягаются различные животные. Но мужчины предпочитают такие колесницы, на какой мы едем, в виду той легкости и необыкновенной быстроты, какой не развивает никакой другой экипаж.
   Пустынная сначала дорога начала, по мере приближения к городу, мало-помалу оживляться. Появились пешеходы и самые разнообразные экипажи, и притом в таком числе, что князь положительно не знал, куда смотреть, чтобы ничего не упустить из нового и интересного представившегося ему зрелища.
   Наконец, они въехали в город. Двигавшаяся по улицам толпа почти вся была однообразно одета в длинные, темного цвета одежды, стянутые у талии металлическими поясами, и закутана в плащи. Одеяния женщин походили на мужские, только их головы украшали, по большей части, коричневые или желтые покрывала. Раса была очень красива. Мужчины и женщины были высокого роста, стройные, сильные, с правильными чертами лица, красновато-темного, как у Сагастоса, оттенка.
   Экипажи действительно отличались поразительным разнообразием, но Ардеа не мог хорошо рассмотреть их, так как проносились и перекрещивались они с необыкновенной быстротой. Особенное внимание его обратили длинные кареты, похожие на наши омнибусы, разделенные внутри перегородкой на две половины: одна для мужчин, другая для женщин. На крыше кареты были устроены решетчатые клетки по числу мест внизу, предназначавшиеся для багажа. Омнибусы эти летели чрезвычайно быстро, без всякого шума, очевидно движимые какою-то механической силой.
   Не меньшее любопытство возбудили в нем особого рода богато украшенные носилки, или паланкины, которые несли по четыре больших животных, похожих на страусов. Животные эти, с ожерельями на шее и султанчиками на голове, выступали с важным видом. Сагастос объяснил князю, что такими носилками пользуются для прогулок знатные дамы, любящие тихое и плавное покачивание.
   Город был громадных размеров. Обсаженные густыми деревьями и прямые, как стрела, улицы терялись из виду. На каждом перекрестке были площади, неизменно украшенные несколькими фонтанами и цветниками. На площадях высились строения очень больших размеров и отличавшиеся особой архитектурой.
   По словам Сагастоса, назначение их подходило к земным учреждениям. Так, большой дворец, украшенный зелеными и золотыми лепными украшениями, с золоченым куполом, оказался театром. Когда князь подивился, что на Марсе есть подобное учреждение, маг объяснил, что у них пение, музыка и драматическое искусство -- в большом почете, и что здесь существует высшая школа для артистов всех родов искусств.
   В эту минуту они выехали на громадную площадь, посредине которой высился чудный дворец, окруженный золоченою колоннадой, украшенный великолепной скульптурой и воздушными балконами. Вокруг дворца был разбит сад, полный цветов и фонтанов.
   -- Здесь живет представитель народа -- наш царь, если хотите, -- с улыбкой заметил Сагастос. -- Со временем, я свожу вас к нему; сегодня же хочу только показать вам общий вид города и главнейшие здание.
   -- Ваша столица прекрасна, и я хотел бы еще раз побывать здесь, чтобы основательно ее изучить. Уже сегодня два обстоятельства особенно поразили меня и я хотел бы, если позволите, просить вас объяснить мне их.
   -- Конечно, спрашивайте! Я с удовольствием отвечу вам.
   -- Итак, меня удивляет, что я не вижу ни одной лавки. Вы говорили мне о вашей промышленности, а между тем, где же покупаются и продаются ее произведения?
   -- Для магазинов у нас отведен особый квартал, в котором мы еще не были. У нас, видите ли, нет маленьких лавок, какие по рассказам Атарвы имеются у вас на Земле. У нас всякая вещь обособлена и каждый продукт имеет свой собственный базар. Так, если вы хотите купить материи, то идете в павильон, где находятся всевозможного рода материи, какие у нас только существуют; обувь занимает другой, и т. д. Все классифицировано, занесено в каталог и имеет определенную цену. Вам стоит только обратиться в специальный базар, указать , и желаемая вещь будет доставлена вам на дом.
   -- Это очень удобно, и мне хотелось бы посетить этот коммерческий квартал. Позвольте мне теперь предложить вам второй вопрос. Почему у вас в городе такая масса растительности и фонтанов? Все улицы обращены в тенистые аллеи, каждый дом окружен садом, и даже площади засажены цветниками и деревьями, или покрыты газоном.
   -- Это необходимо для поддержания влажности и свежести воздуха, а также для сохранения равновесия в атмосфере, так как мы изводим много электричества. Если бы мы не принимали таких мер, у нас были бы страшные грозы и, вообще, различные беспорядки в атмосфере.
   Кроме того, наш народ очень трудолюбив и не любит оставлять землю невозделанной. Семьи у нас многочисленны, и это обстоятельство -- обязательно, так как, несмотря на все, смертность превышает рождения, и только мудрое законодательство препятствует постепенному вымиранию планеты. Видите ли, Ардеа, наша планета -- старый мир, гораздо старей вашего, на котором условия жизни становятся все более и более тяжелыми.
   -- А жизнь у вас продолжительна? Каких лет, в среднем, достигают у вас?
   -- С вашей точки зрения мы живем очень долго. Восемьдесят лет, конечно наших -- возраст весьма обыкновенный, но многие достигают и до сотни. Маги же, живущие в особых условиях, доживают до очень почтенного возраста, а некоторые из них живут совершенно неопределимое число лет. Но взгляните, Ардеа! Вот наши главные храмы.
   -- Можно подумать, что это целых три соединенных между собой церкви, -- заметил князь, с любопытством осматривая стоявшее на высоком фундаменте колоссальное здание, ко входам которого вели три широкие и отлогие аллеи, обсаженные деревьями разнообразных цветов и различной листвы. Над куполом высился сверкая на солнце, громадный золотой крест.
   -- Как? И у вас в употреблении крест? -- спросил пораженный князь.
   -- Но ведь крест, это -- знак, или символ бесконечности и бессмертия, а то и другое существуют повсюду. И, действительно, крест и пентаграмма господствуют во вселенной.
   -- А три входа в храм, -- продолжал Сагастос, -- имеют мистическое значение. Я должен прибавить, что три громадные двери, видимые отсюда, представляют собою выходы, а входы -- маленькие и тесные, не видны и скрыты между колоннами.
   В правый придел храма вносят скромно и выносят торжественно новорожденных, которых здесь освящают. Средний храм предназначен для браков, а левый придел храма -- для похоронных церемоний. И во всех случаях, входят скрытно, а выходят торжественно.
   Вообще, этот храм посвящен таким религиозным церемониям, которые являются в то же время и гражданскими актами. Поэтому, каждая из трех церквей имеет свой архив, где заносятся рождения, браки и смерти.
   На возвратном пути я покажу вам все это. И, кто знает, друг Ардеа? Может быть и вы сами торжественно выйдете из среднего придела рядом с какой-нибудь красавицей, которая скрасит вам время вашего пребывания на нашей планете.
   -- Что вы говорите! Разве смеет вступать в брак такой случайный у вас путник, как я? -- смеясь, ответил князь. -- Потом, это было бы нечестно в отношении женщины, которая согласилась бы сделаться моей женой, -- серьезно добавил он.
   -- Ба! Никогда и ни в чем закаиваться не следует! Впрочем, в данную минуту нет и речи о вашей женитьбе.
   -- Итак, мы можем продолжать наш путь! Я покажу вам еще церковь, посвященную исключительно молитве; потом мы пообедаем, а после обеда посетим некрополь царей и общественное кладбище. Больше я не могу вам ничего показать сегодня, так как мы должны поспеть во-время в гавань.
   -- Следовательно, мы отправимся морем к нашим черным соседям!
   -- Да! Но вот, мы и у храма Веры.
   Они остановились перед большим каменным зданием, выкрашенным в розовую краску, с золочеными скульптурными украшениями. На широкой лестнице, которая вела ко входу в храм, женщины и дети продавали венки и цветы. Сагастос купил две гирлянды цветов для себя с князем, и оба вошли в церковь.
   Таинственный полумрак царил внутри громадного храма, величественный и высокий свод которого был усеян звездами, освещаемыми, вероятно, электричеством, так как бледный и мягкий свет струился с высоты, легким сумраком окутывая украшенные скульптурной и мозаичной работой колонны. Храм был без окон и в глубине его виднелась красная завеса, на которой золотыми буквами была вышита надпись.
   Перед завесою, на возвышении в несколько ступеней, стоял жертвенник, высеченный из ослепительно белого камня. А за жертвенником возвышалась фигура выше человеческого роста, изображавшая женщину, с вдохновенным видом поднявшую руки к небу. Лицо, шея и руки статуи были сделаны из розового, прозрачного, как стекло, вещества. Одеяние фигуры было из такого же вещества, только бледно-голубого цвета. Вообще, статуя производила удивительное впечатление.
   На жертвеннике, в широко открытом сосуде курились ароматические вещества, смешанные с маслом и смолистыми веточками. Гирлянды украшали престол, и по его ступеням разбросаны были пучки цветов.
   Сагастос купил при входе два флакона ароматичного масла, а затем вместе со своим спутником подошел к алтарю, от которого, в данную минуту, отходили мужчина и женщина.
   Внимательно наблюдая, что делал Сагастос, князь возложил свой венок, влил в сосуд масло из флакона и преклонил затем колена рядом со своим наставником, который погрузился в горячую молитву.
   Ардеа чувствовал, что им овладевало какое-то странное чувство. Мистическая обстановка, нежный и возбуждающий аромат, наполнявшие храм гармоничные вибрации, как дуновение, легкие и смутные, но в то же время невыразимо могущественные, -- все это влияло на него, пробуждая в душе потребность молиться. Руки невольно сами сложились на молитву, глаза поднялись к усыпанному звездами своду, и горячий порыв вознесся из души к Отцу Небесному.
   Минуту спустя, Сагастос поднялся, и оба они молча покинули храм.
   -- Кого изображает женщина на престоле? Что за чудная статуя! -- спросил князь, когда они спускались с лестницы.
   -- Это символическое изображение веры и религиозного восторга, увлекающего душу в область бесконечного. К этой-то непреодолимой силе, возносящей нас над всеми горестями и слабостями жизни, взываем мы, моля о поддержке и помощи, в стремлении нашем к престолу высшего милосердия, -- серьезно ответил Сагастос.
   Оба замолчали и погрузились в свои думы. Снова чувство одиночества, грусти и тоски по Земле сжало сердце князя. Никогда еще все те, кого он оставил на том далеком от него мире, его родине, не казались ему столь близкими и дорогими. Но окружавшая действительность скоро вывела его из его тягостного раздумья.
   Легкий экипаж Сагастоса остановился у входа в сад. К ним тотчас же подбежал человек и откатил колесницу в ограду, где уже стояло несколько экипажей подобного же рода.
   Князь и Сагастос направились по аллее, обсаженной цветами, к павильону, который состоял из крытых стеклянных террас.
   За столами сидело много посетителей, которые пили и ели.
   При входе мага, все встали и почтительно поклонились ему. Сагастос ответил поклоном и сел со своим спутником за стол, который поспешили предоставить ему два других посетителя. Магу подали кубок какой-то голубоватой, похожей на молоко жидкости, пирожки и фрукты, а для его гостя -- завтрак, состоявший из различных овощей и какого-то удивительного блюда, похожего на яичницу.
   Пока наши путники завтракали, присутствующие стали перешептываться, бросая на князя любопытные взгляды. Сначала Ардея ничего не замечал; он был голоден и в эту минуту раздумывал о странности своего положения на другой планете, где нашел те же потребности и ту же человеческую деятельность. Но вдруг взгляд его заметил группу людей, которые с нескрываемым любопытством его рассматривали, и князь заволновался, А что, если они угадают в нем пришельца из иного мира и станут преследовать его повсюду нескромным любопытством.
   Сагастос, видевший все, бросил ему ободряющий взгляд. Они быстро окончили еду, расплатились и вышли. Уход мага, как и его прибытие, был почтен всеми знаками глубокого почтение.
   -- Я боюсь, что заподозрят мое не-здешнее происхождение. По крайней мере, меня награждали неприветливыми взглядами, -- сказал недовольным тоном Ардеа, когда они взошли на колесницу.
   Сагастос рассмеялся.
   -- Это только беспокойная совесть внушает вам такое подозрение. Будьте спокойны! Никто не подозревает в вас столь необычайного посетителя. Вы довольно резко отличаетесь от нас, и потому привлекаете к себе внимание праздных людей. Бояться же вам положительно нечего! Мое присутствие обеспечивает вам всюду почетный прием, так как вас считают, и не без основания, моим учеником. Теперь вы сами понимаете, насколько необходимо вам таить ваше истинное происхождение. Но вот мы и приехали к царскому склепу.
   Они сошли с колесницы, и маг трижды постучал в ворота ограды, которой обнесен был сад. На этот стук вышел человек, весь в черном, и открыл ворота. Посетители вошли в сад, полный густой растительности, листва которой была до такой степени темна, что казалась черной.
   Скоро они подошли к темному зданию, мрачного вида, так как выстроено оно было из черного полированного камня. Такая же лестница вела к высокой и довольно узкой двери, около которой стояла, словно на страже, закутанная статуя, державшая в руках лампаду.
   -- Это Смерть, охраняющая и освещающая путь в загробный мир, -- пояснил Сагастос, пока страж открывал дверь склепа.
   Они вошли в длинный коридор, освещенный спускавшимися с потолка лампадами.
   В конце коридора виднелась другая дверь, у которой стояли две статуи из того же черного и блестящего материала. Обе фигуры были женские, с закрытыми головами, и каждая держала на вытянутых руках по подушке. На одной из них лежали: широкий золотой венец, украшенный солнечным диском с расходящимися лучами, и золотой жезл, заканчивавшийся крестом; на другой -- пурпурное сердце, которое обвила змея.
   Сагастос объяснил князю, что обе статуи имеют символическое значение и указывают, что смерть лишает царя всех видимых знаков его власти и обнажает его человеческое сердце, подвергавшееся во время жизни искушениям и всевозможным желаниям.
   Дверь вела в большую круглую залу, посредине которой помещался бассейн, сделанный из такого же синего, прозрачного и фосфоресцировавшего материала, как и одежды статуи Веры. В бассейне бил фонтан и росли большие, белые цветы, с пурпурными пестиками и фиолетовыми листьями.
   Из этой залы, теряясь из вида, расходились три длинных галереи, по обеим сторонам которых были сделаны глубокие ниши. Часть этих ниш была закрыта тяжелыми, спущенными завесами, на которых красовались надписи.
   Сагастос подвел князя к одной из ниш и, когда завеса была откинута, Ардеа увидел довольно обширный, полукруглый грот, освещенный лампадой. В глубине грота, на возвышении трех ступеней, стояло ложе, задрапированное черным, и на нем покоился человек, закрытый газовым прозрачным покрывалом, которое сторож откинул, когда приблизился маг со своим спутником.
   Чувство любопытства и суеверного страха охватило князя, когда он склонился над покойником, имевшим вид мирно спящего человека.
   Это был очень красивый мужчина, в расцвете лет; в скрещенных руках он держал массивный крест, а тело его до пояса было закрыто сукном, вышитым золотом и пурпуром. Кругом были разбросаны свежие цветы.
   После нескольких минут созерцания сторож опустил покрывало, а Сагастос с князем преклонили колени и потом вышли из грота.
   -- Вы видели отца нашего теперешнего царя, -- сказал маг, когда они были в саду.
   Он умер еще не старым. Но какой у вас чудный способ бальзамирования!
   -- Да, действительно -- прекрасный и, в то же время, быстрый. Тело погружают на три дня в жидкость, которая делает его недоступным разложению, сохраняя его таким, каким оставляет его смерть, т. е. с тем же выражением, например, покоя или страдания и проч., какое он имел умирая. Такой же точно способ употребляется и для всех покойников безразлично, богатых и бедных; только бедные пользуются им на государственный счет. Теперь мы посетим общественное кладбище. Там я подробнее объясню вам все, касающееся этого предмета.
   Сад царской усыпальницы прилегал к саду, окружавшему общественное кладбище. Это было, действительно, колоссальное здание, имевшее вид улья с сотами, и построенное из темного камня. Вершина его была увенчана статуей, которая одной рукой поднимала крест, а в другой держала опрокинутую лампаду.
   -- Это сооружение имеет шесть этажей, да еще два подземных. Все оно состоит из небольших келий, предназначенных для одного или двух покойников. В самом здании находится храм, где совершается божественная служба за тех, кто покоится здесь, -- объяснял Сагастос. -- Кладбище это предназначается для знатных и может поместить в себе пятьдесят тысяч тел. Каждого покойника имеют право держать здесь двести и даже больше лет, пока склеп не будет полон. Когда же последняя келья занята, склеп закрывают и открывают только через двести лет, чтобы опорожнить его. Тела уничтожаются огнем пространства, здание очищается и снова готово для своего назначение. Для простого народа существуют подобные же склепы, только гораздо больших размеров. Склепы эти расположены за чертой города и на островах; но их очищают через каждые сто лет. Что же касается магов и мудрецов, живущих во Дворце магии, то их там и погребают. А теперь войдемте! Я покажу вам келью моей сестры. Но прежде мне нужно купить цветов и масла.
   Купив все необходимое в павильоне, находившемся у входа, Сагастос позвал сторожа, и они отправились внутрь здание.
   Длинной и узкой галереей они вошли в храм, занимавший центр здание. Он был не велик и освещался сотнями маленьких висячих лампад, которые носили имена одного или нескольких покойников.
   -- Эти лампады приносят семьи умерших, они же заботятся о поддержании в них огня. На алтаре же день и ночь горят очистительные ароматы, отгоняющие духов-мстителей, преследующих иногда души умерших. Теперь пойдемте к склепу моей сестры.
   Сагастос сказал несколько слов сторожу, несшему за ним венок и флакон с маслом, и тот открыл боковую дверь. Они вошли в громадную галерею, по обеим сторонам которой шел ряд закрытых дверей. Над каждой дверью был номер и надпись; некоторые двери были украшены свежими цветами, указывавшими, что родственники недавно навещали склеп. У одной из дверей Сагастос остановился. Сторож повесил венок и, сняв со стены ключ, отпер дверь, а сам скромно остался снаружи.
   Келья была очень маленькая, и в ней ничего не было кроме узенького ложа, стоявшего на высоте двух ступеней. На ложе покоилось тело усопшей, накрытое большим газовым покрывалом.
   Все указывало, что семейство мага было богато. Стены склепа были покрыты мозаикой, изображавшей цветы; погребальное ложе сделано из металла, а ступеньки были покрыты металлическим ковром. В стене, над ложем, была сделана ниша, где в роскошной вазе стояли благоухавшие цветы. В голове и в ногах ложа стояли два высоких шандала, каждый с двумя лампадами, в которых горел голубоватый огонь.
   Сагастос открыл флакон, влил в лампады принесенное масло, а затем откинул покрывало, и Ардеа с восхищением смотрел на молодую, точно заснувшую девушку чудной красоты. Волосы ее были рассыпаны по голубой подушке, а легкое покрывало такого же цвета закрывало ее ноги.
   -- Что за чудный способ бальзамирования! Я просто поражен, -- пробормотал князь.
   Сагастос наклонился над ложем и вложил в маленькие гибкие ручки покойной ветку с цветами" Затем он поцеловал руку сестры и крест, лежавший у нее на груди.
   -- Давно ли вы потеряли это чудное создание? -- спросил Ардеа.
   -- Вот уж двенадцать лет, как смерть похитила ее у нас, -- со вздохом ответил маг, опуская газовое покрывало.
   -- Неугасимые лампады горят во всех кельях? -- спросил князь, когда выходили на улицу.
   -- Всюду, если только живы семьи, или хоть кто-нибудь из дальних родственников. Во всяком случае, это обязательно по крайней мере в течение пятидесяти лет, чтобы отгонять нечистых духов, ларвов и других загробных чудовищ, которые могли бы повредить тело, или овладеть им. А у вас как хоронят мертвых? -- спросил в свою очередь Сагастос.
   -- У нас их зарывают в землю, где они разлагаются естественным путем. Некоторые сжигают трупы.
   -- И тот, и другой способ погребения кажутся мне не годными. Разложение массы трупов неизбежно должно производить миазмы, опасные для живых: а сжигать тело, душа которого может быть еще не совсем отделилась от него, жестоко и вредно для бедного духа, -- с неодобрением заметил маг.
  

IV

   Спускалась уже ночь, когда колесница мага остановилась на набережной у моря. Вправо от них высилось громадное здание, подробно осмотреть которое не позволяла темнота.
   Вдруг блекнул ослепительный свет и залил все кругом. Подняв голову, князь увидел несколько громадных светящихся пунктов, от которых далеко расходились потоки света.
   -- Что это такое? Электрические солнца? -- с любопытством спросил князь.
   -- Да! Вместо того, чтобы освещать город бесконечным числом фонарей, мы устанавливаем посредине его и на окрестных возвышенностях большие электрические рефлекторы, которые освещают не только город, но и все окрестности. Центральный рефлектор помещается на одной из башен Дворца магии. В каждом из наших городов и даже на берегах каналов существуют подобные же очаги света.
   -- Не эти ли очаги света были приняты у нас за сигналы, которыми обитатели Марса, яко бы, давали знать на Землю, что желают войти с нами в сношения? -- заметил князь.
   -- Конечно, было бы столько же приятно, сколько и поучительно сообщаться с нашими братьями, живущими на других мирах, если бы это было возможно. Но прежде надо найти способ передавать мысли при помощи вибрационных волн, а потом распространить всемирный, священный язык. Это будет не так-то скоро, -- с улыбкой ответил Сагастос.
   В эту минуту у входа в здание появился слуга мага. Он подбежал к Сагастосу, и они обменялись несколькими словами, которых князь не понял. Впрочем, Ардеа был занят созерцанием гладкой и сверкающей поверхности моря, на которой не видно было ни одного корабля.
   -- Мы, кажется, опоздали, и придется, вероятно, отложить поездку? -- разочарованным тоном спросил он.
   -- Нисколько! Мы приехали как раз во-время. Мой слуга сейчас сообщил мне, что все готово. Но идемте! Нам нельзя терять времени.
   Они поспешно вошли в освещенную залу, в которой озабоченно суетились люди, с пакетами в руках и с разнообразным багажом.
   Сагастос прошел эту залу и другую, поменьше и менее людную, и стал спускаться по удобной и хорошо освещенной лестнице, выходившей в узкий коридор, в конце которого маг отпер дверь и потом тщательно запер ее за собой. Затем, другим коридором, еще более узким, они прошли в изящную комнатку, приспособленную для двоих. В ней стояли два длинных дивана, обитых белой и блестящей материей, похожей на кожу, а на них лежали подушки и одеяла. Между диванами помещался стол с двумя кубками и амфорой. Электрическая лампа мягким светом озаряла этот уютный уголок.
   Едва маг и Ардеа сели на диван, как раздался дрожащий и протяжный звук. Затем почувствовался легкий толчок, а князю показалось, что они тихо двинулись и бесшумно стали скользить.
   -- Мы едем, но я не заметил, как мы поднялись на поверхность, -- с легким волнением сказал князь.
   -- К чему подниматься? Мы так же хорошо и с не меньшей безопасностью плывем под водой, -- ответил маг.
   Наклонясь над столом, он нажал пружину. Тотчас же подвижная штора отодвинулась и открыла большое окно, с круглым и толстым стеклом.
   Электрические фонари, укрепленные, очевидно, снаружи корабля, заливали окружающее пространство ослепительным светом, и князь вскрикнул от восхищение. Вода, освещенная таким образом, казалась жидким аметистом. На этом причудливо нежном фоне плавали привлеченные светом обитатели моря. Были здесь и громадные морские чудовища фантастической формы, и маленькие разноцветные рыбки, как бабочки сверкавшие в волнах. Все это подводное население, казалось, не испытывало никакого страха и, по-видимому, привыкло к свету фонаря, стекла которого почти касалось. Иногда появлялись морские растения, прекрасные по форме и цвету; встречались также зубчатые скалы. Быстрая смена картин указывала на страшную быстроту хода подводного корабля. Вдруг Ардеа вскрикнул. К наружному кольцу прицепилось какое-то удивительное существо, -- полу-женщина, полу-рыба, -- и смотрела на них своим странным взглядом. Женская половина тела имела синевато-белый отлив, а хвост был покрыт пестрой чешуей. Черты лица этого существа были красивы и почти правильны; длинные, черные ресницы оттеняли зеленые, как изумруд, и фосфорически блестевшие глаза. Сквозь полуоткрытые губы, бледно-кораллового оттенка, блестели ослепительной белизны зубы, а рукам ее могла бы позавидовать любая земная дама, -- так они были красивы, и только лицо этого странного существа носило животное выражение. Густые волосы ее блестели и были покрыты словно желатином, предохранявшим их от влажности. За этим странным созданием виднелось несколько маленьких сирен, столь же красивых, как и их мать.
   -- Она чего-то просит. Вообще, они очень любят лакомства. Я сейчас принесу им чего-нибудь, -- сказал Сагастос, вставая.
   Вернулся он, неся небольшую корзинку с фруктами и пирожками, и открыл в стене отверстие, что-то вроде душника в печах. Поставив туда корзинку и тщательно закрыв отверстие, маг нажал пружину. Корзина тотчас же скользнула в воду. Сирена поймала ее и, вместе со своими детьми, начала с необыкновенной жадностью пожирать полученные лакомства.
   -- Что это за странные существа? -- спросил Ардеа.
   -- Это земноводные существа, встречающиеся в наших морях. Они живут иногда и в аквариумах, где их учат говорить, как попугаев. Только они очень злы и дики, и приручить их очень трудно, а поэтому стараются выкрасть из их гнезд яйца. Маленькие сирены легче приручаются, но зато очень недолго живут. Посмотрите! Там, правей, плавает мужская особь той же породы. Но самцы еще более дики и злы, чем самки.
   -- Они так и живут в воде?
   -- Нет, они живут в гротах, поросших мхом. Там на них и охотятся для добычи яиц. Это очень интересная охота, и я как-нибудь покажу вам ее. Сирены питаются водяными грибами и морскими растениями.
   -- Каким же образом вы выводите яйца? Есть у вас особые инкубаторы для выводки сирен?
   -- Нет! Готовые к вскрытию яйца принимают желтый цвет, а внутри их слышится ворчание; только такие яйца наши охотники и берут. Их тотчас же опускают в аквариум, а потом маленьких сирен, которые растут очень медленно, кормят молоком и подводными фруктами, вроде орехов. Смотрите! Вот еще семейство сирен. У этих глаза совсем иного цвета; у одних -- голубые, как бирюза, а у других -- красные, как рубины.
   Князь с любопытством стал рассматривать, но вдруг вздрогнул и отшатнулся, забыв, что толстое стекло отделяет его от обитателей морской бездны. Смотря на него большими, круглыми и кроваво-красными глазами, к стеклу прильнуло какое-то существо, точно зеленая лягушка, но величиной с корову. Толстое брюхо ее переливало разными цветами, а в открытой пасти виднелись острые зубы.
   -- Что за чудовище! -- вскричал князь. -- У нас есть подобного рода животные, но гораздо меньших размеров.
   -- Зато у вас, наверно, есть иные, не менее отвратительные существа, -- ответил Сагастос.
   Ардеа без устали смотрел и расспрашивал своего спутника.
   Один раз корабль сделал остановку на несколько минут, и князь с неподдельным удивлением заметил, при ярком свете, на усыпанном белым песком морском дне длинные и правильные ряды низких и густых кустов, усеянных большими фруктами красного и белого цвета.
   -- Можно подумать, что это искусственные насаждения, возделанные человеческой рукой, -- заметил Ардеа.
   -- Это и есть плантации. У нас много таких подводных культур, и они обыкновенно расположены вблизи островов. Около одного из таких насаждений мы и стоим в данную минуту, -- ответил Сагастос.
   -- Но как же можно сеять и сажать в глубине моря? Ведь вода все уничтожит, -- спросил пораженный Ардеа.
   -- Наши моря гораздо спокойнее ваших, и бури на них чрезвычайно редки. А главное, на такой глубине всегда царит полный покой. Растения, которые вы видите, дают плоды только под водой. Люди, снабженные особенными, приспособленными к этому аппаратами, сажают эти растения, ухаживают за ними и собирают плоды. Все это приносит солидный доход, так как подводные фрукты отличаются прекрасным вкусом и чудным ароматом, а листва и корни представляют очень дорогие овощи. Эти плантации ценятся на вес золота. Однако, время лечь и немного заснуть. Это -- не последнее наше путешествие, а у вас еще хватит времени налюбоваться нашими морями и их произведениями; нам на завтра нужны будут наши силы.
   Сагастос закрыл занавеской окно, и они улеглись на диванах. Несколько минут спустя, маг-марсианин и земной князь оба спали крепким сном, доказывая этим, что божественный дар, постановляющий человеку силы, -- сон, -- дан великим Зиждителем вселенной всем Его творениям.
   Князя разбудил Сагастос.
   -- Мы сейчас приедем. Надо привести себя в порядок, так как мой друг, правитель или вице-король области, которого я предупредил о нашем приезде, пригласил нас к себе на несколько дней.
   Ардеа поспешно встал и, по указанию мага, прошел в уборную, помещавшуюся рядом. Четверть часа спустя, они оставили корабль.
   Подземная набережная была полна народа. В одной из зал происходила разгрузка багажа, а в другой, красивой и роскошно убранной, стояли встречающие. Собравшаяся публика привлекла внимание князя.
   Все были черны, как негры, при отсутствии однако черт, характеризующих чернокожих на Земле. Волоса их не были курчавы, а нос не был приплюснут. Народ был очень красивый: высокого роста, стройный, с правильными чертами и с интеллигентным выражением лица.
   Пока наши путники поднимались по лестнице, Ардеа спросил мага, не составляют ли черные на Марсе низшей расы?
   -- Нет! Как и у вас, эта раса старее нашей. Она уже развилась, и дала много известных ученых; у них, как и у нас есть сословие магов. Вообще, эволюция человечества следует здесь правилу, общему для нашей системы. Вы, на своей планете, представляете пятую расу, а мы -- шестую.
   Они вошли в верхнюю залу, и разговор их прервал молодой человек, который подошел к Сагастосу и приветствовал его от имени правителя.
   Так как Ардеа достаточно знал язык страны, в которой они высадились, то и понял все, что они говорили, и мог ответить в вежливых выражениях, когда Сагастос представил его, как своего ученика и друга.
   Князь знал уже, что Сагастос принадлежал к народу Раваллисов, а что черные люди носили имя Таобтилов.
   Пока они шли к выходу, Ардеа заметил, какое удивление и любопытство возбуждал он в окружающих; но он привык к нему, и оно не производило уже на него неприятного впечатление. Не обращая никакого внимания на разглядывавшие его любопытные взоры, князь сам интересовался всем, что его окружало и значительно разнилось от того, что он видел в столице раваллисов.
   Так, вместо длинных и широких одежд, мужчины носили здесь узкие штаны и короткие рубашки или куртки, которые, как трико, обтягивало тело; а на головах их были большие, плоские шляпы.
   Они сели в четырехместный экипаж, тоже снабженный механическим двигателем, и быстро помчались ко дворцу правителя.
   Здесь князь видел то же изобилие садов, но только дома были совсем иной архитектуры; большая часть их была в один, много в два этажа, и с плоской крышей.
   Всюду царила лихорадочная деятельность. По улицам большие животные тащили тяжело-нагруженные телеги. Всюду встречалось множество диких жителей равнин, которые катили тележки и несли тяжелые тюки.
   Остановилась они перед зданием, которое было выше и красивее других домов. Сопровождавший их молодой человек, оказавшийся секретарем правителя, провел гостей через длинную галерею с колоннами, убранную растениями, в большую залу, выходившую на террасу и окруженную густыми деревьями. В этой зале находилось человек двенадцать мужчин, которые вели оживленную беседу. При входе гостей, один из присутствующих встал и пошел к ним навстречу.
   То был правитель. Он казался молодым человеком, а красивое и правильное лицо его было необыкновенно симпатично. Он носил черные башмаки и камзол, обшитый красным; на шее у него, на красной же ленте, висела большая звезда, украшенная драгоценными камнями.
   Обняв мага, правитель дружески приветствовал князя, который был представлен ему под тем же именем ученика и друга Сагастоса.
   Все сели и продолжали начатый перед тем разговор. Вопрос шел о возникшем с соседним народом несогласии, для улаживания которого хотели обратиться к царю раваллисов, как третейскому судье. Сагастос отнесся к вопросу с живым интересом; но Ардеа не принимал участия в разговоре и занимался тем, что слушал и изучал собеседников.
   Лица присутствующих были очень привлекательны и носили отпечаток высокого ума. Князю невольно пришла в голову не раз уже посещавшая его мысль о том, до какой степени заблуждаются на Земле, обезлюживая вселенную; какое мелочное тщеславие выказывают земные люди, предполагая, что, если даже на других планетах и находятся живые существа, то они должны быть или карликами, или обезьянами или пресмыкающимися, полу-людьми, полу-животными, лишенными культуры, цивилизации, благоустройства и науки. Словом, ни по уму, ни по своим знаниям они не могут будто бы возвыситься до обитателей Земли, -- этой альфы и омеги творения, якобы единственной и гордой представительницы человеческого разума и могущества.
   А теперь вот, на этой другой планете, он очутился среди таких же, как и он сам, людей -- цивилизованных, утонченных, имеющих свои общественные и политические интересы, науки и искусства, одни словом, обладающих всем тем, что он прежде считал исключительной привилегией маленького, затерянного в пространстве, но родного ему шара, который Сагастос назвал как-то, смеясь: "вселенский безумец".
   Слуга, с докладом, что подан обед, прервал разговор. Хозяин дома и его гости спустились в сад и по тенистой аллее направились к площадке, перед другой террасой. В тени деревьев накрыт был стол, защищенный от солнечных лучей разбитой над ним палаткой.
   На террасе появились две молодые женщины в белых одеждах. Несмотря на черный цвет лица, обе они были так чудно хороши, что Ардеа, положительно, пришел в восхищение.
   Это была вторая супруга правителя со своей падчерицей. Обе они приветствовали Сагастоса, как старого знакомого, но казалось были поражены видом князя; особенно заинтересовалась им молодая девушка, сидевшая с ним рядом за столом.
   В эту минуту Ардея совершенно забыл, что он находится на Марсе. Черные дамы поглотили все его внимание, и он с любопытством изучал их наружность и костюмы.
   На чернокудрой головке жены губернатора, благородной Америллы, надета была маленькая, семигранная золотая тиара, которая придерживала длинный и широкий вуаль, сделанный из пурпурной ткани, прозрачной, как самый тонкий газ. Плотно облегавший корсаж оторочен был красной лентой и вышит золотом. Широкая юбка заканчивалась небольшим трэном. У хозяйки дома были большие, бархатистые, карие глаза. Руки и шея ее были покрыты массивными украшениями, усыпанными драгоценными камнями.
   Соседка князя, -- очевидно, еще очень молодая девушка, -- была просто одета во все белое и не носила драгоценностей; только корсаж и волосы ее были украшены свежими цветами. Как он узнал потом, вуали могли носить одни лишь замужние женщины.
   Эту очаровательную девушку звали Нирдана. В больших лиловато-голубых глазах ее блестело наивное любопытство и интерес, возбужденные в ней ее соседом. Однако, она воздерживалась от вопросов, которые, видимо, горели на ее устах. Только к концу обеда, ободренная любезностью к ней князя, она предложила ему показать сад, а потом, когда спадет немного жар, покататься на лодке.
   Солнце садилось, и жара спадала, когда Нирдана, с позволения отца, предложила князю прогуляться с ней.
   Тот поспешил согласиться и с понятным интересом спустился в громадный и прекрасно содержимый сад, растительность которого была гораздо богаче и разнообразнее той, которую он видел в земле раваллисов. Климат, очевидно, был здесь теплее, и страна представляла из себя что-то вроде тропиков Марса.
   Сад заканчивался большим озером, у берега которого стояла на причале лодка. В лодке весел не было, но она была снабжена электрическим аппаратом, править которым взялась Нирдана. Они вошли в лодку и быстро понеслись по гладкой и сверкающей поверхности озера.
   В разговоре Нирдана пыталась удовлетворить свое любопытство и узнать, откуда явился, и кто такой он, Ардеа; но так как князь давал уклончивые ответы, то она не настаивала, и разговор вертелся на пустяках.
   Но вот вдали показался покрытый лесом островок, на котором стояло небольшое здание с пурпурным куполом, и князь осведомился, что это такое.
   -- Это небольшой храм, посвященный нашему богу, великому Имамону, -- ответила Нирдана. -- Хотите осмотреть его?
   -- Очень хочу, если можно.
   -- Конечно, можно! Но это только маленькая часовня, хотя все-таки и там можно совершать жертвоприношение. А что вам непременно нужно посмотреть, до вашего отъезда, так это большой храм Имамона, воздвигнутый на том самом месте, где погиб бог. Это несомненно самое богатое у нас святилище. Туда ежегодно стекаются тысячи паломников; а в большие праздники, на великом богослужении бывает даже сам царь. Одно из таких торжеств будет происходить на-днях.
   Пока она говорила, лодка стала приближаться к острову. Вдруг на воде появились большие, белоснежные птицы, с маленьким, в виде короны, хохолком на голове, и крыльями, обрамленными красными перьями. Птицы эти без страха окружили лодку и протягивали голову к сидящим.
   Нирдана вынула из кармана кусок хлеба и раздала его птицам, которые ели из ее руки, радостно при этом вскрикивая.
   -- Это ваши домашние птицы? -- спросил Ардеа.
   Нирдана отрицательно покачала головой.
   -- Нет, они живут на свободе. Во время жары они прячутся в гротах, по берегам озера, а при закате солнца выходят купаться и кормиться. Они посвящены Имамону, никто им не делает зла, и так как все богомольцы их кормят и ласкают, то птицы без всякого страха приближаются к людям.
   В эту минуту лодка подошла к каменной лестнице, и Нирдана привязала ее к железному кольцу, а потом наклонилась и сорвала несколько больших и красивых голубых цветов, которые росли в воде у берега.
   Прямая аллея вела в храм, внутренность которого была освещена многочисленными лампадами. Стены, казалось, были сделаны из синего сталактита; в глубине храма, в убранной цветами нише, красовалась большая белая птица с распростертыми крыльями, державшая в клюве длинный, острый нож. Перед нишей, на жертвеннике, стояла большая ваза с маслом, служившая лампадой.
   Нирдана положила в нишу принесенные цветы, зачерпнула ложкой, лежавшей на жертвеннике, масла из большой стоявшей на ступеньках амфоры, и подлила его в лампаду. Преклонив затем колена, она стала горячо молиться.
   Из вежливости, Ардеа последовал ее примеру, тоже подлил масла и тоже опустился на колени. Но на этот раз он не чувствовал того восторженного порыва, который охватил его в храме Веры.
   -- Эта птица изображает, вероятно, бога Имамона? Почему вы поклоняетесь ему в этом виде? -- спросил князь, когда Нирдана окончила молитву.
   -- Я расскажу вам все, что мы знаем о жизни и смерти бога, и тогда вы сами поймете, почему мы поклоняемся ему в этой символической форме. Имамон, видите ли, был сын Аура, Неведомого, Всемогущего, создавшего вселенную и правящего всем видимым и невидимым. Имамон снизошел на землю проповедывать великие, вечные истины и добродетели, которые открывают седьмое небо славы, где пребывает Аур. Имамон был добр и чист, как сама сущность великих истин, завещанных им миру. Он исцелял больных, воскрешал мертвых, усмирял бури, повелевал стихиями, духами света и тьмы. Словом, он делал только добро, и куда ни ступала его божественная нога, там все процветало.
   Но проповедь Имамона и его многочисленных учеников возбудила гнев жрецов жестокого и кровожадного божества, которому поклонялись тогда в этой стране. Они решили от него отделаться. Его изменнически схватили, бросили в темницу и осудили на смерть. Палачи сложили большой костер, возвели на него благодетеля рода человеческого, и сам великий жрец вонзил ему нож в сердце. Кровь Имамона брызнула и воспламенила костер прежде, чем недостойные успели подложить огонь. Когда таинственное пламя пожрало тело божественного сына Аура, из среды костра взлетела белая, как снег, птица с огненными крыльями, и в клюве держала нож -- орудие казни бога.
   В эту минуту, небо покрылось тучами и почернело, а земля гудела и сотрясалась. Скала, на которой гордо высился храм, откуда вышли жрецы, палачи Имамона, пошатнулась и, вместе с храмом, низверглась в пропасть, разверзшуюся у ее подножие.
   Из-под обломков скалы брызнул громадный поток и с грохотом ринулся в бездну. Но только воды его были красны, как кровь: то была невинная кровь божественного Имамона, пролитая человеческой злобой.
   Жрецы, жестокие палачи благодатного бога, умерли у костра, пораженные небесным огнем. Память их предана всеобщему проклятию, а их потомки, которые еще существуют поныне, презираются всеми; их избегают, как людей, приносящих несчастье.
   Испуганные всеобщим порицанием, палачи Имамона пытались оправдаться, говоря, что они убили его, будто, по приказанию их бога, Ассура. Но, гонимые всеобщим проклятием, они принуждены были покинуть страну и удалиться в равнины и леса к народу работников. Там они восстановили культ Ассура, и построили свои храмы.
   Дикий и порочный народ равнин, принял имя их бога, и зовется теперь -- Ассурами. Они фанатически поклоняется своему ужасному и кровожадному божеству, требующему человеческих жертв и крови; всегда крови, в обмен за кровь Имамона, которая не досталась ему, так как Аур, отец света, претворил ее, и она течет на спасение смертных.
   Ассура изображают отвратительным существом, символом разрушения; он сер, как пепел, представляющий бесформенный остаток того, что было. У него большие, остроконечные крылья, руки в формы когтей, с которых капает кровь, и голова увенчана рогами, а хвост имеет вид трехголовой змеи, которая кусает все, что окружает ее. Я забыла еще сказать, что Ассур держит в когтях сердце праведника, которого пожрал. На его жертвеннике горит один только огонь, добываемый из камня или зажигаемый молнией.
   Жрецы Ассура -- жестоки, жадны и держат народ в страхе и раболепстве. Они страшно богаты; но, тем не менее, ведут деятельную торговлю зерном, скотом и разными лесными или полевыми продуктами, которые вымогают у население.
   Несмотря на наше к ним отвращение и презрение, они настойчиво стараются проникнуть в нашу страну; где только можно, скупают земли и строят дома. Но я уже сказала, что все избегают и сторонятся их, как приносящих с собой несчастье.
   Во время этого рассказа они уже сели в лодку и плыли домой.
   Ардеа горячо поблагодарил Нирдану за рассказ, но разговор как-то не вязался. Выслушанная только что религиозная легенда заставила князя призадуматься.
   Очевидно, на Марсе, как и на Земле, борются два великих принципа, -- зло и добро, -- оспаривая друг у друга сердца человеческие. Здесь, как и там, воплощаются божественные послы, указывающие ослепленным, нерешительным людям дорогу к небу, и кровью запечатлевающие свое божественное учение.
   Была уже ночь, и на темной лазури неба загорелись звезды. Ардеа невольно стал искать среди этих блестящих светил крошечную, но гордую Землю, свою родину. В эту минуту лодка причалила к берегу, и Нирдана со своим спутником поспешно направилась к дому.
   Гостям отвели две роскошные комнаты, куда они и удалились после вечернего стола.
   Князь находился еще под впечатлением слышанной легенды об Имамоне и не удержался, чтобы не поговорить о ней с Сагастосом.
   Беседовали они долго, и Ардеа рассказал марсианину священные предания про Озириса, убитого Тифоном, про Кришну, которого враги поразили стрелой, и про борьбу, которую по верованиям персов, ведут между собой Агура-мазда и Ангро-майние.
   Обсуждая и сравнивая мировые мифы, Сагастос, в свою очередь рассказал, несколько преданий.
   -- Нирдана права! -- сказал он. -- Храм Имамона, действительно, один из самых интересных наших памятников, если даже отбросить его религиозный престиж. Я думаю, что завтра нам удастся его посетить, а дня через три там будет справляться один из великих годовых праздников, на который я провезу и вас. Мы отправимся с семейством правителя, что даст возможность хорошо видеть все, что будет там происходить. Есть еще одно, большое святилище Имамона, но, по оригинальности и красоте, оно не может идти в сравнение с тем, которое мы увидим завтра.
  

V

   На заре Сагастос разбудил князя.
   -- Вставайте скорей, друг Ардеа, -- весело закричал он. -- Я боюсь, что день будет очень жаркий. Поэтому нужно торопиться, нам предстоит почти два часа езды.
   Подстрекаемый любопытством, князь так быстро оделся, что полчаса спустя они сидели уже в каюте небольшой, похожей на венецианскую гондолу лодке, приводимой в движение электричеством.
   Сначала они шли по озеру, но затем небольшим каналом вышли в широкую реку, по которой легкая лодка понеслась против течения с необыкновенной быстротой.
   Чем дальше двигались они вперед, тем страна делалась гористее. Крутые берега стояли по обе стороны, как стены; повсюду виднелись зубчатые скалы причудливой формы и горы.
   Затем лодка свернула в сторону и вошла в один из рукавов реки, который становился все уже и уже, теснимый высокими горами. Окрестности были очень дики и мрачны, и впечатление это еще более усиливалось, благодаря растительности темного, почти черного цвета.
   Наконец, они подошли к берегу. Один из служителей храма причалил лодку, и оба путешественника начали подниматься по высеченной в скале лестнице, которая, широкими зигзагами, вела на самую вершину горы.
   Сагастос остановился перед пробитою в стене дверью и трижды ударил в висевший металлический диск.
   Дверь отворилась, и наши путники вышли на большую, обсаженную деревьями площадку. Аллеи были устланы цветными плитами.
   В центре этого дворика был устроен бассейн, в котором плавали белоснежные священные птицы. В тени деревьев, на известном расстоянии друг от друга, были расставлены чудной работы скамейки, а между ними устроены фонтаны, бросавшие вверх снопы серебрившихся на солнце струй.
   Прямо против входа высились громадные врата храма. Сагастоса и князя встретил дежурный жрец, почтительно приветствовал мага и объявил, что готов показать им храм.
   Ардеа с любопытством осмотрел этого служителя Имамона. Жрец был в длинном белом одеянии; на плечах у него были привязаны лентами крылья огненного цвета, а на голове надето что-то вроде красного шлема, который увенчан был птицей с распущенными крыльями.
   Уже подходя к храму, Ардея обратил внимание на доносившийся глухой рокот, который перешел в громовые раскаты, когда они вошли под своды святилища. В храме все поражало строгой простотой. Посредине стоял большой каменный жертвенник, в форме костра, на котором горел огонь, тщательно поддерживаемый тремя юношами и тремя молодыми девушками, которые подбрасывали смолистые и благоухающие вещества. В воздухе чувствовался необыкновенно нежный и живительный аромат.
   В глубине, несколько ступеней вели в особую часть храма, закрытую тяжелой пурпурной завесой. На ступенях, по обоим концам, стояли треножники с курившимися благовониями, и около каждого из них дежурила жрица.
   Подойдя к завесе, жрец пал ниц и сказал:
   -- Мы вступаем в святое святых!
   Маг и Ардеа последовали его примеру.
   Затем жрец встал и, подняв край завесы, пропустил их вперед.
   Князь ступил несколько шагов и остановился, ошеломленный. То, что он увидел, превосходило самый смелый полет фантазии.
   Он стоял на небольшой площадке, за краем которой зияла ужасная, по ширины и глубине пропасть; а с противоположной стороны грозно высилась черная скала громадной высоты. Гладкая, точно срезанная бритвой вершина скалы дала широкую трещину, и из этой расселины с грохотом низвергался поток, вода которого была красна, как кровь. Широкими каскадами пурпурные воды падали в бездну, разбрасывая далеко вокруг багряные брызги.
   По обеим сторонам потока шли лестницы, спускавшиеся до дна пропасти, куда, согласно легенде, был низвергнут и затоплен невинной кровью Имамона храм Ассура с его злыми жрецами. Уверяли даже, будто иногда под водой слышались их стоны. По ступеням лестницы были выстроены жрецы, с музыкальными инструментами, и пели молитвы, в которых прославляли благость и славу Имамона. Электрические лампы, скрытые в расщелинах скалы, придавали всей картине удивительное волшебное освещение.
   Воцарилось продолжительное молчание. Позабыв все, Ардеа, как очарованный, смотрел на это волшебное зрелище, и мистическая дрожь пробегала по его телу.
   Прикосновение чьей-то руки вывело князя из его глубокой задумчивости. Это жрец наклонился к его уху и спрашивал, не желает ли он присоединиться к верным и болящим, пришедшим испить крови бога и молить его об исцелении.
   -- Если к этому допустят чужеземца, то я буду очень счастлив, -- поспешил ответить Ардеа.
   -- Имамон раздает свои дары всем, кто прибегает к нему с верою, не спрашивая, кто и откуда он, -- ответил жрец.
   Все трое прошли вдоль пропасти до того места, где площадка делала поворот. Там скалы сближались, образуя узкое и темное ущелье. В этом месте над пропастью был переброшен мост, который вел к широкому коридору, высеченному в горе. Коридор этот заканчивался обширным гротом, где собралось много недужных, увечных и слабых мужчин и женщин. Сагастос, Ардеа и жрец присоединились к этой толпе.
   Маг шепнул князю, что все это -- паломники, стекающиеся сюда из всех областей страны, и что их вероучение предписывает, хотя бы раз в год, прийти сюда вкусить крови благодатного бога; а больных влечет сюда надежда на выздоровление или, по крайней мере, облегчение, так как чудесные исцеления здесь не редки.
   Едва успел Сагастос прошептать последние слова князю на ухо, как завеса, скрывавшая глубину грота, раздвинулась и открыла другой грот, -- меньший по величине и не имевший задней стенки.
   Он примыкал к водопаду, кровавая завеса которого обдавала внутри мелкими, как пыль, брызгами. Скала дрожала до самого основание.
   На краю пропасти стоял жрец с большим золотым кубком в руках, на котором была следующая надпись:
   "Получишь по силе веры твоей!"
   Паломники по очереди подходили и осушали кубок, наполняемый красной водой священного потока. А больных погружали в металлические ванны, налитые той же водой; при этом одна разбитая параличом женщина получила исцеление. Сияя счастьем, она пала ниц и горячо благодарила Имамона за дарованную ей милость. Воду из ванн выпускали в пропасть, чтобы обдать всеми человеческими недугами Ассура, который завидуя добродетели и святости Имамона, пытался некогда его уничтожить.
   Сагастос и Ардеа вернулись тою же дорогой обратно в большой храм, а жрецы повели их и других паломников в трапезную, где был подан завтрак. Потом мужчин поместили в один грот, а женщин в другой, чтобы они отдохнули, пока не спадет жара.
   Спускалась ночь, когда маг с князем вернулись в город. Ардеа до такой степени находился под впечатлением всего виденного, что целый вечер только и говорил с Нирданой про храм Имамона, который восторженно называл истинным чудом природы.
   Молодая девушка с большим оживлением поддерживала этот разговор, к нескрываемому неудовольствию секретаря своего отца, который настойчиво ухаживал за ней и начинал ее ревновать к князю.
   Оба дня, предшествовавшие празднику, стояла удушливая жара. Поэтому все жители, особенно же привилегированных классов, прятались днем в подземные помещения, отделанные с такою же роскошью и комфортом, как и обыкновенные жилища.
   Когда же солнце садилось, все выходили в сады, ужинали на свежем воздухе и развлекались беседой и музыкой.
   Музыка очень понравилась князю. Чудные и оригинальные мелодии крайне заинтересовали его, и он решил записать их, чтобы унести с собой на землю.
   Главной темой разговора служил наступавший праздник, который озабочивал всех, особенно дам, деятельно к нему готовившихся.
   Нирдана рассказала князю, что храм, в котором будет происходить торжество, воздвигнут на острове, и что это прославленное святилище первым осчастливлено было известием, что Имамон спасся от врагов и, что превращенный волею Аура, своего отца, в священную птицу, вернулся на небо, откуда снизошел ради спасения человечества.
   Эта победа доброго бога над жестоким Ассурой ежегодно праздновалась с большим торжеством, сопровождавшимся чудесным явлением самого Имамона, сходившего с неба, чтоб доказать смертным, что дыхание его пребывает на них, и что он по-прежнему им покровительствует.
   Относительно же предстоявшего чуда девушка лукаво умолчала, объявив, что он и сам его увидит. Зато она любезно расписала все прелести самой поездки, совершаемой не в подводном корабле, а над водой, и упомянула, что сам царь с большой помпой будет присутствовать на ночной божественной службе, так как церемония начнется лишь с появлением на небе первой звезды.
   Настал наконец ожидаемый день. Все встали поздно, чтобы не очень утомиться к ночи. Приняв ванну, маг и князь нарядились в парадное одеяние, которое прислуживавший слуга вынул из привезенного ими с собой чемодана.
   Вместо обычной, длинной и широкой одежды, Сагастос надел белоснежные, узкие, как трико, штаны и короткую тунику такого же цвета, обшитую широкой серебряной лентой, а поверх всего накинул длинный белый плащ, подбитый голубым. На шее, на голубой же ленте, висела пятиконечная звезда, усыпанная драгоценными камнями. Ардеа надел тоже белый и такого же покроя костюм, только туника его была обшита узенькой серебряной тесьмой, а плащ на нем был весь синий. Пентаграмма на его груди висела на тонкой золотой цепочке.
   -- Это мы из любезности к нашим хозяевам оделись сегодня, как они? -- спросил Ардеа, не без удовольствия осматривая в большом зеркале свою красивую фигуру, к которой очень шел этот богатый и оригинальный костюм.
   -- Нет, мы не настолько любезны, -- со смехом ответил Сагастос. -- Это наш парадный костюм. Когда предстоит, как сегодня, присутствовать на каком-нибудь торжестве, все одеваются подобным образом.
   После обеда вся семья правителя и гости отправились на берег реки. Для большого торжества, им подали открытые, двухместные, защищенные от солнца балдахином носилки, которые несли богато одетые ассуры.
   Правитель сел с Сагастосом, Ардеа с красавицей Америллой, а Нирдана с братом. В остальных носилках разместились секретарь и другие сановники.
   Весь город был в движении. Радостная и нарядная толпа наполняла улицы, и поезду правителя приходилось с трудом прокладывать себе дорогу.
   На Нирдане и ее мачехе тоже были надеты роскошные белые костюмы, покрытые серебряной вышивкой. Волосы, шея и руки украшены были драгоценностями. Более тщательный осмотр, которому подверг Ардеа сидевшую рядом с ним супругу правителя, дал ему понять, что юбка на Америлле сшита из целого ряда разноцветных тканей, тонких, как газ. Это удивительное одеяние переливало всевозможными цветами и волновалось, точно вода под веянием ветерка. Внизу юбка была обшита широкой, тончайшей работы вышивкой, Золотая, усыпанная драгоценными камнями повязка на голове сдерживала покрывало.
   Пока Ардеа поглощен был рассматриванием платья своей соседки, Америлла не менее внимательно разглядывала его самого. Чужеземец крайне интересовал ее, и она, истинно женским чутьем, угадывала в нем не совсем обычного человека.
   В эту минуту Ардеа поднял голову, и взоры их встретились. Его глубокие и мягкие, серые глаза не имели себе подобных на Марсе, где зрачки отличались яркой и самой разнообразной окраской.
   Наконец, любопытство одержало верх, и Америлла, полу-смущенно, стесняясь, спросила:
   -- Вы не рассердитесь на меня, Ардеа, если я предложу вам один вопрос, который не следовало бы мне, как хозяйке дома, задавать гостю? Я хотела бы знать, откуда вы? В вас есть что-то удивительно странное; по-видимому, вас окружает какая-то тайна?
   Ардеа притворился удивленным.
   -- Тайна? Какая же тайна может окружать скромного ученика Сагастоса?
   Америлла улыбнулась и погрозила ему пальцем.
   -- Не скрытничайте! Тайна -- это те особенности, которыми вы так отличаетесь от нас. Я никогда не видала человека такой белизны, как вы, ни волос такого чудного светлого и золотистого оттенка. И потом, эти глаза! Таких глаз тоже никто еще никогда не видел. Скажите мне, кто были ваши родители?
   -- Увы! Я не знаю этого, -- со вздохом ответил Ардеа. -- Мне говорили, что я сын мага и круглый сирота. Я рос одиноко во Дворце магии, близ столицы раваллисов. Сагастос всегда покровительствовал мне и вместе с одним старцем воспитал меня. Потом маг сделал меня своим учеником, а по окончании первого посвящения мой учитель сказал, что возьмет меня с собой путешествовать, и мы посетим соседние страны, прежде чем я снова примусь на дальнейшую работу. Вот, благородная Америлла, все, что я знаю о моем происхождении.
   -- Ваши слова только подтверждают мои подозрение. Но если эта тайна известна одному лишь Сагастосу, то совершенно бесполезно пытаться узнать ее. Эти маги пропитаны молчанием и тайной! -- с досадой прибавила она.
   -- Признаюсь вам, -- продолжала она после минутного молчания, -- что я сначала приняла было вас за селенита, а потом вспомнила, что они совсем другого цвета и, кроме того, никогда не спускаются в равнины.
   -- Селениты? Кто же это такие? -- с любопытством спросил Ардеа.
   -- Как? Вы не слыхали про селенитов или лунных людей? Как это странно!
   -- О! Я еще очень многого не знаю.
   -- В таком случае, я охотно расскажу вам все, что знаю о них, -- любезно ответила Америлла.
   -- Селениты, видите ли, это -- немногочисленный народ, живущий в горах, на самых вершинах. Они резко отличаются от нас по строению своего тела, и кости у них, как у птиц. Они могут даже перемещаться, поднимаясь на воздух, конечно, на небольшую высоту и на недальние расстояния. В них есть что-то воздушное, они не высоки ростом, стройны и легки. Мне пришло в голову, что вы принадлежите к их расе потому, что у них тоже белая кожа, хотя и другого, несколько голубоватого оттенка. Селенитов считают потомками Имамона. Селениты живут богато и, как уверяют, обладают глубокими тайными знаниями. Они никогда не сходят в равнины, так как наш воздух слишком плотен и тяжел для них.
   Америлла умолкла, так как они прибыли на берег очень широкой реки. В большой расцвеченной палатке, в ожидании правителя, собрались приглашенные.
   Стоявшее у пристани судно было все сплошь вызолочено и убрано флагами, а на носу украшено большой священной птицей, с распущенными крыльями, такой чудной работы, что она казалась живой.
   За этим кораблем тянулись вереницы судов, всех размеров, которые заняли реку во всю ее ширину.
   Вице-король поздоровался со всеми собравшимися лицами и представил им мага и князя. Потом все вошли на корабль, палуба которого была превращена в гостиную с удобной мебелью. Здесь же был устроен изящный буфет, убранный громадными букетами цветов в дорогих вазах.
   Все остальные суда также были переполнены народом; они тоже были убраны цветами, гирляндами и дорогими материями. На корме корабля правителя была устроена небольшая, высокая платформа. Правитель взошел на нее и развернул большой красный флаг, на котором золотом вышита была символическая птица Имамона. В ту же минуту, на воздух поднялся небольшой аэростат, имевший вид пурпурного дракона, с золотой каской на голове.
   Со всех сторон раздались радостные крики, и на всех судах выкинули флаги с изображением священной эмблемы Имамона. Послышались мощные и гармоничные звуки музыки, -- и вся флотилия двинулась в путь, имея во главе золоченый корабль вице-короля.
   На палубе гости разбились на группы. Ардеа познакомился, между прочим, с молодым человеком, родственником Америллы, который оказался военным; а так как князь очень интересовался положением военного дела на Марсе, то и вступил в оживленную с ним беседу.
   Нирдана беседовала с молодой девушкой, своей подругой, и разговор шел о важнейшем для женщин всех миров вопросе, а именно -- о замужестве.
   Ниа, так звали молодую девушку, была уже невеста, и скоро должна была состояться ее свадьба. Обсудив важный вопрос о подвенечном платье, приданом и полученных от жениха подарках, Ниа спросила, когда же состоится обручение Нирданы с секретарем ее отца и сделал ли он ей предложение?
   -- О, нет! Я вовсе не жажду слышать его признание и нисколько не спешу выходить замуж, -- небрежно ответила Нирдана.
   -- О! С каких же это пор ты так изменила свое мнение? Прежде Гери нравился тебе. К тому же он очень богат, знатного происхождения, и занимает такое положение в свете, что, право, лучшей партии и желать нельзя.
   -- Но он не нравится мне.
   -- Не выдумывай, а лучше признайся, что он потому перестал тебе нравиться, что понравился другой? Уж не таинственный ли ваш гость этот другой -- лукаво спросила Ниа. -- Он не дурен собой...
   -- Недурен! Нет, он очень красив, с своими золотистыми, волнистыми волосами и удивительными глазами. Потом, кожа его так бела, а вся фигура его дышит удивительным очарованием, -- восторженно сказала Нирдана.
   Затем, спохватившись, она прибавила:
   -- Какая-то непроницаемая тайна окружает его, и это одно уже делает его интереснее Гери, который всем известен с самого дня своего рождение. Только ты ошибочно предполагаешь, будто чужеземец причиной того, что Гери перестал мне нравиться. Ардеа скоро уезжает с Сагастосом, и, Бог знает, увидимся ли мы с ним когда-нибудь.
   В эту минуту подошел Гери, и разговор перешел на другие предметы.
   Река, по которой шел корабль правителя с сопровождавшей его флотилией все более и более расширялась. Мало-помалу берега стали исчезать в далеком сумраке; очевидно, они вошли в большое озеро.
   После полутора часа пути показался большой остров, покрытый роскошною растительностью, из-за которой виднелись громадные здания, массивные и, в то же время, изящные контуры которых стали вырисовываться все ясней и ясней.
   На широкой лестнице, к которой причалил корабль, выстроились певшие гимн жрецы, в белых и красных одеяниях, и жрицы в серебристых туниках, увенчанные венками.
   Правителя встретил великий жрец и провел приехавших в большой открытый павильон, устроенный у другого спуска.
   Здесь лестница была уже, но зато покрыта дорогими коврами. Ардеа узнал, что на эту пристань прибудет царь, который в данную минуту находился в другом городе.
   Спускались сумерки, и царя ждали с минуты на минуту, так как церемония должна была начаться, как только на небе вспыхнет первая звезда! На острове собралась громадная толпа народа и всюду, куда только хватал глаз, виднелось море человеческих голов.
   Вдруг на воде появилась светящаяся точка и стала затем быстро приближаться. Наконец, стал виден большой корабль, на носу которого сияло громадное электрическое солнце.
   -- Это едет Махозер со своими двенадцатью советниками, хранителем печати и четырьмя магами, которые воспитали его и учили управлять четырьмя стихиями, -- прошептала Нирдана, наклоняясь к князю.
   Ардеа с любопытством наклонился вперед, чтобы лучше видеть царя таобтилов, высокая фигура которого появилась на покрытых ковром сходнях, переброшенных с корабля на берег.
   Махозер был еще молодой человек, лет тридцати пяти, очень высокого роста. Черты лица его были правильные и строгие, глаза были синего, как сапфир, цвета.
   На нем был черный и узкий, как у всех, костюм, а на плечах накинут синий плащ, сдерживаемый у шеи драгоценным ожерельем, ниже которого виднелся золотой нагрудник; голову покрывал легкий золотой шлем, увенчанный зубчатой короной.
   Непосредственно за ним шел старец с драгоценной шкатулкой, в которой, по словам Нирданы, хранилась государственная печать. Далее шли попарно двенадцать старцев в белых одеждах, и четыре наставника царя. На голове у магов были надеты золотые, увенчанные звездой тиары.
   После этих высших сановников, высадились телохранители царя: пятьдесят молодых людей в серебряных доспехах и вооруженных короткими, широкими мечами, висевшими на серебряных же поясах.
   На остальную свиту Ардеа не обратил никакого внимание. Он смотрел на царя, который поднимался по лестнице, и перед которым правитель, великий жрец и другие сановники склонились до земли. Народ радостными криками приветствовал монарха. Царь отвечал на приветствия наклонением головы или жестом руки и, не сказав ни слова, вместе с великим жрецом и прочими сановниками храма, стоявшими по обе стороны, быстро пошел вперед. В эту минуту все огни погасли, и шествие потянулось длинной вереницей к храму.
   На темной лазури неба зажглась первая звезда, когда царь появился на ступенях лестницы. Правитель с семейством и его гости вошли в храм за царем с его советниками и стали неподалеку за ним, на эстраде, приготовленной для монарха и его свиты.
   Храм был громадных размеров. Несмотря на бесчисленные лампады, освящавшие его, дальние части терялись во мраке.
   Посредине храма, на возвышении в десять ступеней, высился жертвенник, на котором стояло что-то закрытое широким и толстым покровом из разноцветной, с металлическим отливом материи. Окружая полукругом главный жертвенник, были устроены двенадцать других, из которых каждый был украшен особым мистическим символом. Рассматривать эти символы князь не имел времени, так как все его внимание сосредоточилось на жрицах в черных одеждах, которые окружали центральный жертвенник и, аккомпанируя себе на инструментах, напоминавших арфы, затянули протяжную невыразимо грустную песнь.
   Потом царь оставил свое место, где некоторое время молился, и, начиная с левой стороны, обошел все двенадцать жертвенников, совершая на каждом возлияние и курение.
   Подошедший к князю Сагастос объяснил шепотом, что эти жертвенники посвящены стихиям и добродетелям Имамона, которые царь почтил молитвами, дарами и жертвами.
   Совершив жертвоприношение на последнем алтаре, посвященном плодородию и обильным жатвам, царь снова занял свое место. Около центрального жертвенника жриц в черном одеянии сменили жрицы в белом. Из святилища появилось шествие жрецов с факелами в руках, которые и стали вокруг жриц.
   С этой минуты пение становилось все громче и, наконец, приобрело могучую силу. Удушливый аромат наполнил храм. Вдруг вдали прокатился раскат грома, и мелькнула белесоватая молния. В ту же минуту над покровом, скрывавшим таинственный предмет на престоле, появился красноватый дым. Все присутствующие в страхе и трепете пали на колени. Новый ужасный удар грома и блеск молнии возвестили приближение самого Имамона.
   Страшный треск потряс стены массивного здания, яркая молния прорезала воздух, погрузив все в море пламени; лежавшее на центральном алтаре покрывало вспыхнуло.
   "Кажется, молния ударила в храм", -- подумал Ардеа, невольно закрывая глаза.
   Когда он снова решился взглянуть вокруг, то увидел что все лежали ниц. Покрывало сгорело, а на престоле оказался громадный золотой сосуд, украшенный драгоценными камнями. Над этим сосудом стояла прозрачная, с неясными контурами фигура, в которой вполне ясно можно было узнать человека высокого роста. У ног его дымилось и кипело что-то красное, как кровь. Это была кровь Имамона, которую он сам принес верующим в знак своей любви и неизменного покровительства. Через минуту прозрачная фигура стала бледнеть и, наконец, расплылась в воздухе.
   -- Слава Имамону! Добро торжествует над злом, свет -- над тьмою, жизнь -- над смертью! -- в радостном упоении пропела толпа.
   По окончании гимна великий жрец поднялся по ступеням к алтарю. Царь первый подошел и пал ниц, а потом, стоя на коленях, выпил маленький золотой кубок, которым жрец зачерпнул красной влаги из большого сосуда. После царя стали подходить советники, маги, правитель с семейством и все высшие сановники, а за ними Сагастос и Ардеа.
   Со странным чувством выпил князь кровь Имамона. Благоговейный восторг окружавшей его толпы заразительно на него подействовал и вызвал мистическую дрожь, когда горячая, с особым ароматом жидкость коснулась его губ.
   Дальше, бесконечной вереницей, но в строгом порядке, потянулись верные к великому жрецу, которому два других жреца помогали раздавать божественную кровь.
   В это время священная церемония закончилась радостным и благодарственным гимном, пропетым всеми молящимися.
   После этого царь, в сопровождении своей свиты и всех присутствующих сановников, вышел из храма через боковую дверь и направился к павильону, все залы которого были открыты доступу свежего и чистого ночного воздуха.
   Роскошно убранные столы ломились под тяжестью драгоценной посуды. Все сели, и у каждого на приборе лежал большой красный плод.
   Легенда гласила, что он некогда был белым, но дерево, приносящее этот плод, росло недалеко от костра, на котором был убит Имамон; когда брызнула кровь бога, то смочила также это дерево и росшие на нем плоды, отчего немедленно же все растение, -- ствол, корни, листва и плоды, -- окрасились в красный цвет. В воспоминание этого случая, каждый в день годового праздника должен был съесть такой плод в честь Имамона.
   Прежде чем сесть за стол, правитель представил царю Сагастоса и князя. Махозер крайне милостиво принял их и приказал посадить за свой стол.
   За царским столом шел оживленный разговор. Молодой государь посадил Сагастоса рядом с собой и беседовал с ним, обращаясь с любезным словом и к князю.
   Ардеа все слушал и слушал, удивляясь глубоким и разнообразным знаниям молодого царя, обладавшего действительно выдающимся умом.
   По окончании чрезвычайно долго затянувшегося ужина, царь вместе со своей свитой уехал с острова, увезя также и правителя, с которым хотел поговорить о делах. Остальное общество разошлось по своим судам, а вместе с прочими и маг с своим учеником вернулись на свой корабль.
   Утомленные дамы удалились в каюты, и на палубе остались одни мужчины. Составились отдельные группы. Ардеа жаждал расспросить Сагастоса о массе вещей, но маг был окружен толпой. Видя его досаду и нетерпение, Сагастос не мог удержаться от улыбки.
   Вернулись они домой, когда уже всходило солнце, и все поспешили на отдых после без сна проведенной ночи.
  

VI

   На следующий день, после утреннего завтрака, Сагастос, смеясь, сказал князю:
   -- Теперь я к вашим услугам. Еще вчера я заметил, что вы сгораете от нетерпения расспросить меня.
   -- О, конечно! Я видел такую массу интересного!
   И Ардеа стал расспрашивать мага сначала о символике и значении вчерашней церемонии, а затем нерешительно задал вопрос, считает ли он действительным появление Имамона?
   -- Злые языки утверждают, -- и лукавая улыбка мелькнула на устах Сагастоса, -- что в видимом явлении бога и в явлениях, предшествующих ему, некоторую роль играет искусство жрецов. Однако, это обстоятельство нисколько не исключает действительного, хотя и невидимого присутствия Имамона в храме. Совокупная молитва обладает громадным могуществом, а порыв стольких, полных глубокой веры сердец несомненно привлекает совершенного духа, и его божественно-чистые излучения наполняют кубок, из которого вкушают верующие.
   Разговор коснулся затем Махозера, и Ардеа выразил свое восхищение перед громадными знаниями и выдающимся умом молодого царя.
   -- Что находите вы необыкновенного в знаниях Махозера? Не только вполне естественно, но даже необходимо, чтобы царь был развитее подданных. Чтобы повелевать, надо знать, -- заметил Сагастос. -- Царь получает особое воспитание. Семи лет его отдают в коллегию магов, где и посвящают во все науки, необходимые для того, чтобы править народом, охранять благосостояние страны, и нелицеприятно отправлять правосудие. Параллельно с обучением наукам и искусствам, ведется строжайший надзор за характером будущего царя. Его учат побеждать свои дурные наклонности и внушают убеждение, что он более всякого своего подданного должен обладать добродетелями, возвышающими и облагораживающими человека. Царевич растет, проникаясь мыслью, что гнев, зависть, алчность, пристрастие и жестокость -- позорнейшие пороки для царя, который обязан быть терпеливым, великодушным справедливым, всегда готовым пожертвовать собой на блfго народа, и должен почитать бога своей страны, чтобы и подданные его, которым он служит примером, поступали так же.
   Он должен основательно знать законы, чтобы никогда не прилагать свою печать к несправедливому приговору или указу. Наконец, царь должен поощрять и любить искусства, как дары божества.
   Во время своей земной жизни, -- гласит предание, -- Имамон любил петь, и воспевал величие Создателя вселенной и красоту Его творений. Под звуки его голоса и лиры распускались цветы, стихали бури, а хищные звери ложились у его ног и смиренно, покорно следовали за ним. Имамон чтил искусства и говорил: "Развивайте их, -- они хранят в себе великие тайны творения и приближают вас к божеству". В одном из храмов страны благоговейно хранится лира Имамона. Мне говорили, что святые, ведущие отшельническую жизнь, слышат иногда в святилище звуки этой лиры и поющий голос бога.
   -- Следовательно, и Махозер изучил специально какое-нибудь искусство? -- спросил Ардеа.
   -- Да, он прекрасный музыкант и певец. Но поверьте, что Махозер крайне удивился бы, если бы узнал, что вы им восхищаетесь, так как он отлично понимает, что лишь одно невежество может считать себя великим и всезнающим, а что всякий, кто хоть немного чему-нибудь учился, ужаснется беспредельности знания, которое ему предстоит еще приобрести.
   -- Счастливы таобтилы, что ими правит этот скромный и симпатичный коронованный ученый. Признаюсь вам, учитель, что никогда и ни один земной государь не очаровывал меня так, как Махозер, -- со вздохом сказал Ардеа.
   Затем, после минутного молчания, он продолжал:
   -- Скажите, Сагастос, почему для каждой книги законов существует особый советник, и почему все советники -- старики?
   -- Потому, что царь -- все-же человек; что-нибудь от него ускользнет, или, наконец, память может ему изменить. Советник же, изучивший только одну из двенадцати книг закона, является сведущим человеком в своей области. Он всегда готов помочь царю и обратить его внимание на любой оттенок обсуждаемого дела. Что же касается вашего второго вопроса, почему все советники старики, то для этого существуют причины основательные. Они должны быть старыми, чтобы Никакое увлечение не отвращало от лежащих на них важных государственных обязанностей. Все они отказались от мира и семьи, и ничье постороннее влияние не может действовать на них подкупающим образом. Их тщеславие заключается в том, чтобы статуя их была со временем помещена в музее "Народной славы", а имя с уважением и любовью вспоминалось грядущими поколениями. Зато страна окружает их царскою роскошью и дает столько всего, что желать им нечего!
   -- У царя есть жена?
   -- Нет, и никогда не будет открыто, по крайней мере. Со смертью отца, он теряет последние узы родства. Мать царя остается неизвестной и никогда не покидает храма. На этот счет, закон весьма строг.
   -- Закон жестокий и несправедливый! Ведь царь тоже -- человек и притом молодой. Как и всякий другой, он может полюбить женщину; а между тем, закон запрещает ему это и осуждает его на монашескую жизнь, -- с легким негодованием возразил Ардеа.
   Сагастос рассмеялся.
   -- Успокойтесь, пылкий житель Земли! В действительности, дело вовсе не столь ужасно, и от молодого царя такого сурового отречения не требуется. В любом храме царь может избрать себе красивейшую из жриц; храм даст ему ее, и ничего взамен этого не потребует. Но никто ничего не будет об этом знать, и возможные последствия останутся под покровом непроницаемой тайны? малейшая на этот счет нескромность, даже самой избранницы, влечет страшное наказание. Первый ребенок мужского пола, родившийся от царя, становится его наследником..
   -- А если ребенок умрет?
   -- Это случай крайне редкий. В таком случае, ему найдут заместителя, так как жрецы знают и никогда не теряют из вида потомство царя.
   -- А разве жрецы не могут сплутовать и подменить царского сына другим ребенком?.. -- с многозначительным видом перебил Ардеа.
   -- О, нет! За всем этим наблюдает совет магов и никто не отважится обмануть людей, для которых нет ничего тайного. Уверяю вас, Ардеа, что в таком установлении есть много хорошего. Семейные узы и обязанности родства препятствуют во многом свободе действий государя и могут влиять на его чувства справедливости и долга по отношению к его народу. Одинокий, свободный от какого бы то ни было постороннего влияния и поддерживаемый такими же, как и он сам, добросовестными, беспристрастными советниками, царь никогда не постановит несправедливого решения, идущего во вред интересам страны. Столь же осторожно и нелицеприятно будет он взвешивать всякое дело, подносимое ему на утверждение. Закон подчас суров, и необходимо все хорошо обдумать, применяя его; особенно же, если дело идет о человеке бедном и невежественном, которого, раньше чем карать, надобно просветить и поддержать. Наоборот, чем богаче и развитее виновный, тем преступление его возмутительнее, и тем строже он должен быть наказан.
   Вечером, беседуя с Сагастосом, Ардеа упомянул о загородной прогулке, дня через два, устраиваемой Нирданой.
   -- Вам придется, мой друг, отказаться от этой поездки, так как я рассчитываю послезавтра уехать с вами отсюда. Кроме того, я боюсь, как бы ваше присутствие не потревожило покой семьи, гостеприимно приютившей нас.
   -- Как так! Разве я нарушил в чем-нибудь правила приличия, или какой-либо неизвестный мне обычай? -- смущенно спросил князь.
   -- О, нет! -- лукаво улыбнулся Сагастос. -- Дело не в этом. Но неужели вы до такой степени слепы и не замечаете, что чересчур заинтересовали своей особой Нирдану, а что этот интерес вызывает дикую ревность со стороны Гери, которого ее отец прочит ей в женихи? Наш отъезд положит конец всем этим недоразумениям. Ведь я не думаю, чтобы вы сами жаждали торжественно ввести в храм эту девочку, как бы она красива ни была.
   -- Конечно, нет! Я жажду только одного: сохранить свою свободу, и как можно подробней осмотреть прекрасную планету, на которую попал каким-то чудом, тогда как мои родные и друзья считают меня спокойно проживающим в Индии.
   -- Итак, решено! Завтра мы объявим наше решение, простимся с любезными хозяевами и на рассвете следующего дня двинемся в путь.
   Известие о скором отъезде гостей удивило всю семью правителя. Он и его жена старались вежливо удержать их, а щеки Нирданы вспыхнули предательским румянцем, что немало смутило князя. Поэтому он очень обрадовался, услыхав, что Сагастос настоял-таки на своем решении, обещая позже опять приехать к ним; еще более порадовался Ардеа, когда из разговора с хозяином дома выяснилось, что для путешествия лучше всего воспользоваться ночной прохладой, и потому им необходимо выехать в тот же вечер.
   После ужина Сагастос и Ардеа сердечно распрощались с семейством правителя и ушли к себе, чтобы переменить костюм и заняться последними приготовлениями.
   -- Куда же мы теперь едем? -- спросил Ардеа, как только они остались одни.
   -- К ассурам, диким обитателям равнин. Затем мы посетим селенитов. Это -- удивительный народ, и я как-нибудь познакомлю вас с интересным преданием о нем.
   -- Америлла уже рассказала мне кое-что. Селениты, или лунные люди, считают себя потомками Имамона и имеют свою особую организацию. Конечно, я жажду посетить их и думаю, что увижу у них больше интересного, чем у диких ассуров.
   -- Нет, и у них тоже вы найдете много любопытного. В их стране находятся наши рудники -- неистощимый источник нашего богатства. Я рассчитываю показать их вам... Но одевайтесь скорей, Ардеа! Вон ваша одежда лежит на стуле!
   Ардеа с любопытством осмотрел короткую тунику, сделанную из мягкой и шелковистой материи, блестевшей, как шелк, и отливавшей, как перламутр.
   -- Из чего фабрикуется материя? -- спросил Ардеа.
   -- Из стеклянных нитей. Я думаю, что и на вашей Земле должно быть известно это производство. Атарва говорил мне, что у вас есть стекло.
   -- Да, это правда! Я видел на одной выставке материю из стекла, только по тонкости, мягкости и совершенству работы она далека от этой. Но скажите, надо ли мне также надеть синий плащ и звезду посвящения?
   -- Не сейчас! Вы наденете их завтра утром, когда мы отправимся к Роху-Цампи, главе племени, которого я предупредил о нашем приезде.
   -- Стоит ли так наряжаться для этих дикарей.
   -- Им-то и нужно внушить к себе уважение. Нам необходимо выставить на показ наш ученый сан, так как он не только обеспечивает нам безопасность и всеобщее уважение, но и открывает все двери.
   Вице-король проводил Сагастоса и его спутника до самой колесницы, походившей на ту, в которой Ардеа выехал в первый раз; они дружески простились с хозяином дома и быстро достигли противоположного конца города.
   Слуга мага, Ники-Цампи, следовал за ним с багажом. Сияющее лицо его свидетельствовало о той радости, какую возбуждала в нем эта поездка на его родину.
   Остановились они перед довольно большим зданием.
   -- Как же мы поедем? Я нигде не вижу воды, -- спросил Ардеа.
   -- А почему вы думаете, что мы непременно будем путешествовать по воде? Мы направляемся теперь в равнины и поедем по железной дороге, -- ответил маг, смеясь, при виде смущенного и недоумевающего вида князя.
   Они вошли в залу, из которой открывался вход в сводчатый туннель. Спустившись, они очутились на платформе дебаркадера, перед целой линией вагонов, очень похожих на земные. Только вагоны были больше и длинней и разделены на двух или четырехместные купе. Часть вагонов была исключительно предназначена для ассуров; другая -- для высших рас.
   Сагастос и Ардеа заняли двухместное, роскошно отделанное отделение. Поезд скоро тронулся и быстро помчался без шума и без малейших толчков.
   -- Теперь мы можем спокойно заснуть на несколько часов, так как до самой столицы ассуров не будет ничего интересного, -- сказал Сагастос.
   -- Если вам, Сагастос, не очень хочется спать, то скажите мне, каким образом могут быть у вас знакомые среди этого варварского народа.
   -- У меня есть там даже такой, которому я покровительствую. Например, Квили-Цампи, -- малый, служивший раньше у меня. Он был гораздо злее Ники-Цампи и, несмотря на все мои усилия его цивилизовать, он не сделался лучше. Недавно я узнал, что он съел свою шестую жену и женился на седьмой; а из своих детей тоже сожрал нескольких.
   -- Какой ужас! И вы покровительствуете такому чудовищу? Я не понимаю, как седьмая жена согласилась выйти за него замуж.
   -- Положим, люди дикие и грубые, но Квили-Цампи не первый и не последний, который это делает, а привычка заглушает весь ужас подобных поступков; он пользуется даже особенною благосклонностью своих дам. Как это ни странно, но порок всегда привлекает больше, чем добродетель; то же происходит, по вашим словам, и у вас. Что же касается моего милого Квили-Цампи, то он вполне заслужил мою признательность своей безупречной службой; он -- прекрасный слуга!
   -- Почему бы ему не скушать детей соседа, вместо собственных?
   -- Потому что строго запрещено есть детей, или кого либо из соседних семей, и это карается смертью.
   -- Странная логика.
   -- Почему странная? Чужое добро должно быть свято.
   -- Почему вы называете всех их "Цампи": Квили-Цампи, Ники-Цампи, Роху-Цампи и т. д. Или это все члены одного и того же семейства?
   -- Нет, но все ассуры прибавляют к своему имени слово: "Цампи"; это что-то вроде нашего "господин" или "учитель". Засните-ка теперь, у вас такой утомленный вид.
   -- Я чувствую себя очень хорошо.
   -- Тем лучше! Но все-таки не следует забывать, что ваше тело сделано из иного теста, чем наше.
   Ардеа последовал совету и лег на диван. Масса новых впечатлений, однако, так утомила его, что он тотчас же заснул и притом так крепко, что Сагастосу пришлось затем несколько раз встряхнуть его, чтобы разбудить.
   -- У вас завидный сон, друг Ардеа! Уж одна подобная способность спать может выдать в вас не "посвященного", -- сказал, смеясь, маг.
   Князь протер глаза.
   -- Увы! Как ни приготовлялся я, чтобы быть в состоянии посетить вашу, прекрасную планету, а все не мог совершенно уничтожить свои земные привычки. Впрочем, -- весело прибавил он, -- я не веду ведь здесь жизнь аскета.
   Надев синие плащи и повесив на шею звезды -- знаки высшего посвящения, -- Сагастос и Ардеа направились к выходу из вокзала.
   Они вышли на большую площадь, полную народом и загроможденную различными экипажами. Самый дебаркадер был массивным зданием, украшен колоннами и увенчан двумя тяжелыми четырехугольными башнями, на которых развевались яркие, разноцветные флаги. Стены были тоже облицованы эмалированными кирпичами ярких цветов.
   Суетившаяся с озабоченным видом толпа изобиловала самыми разнообразными типами. Здесь были красивые, как Сагастос, черные и желтые люди; последние были столь резкой окраски, что князю невольно пришло в голову сравнение с канарейками.
   -- Здешнее население состоит из смешанных рас? -- спросил он.
   -- Нет, это все чужеземцы-торговцы, прибывшие сюда со всех концов планеты. Ассуры необыкновенно искусные земледельцы, огородники, садоводы, скотоводы и даже фабриканты. Поэтому все съезжаются для заключения с ними сделок на поставку земледельческих продуктов, скота или фабричных изделий. Дальше в равнинах есть ткацкие фабрики, выделывающие совершенно особенные материи, необыкновенной прочности, которые очень ценятся. Но вот, Ники-Цампи приготовил нам экипаж!
   Экипаж представлял из себя длинную повозку, имевшую два места впереди и одно сзади и, кроме того, еще помещение для багажа. Экипаж этот был запряжен тремя большими животными, которые напоминали земных мулов. Они сели и покатили; Сагастос правил.
   Город был большой и имел совсем иной тип, чем те города, которые Ардеа видел до сих пор. Архитектура была проще и грубее, а вычурная отделка домов бросалась в глаза своим безвкусием. Как и во всех городах планеты, здесь было изобилие садов и фонтанов.
   Выехав из города, они очутились на гладкой дороге, которая широкой лентой извивалась по однообразной равнине. По обеим сторонам росли высокие и густые деревья, и расстилались, теряясь вдали, возделанные поля, на которых мирно паслись многочисленные стада. Местами, среди короткой и жесткой травы, коричневого или темного сине-зеленого цвета, выделялись группы кустов, покрытых яркими белыми или пурпурными цветами.
   После двухчасового переезда экипаж остановился перед большим домом, окруженным садом. Круглые колонны, имевшие вместо капители лепные изображения человеческих голов с характерными чертами ассуров, поддерживали портик. Крытая галерея вела на террасу перед входом в дом.
   На этой террасе, в ожидании гостей, собралась вся семья. Впереди всех стоял Роху-Цампи и его жена, с металлическими блюдами в руках. На одном из блюд стояли два кубка с какой-то бледно-розовой жидкостью, по-видимому вином; а на другом -- лежал не то хлеб, не то сахарное тесто, которое Ардеа уже пробовал не раз; вкусом оно напоминало мед. За хозяевами дома толпились дети и слуги.
   Сагастос любезно ответил на глубокие поклоны хозяев дома, в изысканных словах выражавших радость видеть под своей кровлей двух представителей божественной мудрости. Затем маг, а за ним и Ардеа выпили по кубку и отведали хлеба и меда.
   По окончании этой церемонии Роху-Цампи провел гостей в сад, где в тени деревьев стоял накрытый вышитой скатертью стол. Дети бежали впереди с корзинками в руках и бросали под ноги гостям золотистые зерна.
   За стол сели только хозяин дома, его жена и оба гостя; прислуживали им дети и слуги. Обед был обильный и состоял из мясных блюд, но посвященным особо подавали овощи, розовую жидкость, оказавшуюся молоком, плоды и пирожки.
   После обеда гостей пригласили в дом, где все было просто, но безвкусно, хотя и прочно, а сверх того отличалось безупречной чистотой. Было только необходимое, при полном отсутствии произведений искусства, или какого-либо предмета роскоши.
   "Если ассуры и богаты, -- подумал Ардеа, -- то, очевидно, и бережливы".
   Провели их прямо к двери, над которой висела картина, изображавшая хозяев дома, приветствовавших гостя, который обращен был спиной к зрителю; это указывало, что комната предназначалась для приема приезжающих.
   Отворив дверь, Роху-Цампи попросил гостей войти и считать себя здесь, как у себя дома. Потом он скромно удалился, а Ардеа стал осматривать свое новое помещение.
   Комната была большая и окнами своими, задрапированными полосатой, -- черное с красным, -- материей, выходила в сад. Стены были выкрашены темной краской и украшены живописью, изображавшей цветы и животных. В углу стояла печь, сложенная из красивых, эмалированных кирпичей. К стене был приделан металлический таз с маленьким фонтаном для мытья.
   Стол и стулья были деревянные, довольно простой и грубой работы. Две низких и широких кровати были покрыты толстыми и мягкими одеялами. На них лежали подушки в полосатых наволочках.
   Около каждой кровати было по высокому подсвечнику, вроде тех, какие мы видим в наших церквах, со вставленными в них толстыми красными свечами. На столе, посреди комнаты, стояла большая амфора с вином и два кубка.
   -- Мы здесь отдохнем немного, а потом я покажу вам храм. Это самое главное святилище ассуров.
   -- И оно стоит одиноко в равнине?
   -- Да нет же, Ардеа! Мы находимся в предместье большого города, который скрыт от нас холмами. Если вы хороший ходок, то мы пойдем пешком.
   -- Конечно! Я с удовольствием прогуляюсь.
   Отдохнув около часу, наши путники вышли из дома. Сагастос хорошо все знал, казалось, и не нуждался в проводнике. Прямым путем, на половину сокращавшим расстояние, они вышли на главную улицу города.
   Каждый из перекрестков представлял площадь, и на каждой из площадей были устроены рынки, заваленные самыми разнообразными продуктами. На рынках двигалась толпа всевозможных типов. Одни сидели и рассуждали с ассурами о делах; другие подписывали торговые сделки.
   Повсюду царила лихорадочная деятельность; мужчины и женщины шныряли с озабоченным видом. В общей массе, женщины ассуров были некрасивы. Рослые, дородные, с резкими чертами лица и маленькими бесцветными глазами, они производили неприятное впечатление; но, вглядываясь ближе в эти грубые энергичные фигуры, можно было; встретить и кроткие лица, с добрыми серыми глазами. Носили они разноцветные, короткие юбки, темные плащи и остроконечные шляпы.
   Пройдя через весь город, Сагастос свернул в аллею, обсаженную такими густыми деревьям, что в ней царил полумрак. В конце аллеи находился портик, сложенный из черного камня, через который они вошли на большой двор.
   Храм представлял из себя громадное здание, выстроенное тоже из черного, блестящего камня. Широкая лестница, в двадцать ступеней, вела на паперть с двумя толстыми колоннами по бокам. В тени, над входом, фосфорически светилась пентаграмма; по обе стороны, в двух громадных каменных вазах, горели благовония и смолистые травы, тщательно возобновляемые двумя жрицам^, в длинных, красных одеждах.
   Редкие богомольцы, преимущественно женщины, входили и выходили из храма. Вслед за небольшой группой молящихся вошли внутрь и наши путешественники.
   Громадный храм был почти пуст. В глубине виднелась красная завеса, перед которой высился каменный жертвенник, а на нем стоял металлический сосуд. Вокруг жертвенника, на каменном полу, лежали крепко связанные животные. Жрецы и жрицы, вооруженные длинными ножами, по очереди прикалывали их и собирали парную кровь в большие сосуды, а служители вытаскивали затем убитых животных на смежный двор.
   Тяжелый, острый и отвратительно удушливый запах стоял в храме. Откуда-то доносился глухой грохот.
   Если бы мы не были посвященными, то обязаны были бы также принести какое-нибудь животное в жертву, -- заметил Сагастос. -- Следите за тем, что происходит, это -- погребальный обряд.
   Они подошли к жертвеннику, и Ардеа увидел, что присутствующие, взяв по сосуду с парной кровью, преклонили колена перед завесой, и затянули какую-то протяжную, однозвучную молитву. Едва замерли последние звуки пения, как из-за завесы грянула музыка. Пел многочисленный хор под звуки музыкальных инструментов. В общем, мелодия не лишена была величия; но минутами она становилась до такой степени дикой, слышались такие раздирающие звуки, что потрясала каждый фибр слушателя, вызывая почти физическую боль.
   Вдруг сверкнула яркая молния, и под сводами прокатился страшный удар грома, заглушивший музыку. При бледно-зеленоватом свете молнии видно было, что завеса быстро распахнулась и открыла колоссальную статую человека, сидящего на четырехгранном троне. Руками своими, похожими на когти, он раздирал, казалось, трепетавшее человеческое сердце; а за его плечами видны были большие зубчатыя, как у летучей мыши, крылья; голову статуи окружал сноп красных, как кровь, лучей. Вокруг стояли жрецы в длинном черном одеянии, с венками из красных цветов на голове, и жрицы с золочеными лирами в руках. Лицо статуи, с красными, как раскаленный металл, глазами, было поистине ужасно. В ногах идола был устроен другой каменный жертвенник, на котором пылал большой огонь.
   Теперь Ардея понял также и причину постоянного грохота, которого он никак не мог раньше объяснить. В подражание храму Имамона и здесь был водопад, но всей картине не доставало величия, подавлявшего зрителя в храме великого бога. Ленивые воды, низвергавшиеся в какую-то бездну за статуей Ассуры, были синего, как сапфир, цвета.
   Все присутствующие, с чашами в руках, подходили к жертвеннику и выливали кровь на огонь, и пламя с треском взвивалось столбом, озаряя все вокруг багровым светом. Из средины огня взвивался иссиня-черный, испещренный желтыми пятнами, дым, в клубах которого показались воздушные и неясные человеческие образы. Присутствующие узнали, должно быть, в этих смутных очертаниях своих знакомых и родных, так как с криками и рыданиями протягивали руки к этим видениям.
   Ардеа почувствовал, что холодная дрожь пробежала по телу, и голова закружилась.
   -- Уйдемте! Этот запах и зрелище ужасны! -- пробормотал он.
   Сагастос взял его под руку.
   -- Будьте мужественны и, главное, не выказывайте ни слабости, ни отвращения! Это очень опасно и может вызвать взрыв гнева у этих дикарей. Смотрите лучше на поток, который они называют "потоком спасения". Души умерших, освобожденные принесением за них кровавых жертв, погружаются в его очистительные волны.
   Князь почти машинально взглянул на пенящиеся воды и вдруг на синем фоне потока увидел человеческие образы, которые исчезали в бездне. Верующие испускали радостные крики, а музыка начала снова греметь под аккомпанемент рева потока.
   Оглушенный этим музыкальным ураганом, перед которым отрывки самых диких произведений Рихарда Вагнера показались бы гармоничным рокотом, и задыхаясь от одуряющего запаха крови, Ардеа, шатаясь, вышел из храма.
   На чистом воздухе вздох облегчения вырвался из его груди.
   -- О! Что за ужасный культ! -- пробормотал он.
   -- Культ низшей расы. Но я вижу, что вы слишком взволнованы, чтобы продолжать наш осмотр, -- сказал Сагастос. -- Поэтому лучше вернемся домой и отдохнем.
  

VII

   Проспав с час, Ардеа встал бодрым и в обычном расположении духа.
   -- Вы оказались слабее и впечатлительнее, чем я думал, -- сказал ему Сагастос, прибавив, что сегодня они никуда уже больше не поедут.
   -- Я не знаю, что такое со мной случилось. Обыкновенно, я вовсе не так впечатлителен, -- ответил, краснея Ардеа. -- Но запах крови был так удушлив, а потом эта ужасная музыка окончательно потрясала мои нервы. Клянусь вам, что бывали звуки, производившие на меня впечатление, точно мое тело резали бритвой.
   -- Да, дикие и раздирающие звуки сильно действуют на нервную систему; но это-то в данном случае и надо. Вы сами понимаете, что для того, чтобы встряхнуть, матерых и грубых ассуров, нужны меры энергичные, -- с улыбкой заметил Сагастос.
   -- Но зачем нужно возбуждать их нервы, и что значит, наконец, эта погребальная церемония, когда нет самих покойников? Или все это совершается просто в память о них?
   -- Нет, погребение было настоящее. На третьем дворе, находящемся за храмом, постоянно пылает костер, на котором жрецы и жрицы сжигают приносимые родственниками тела. Пепел вместе с сосудами отдают родным; а потом в храм приводят животных для жертвоприношения и дымящеюся кровью их смачивают прах, который бросают потом в огонь, горящий перед статуей. Вы это сейчас видели. Ассуры верят, что таким образом они очищают души умерших и освобождают их от оков плоти.
   И странная вещь! В силу их воли и восторженной веры, в облаках дыма мелькают неясные тени, в которых, однако, они узнают своих близких. Для того-то именно, чтобы вызвать такую возбужденность, такую способность видеть призраки, поются и играются те гимны, которые произвели на вас столь подавляющее впечатление.
   -- Как я жалею, что моя глупая впечатлительность помешала мне видеть до конца церемонию.
   -- Это беда поправимая. Послезавтра мы снова побываем в храме, и вы все увидите.
   -- Почему же послезавтра?
   -- Завтра мы отправимся на свадьбу, чтобы рассеять тяжелое впечатление, произведенное мрачной церемонией. Роху-Цампи сообщил мне, что один из его родственников, очень богатый землевладелец, выдает замуж дочь, и я сказал, что мы тоже приедем на свадьбу.
   -- Как? Без приглашения?
   -- Приглашать нас они не смеют, а должны считать за особую честь и счастье, если мудрецы Великого храма магии пожелают присутствовать на этом семейном торжестве. Само собой понятно, что мы должны сделать подарки.
   -- Но, ведь, у нас их нет!
   -- Нет, есть, так как я предвидел такой случай. Завтра мы распакуем наши пожитки.
   На следующий день оба путешественника надели парадные одежды. На этот раз они были во всем белом, и на груди Сагастоса сверкал осыпанный драгоценными каменьями большой нагрудник, а князя украшала богато отделанная звезда, больших, чем обыкновенно, размеров. Затем маг вынул из чемодана два дорогих золотых кубка и подал их Ардеа.
   -- Вот ваш подарок. Вы поднесете их новобрачным на подносике, когда они вернутся домой; один будет с молоком, а другой с медом. Все это приготовит вам Ники-Цампи, когда придет время.
   -- А вот и мой подарок! -- прибавил он, открывая футляр, в котором лежала небольшая тарелка и два кольца: одно с зеленым камнем, а другое с красным. -- Это магические кольца, приносящие счастье и богатство. Много невест позавидуют этому дару! -- лукаво улыбаясь, прибавил Сагастос.
   -- Ну да, потому, что подарок -- ценный и, кроме того, исходит из рук посвященного? -- спросил Ардеа.
   А еще потому, -- и это главное, -- что кольца дают жене верную защиту против людоедских вкусов супруга. Почти не бывало примера, чтобы муж осмелился скушать жену, которой высший посвященный надел на руку магическое кольцо, вносящее в семью здоровье, изобилие и охраняющее от пожара, молнии и других несчастных случаев. По их верованиям, вместе с насильственной смертью жены, которой покровительствует такое высшее существо, как мы, пропадает магическая сила кольца.
   -- Следовательно, вы приносите в дар новобрачной жизнь, -- со смехом сказал Ардеа.
   Вошедший Роху-Цампи прервал этот разговор.
   С сияющим лицом он поклонился до земли, и объявил, что прибыли посланные его двоюродным братом, Орили-Цампи, носильщики, которые должны доставить к нему знатных гостей, удостаивающих его дом своим посещением.
   Поблагодарив за любезность, Сагастос и Ардеа направились к выходу.
   У дверей их ждали восемь носильщиков, в ярком одеянии и украшенных цветами шляпах, музыканты и паланкин с мягкими подушками, убранный гирляндами цветов.
   Когда маг и Ардеа сели в паланкин, носильщики, -- настоящие гиганты, -- как перышко, подняли их на плечи, и шествие, окруженное всей семьей Роху-Цампи, двинулось в путь.
   Дом Орили-Цампи тоже находился в предместье. По случаю семейного торжества все здание было убрано гирляндами зелени и разноцветными флагами, а ступеньки лестницы устланы коврами. Во дворе стояла уже целая толпа приглашенных. Под деревьями были накрыты столы, ломившиеся под массой различных блюд, и около громадных, величиной в человеческий рост, амфор стояли слуги, наполнявшие кубки, которые усердно подставляли им гости.
   Все весело ели и пили, хотя хозяев дома не было видно. Сагастос объяснил князю, что родители и родственники появятся вместе с невестой после того, как приедет жених.
   Вдруг раздались громкие трубные звуки, и толпа гостей разделилась, образовав посредине широкий проход. Одновременно распахнулись двери дома и ворота, которые вели во второй двор. На лестнице, покрытой ковром, появилось двадцать молодых девушек, которые несли короба, шкатулки и разные корзины.
   -- Смотрите, Ардеа! Это несут приданое невесты. Теперь наступает самая торжественная минута церемонии, так как каждый ассур старается удивить всех богатством и числом вещей, которые дает в приданое за дочерью. В этом отношении, соперничество бывает громадное.
   За девушками с лестницы сошли молодые люди, -- братья и родственники невесты, неся большие сундуки, объемистые свертки и самые разнообразные хозяйственные вещи; а за ними, со второго двора, потянулись тяжело нагруженные телеги. В толпе пронесся рокот одобрения, перешедший в восторженные крики, когда появились двое мужчин, которые не без труда вынесли, очевидно, очень тяжелый сундук. Сундук этот один занял целую телегу.
   -- Это наличный капитал, который с собой приносит невеста. И чем больше такой сундук, тем больше чести отцу, -- проговорил Сагастос на ухо князю.
   Как только телеги выехали на улицу, со второго двора вышел человек с двумя большими длинноухими животными, с колокольчиками на шее. Сыграв песню на длинном увитом лентами рожке, человек этот сделал знак рукой, и за ним потянулись стадо; за первым прошло еще несколько стад. Перед каждым из них шел свой пастух со сторожевыми собаками.
   Со всех сторон неслись шумные крики восхищение. Очевидно, Орили-Цампи делал все на широкую ногу.
   Настала ночь, и вдруг вспыхнула иллюминация, осветившая дом, двор и сады. На фасаде и над дверями дома появились разноцветные лампионы. Все гости, во главе с Сагастосом и князем, прошли в большую почетную залу, и едва успели они разместиться, как громкие крики и возгласы с улицы возвестили прибытие жениха.
   Жених, -- рослый, дородный малый, -- был одет в красные одежды, вышитые белым. За ним шел его ближайший друг, который нес его убранную цветами шляпу.
   -- Жених является с обнаженной головой, показывая этим, что он, в качестве просителя, почтительно входит в чужой пока для него дом. Но как только он вернется к себе, то наденет шляпу, а все присутствующие обнажат голову в знак признания его хозяйского авторитета, как теперь все остаются в шляпах, чтобы лучше оттенить почтение жениха к своему будущему тестю, -- объяснил Сагастос князю.
   Снова раздались трубные звуки, и дверь в соседнюю комнату бесшумно отворилась, а из нее появилось новое шествие.
   Впереди всех шли отец и мать, ведя невесту. На последней было надето белое платье с длинным шлейфом. Серебристый вуаль, придерживаемый на голове серебряной же звездой, закрывал ее до самых колен.
   Такое платье, как узнал потом Ардеа, женщины ассуров надевают только один раз в жизни, в знак того, что это самый важный и торжественный в их жизни день, когда они освобождены от всякой работы и когда за них трудиться должны другие.
   В руках невеста держала длинную и толстую, красную свечу.
   Посреди залы жених и невеста остались одни. Перед ними поставили треножник с ароматными и смолистыми травами, около которого стали два жреца бога Ассуры, в красном облачении.
   В эту минуту к ним подошел Сагастос с магическими кольцами. Оба жреца поклонились ему до земли, и тотчас же отступили назад, прося мага зажечь огонь на треножнике. Сагастос вынул из-за пояса жезл, поднял его и произнес заклинание. На конце жезла появилось большое голубое пламя, которое затем отделилось, зажгло травы на треножнике и, затем перейдя на магические кольца, словно впиталось в них.
   Все присутствующие упали на колени, а Сагастос, надев кольца новобрачным, пожелал им здоровья, богатства и долголетие.
   После этого маг отошел на свое место около родителей, а жрецы, соединив над треножником руки жениха и невесты, держали их над огнем, пока он не погас.
   Потом, муж откинул фату и поцеловал свою молодую жену. Новобрачная с виду была ни лучше, и ни хуже других присутствовавших женщин.
   Поцеловав родителей, новобрачные подошли к Сагастосу и князю, поклонились им до земли, и молодой выразил свою глубокую признательность за то, что они почтили своим высоким присутствием его свадьбу, многозначительно прибавив, что он будет тщательно заботиться о том, чтобы драгоценные дары, пожалованные ему, никогда не вышли из семьи по его вине. Новобрачная, в свою очередь, почтительно поцеловала край их плащей, и во взоре, которым она взглянула на Сагастоса, светилась горячая, глубокая благодарность.
   Взяв жену за руку, Сома-Цампи обернулся затем к присутствующим и громко провозгласил:
   -- Смотрите все! Вот -- женщина, которую я избрал себе, и которая с этого дня будет хозяйкой в моем доме. А теперь, дорогие родители, друзья и соседи, прошу покорно пожаловать ко мне отпраздновать нашу свадьбу.
   Присутствующие поклоном ответили новобрачному на приглашение.
   -- С удовольствием последуем за вами, -- сказали они. -- Здесь нас чествовала и угощала твоя новая родня, и, конечно, у тебя нас будут не менее чествовать и не хуже угощать.
   Тотчас же составилось шествие. Во главе его шли молодые, с зажженною свечей, которую несла новобрачная, а за ними родители, Сагастос с князем и прочие приглашенные.
   Как только последние гости переступили за ворота, все огни в доме, на дворах и садах погасли, в знак того, что радость дома, старшая из дочерей, покинула отцовскую кровлю, погрузив дом во мрак и запустение.
   Ардеа вмешался в толпу, но его тотчас же догнал Ники-Цампи, издали следивший за ним, и повел ближайшей дорогой. Скоро они очутились у большого и прекрасного здания, богато убранного цветами и флагами. В здании было почти темно и только несколько лампочек освещали двор и лестницу, по которой кончали вносить приданое.
   Ардеа встал у входа, держа в руках поднос с двумя наполненными молоком кубками, и со сладкими золотистыми хлебцами. Издали уже доносились звуки пения и музыки, возвещавшие приближение поезда новобрачных.
   Когда новобрачные поднялись по лестнице, Ардеа поднес им кубки, произнося кабалистические слова, которым его научил Сагастос.
   Новобрачные выпили молоко и отведали маленьких хлебцев, громко восхваляя щедрость дарителя. Затем Сома -- Цампи с подносом и кубками в руках, а его жена с зажженной свечей направились в спальню, и в ту минуту, как они переступили порог комнаты, весь дом загорелся огнями.
   В спальне молодых, в нише, была статуя домашней богини, а перед ней большой шандал, в который молодая и вставила принесенную свечу; новобрачный же поставил у подножия богини поднос с кубками.
   С этой минуты молодая хозяйка обязана была менять свечу и наблюдать, чтобы она зажигалась каждый праздник.
   Подруги помогли новобрачной снять платье с длинным шлейфом и надеть короткую юбку. Муж надел свою шляпу, и затем оба направились на на большой двор, где был сервирован ужин, и где молодые обходили гостей, угощая их фруктами и сладостями и обнося подарками на память об этом знаменательном для них дне.
   Девушки сели за отдельный стол, и Ардеа с удивлением заметил, что некоторые из них переменили свои белые вуали на розовые. По объяснению Сагастоса оказалось, что, пользуясь торжеством, многие молодые девушки объявлены были невестами.
   Маг и Ардеа удалились до конца продолжающегося обыкновенно до рассвета пира, который их присутствие только стесняло.
   На следующий день, как было раньше условлено, Сагастос и Ардеа снова отправились в храм. На этот раз, они прямо прошли во двор, где сжигались трупы.
   Там сложено было пять громадных костров. Четыре из них были уже заняты, а на пятый готовились возложить только что принесенного покойника, завернутого в черное сукно.
   Друзья и родные окружали тело усопшего, прощаясь с ним, а в некотором расстоянии от них стояла толпа бедно одетых и увечных людей. Все провожавшие умершего имели в руках более или менее объемистые узлы и ящики. Когда труп был положен на костер, все открыли принесенные с собой корзины, а жрец громким голосом произнес:
   -- Всякий умирающий человек бросает, как ненужное, свои одежды, драгоценности и деньги, а сам, между тем, становится состоятельнее самого богатого на земле, так как у него нет больше никаких потребностей. Но чтобы память его жила в признательных сердцах, он раздает бедным свои вещи. И действительно, в чем может нуждаться тот, кто вступает в царство Ассура?
   -- В покое и радости, что не надо больше работать, -- ответила толпа бедняков, которым родственники покойного раздавали принесенные вещи.
   По окончании раздачи вещей приведено было животное, которое жрец тут же заколол, и присутствующие, в том числе и бедняки, выпили по кубку парной крови.
   Не дожидаясь пока сгорит труп, Сагастос и Ардеа оставили храм. Маг рассказал князю, что пепел собирают в сосуд и отдают на три дня родным, которые все это время должны молиться об очищении души умершего. По прошествии трех дней, пепел снова приносят в храм для церемонии, которую Ардеа видел в первое свое посещение.
   -- По их верованиям, после того, как душа погрузится в очистительный поток, она уходит на небо и становится звездой. Есть даже народные астрономы, которые за хорошие, разумеется, деньги наблюдают небо в минуту совершения погребального обряда и видят появление новой звезды на небесном своде. А проверить справедливость их слов довольно трудно, так как звезд -- бесчисленное множество. Впрочем, это и не важно. Сознание исполненного долга по отношению к усопшему в значительной степени смягчает горе, и семья успокаивается. Чтобы уж покончить с их церемониями, добавлю, что и новорожденных детей также окунают в очистительный поток.
   Несколько дней были употреблены на осмотр лесов, системы орошения полей и промышленных заведений, интересовавших князя. Затем маг объявил, что теперь покажет ему копи.
   -- Минералы это -- одно из величайших наших богатств. У нас есть копи в разных гористых местах, но те, которые я хочу показать вам, -- самые любопытные, так как они не только содержат все металлы, но и самые драгоценные камни, какие только производит наша планета.
   -- Эти богатства принадлежат ассурам?
   -- О, нет! Некогда этот участок принадлежал одному немногочисленному промышленному и трудолюбивому народу, который первый открыл и стал добывать эти неистощимые богатства. Войны, вызванные алчностью соседей, совершенно истребили этот народ, и долгие века все нации нашей планеты оспаривали друг у друга этот драгоценный клочок земли; нигде, я думаю, не было пролито столько крови, и нигде так много не дрались, как там.
   -- Ваши слова, Сагастос, напомнили мне один вопрос, который уже давно я хотел предложить вам. Существуют-ли у вас войны?
   -- Увы! Нельзя сказать, чтобы они были окончательно выведены; тем не менее, в течение последних веков они становятся все реже и реже. Из десяти случаев в девяти удается устранять распри путем третейского суда.
   -- Однако, я видел воинов в свите Махозера.
   -- Конечно, в каждой стране уже по традиции существует небольшая армия; на ней же лежит охрана общественного спокойствие. Но вернемся к копям. После одной кровопролитной войны, уничтожившей чуть не половину всего народонаселения нашей планеты, было решено, что спорная земля делается общим для всех народов достоянием, т. е. каждый может эксплуатировать принадлежащие ему галереи и пробивать новые в отведенном ему участке.
   В подтверждение своих слов, Сагастос показал князю карту планеты; а, в свою очередь, Ардеа, всегда интересовавшийся астрономическими наблюдениями над Марсом, начертил ему карту Марса в том виде, как она была составлена земными астрономами.
   Сагастос с улыбкой рассмотрел ее, а потом заметил:
   -- Это не совсем точно, но приблизительно верно, особенно в виду несовершенства ваших инструментов.
   -- Уж будто у вас инструменты лучше? -- спросил задетый за живое Ардеа.
   -- Это вы сами увидите. Когда мы вернемся во Дворец магии, я покажу вам один наш оптический инструмент, который наведу на Землю.
   -- А куда, по нашей карте, мы направляемся теперь? -- спросил Ардеа.
   Сагастос снова рассмотрел начерченный князем набросок и сказал:
   -- Мы пересечем море, которое вы прозвали "Песчаным морем". На берегах "Континента Беера" и находятся горы, в которых расположены копи. Недалеко оттуда, поближе к экватору, живут селениты, которых мы посетим, когда осмотрим копи. В настоящую же минуту мы находимся, приблизительно, на так называемом "Континенте Гершеля".
   На следующий день они простились с Роху-Цампи. В его семье царило сильное волнение, и все женщины плакали. Оказалось, что племянница хозяйки дома была убита и съедена мужем после происшедшей между ними ссоры.
   Видя, что Сагастос молчит, Ардеа тоже не сделал никакого замечание. Когда же они остались одни в экипаже, князь не в силах был сдержать своего негодования и спросил, неужели закон действительно допускает подобные ужасы?
   -- Закон не разрешает их, но терпит, как наследие прошлого, которое может быть искоренено только с течением времени и постепенно. Между прочим, еще в прошлом веке было издано положение, по которому муж, убивший и съевший свою жену, обязан возвратить семье погибшей половину ее приданого; а после седьмого раза теряет право жениться, и должен жить вдовцом -- аскетом.
   -- А разве он не может завести себе возлюбленную?
   -- Может, если найдет; но только ему такой не найти. Не потому, что все женщины будут избегать его, а потому, что у ассуров, как они ни дики, нет проституции.
   После нескольких дней пути наши путешественники достигли гористого участка, где находились копи. Вид этого уголка напомнил Ардеа его далекое отечество. Животные, на которых они приехали, напоминали больших мулов. Узкая и каменистая дорога змеей вилась между пропастями и остроконечными скалами. В довершение сходства растительность была зеленого цвета, -- правда, темного или синеватого, -- но все-таки не красного или коричневого, какой он видел до сих пор.
   Дорога заканчивалась плоской вершиной, на которой стояли массивные ворота, представлявшие вход в шахты.
   Сторож ввел их в темную комнату, где они переменили свое платье на легкие, белые рубашки. Затем, войдя в боковую дверь, они очутились в настоящем лабиринте галерей, которые расходились по всем направлениям и терялись из виду. Над входом в каждую галерею была надпись, какой нации она принадлежала. По галереям ходили служащие при копях, наблюдавшие за работавшими там ассурами. Местами галереи образовывали обширные гроты.
   Весь этот подземный мир ярко освещался электрическими лампами, и там стояла удушливая жара. Все рабочие работали нагими, и Ардеа, несмотря на свой более чем легкий костюм, обливался потом.
   В одном из гротов, где работало человек двадцать ассуров, под наблюдением нескольких раваллисов, Сагастос обратил внимание князя на отверстия в скале, откуда медленно, тонкими струями стекала в большие приемники полужидкая масса, одна -- бледно-желтого, другая -- золотисто-желтого, а третья, наконец, оранжево-желтого, почти красного цвета.
   -- Это золото, -- сказал Сагастос. -- Оно твердеет только после того, как его охладят в родниковой воде, которая холодна, как лед, и имеется здесь в изобилии. Твердость золота находится в зависимости от того, сколько времени держат массу в воде. Для произведений искусства, например, употребляют мягкое золото, что крайне облегчает работу. Затем готовую уже вещь, вместо воды, погружают в особый химический состав, в котором она также твердеет, не теряя своего блеска.
   В других гротах и галереях Ардеа видел, как текли серебро, медь или другие металлы, а также какое-то неизвестное вещество, необыкновенной красоты. Прозрачное, как хрусталь, и блестевшее, как бриллиант, оно несло в своей кристаллической массе драгоценные камни всевозможных оттенков, имевшие геометрическую форму, как снежинки.
   -- Из этого вещества делают кубки, вазы, статуэтки и другие вещи, которые затем твердеют и приобретают чудный вид, -- объяснил Сагастос.
   -- Впрочем, -- прибавил он, -- вы сами увидите и даже будете обладать такими вещами во дворце, который мы хотим отделать для вас со всею роскошью, какую только может дать наша планета.
   -- Как вы все добры ко мне! Чем я буду в состоянии хоть когда-нибудь выказать вам ту благодарность, какая наполняет мою душу? -- с волнением сказал Ардеа.
   -- Дорогой друг! Тщеславие побуждает нас блеснуть перед жителем Земли произведениями нашей культуры, а потому мы не заслуживаем никакой благодарности, -- со смехом ответил Сагастос.
   Они посетили еще галереи, где выбирали из скал драгоценные камни, тоже в мягком виде, и не только родственные нашим земным рубинам, изумрудам, бирюзе, аметистам и проч., но и их разновидности, -- камни розовые, белые и т. д., отличавшиеся чудным блеском.
   Всюду видна была лихорадочная деятельность. По всем галереям работники катали вагончики. Одни из них были нагружены драгоценными металлами; на других стояли цистерны с водой для освежения рабочих, а также для охлаждения драгоценных масс, которые не хотели вывозить в полужидком состоянии.
   Окончив осмотр, Сагастос и Ардеа снова переоделись и прошли в павильон, построенный, как и шесть или семь других павильонов, на соседней эспланаде. Каждый народ, принимавший участие в разработке копей, имел здесь подобный павильон, где жил его уполномоченный. Несколько позже один из таких уполномоченных явился к Сагастосу и имел с ним продолжительный разговор, после чего маг сказал князю:
   -- Полученные мною известия заставляют меня несколько изменить наш план. Завтра я отвезу вас к селенитам и оставлю там на неделю, а сам вернусь сюда, чтобы покончить дела, которые возложил на меня Дворец Магии.
  

VIII

   На следующий день на заре Сагастос и Ардеа сели на своих мулов и поехали в сторону, противоположную той, с которой они прибыли на рудники. Дорога, очевидно, была проселочная, так как навстречу им мало попадалось людей.
   У князя был такой озабоченный вид, что наблюдавший за ним Сагастос спросил, о чем он думает.
   Да о том, что я должен остаться один у этих селенитов и Мне еще так мало знакомы обычаи страны, что я каждую минуту рискую сделать какой-нибудь важный промах. Я боюсь, что эта проведенная без вас неделя покажется мне целой вечностью.
   -- Я опасаюсь, что мое возвращение слишком рано пробудит вас от волшебного сна, в каком вы будете находиться. Этот удивительный народ является словно связующим звеном между духами и людьми, -- с улыбкой ответил Сагастос.
   -- А я, напротив, думаю, что буду в восхищении, когда вы приедете, -- с недоверчивым видом ответил Ардеа, -- несмотря на весь интерес, какой возбуждает во мне ваш удивительный народ. Америлла говорила мне, что легенда производит их от сына и дочери Имамона; понятно, что они должны же чем-нибудь оправдывать свое небесное происхождение, -- с легкой иронией закончил князь.
   -- Да, таково предание. Нам сейчас делать нечего, и я расскажу вам подробно всю легенду.
   -- Предание гласит, что дочь Имамона была жрицей храма, построенного отцом ее в горах, и наблюдала за находившимися там священными источниками; а сын тоже был молодым жрецом и пророком. Он помогал отцу насаждать в народе добро.
   Во время великого, совершенного жрецами переворота, который закончился смертью Имамона и должен был уничтожить все, что после него оставалось, какой-то неизвестный молодой человек, живший среди высших жрецов, был послан убить Амару, жрицу священных источников. Никто не знал, кто был этот человек; но легенда предполагает, что это был обитатель другой планеты, с белой кожей, золотистыми волосами и серыми глазами неопределенного голубоватого оттенка, как тот легкий туман, что реет по утрам над водами.
   -- Вот как! Может статься, это был такой же пришелец с Земли, как и я? -- смеясь, заметил Ардеа.
   -- Очень возможно, потому что легенда не указывает этого точно. Когда, прибыв в храм, он увидел Амару, -- его единственную жрицу, -- то был очарован ее дивной красотой, а вместо того, чтобы ее убить, объяснился ей в любви и поклялся, что никогда не оставит ее, если Амара его полюбит.
   Во время этой же смуты Рахатоон, сын Имамона, был принужден бежать от убийц, которые всюду искали его, и хотел укрыться у своей сестры.
   Он поднимался по опасной тропинке на вершину, в храм, как настала ночь, -- темная, холодная и бурная. Молодой жрец должен был остановиться; идти в такой темноте, значило рисковать полететь в пропасть. Рахатоон присел на узкой тропе и прислонился к скале, боясь пошевелиться, так как находился на самом опасном месте подъема. Положение было ужасное. Ледяной ветер пронизывал его, руки и ноги коченели, жажда мучила, а от голода и истощения кружилась голова. Потеря равновесия грозила верной смертью, и им овладело отчаяние.
   -- Ты покинуло меня, божество, ради которого погиб мой отец! -- вскричал он вне себя. -- Ты забыло своих служителей! Так вот твоя награда за мою проповедь истины, и за все дела милосердия, которые я творил во имя твое? Я верил в тебя до самозабвения, а ты, в минуту отчаяния и опасности, лишаешь меня помощи и покровительства!
   В эту минуту из за черных туч выглянула наша большая луна и залила все кругом своим мягким, дремотным светом. Рахатоон мог разглядеть тропу и в порыве благодарности стал на колени, воздевая к небу руки.
   -- Ты одно, милосердное светило, сжалилось надо мной! -- взывал он. -- Твой благодатный свет озаряет мне опасный путь! Тебе, лучезарная, отныне стану я служить и поклоняться!
   Рахатоон встал и медленно пустился в путь. Вдруг он споткнулся о камень, но рядом с ним на узкой тропинке выросла белая тень, которая схватила его за руку и поддержала. Рахатоон с глубоким удивлением увидел, что это была женщина удивительной красоты. На голубовато-белом, прозрачном лице ее ярко горели одни лишь темные глаза; волосы были бледно-золотистого отлива, тронутые будто лучом солнца. Белоснежная, воздушная дымка окутывала ее, а голову украшал венок цветов, сделанных словно из хрусталя и сверкавших, как бриллианты.
   Удивительное существо это вело Рахатоона и твердым, уверенным шагом шло впереди, направляя и поддерживая молодого жреца. Когда, наконец, они подошли к дверям храма, на горизонте блеснули первые лучи солнца.
   -- Теперь ты -- в безопасности. Прощай, я ухожу, -- сказала она.
   Но Рахатоон, в упоении любовавшийся красотой своей спасительницы, умоляюще схватил ее за руки.
   -- Останься со мной, чаровница! Я ни за что не отпущу тебя.
   Между ними завязалась борьба. Женщина пыталась вырваться и вернуться обратно на луну, где доселе жила, но сильные руки Рахатоона, словно клещами, охватили ее и не выпускали. В этот миг из-за гор показался огненный диск солнца.
   Едва жгучие лучи его коснулись селенитки, как исчезла ее призрачность, тело уплотнилось, и она обратилась в простую смертную, которая не могла уже улететь на свою далекую родину.
   -- Войдем в храм! -- восторженно произнес Рахатоон. -- Там -- жрицей моя сестра. У нее мы найдем верное убежище, будем в безопасности от наших врагов и станем жить для любви, искусства и радости!
   Они вошли в храм, где и застали Амару и молодого незнакомца, звавшегося, как и ты, Ардеа.
   Они рассказали друг другу свои приключения, и в тот же день отпраздновали свои свадьбы. Амара и Ардеа тоже отреклись от неблагодарного божества, покинувшего их в минуту опасности, и стали поклоняться одной Луне.
   В гротах и на площадках они воздвигли святилища своей богини и жилища для самих себя. Жена Рахатоона, которую он назвал в честь своей сестры Амарой, тщательно собрала из своего венка семена лунных цветов и посеяла их. Растения эти привились и размножились. До сих пор эти чудные цветы растут исключительно у селенитов и служат источником дохода.
   Амара, дочь Имамона, вскоре умерла. Преждевременную смерть ее легенда приписывает ее браку с человеком неведомой расы и происхождения, а терзаемый горем Ардеа тоже вскоре сошел в могилу.
   Что же касается Рахатоона с женой, то они жили долго. Амара сделалась жрицей нового культа, что усугубило ненависть к ним жрецов. Однако, все попытки врагов повредить им оставались бесплодны. Чтобы избавить их окончательно от ненависти и преследований жреческой касты, Имамон, не перестававший покровительствовать сыну, несмотря на его отступничество, превратил их в белых птиц.
   Многочисленное же потомство, оставленное Рахатооном, размножилось и с течением времени образовало небольшой народ, резко отличавшийся от всех других своим удивительным физическим строением, своими привычками и нравами.
   Селениты, -- или лунный народ, как мы их зовем, -- никогда не покидают своих гор, презирают всякую грубую работу и живут только для искусства, которому отдаются со страстью.
   -- Америлла упоминала, что селениты очень богаты и ведут роскошный образ жизни. Откуда же они берут для этого средства, если, как вы говорите, они презирают труд? Кроме того, их гористая родина производит, вероятно, не особенно много, -- заметил Ардеа.
   -- Они ведут меновую торговлю, что обеспечивает им необходимые удобства. Селениты обладают редкими и драгоценными произведениями природы, которых не найти больше нигде. Во-первых, вода их священных источников, обладающая действительно чудесными целебными свойствами, помогает от различных болезней. Бывали случаи, что слепые прозревали, прикладывая ее к глазам. Во-вторых, у них есть чудные цветы, происшедшие от венка жены Рахатоона. Иметь в день свадьбы венок или хоть веточку -- заветная мечта всех невест; но такая роскошь доступна только богатым, так как за цветы приходится платить баснословные деньги. Затем у них есть еще одна, и чрезвычайно доходная статья, а именно, -- плоды одного дерева, которое растет исключительно в их местах, и уход за которым знают только они одни. Плоды этого дерева -- больше человеческой головы и по мере вызревания дают разнообразные произведения, все очень ценные. Пока плоды еще совсем зеленые, из них добывают красный или белый, необыкновенного вкуса напиток, и ароматное тесто, которое лучше всяких конфет. Когда плод совершенно созреет, его корка становится белой, а сердцевина представляет из себя моток нитей; а если их размотать, то получается тонкая, как паутина, и очень прочная ткань, употребляющаяся на вуали жриц и женщин царской крови. Ткань эта бывает трех цветов: белая, красная и синяя. И нужно иметь пальцы селенитов, чтобы размотать, расправить и приготовить эту необыкновенную ткань, сделанную самой природой. Наконец, я должен еще упомянуть о белых птицах, которые, по словам легенды, тоже небесного происхождение.
   Рассказывают, что, когда Рахатоон и его жена были превращены в птиц, они сначала поселились на вершинах гор, чтобы беречь детей, которых думали убить жрецы. Убедясь, что никакая опасность не грозит их потомству, птицы улетели затем на небо. Но, пока они ютились в скалах, у них были птенцы, которые продолжали их породу. Эти-то птицы и дают легкий и теплый пух, незаменимый для зимних одежд. Насчет этого, впрочем, существует еще и другое предание.
   Таким образом, вся работа селенитов состоит в сборе пуха в гнездах и с птиц, умирающих от старости, в приготовлении изделий из плодов дерева Сама, в разведении цветов и в разливке по бутылкам воды священных источников.
   Селенитам не для чего спускаться в равнины; за их произведениями к ним ездят и привозят в обмен все необходимое, по возможности в готовом виде.
   -- Право, эти селениты очень недурно устроились и Я начинаю думать, что они представляют самое интересное явление на вашей планете, -- вскричал Ардеа.
   -- Вы думаете? -- сказал, улыбаясь, Сагастос. -- Значит вы не боитесь больше пробыть у них неделю один?
   -- Конечно, нет.
   -- Тем лучше! Только повремените отдавать селенитам пальму первенства. Может быть, вы еще увидите не менее интересные вещи и занесете их в книгу о Марсе, которую, вероятно, напишите по возвращении на Землю.
   -- Без всякого сомнения! Только меня сочтут за сумасшедшего...
   -- Посвященный должен философски сносить подобные обиды пошлой толпы.
   После трехчасового пути они выехали на широкую площадь у подножия очень высоких гор. Сюда сходилось много дорог, и на перекрестке был выстроен большой павильон. Когда они вошли внутрь, то застали там несколько мужчин и женщин с разными узлами и всевозможными корзинами.
   -- Это покупатели, везущие селенитам хлеб, провизию и все необходимое. Они ждут поезда, который ходит только два раза в неделю! Лунные люди недолюбливают жителей равнин; не нуждайся они в обмене произведений, то и вовсе не пустили бы их в свою страну.
   В павильон вошло еще двое или трое, и почти тотчас же раздался звон колокола. Сагастос и Ардеа вместе с другими вошли в подъемную машину, которая доставила их на вершину скалы, где тоже был выстроен павильон, через который им пришлось пройти. По другую сторону стояли три, похожих на вагоны повозки на рельсах. Полотно дороги перекинуто было над громадной пропастью и уходило затем на другой стороне в горы.
   -- Не могу сказать, чтоб путь был особенно заманчив, -- заметил Ардеа, с недоверием посматривая на это смелое произведение строительного искусства.
   -- Не бойтесь! Это сооружение очень прочно, и в летописи дороги не значится ни одной катастрофы, -- ответил Сагастос, садясь со своим спутником в отделение, очевидно, предназначенное для знатных особ, судя по роскоши обстановки.
   Несколько минут спустя послышался легкий треск, затем поезд тронулся и помчался, как стрела. Ардеа наклонился было к окну, чтобы взглянуть на окрестности, но тотчас же откинулся назад и побледнел.
   -- Ах! -- вырвалось у князя. -- Ужасно видеть, что летишь над подобными пропастями! У меня даже закружилась голова, -- сказал он, прикладывая руку ко лбу.
   -- Не надо смотреть, -- спокойно ответил Сагастос, и опустил на окне синюю занавеску, отчего все купе погрузилось в приятный полусвет.
   Водворилось молчание.
   -- Когда же вы уедете обратно, Сагастос? -- наконец, спросил Ардеа.
   -- Сегодня вечером, когда купцы окончат свои дела.
   -- А все-таки я буду очень доволен, когда вы вернетесь, -- вздохнул князь.
   Сагастос весело рассмеялся.
   -- Вы мне льстите, Ардеа! И как же это вы, отважно решившийся предпринять поездку на нашу планету, вдруг стали таким робким?
   -- Но здесь все так странно! И потом, ведь, селениты не терпят жителей равнин и могут остаться недовольны таким долгим моим пребыванием у них.
   -- К своим гостям селениты всегда любезны. Я скорее опасаюсь, что вернусь, на ваш взгляд, слишком рано. Женщины селенитов очень красивы и, кто знает, не покорит ли одна из них ваше сердце? Вы, может быть, пожелаете мне быть съеденным каким-нибудь "Цампи", лишь бы я не нарушал вашей идиллии своим преждевременным приездом.
   -- Фи! У меня никогда не может явиться подобного желание. Еще менее вероятно, чтобы я влюбился в какую-нибудь селенитку. Потерять свое сердце на такой головокружительной высоте и так близко к небу -- это значит витать, подобно Пэри, между небом и землей, нигде не находя себе покоя.
   Сагастос осведомился, что это за Пэри, и Ардеа оканчивал поэтическую легенду, когда поезд влетел в ярко освещенный туннель и остановился.
   Приехавшие стали выходить из вагонов, и вслед за другими наши путники вошли в большую залу со стеклянными стенами. Здесь в два ряда тянулись длинные столы, а в глубине, налево, устроено было что-то вроде магазина, стены которого были покрыты полками.
   -- Осмотрим сначала все здесь, а потом отправимся к Рахатоону, главе здешней страны, -- сказал Сагастос, направляясь к магазину.
   За прилавком несколько человек заняты были осмотром и взвешиванием товаров, привезенных купцами, приехавшими с равнин.
   Все это были красивые люди, с тонкими и правильными чертами, желтовато-бледным цветом лиц и блестящими глазами, неопределенного оттенка. Полное сходство друг с другом сразу бросалось в глаза; все они были одинакового роста, одинаково стройны и поражали быстротой своих движений. Даже одеты они были все однообразно, -- в трико и белые камзолы, поверх которых были наброшены белые или черные куртки, пушистые, шелковистые и мягкие, как лебяжий пух.
   Увидав Сагастоса, некоторые из них подошли и приветливо поздоровались с ним, а маг представил им князя, как своего ученика.
   -- Не отрывайтесь от своего дела, друзья мои и Прибывшие с нами предметы нас вовсе не интересуют, а потому я прошу вашего позволения показать моему ученику чудные произведения вашей страны.
   После этого Сагастос и Ардеа направились к длинным столам, на которых несколько селенитов расставляли корзины, блюда, амфоры, разного рода горшки и мешки.
   В корзинах на зеленом мхе разложены были ветки чудных цветов. Уже на некотором расстоянии чувствовался их сильный, но чрезвычайно приятный аромат. Прозрачные, как хрусталь, лепестки, -- розовые, бледно-голубые или ослепительно белые, -- фосфоресцировали. Глубоко разрезанные листья завивались, как страусовые перья, и отливали серебром.
   -- Что за чудные цветы! За подобные и у нас заплатили бы безумную цену, -- восторгался Ардеа, не сводя глаз с корзин.
   -- Цветы эти имеют еще то неоценимое качество, что очень медленно увядают. Если их положить в мох и вспрыскивать водой по три раза в день, то они в течение двух месяцев сохраняют свою свежесть. Кроме того, есть способ кристаллизовать их, на память, -- пояснил Сагастос, вед; князя к соседнему столу. -- В доме правителя вы успеете налюбоваться этими цветами и отведаете также напиток и тесто древа Сама. Но вот там лежат ткани, про которые я говорил вам.
   И маг указал на несколько свертков такой тонкой, блестящей и мягкой материи, какой Ардеа никогда еще и не видел.
   Польщенный нескрываемым восхищением князя, один из селенитов развернул кусок и дал ему пощупать ткань.
   Осмотрев чудный пух, хранившийся в мешках, путешественники наши вышли из залы.
   Теперь Ардеа увидел, что они находятся в большой долине, окруженной со всех сторон высокими горами. В живописном беспорядке разбросаны были красивые дома, необыкновенно своеобразной и причудливой архитектуры. Стены были прозрачны и точно высечены из хрусталя, а крыша, притолоки дверей и наличники окон были из белого, похожего на серебро металла. Большую часть домов украшали небольшие портики с колоннами, высокие стройные башни и балконы с резными, как кружево, перилами. Все было так воздушно и хрупко на вид, что в подобных зданиях, казалось, могли жить только какие-нибудь эльфы.
   Блестя своими разноцветными стенами, подобно исполинским драгоценным камням, такие же дома разбросаны были по лежавшим вокруг Города возвышенностям. Переброшенные через ущелья и пропасти легкие, точно точеные мостики соединяли их с долиной.
   -- Какое великолепие! Это просто картинка из волшебной сказки. Хотя буря и сильный порыв ветра могли бы, кажется, в миг смести все эти чудные постройки, -- заметил Ардеа, слегка вздрагивая, так как очень свежий и сильно разреженный воздух несколько затруднял дыхание.
   -- О! Этого нечего бояться: все это чрезвычайно прочно, да и бури на нашей планете вообще крайне редки, а долина защищена цепью гор. Впрочем, селениты владеют тайной управлять грозами и рассеивать тучи, что окончательно обеспечивает их от всяких катастроф.
   -- В этой долине живет весь народ селенитов?
   -- Нет, существует еще несколько подобных долин; эта же представляет их, так сказать, столицу. Здесь живет глава их народа; находятся священные источники, святилища и прочее. Сегодня еще пасмурный и холодный день, сравнительно, что портит общее впечатление, но когда яркое солнце заиграет на всех этих кристаллах, серебристом металле и чудной зелени, которая, заметьте, почти такого же зеленого цвета, как и на вашей Земле, -- то окружающая картина действительно представляет что-то волшебное!
   -- Как здесь попадается мало народа, -- заметил Ардеа.
   -- Это время у них посвящено труду и учению. Вот и дом Рахатоона. Он гораздо больше остальных и богаче отделан. А вот и жена его идет из храма.
   Дом главы селенитов стоял на высоте. Подъем к нему шел террасами, засаженными растениями. Дом был двухэтажный и украшен двумя высокими башнями, балконами и большим портиком, который поддерживали розовые, прозрачные колонны. Впрочем, Ардеа не имел времени подробно рассмотреть его, так как все внимание сосредоточил на молодой женщине в белой одежде, которая, при виде посетителей, остановилась на последней террасе.
   Она была очень красива, с спокойным лицом и величавым видом. Одежда и покрывало ее были из ткани дерева Сама, драгоценное ожерелье украшало ее шею, а золотой обруч придерживал на голове волнистые складки вуали.
   Дружески приветствовав Сагастоса, она внимательно оглядела князя и потом пригласила обоих войти в дом.
   Пока она шла впереди их, поднимаясь по ступеням лестницы, Ардеа с крайним удивлением наблюдал необыкновенную легкость ее походки. Она не шла, а точно скользила, и ее маленькие, обутые в белые башмаки ножки едва касались ступеней.
   Войдя в большую залу, Сагастос остановился, а молодая женщина скрылась в боковую дверь. Но Ардеа едва заметил это, до такой степени его поразила необыкновенная обстановка этой комнаты.
   Стены, столы и вся мебель были точно из синего хрусталя; мягкие подушки из серебристой ткани лежали на сидениях. Посредине залы, в большом бассейне, била синяя, как сапфир, струя фонтана; по углам, журча, плескались два других фонтана: один розовый, а другой зеленый. В нишах стояли статуи, и снопы цветов в больших вазах дополняли эту чудную обстановку.
   В эту минуту дверь распахнулась, и в комнату вошел высокого роста человек. Подойдя к Сагастосу, он сердечно обнял его, а затем и князя, после того как тот был представлен ему. Рахатоон был мужчина средних лет, такого же, как и другие селениты, типа. Темные глаза его казались совсем черными, и блеск их трудно было выдержать.
   Когда Сагастос высказал ему свою просьбу, а именно, оказать на неделю гостеприимство его ученику, Рахатоон любезно ответил, что чужеземец будет желанным гостем, и что он со всей "го семьей постараются доставить ему приятное времяпрепровождение. Узнав, что Сагастос уезжает в этот же день, он свистнул в золотой свисток, висевший у пояса, и приказал прибежавшему мальчику поторопить обед.
   Немного спустя раздалось мелодичное пение, открылась другая дверь, и Ардеа увидел вторую залу, где было накрыто несколько столов.
   В ту минуту, как они входили в столовую, в противоположную дверь вошла жена Рахатоона в сопровождении трех юношей и молодой девушки. За ними шли попарно двадцать мужчин и женщин.
   -- Вот моя жена, мои три сына и дочь, -- сказал Рахатоон. -- А это -- молодой чужеземец, которого привез с собой наш друг, Сагастос. Он погостит у нас несколько дней, и я поручаю вам, дети мои, особенно тебе, Амара, развлечь гостя и показать ему все, что могло бы интересовать его.
   Молодые люди пожали руку князю. Амара пристально взглянула на него, но, подметив в глазах чужеземца выражение неподдельного, откровенного восхищения, улыбнулась и опустила глаза.
   И действительно, Ардеа был ослеплен и очарован. Никогда не предполагал он, что природа может создать подобную красоту, такое чудное и обаятельное существо, походившее скорее на видение, чем на живого человека.
   Высокая и стройная, Амара была так бела и воздушна, что, казалось, можно было видеть, как обращается кровь под ее прозрачной кожей. Большие глаза ее были зеленоватого, довольно яркого оттенка, а густые и длинные белокурые волосы подернуты золотистым отливом. Все в ней было чарующе прекрасно -- и воздушная нежность сложения, и непередаваемое словами выражение глаз, и улыбка, ласкающая, пленяющая, порабощающая. Она была в белом одеянии, вырисовывавшем ее чудные формы. Три удивительных хрустальных цветка образовали на голове род диадемы, которая придерживала покрывало из ткани Сама.
   Пока Рахатоон, его семейство и гости садились за стол, к присутствующим прибавилась еще целая вереница женщин и детей, которые, однако, очень быстро и в образцовом порядке расселись по местам. После краткого гимна, пропетого хором, приступили к обеду.
   Обед состоял, главным образом, из плодов, овощей и пирожков; пили ленившийся напиток, напоминавший по вкусу шампанское. Вино возбудило общее оживление в обедающих и вызвало на щеках нежный румянец. За десертом глава дома выпил из золотого кубка за здоровье гостей, пожелав, чтобы они унесли с собой самое лучшее воспоминание о земле селенитов.
   По окончании обеда Сагастос простился с хозяевами дома, а потом увел князя, который все время был страшно рассеян и озабочен, в соседнюю комнату, под предлогом дать ему несколько последних наставлений.
   -- Итак, будьте благоразумны и развлекайтесь, как можно больше, -- сказал маг, как только они остались одни. -- Я не сомневаюсь, что в обществе прекрасной Амары вы даже не заметите моего отсутствия, но все-таки выслушайте мой добрый совет: не засматривайтесь слишком в ее чарующие глазки.
   -- Какой вы недобрый, Сагастос! -- пробормотал смущенный Ардеа, краснея под пристальным и насмешливым взглядом своего покровителя.
   По отъезде мага все члены семьи Рахатоона разошлись. Амара и князь остались одни.
   -- Не желает ли благородный чужеземец отдохнуть? -- осведомилась она у князя. -- В таком случае я провожу в приготовленную вам комнату. Если же вы не устали, то еще сегодня я могу показать вам храм, в котором состою жрицей.
   -- Я был бы очень вам признателен, так как вовсе не устал.
   -- В таком случае, подождите меня минутку.
   Амара вышла и затем вернулась, одетая в белую пуховую кофточку. Сопровождавшая ее девушка несла меховую одежду, которую Амара предложила князю.
   -- В гротах, где находятся наши святилища и священные источники, очень холодно, -- пояснила она.
   Мы уже говорили, что дом Рахатоона был выстроен на возвышенной террасе, лежавшей у подошвы высоких гор, окружавших долину.
   Амара со своим спутником прошли через сад и вошли в сводчатый коридор, пробитый в скале.
   Эта галерея, капризно извиваясь, выходила в обширный грот. Царивший внутри зеленый свет слабо озарял стены и свод, покрытый сталактитами. Из стен било несколько ключей, изумрудно-зеленые воды которых с рокотом стекали в естественный водоем, а вокруг него и вдоль всех стен раскинуты были цветники, густо засаженные чудными цветами, которые при волшебном освещении грота казались драгоценными камнями.
   -- Вот один из гротов, где растут цветы, завещанные нам нашими предками, а это -- источники, излечивающие глазные болезни и поранения кожи, -- сказала Амара. -- Есть еще и другие целебные ключи, которые врачуют внутренние болезни и поддерживают силы в старости. Их я покажу вам в другой раз, а сегодня хочу сводить вас в храм, где служила жрицей Амара, жена сына Имамона.
   Через пробитый в стене ход, так искусно скрытый самой природой, что Ардеа сначала даже не заметил его, они вошли в новый коридор. Галерея была узкая и тоже сводчатая; вела она в другой громадный грот, освещенный мягким голубоватым светом, и в глубине его, подобно храмам Имамона и Ассура, низвергался водопад, но горазда меньших размеров.
   Вода имела молочный цвет и была испещрена серебряными блестками, а столб брызг, поднимавшийся над широкой трещиной, куда вытекал поток, издавал фосфорический свет.
   У воды в глубокой нише стояла статуя женщины, высеченная из какого-то вещества, похожего на прозрачный перламутр. На голове статуи красовался венок из цветов с кроваво-красными лепестками и золотистыми пестиками. От синих листьев исходил голубоватый свет, озарявший голову статуи. Лицо богини поражало строгой красотой. Руки ее были подняты, как бы для благословения; в одной из них она держала лампаду, горевшую ослепительным светом, а в другой -- пурпурный цветок.
   -- Вот женщина, явившаяся с луны спасти нашего предка, -- сказала Амара и, скрестив руки, преклонила колени.
   -- Из какого чудного камня сделана эта статуя! Я еще в первый раз вижу такой, -- заметил Ардеа.
   -- И не увидите его больше нигде. Я должна сказать вам, что относительно кончины наших предков -- сына Имамона и его супруги -- существует два предание. Одно из них гласит, что они были превращены в птиц; другое же, которое наши старейшины признают за истинное, рассказывает, что только души их приняли форму птиц, чтоб вознестись на небо, и что неведомая женщина, спасшая Рахатоона, вовсе не была обитательницей луны, а представляла собою только луч этого светила, обращенный в женщину. Перед смертью она приказала, как говорят, поместить свое тело в эту нишу, где оно превратилось в камень. Мы поклоняемся ей, и она нас любит, потому что мы -- ее дети. Только чистая и благородной крови девственница может возжигать огонь на этом жертвеннике и убирать его цветами.
   Через три дня мы будем праздновать годовщину той ночи, когда она снизошла к нам и привела в этот грот сына Имамона. В эту святую ночь душа Амары слетает с неба, и избранные видят, что глаза и тело статуи оживают. Они слышат даже ее голос, произносящий какое-нибудь пророчество.
  

IX

   Настала уже ночь, когда Ардеа с Амарой вернулись в сад, и невольный крик восторга вырвался у князя.
   Помещенные на высотах электрические солнца заливали долину морем света; кроме того, каждый дом был точно иллюминирован, и зажженные внутри огни, благодаря прозрачности стен, переливали всевозможными цветами. Вид был чудный и совершенно волшебный.
   Только теперь, подходя к дому, Ардеа заметил, что колонны, поддерживавшие портик, изображали кариатид, и что украшавшие их головы венки состояли из электрических лампочек, дававших очень яркий свет.
   Вскоре был подан ужин, а потом занялись музыкой: пели и играли на каком-то стеклянном инструменте, могучие звуки которого сильно действовали на нервы князя, несмотря на свою мягкость и приятность.
   По окончании домашнего концерта Рахатоон объявил, что их гостю надо бы отдохнуть, а один из сыновей хозяина дома провел князя в назначенную для него комнату.
   Комната помещалась в одной из башен и была обставлена с необыкновенным комфортом. Мягкое ложе манило на отдых, и Ардеа, страшно утомленный за день, моментально заснул.
   Пережитые впечатления были, однако, так сильны, что даже сон не мог их заглушить, но они как-то странно мешались с былыми, земными его воспоминаниями.
   Ардеа видел во сне, что он снова на Земле вместе с Амарой. Из любви к нему она последовала в Россию и сделалась его женой. Жили они в большом родовом доме князя на Адмиралтейской набережной. Все восхищались его обаятельной женой и завидовали его счастью.
   Ардеа всецело перенесся на Землю и всем своим петербургским знакомым рассказывал, что он делал и наблюдал на Марсе.
   Далее он увидал себя в доме своей кузины, принцессе Лизе (княгини Лизы), -- кокетливой, изящной и молодой светской женщины. Услышав, что она разговаривает с графом Рамонским, он остановился за портьерой.
   Насмешливый голосок Лизе щебетал:
   -- Vous savez, се pauvre Andre est devenu fou pendant son dernиer voyage aux иndes! (Вы знаете? Бедный Андрей сошел с ума во время своей последней поездки в Индию). -- Вообразите, он самым серьезным образом рассказывает, qu'иl a faиt une excursиon (что он совершил поездку) на планету Марс, et que sa femme vиent de la Lune (и что жена его -- с Луны)!
   -- Helas, chere prиncesse! Je me genaиs de vous le dиre. (Увы, дорогая княгиня! Я только стеснялся говорить), но что князь Андрей потерял рассудок, -- это печальная истина. Он как-то говорил мне, что жена его может летать, подобно птице, и происходить от какой-то богини... Ха! Ха! ха!
   Неприятный, глумливый смех еще звучал в ушах князя, когда тот проснулся, и в сердце его шевельнулось презрение к пошлому светскому болтуну, который, не сознавая даже своего умственного убожества, смеялся над тем, чего не знал и не понимал..
   Ардеа растерянно обвел вокруг взглядом и успокоился.
   Нет, он не сошел с ума, как любезно утверждают его земные друзья.
   Вскочив с кровати, он отдернул занавес и открыл окно. Холодный живительный ночной воздух пахнул ему в лицо, и он восторженно улыбнулся перед волшебной, расстилавшейся у его ног картиной.
   Окруженная, точно бриллиантовым поясом, снеговыми вершинами гор, долина залита была ярким, но мягким светом и со своими садами, фонтанами и причудливыми зданиями казалась действительно картиной волшебной сказки.
   -- Нет, я не сумасшедший и действительно нахожусь на Марсе, а глупый смех Земли только напрасно смутил меня.
   Закрыв окно, Ардеа лег снова в постель и с невыразимым наслаждением укрылся легким и теплым пуховым одеялом, какого не найти на Земле.
   Утром его разбудил один из сыновей Рахатоона и объявил, что все семейство собирается к первому завтраку. Ардеа быстро вскочил с кровати и так поспешно оделся, что опоздал всего на несколько минут.
   На этот раз проводником ему служил один из сыновей хозяина дома, так как Амара, в качестве жрицы, была по утрам занята службой в храме.
   Начали они с осмотра города. На широких, усыпанных тонким золотистым песком улицах не видно было ни одного экипажа.
   -- Почему все ваши дома построены из хрусталя? Разве он так же прочен, как камень, дерево и другие материалы, употребляющиеся обыкновенно при постройке? Потом в них должно быть холодно, -- заметил Ардеа.
   -- О! В отношении прочности нечего и желать лучшего, -- ответил юноша. -- Подумайте только, что на такую высоту, на какой живем мы, почти невозможно доставлять такие громоздкие материалы, как дерево; а для добычи камня наши вершины, изрезанные разными трещинами и гротами, нельзя трогать из опасения обвалов. Но предусмотрительная и милосердная природа дала нам здесь все необходимое.
   Этот хрусталь не искусственный, а природный. Подземные источники дают нам его в таком изобилии, что избыток мы можем даже продавать. Это вещество быстро твердеет и употребляется для выделки самых разнообразных предметов. Не желаете ли вы осмотреть подземную мастерскую, где выделываются такие вещи?
   Ардеа с радостью, разумеется, принял предложение, и они направились к громадному сараю, где несколько человек разливали в металлические и земляные формы из небольших бочонков, симметрично расставленных по стенам сарая.
   Все вещи, которые выделывались здесь, были небольших размеров, как-то: посуда, вазы, статуэтки, мебель и прочее. По временам кто-нибудь из рабочих подходил к большому четырехугольному отверстию, проделанному в полу, и разгружал платформу, подававшую бочонки снизу.
   -- Теперь пойдем осмотреть производство больших плит, из которых складывают стены, а потом спустимся в шахты и осмотрим источники.
   В соседнем сарае, гораздо больших размеров, чем первый, лежали на земле громадные металлические рамы, в которых уже были намечены отверстия для будущих дверей и окон. Таким же точно образом отливались колонны, кариатиды, водоемы и прочее.
   -- Для полного отвердения этой массы необходимы сутки, -- объяснил князю его юный проводник. -- Стены и колонны скрепляются между собой тем же веществом, и в общем получается дом, как бы вырубленный из одного целого куска. Такое здание необыкновенно прочно и отлично предохраняет от холода, так как в нем не может быть никаких щелей, за исключением дверей и окон, которые тщательно проконопачиваются при наступлении зимы, которая здесь очень сурова. Дома хорошо отапливаются, и в них очень тепло. А в гротах происходит очень любопытное явление: в них зимой настолько же тепло, насколько свежо летом, за исключением гротов подземных, где всегда стоит удушливая жара.
   Подземные гроты представляли обширный лабиринт зал и галерей, освещенных электрическим светом. Там струилось множество источников кристаллической массы, переливавшей всеми цветами радуги. Вещество это собирали в небольшие бочонки, закупоривали их и подкатывали к подъемным машинам, которые доставляли их на поверхность.
   Воздух в галереях был жаркий, влажный и тяжелый. Ардеа подумал, что вещество это при выходе своем из скалы должно было быть горячим, так как оно дымилось и слышалось легкое кипение, а рабочие тщательно избегали прикасаться к расплавленной массе.
   Осмотр кристаллических источников занял все утро.
   К великой радости князя Амара предложила ему после завтрака прогуляться. Воздушная и грациозная, как сильфида, словно снежинка, в своем белом одеянии, Амара скорее скользила, чем шла.
   -- Вы еще не видели наших плантаций дерева Сама. Их то я и покажу вам сегодня, -- сказала она.
   Продолжая разговаривать, они прошлись по городу и через воздушный мост, перекинутый над пропастью, вышли на дорогу, огибавшую горы, и очутились на другой долине. Перед ними во все стороны тянулись сады, исключительно засаженные большими деревьями с гладкими, темно-красными стволами. Обремененные плодами ветви склонялись почти до земли.
   Большие и зубчатые, зеленые листья были испещрены пурпурными и синими жилками; плоды же были разных цветов и величин. Самые маленькие имели зеленый цвет, средней величины -- серовато-розовый, а самые большие были белы, как снег.
   В сарае около стены на длинных столах были разложены собранные уже плоды. Амара достала из ящика острый нож и два кубка, а потом выбрала два плода: один зеленый, другой серый, длиной около полуметра.
   Когда она надрезала первый, то из него брызнул пурпурный, с легким фиолетовым оттенком сок, которым Амара наполнила оба кубка.
   -- Попробуйте, -- сказала она, подавая князю один из кубков.
   -- Во здравие прекраснейшей из селениток, -- восторженно сказал Ардеа, осушая кубок, сам не подозревая, какое страстное восхищение блеснуло в его глазах.
   Амара покраснела и засмеялась.
   -- За благополучие нашего любезного гостя! -- ответила она, отпивая несколько глотков.
   Желая, по-видимому, замять этот разговор, Амара поспешила взрезать второй плод. Мягкая кора его заключала внутри синевато-розовое тесто, которое резалось, как хлеб.
   Ардеа пришел в восхищение от необыкновенно приятного вкуса, пожалев в душе, что на Земле нет ничего подобного. Амара заметила, что напиток из плодов Сама сохраняют целые годы, и что чем он старее, тем делается крепче и хмельнее.
   Видя, что она оставляет сарай и сад открытыми, Ардеа удивился, как они не боятся воровства.
   Но та улыбнулась и отрицательно покачала головой.
   -- У нас нет воров. Людей, живущих в равнинах, мы не допускаем к себе, а из наших, каждый имеет все необходимое и никогда не возьмет ничего лишнего. Впрочем, мой отец имеет больше других, так как у него, как у главы народа, чаще бывают собрание.
   Они прошли целый ряд садов, поднялись по тропинке, извивавшейся вокруг высоких скал, и вышли на небольшую площадку. Ардеа вздрогнул, и у него вырвался сдавленный крик удивление.
   На площадке кружилось, вытянув руки, несколько молодых девушек и юношей; потом они поднялись на воздух и полетели вдоль скал, а другие легко и грациозно, как бабочки, спускались вниз.
   -- Разве вы не знали, что мы, так сказать, сродни "птичьей породе"? -- смеясь, сказала Амара. -- Наш скелет по своему строению похож на скелет птиц, а наши легкие приспособлены к разреженному воздуху высших слоев. Разумеется, мы не можем летать, в полном смысле этого слова; но, делая руками правильные взмахи, мы можем витать в воздухе и подниматься на довольно значительную высоту. У нас есть настоящие артисты в этом деле, которые показывают удивительные вещи. А эти, что поднялись сейчас, полетели к гнездам белых птиц собирать пух. Видите? Вон они сидят на выступах скалы и набивают свои мешки.
   -- Я знал от Сагастоса, что вы имеете способность подниматься на воздух. Но, видя в первый раз, как человеческое существо, подобно бабочке, витает между небом и землей, я не мог сдержать крик удивления, -- сказал Ардеа, не сводя глаз с воздушных работников, которых, по-видимому, очень забавлял удивленно-растерянный вид чужеземца.
   -- А как интересно летать! -- вскричала Амара.
   С этими словами она, как пух, легко поднялась на воздух и взлетела на большую высоту. Сорвав затем один из росших в расщелине скалы цветов, Амара спустилась обратно и подала цветок князю.
   -- Сохраните его на память о селенитах и их маленьком таланте, поразившем и забавлявшем вас, -- сказала она, садясь рядом на стоявшую в углублении скалы скамейку.
   Ардеа с восхищением следил за плавными, красивыми движениями молодой девушки, и сердце его усиленно забилось. Никогда еще Амара не казалась ему столь прекрасной, как в эту минуту, когда вытянув руки и с развевающимися по воздуху белыми одеждами она спускалась к нему, подобно лебедю с распущенными крыльями.
   "Как было-б хорошо, -- невольно подумал он, -- остаться навсегда здесь, среди этого сказочного народа, и назвать своей эту очаровательную девушку, которая все больше и больше овладевала его сердцем. Но, увы! Для него, жителя Земли, -- это неосуществимая мечта.
   Ардеа провел рукой по лбу, и тяжелый вздох вырвался у него из груди.
   -- О чем задумались вы? Что так печалит вас? -- участливо спросила не перестававшая наблюдать за ним Амара.
   -- Я думал о том, что вы самый удивительный в свете народ, и что мне будет очень жаль расстаться с вами, -- ответил Ардеа, силясь улыбнуться.
   Он прижал к губам полученный цветок и спрятал его на груди.
   -- До самой смерти бережно буду я хранить этот цветок, хотя мне не нужно никаких вещественных напоминаний. Я и так никогда вас не забуду! Вы добры и прекрасны, -- так прекрасны, что никакое воображение человеческое не в состоянии создать ничего более совершенного.
   -- Какой вы льстец! -- сказала, покраснев, Амара. -- Меня здесь не балуют такими комплиментами. Но скажите мне, к какому народу вы принадлежите? В вас есть что-то такое странное. Мне уже давно хочется предложить вам этот вопрос.
   Ардеа повторил то, что говорил раньше Нирдане, а именно, что он -- сын мага и не знает своих родителей.
   Амара задумчиво смотрела на него.
   -- Итак, вас действительно окружает тайна! Впрочем, иначе и быть не могло. Вы слишком отличаетесь от всех людей, которых я видела; а между тем, я знаю все народы, населяющие нашу планету. Скажу больше, вы похожи на того человека неведомой расы, который был супругом дочери Имамона и, как говорят, был невольной причиной ее смерти.
   -- Как же вы можете знать, что я похож на него? Или легенда дала подробное описание его наружности? -- спросил смеясь, Ардеа.
   -- Нет, я сама, лично видела его, так как тело его превосходно сохранилось.
   -- Как? У вас хранится тело этого человека? И его можно видеть? В таком случае, ради всего святого, покажите мне его! -- вскричал пораженный князь.
   -- Хорошо! Завтра вечером во время праздника я покажу его вам.
   -- Пойдемте лучше сегодня, -- умолял Ардеа.
   -- Сегодня я не могу. У меня есть работа в храме, и кроме того, я должна прочитать некоторые приготовительные молитвы к великой церемонии на послезавтра.
   -- Какая же это будет церемония? -- спросил Ардеа.
   -- Будет праздноваться годовой праздник богини. Торжество откроется большим собранием у моего отца, завтра вечером. Будут танцевать, заниматься музыкой и вообще веселиться как можно. Весь следующий день должен быть проведен в посте и молитве; а вечером будут освящены в храме все браки, что делается только один раз в год. Тогда же к богине приносятся все дети, родившиеся в течение последних трех месяцев; над ними совершают священное омовение и провозглашают имена, которые им положены. Отправлять священнослужение будет отец, как глава народа, и я, как верховная жрица, а потому закон требует, чтобы я соблюла известный ритуал. Но если у вас не хватит терпения до завтра, то я попрошу кого-нибудь из братьев сводить вас туда.
   -- Нет, нет! -- запротестовал Ардеа. -- У них тоже будет много дела перед праздником. Мы сходим туда, как вы предлагали раньше.
   -- Хорошо! А теперь вернемся домой. Мы едва поспеем к ужину.
   Все следующее утро Ардеа провел один. Рахатоон и его сыновья извинились, что принуждены его покинуть в виду наступающего вечером праздника и предстоящей на завтра церемонии.
   Князь просил не беспокоиться о нем, объявив, что намерен совершить прогулку и занести в дневник свои впечатления, а при случае набросать несколько этюдов. И действительно, Ардеа сделал несколько набросков лучших видов, какие попались ему на глаза в эти дни. Потом, вернувшись домой, он сел к окну и задумался.
   Все его мысли были полны Амарой, красота которой положительно очаровала его. С мучительным беспокойством должен он был сознаться, что чувство его к этой обаятельной девушке очень опасно. К чему могла привести его любовь? Смутит только его покой и лишит ясности мышления, необходимого ему для всестороннего изучения интересной планеты.
   Ардеа решил подавить зарождавшееся предательское чувство. Однако, несмотря на столь мудрое решение, он дрожал от нетерпения поскорей увидеть Амару, и часы, проведенные в ее отсутствие тянулись бесконечно.
   Наконец, солнце село. Чтобы как-нибудь убить время, Ардеа принялся облачаться в свой парадный костюм, надел на шею звезду посвященных и стал ожидать, когда за ним придут.
   Спустилась ночь, и Ардеа видел из своего окна, как вся долина осветилась огнями. В эту минуту на лестнице послышались легкие шаги, и в комнату вошел юноша, пригласивший князя спуститься вниз.
   Весь дом Рахатоона был залит светом, и к нему со всех сторон спешили гости. Глава дома сидел в большой зале на возвышении и предложил князю занять место рядом с собой, чтобы тот мог лучше все видеть.
   Для такого торжества все селенитки сбросили свои длинные туники и надели короткие, доходившие до щиколоток, юбки. На всех были покрывала из ткани Сама и масса драгоценностей.
   Никогда еще Ардеа не был так поражен красотой населения, как в эту минуту. Трудно было сказать, которая из женщин красивее, и никакой земной балет не был в состоянии соперничать в легкости и грации с танцами селениток, ноги которых едва касались пола. Но Ардеа видел одну только Амару, которую скоро разыскал в толпе. Молодая девушка руководила танцем, который, на этот раз исполнялся одними лишь жрицами собравшимися со всех окрестных долин.
   Она была в голубом газовом платье, покрытом голубою же тканью Сама. Белое покрывало поддерживалось на ее распущенных волосах гирляндою чудных, как хрусталь блестевших цветов, ветки которых украшали также ее юбку и длинные рукава, развевавшиеся, подобно крыльям, когда она скользила по полу или кружилась во главе своих товарок.
   Раз она подошла к князю и, засматривая ему в глаза своим блестящим взглядом, лукаво предложила ему потанцевать с ней.
   -- Я бы очень этого желал, но куда мне, грузному жителю равнин, поспевать за такой легкой бабочкой, как вы? Ваши танцы прелестны, но они совершенно незнакомы мне, -- со вздохом ответил Ардеа.
   Когда танцы на время прервались, а гости разбрелись по залам и садам, Амара воспользовалась этим и подошла к князю.
   -- Идемте! -- сказала она. -- Я покажу вам мой любимый грот, носящий название "Лунный луч". Говорят, что именно в нем та женщина с Луны открылась в любви Рахатоону. Есть еще два других грота: в одном растут редкие цветы, а другой называется "Последний вздох Амары". Но, по моему мнению, самый красивый из них -- "Лунный Луч". Оттуда, -- тихо прибавила она, -- я проведу вас к гробнице дочери Имамона.
   Они прошли по саду сквозь толпу гуляющих и, через расщелину в скале, вошли в галерею, которая привела их в грот, где росли какие-то совершенно особенные кусты и цветы; но Амара не дала своему спутнику хорошо рассмотреть их. Она, видимо, торопилась и повела князя в обширный и высокий грот из синих, как сапфир, сталактитов. В конце этого грота протекал широкий канал, который исчезал в темном туннеле. К воде вело несколько ступеней, у подножия которых стояла длинная и узкая лодка.
   Амара вошла в лодку, посадила князя напротив и пустила в ход двигательный механизм. Лодка быстро двинулась по гладким, спокойным водам, и скоро вошла в узкий и извилистый туннель. Фонарь на носу освещал путь, и молодая девушка необыкновенно ловко правила лодкой.
   Ардеа не сводил глаз с очаровательного личика Амары, в эту минуту серьезного и сосредоточенного. Сердце его сильно билось; все мудрые решения были позабыты, и он едва сдерживал готовое сорваться с языка любовное признание.
   Вдруг в конце туннеля мелькнул бледный свет. Амара задумчиво взглянула на своего спутника, но, встретив его страстный взгляд, покраснела и опустила голову.
   В эту минуту лодка вынырнула из туннеля и вошла в большое озеро, окруженное, как стеной, высокими зубчатыми скалами. Посредине озера, в виде гранитной глыбы, виднелся островок, темный силуэт которого резко вырисовывался на усеянном звездами небе.
   -- Вот усыпальница дочери Имамона и ее супруга, -- сказала Амара, нарушая молчание и указывая на остров, к которому они быстро приближались. -- Говорят, он не мог пережить своего горя и сошел в могилу вслед за своей обожаемой супругой.
   -- Да, лучше смерть, чем разлука, -- сказал Ардеа, наклоняясь к своей спутнице и заглядывая ей в глаза.
   -- Их любовь была их несчастьем, -- тихо продолжала Амара. -- Легенда гласит, что он явился с другого светила и должен был вернуться обратно, так как тело его состояло из иных веществ, чем у нас. Сознание неизбежной разлуки убило Амару, но Ардеа ни за что не хотел покинуть место упокоения возлюбленной жены, и Имамон даровал ему смерть.
   В эту минуту лодка причалила.
   Амара выпрыгнула на утесистый берег и направилась к высеченному в скале портику, служившему входом в небольшую комнату, где несколько каменных столов завалены были цветами и сосудами с маслом.
   Взяв с собой цветок, Амара с князем вошли по каменной лестнице в высокий и обширный грот, освещенный электрической лампой. Свет лампы причудливо играл на зеленых, как изумруд, сталактитах, покрывавших стены и свод. Посредине грота стоял жертвенник, на котором горело ароматное масло, а рядом, на маленьком треножнике, лежали смолистые ветви. В глубине грота, на возвышении, стоял гигантский хрустальный шар, назначения которого Ардеа сразу не мог понять. Амара зажгла на треножнике ветви и сделала знак князю следовать за собой. Поднявшись на возвышение Ардеа с удивлением увидел, что внутри шара стояло ложе, на котором покоились два человеческих тела в длинных, белых одеждах. Слегка бронзоватое лицо женщины было очень красиво. Черные волосы ее украшала гирлянда цветов, таких свежих, будто они только что сорваны. Мужчина, действительно, оказался похожим на князя.
   Амара сложила цветы у подножия саркофага, преклонила колена и стала молиться.
   В эту минуту произошло довольно странное явление. На груди трупов вспыхнули зеленоватые огоньки, осветившие их неподвижные лица; но затем огни так же быстро угасли, оставив по себе спираль черноватого дыма. Бледная, как полотно, Амара вскочила на ноги и отступила назад.
   -- Что это значит? -- в испуге спросил князь.
   Видя, какое впечатление произвел на молодую девушку этот случай, он решил, что странное явление должно было быть предзнаменованием чего-то дурного.
   -- Несчастье!.. Какое-нибудь страшное несчастье угрожает мне! -- пробормотала расстроенная Амара и чуть не бегом выбежала из грота.
   Они молча вернулись на берег и сели в лодку, которую Амара пустила полным ходом. Она казалась такой мрачной и озабоченной, что Ардеа не осмелился заговорить с ней. Да и сам он тоже был страшно взволнован и мучился страхом за судьбу любимой девушки, которой грозила какая-то беда.
  

X

   Когда они вернулись в лазурный грот, Амара вышла первая, предоставив своему спутнику заботы о лодке.
   Медленными шагами направилась она к скамейке, стоявшей в нише, и опустилась на нее, грустно понурив голову. Ардеа сел рядом с ней и наблюдал молча. Вдруг Амара закрыла лицо руками, и слезы полились по ее тонким пальцам.
   Хладнокровие покинуло князя; он обнял Амару, привлек ее к себе и страстно прошептал:
   -- Не плачь, Амара! Я не могу видеть твоих слез. Если ты боишься здесь какого-нибудь несчастья, то следуй за мной! Бежим отсюда в землю раваллисов! Я сумею любить тебя так же горячо, как и любой селенит, а могущество магов оградит тебя от всякого несчастья. Там -- у меня дворец, в котором ты будешь царицей, а я всю свою жизнь посвящу на то, чтобы сделать тебя счастливой!
   Не получая ответа, Ардеа опустился на колени и повторил умоляющим голосом:
   -- Не говори -- нет, дорогая! Попытайся хоть немного полюбить меня, и я до конца дней моих буду признателен тебе!
   Амара подняла голову и жестом указала князю место рядом с собой. Губы ее дрожали, и какая то смесь счастья и тоски отразилась на ее подвижном лице.
   -- Ужасное предзнаменование начинает сбываться, -- тихо сказала она, после минутного молчание. -- Ты меня любишь, Ардеа, а мне даже нечего стараться полюбить тебя, так как мое сердце принадлежит тебе с той минуты, как я тебя увидела в первый раз.
   С криком безумной радости Ардеа привлек Амару в свои объятия и страстно поцеловал, но та тихо отстранила его.
   -- Наша любовь и будет именно нашим несчастьем, так как я не могу принадлежать тебе, Ардеа! Резкий, разреженный воздух наших гор рано или поздно убьет тебя, а тяжелый воздух равнин задушит меня еще скорее.
   -- Я с радостью отдам жизнь за несколько лет счастья с тобой! -- пылко вскричал Ардеа.
   Амара задумчиво покачала головой.
   -- Это невозможно! Жестокий, неумолимый закон запрещает селенитам, -- мужчине или женщине, -- вступать в союз с людьми равнин. Пламя на груди моего предка ясно предсказывает горе разлуки. Зачем мы встретились?!. Когда я почувствовала, что люблю тебя, я надеялась, что хоть ты, по крайней мере, будешь спасен от любви ко мне. Но очевидно нам обоим суждено страдать. Такова воля богини Имамона! Да и могу ли я быть счастлива, зная, что живешь рядом со мной, как осужденный на смерть, часы которого сочтены? Нет, нет и нет! Нам необходимо расстаться.
   Ардеа молча опустил голову. Мрачное и горькое отчаяние охватило его душу. И что, на самом деле, он мог предложить любимой женщине? Мимолетное и ложное общественное положение? Дворец дают ему из милости, на время его пребывания здесь, -- пребывания, продолжительность которого тоже всецело зависит от Атарвы, а не от него.
   Он отважился отправиться в опасный путь с Земли на Марс, воображая, что вооружен против всех искушений и слабостей; но он забыл, что уносит с собой и свое слабое человеческое сердце. А сердце это Творец вселенной создал по одному образцу, и одарил им все Свои создания на всех населяющих пространство планетах, и это-то сердце победило его теперь, заставляя невыразимо страдать.
   Теплые, ароматные руки обвили его шею, и кудрявая головка прижалась к его груди. Позабыв свои горькие думы, Ардеа прижал к своему сердцу Амару, и уста их встретились в долгом поцелуе. Это была минута блаженства, краткая и мимолетная, как и всякое людское счастье.
   Амара высвободилась, наконец, из сжимавших ее объятий и встала.
   -- Время вернуться к гостям! Никто не сможет отнять у нас счастья, которое мы испытали, но никто также не должен и подозревать о нем. Идем!
   Амара легко и грациозно выпорхнула из грота, а за ней медленно, как во сне, последовал Ардеа.
   На их отсутствие никто, казалось, не обратил внимание. Танцы возобновились, и Амара приняла в них участие, по-видимому, с увлечением и веселою беззаботностью, которые только доказывали, что в деле притворства женщины Марса могут соперничать с женщинами Земли.
   Ардеа восхищался Амарой и удивлялся ей; а в конце концов и к нему вернулось его хорошее расположение духа, особенно за ужином, когда Амара оказалась его соседкой и с таким тонким, чисто женским лукавством;' занимала его, что он один мог упиваться нежным, любовным ее вниманием.
   Пир затянулся, и когда на следующий день Ардеа проснулся от крепкого и тяжелого сна, было уже очень поздно.
   Кушанья, стоявшие на столе в его комнате, дали ему понять, что хозяева дома не желали, чтобы он сходил вниз, так как этот день селениты проводили в уединении, посте и молитве.
   Только когда солнце село, разряженные жители длинной вереницей потянулись в храм для жертвоприношение.
   Ардеа, который провел весь день, строя на будущее планы, один невозможнее другого, все время думая об Амаре и горя желанием ее видеть, поспешил присоединиться к толпе и вместе с нею вошел в храм.
   Храм был полон молящихся, и неслись священные гимны, а у ног богини лежала груда цветов.
   В качестве верховной жрицы, Амара не отходила от жертвенника, принимала приношения и произносила слова благословение. Она была бледна; по временам она опускалась на колени и, поднимая руки кверху, погружалась в немую молитву.
   Один из сыновей Рахатоона, заметив князя, тотчас же подошел к нему. По приказанию отца он отвел его в особую нишу, откуда Ардеа мог лучше видеть предстоящую церемонию.
   Когда был пропет последний гимн, то большая часть молящихся оставила храм. Амара скрылась в соседнем гроте, а несколько молодых жриц унесли часть цветов, привели в порядок жертвенник, и зажгли большие розовые свечи в громадных металлических шандалах.
   Когда снова послышались пение и музыка, остававшиеся в храме раздвинулись по обе стороны, образовав широкий проход посредине для свадебного шествие.
   В ту же минуту из соседнего грота вышли Амара с отцом. Рахатоон был весь в красном. На голове его сверкал широкий золотой обруч, украшенный лунным диском.
   Верховная жрица была в длинной, белой и блестящей тунике из ткани Сама. Длинное и прозрачное покрывало из той же материи было прикреплено к распущенным волосам диадемой из шести ярко блестящих звезд, над которыми красовался серп луны из какого-то голубоватого прозрачного вещества.
   Отец с дочерью стали на ступенях жертвенника, и Амара развела огонь а затем поднесла к губам маленький золотой рог, висевший у пояса. Раздался звонкий, протяжный звук, и тотчас же из глубины грота вышли дети, одетые в белые и розовые одежды, с кубками в руках. За ними, держась за руки, попарно шли брачущиеся. Пары, по очереди, преклоняли колени перед жертвенником, а Рахатоон с Амарой накрывали им головы четырехугольными кусками красной ткани и в три приема накладывали по семи легких, словно из пакли, шариков, которые сами собою вспыхивали и, пылая, поднимались на воздух.
   -- Богине приятен союз жениха и невесты! -- громким голосом каждый раз возглашал Рахатоон.
   Он убирал красную материю, а Амара подавала новобрачным кубок, который они должны были разделить вдвоем. Поклонившись главе народа и верховной жрице, новобрачные отходили к родным и друзьям, которые горячо их поздравляли.
   Когда таким образом были соединены все брачущиеся, причем союзы всех оказались приятными богине, приблизилось шествие новорожденных.
   Амара брала детей из рук принесших их родителей и трижды погружала в большой бассейн, наполненный водой из потока. Рахатоон же трижды возглашал имя новорожденного, которое тотчас вносилось в большой список.
   По окончании этих церемоний глава народа, верховная жрица и все присутствующие преклонили колени и воздали хвалу богине.
   Амаре оставалось исполнить последний, предписанный ритуалом обряд, а именно -- зажечь еще раз великую благодарственную жертву богине, и в ту минуту как она поднесла огонь к смолистым растениям, обильно политым ароматным маслом, со статуей богини произошло что то необычайное.
   Прозрачное тело ее вдруг потемнело, глаза точно ожили и гневно взглянули на собравшихся. Потом державшая лампаду рука опустилась, и лампада погасла, а с нею вместе потух с зловещим треском и огонь на жертвеннике.
   В храме настала мертвая тишина. Ужас читался на лицах присутствовавших, и глаза всех были устремлены на Амару, упавшую без чувств к подножию жертвенника.
   -- Это ужасное предзнаменование сулит смерть верховной жрицы, или какое либо другое страшное несчастье, готовое обрушиться на нее, -- пробормотал какой-то мужчина, стоявший с женой подле ниши, где находился Ардеа.
   Князь дрожал, как в лихорадке, но не смел оставить своего убежища.
   Рахатоон первый пришел в себя. Хотя бледный и расстроенный, он распорядился вынести Амару, все еще не приходившую в сознание, а потом, обернувшись к взволнованной толпе, наполнявшей храм, сказал:
   -- Друзья и братья! Помолитесь вместе со мной! Может быть, наши молитвы отвратят бедствие, грозящее моей дочери, -- и с этими словами он преклонил колена.
   Все последовали его примеру.
   -- Благодатная богиня и милосердная мать-покровительница нашего народа! -- молился Рахатоон, простирая руки к статуе, принявшей свой обычный вид. -- Милостиво прими наши молитвы и жертвы! Простри свою могущественную руку над Амарой и отклони от ее невинной головы несчастье и смерть! Ужасным предзнаменованием смутила ты наши сердца, но мы надеемся на твое милосердие. С завтрашнего дня, в течение целого года, девять девственниц день и ночь будут петь священные гимны у твоего жертвенника, а я и вся моя семья будем приносить тебе двойные жертвы.
   Девять раз Рахатоон падал ниц, а потом встал и снова обратился к присутствующим.
   -- Пусть все радуются и веселятся! Печаль одного не должна нарушать законного веселья остальных. Итак, идемте отпраздновать браки тех, которые только что сочетались и готовятся осушить кубок любви, и запоем радостные песни.
   В сопровождении всех присутствующих, Рахатоон вышел из храма и направился к своему дому. Мрачный и озабоченный Ардеа последовал за ними.
   Все сели за стол, за которым Рахатоон председательствовал, как будто ничего не случилось, и только глубокая складка на лбу указывала на его тайную заботу. Ардеа тоже старался казаться веселым и беззаботным, хотя на сердце у него было тяжело, и его терзала какая-то смутная тоска.
   К концу пира появилась Амара. Свои жреческие одежды она сменила богатым праздничным нарядом и, видимо, силилась казаться спокойной и веселой. Но Ардеа подметил в ее глазах какое-то странное выражение, а во всем ее существе лихорадочное возбуждение.
   Уловив минуту, когда молодая девушка осталась одна, Ардеа подошел к ней.
   -- Амара! -- тихо прошептал он, боясь быть услышанным. -- Я не могу забыть того, что грозящее тебе горе, это -- я, ставший на твоей дороге.
   -- Ни слова об этом! -- отрывисто возразила Амара. -- Раз мне суждено умереть, то не следует смущать тяжкими думами драгоценных, оставшихся мне минут. Ведь когда-нибудь надо же умирать, а раньше или позже, это -- безразлично.
   Амара снова вмешалась в толпу и танцевала с увлечением, делая вид, что не замечает участливых взглядов, какие присутствующие в суеверном страхе украдкой бросали на нее. В полночь танцы прекратились, и в залу вкатили громадную амфору, а Рахатоон стал наполнять густой пурпурной влагой кубки, которые раздавал новобрачным. Те, смеясь, осушали их, при громком хохоте и пожеланиях присутствующих.
   Ардеа отошел в сторону и молча наблюдал эту сцену. Вдруг рядом с ним появилась Амара с кубком в руках.
   -- Это особый напиток, которым угощают только новобрачных? -- спросил Ардея.
   -- Это столетнее вино Сама -- вино любви, которое пьют только на свадьбах. Отведайте его, дорогой наш гость! Вот кубок.
   Ардеа, не задумываясь, осушил чашу и чуть не вскрикнул. Ему показалось, что он проглотил огонь.
   Когда он пришел в себя от этого первого впечатления, то увидел, что гости собрались вокруг каждой пары для сопровождения новобрачных и постепенно уходили. Тогда Ардеа, в свою очередь, простился с хозяевами дома и направился в свою комнату.
   Амара исчезла.
   Князь хотел лечь, но им овладело какое-то лихорадочное беспокойство. Кровь огнем разливалась по жилам, голова горела, а минутами ему даже трудно становилось дышать. Он боролся с этим недомоганием и, открыв окно, стал жадно вдыхать свежий и ароматный воздух ночи.
   Волшебная картина заволакивалась ночным сумраком; освещенные разноцветные дома постепенно темнели, и только белесоватый, мягкий свет малой марсовой луны освещал снеговые вершины гор.
   Легкий шум привлек его внимание; он заглянул вниз и с удивлением увидел, что у подножия башни кружится беловатое облако, которое затем быстро поднялось к нему. Как описать удивление князя, когда в облаке, поднявшемся до высоты окна, он узнал Амару. Молодая девушка взялась за карниз, легко и грациозно прыгнула в комнату и решительным жестом спустила на окне занавеску.
   Ардеа онемел от удивления, глядя на нее. Никогда еще Амара не казалась ему такой прекрасной и обаятельной, как в эту минуту. В складках ее длинного и легкого одеяния обрисовывались чудные формы. Большие глаза возбужденно блестели, и нежный румянец горел на щеках, а на устах блуждала чарующая загадочная улыбка.
   -- Амара! К чему явилась ты сюда в неурочный час искушать меня своей божественной красотой? Я тебя безумно люблю, но ведь я -- только человек и могу забыть то, что предписывает мне долг чести и благодарности за оказанное гостеприимство, -- пробормотал Ардеа.
   Страсть уже ослепляла его, и кровь огненным потоком ударяла в голову. Амара подошла к нему порывисто дыша.
   -- Чего мне стесняться и бояться? -- тоскливо протянула она, и в голосе ее зазвучало горькое разочарование. -- Богиня отвергла меня, впереди у меня нет ничего, и смерть моя близка!.. Отчего же не вырвать у настоящего то, что оно еще может мне дать? Ты меня любишь, и я люблю тебя! Я не хочу умереть, не испытав счастья.
   С этими словами Амара бросилась в его объятия, и князь, опьянев от восторга, страстно прижал ее к своей груди.
   Любовь, -- великая сила жизни, не допускающая другого закона, кроме своего, не признающая различия рас и положений, -- соединила в одном чувстве селенитку и пришельца с Земли.
   Была еще ночь, когда Амара вырвалась из объятий князя.
   -- Ах! Мне пора уходить, -- ответила она на его мольбы остаться с ним еще.
   Потом, зажав ему рот поцелуем, она прибавила:
   -- Наше счастье было кратко, но один час невыразимого блаженства стоить долгой жизни, полной горя и страданий. Я буду вечно любить тебя, Ардеа. А ты? Ты не забудешь меня?
   -- Никогда! Каким негодяем считаешь ты меня, если я когда-нибудь смогу позабыть тебя, чаровница, великодушно пожертвовавшая собой для моего счастья? Образ твой, Амара, вечно будет жить в моем сердце, живи я хоть на другой планете, -- ответил Ардеа, покрывая ее страстными поцелуями.
   -- Во всяком случае, -- прибавил он решительно, -- я постараюсь, чтоб мы расстались не так скоро!..
   Амара тихо высвободилась из его объятий.
   -- Я чувствую, -- ответила она, качая головой, -- что разлука близка! Но пусть совершится воля судьбы! А пока -- прощай!
   Амара открыла окно; с минуту она кружилась, а потом поднялась на воздух и выпорхнула из комнаты. Князь следил с высоты за белым облачком, которое быстро спускалось к земле и скоро исчезло в темноте.
   Ардеа бессильно опустился на кровать и зарылся головой в подушки. Любовь к Амаре овладела всем его существом, а предстоящая разлука приводила в такое отчаяние, что слезы брызнули из его глаз.
   "Предсказание Сагастоса исполнилось", -- подумал он, ловя в душе своей желание, чтобы дела подольше задержали мага, и он не так скоро проехал за ним. Князь до такой степени был озабочен придумыванием плана продлить свое пребывание у селенитов, что не слышал, как открылась дверь, и на пороге комнаты появился Сагастос.
   Лицо его было озабочено; подойдя к кровати, он остановился, скрестил руки и хмуро взглянул на князя, видимое отчаяние которого нисколько не трогало, казалось, его.
   Ардеа не шевелился, и Сагастос слегка коснулся его руки. Князь в испуге вскочил, узнал своего покровителя и, побледнев, пробормотав:
   -- Уже?..
   Презрительная усмешка скользнула по бронзовому лицу мага.
   -- Уже!? -- повторил он. -- Правильнее было бы сказать: слишком поздно!
   -- Да, -- продолжал он, садясь на кровати, -- я явился слишком поздно, чтобы помешать тому, что случилось здесь. Позвольте заметить вам, Ардеа, что не умно и не великодушно бесчестьем платить за оказанное гостеприимство.
   Ардеа опустил голову, и краска стыда залила его лицо.
   -- Несомненно, жрица сама виновата, явившись к тому, кто, как ей известно, любит ее; но ученик Атарвы, человек, прошедший известную степень посвящения, как вы, должен был остановить ее и напомнить ей, что недостойно отдаваться страсти. А знаете вы, какая участь ждет ее, если узнают о том, что здесь произошло?
   -- Нет! Что же с ней сделают? -- вскричал Ардеа, бледнея от охватившего его ужаса.
   -- Жрицу, запятнавшую себя страстью, наказывают смертью. Начальники и старейшины вызывают грозу, во время которой молния поражает виновную, и небесный огонь сжигает ее тело, а буря развевает пепел, так что от нее ничего не остается.
   Смертельно бледный и трясясь как в лихорадке, Ардеа на минуту как бы онемел.
   -- Спасите ее, Сагастос! -- умоляющим голосом сказал он, протягивая руки к своему покровителю. -- Вы могущественный маг! Вы можете сделать это!..
   -- Вы ошибаетесь, Ардеа; в этом я совершенно бессилен. Но, будем надеяться, что ваша тайна будет сохранена. Никто ничего не подозревает и, на ее счастье, вы -- не селенит, и вас нисколько не остерегаются. Случившееся послужит вам, надеюсь, хорошим уроком на будущее. Во всяком случае, нам необходимо немедленно уехать. Сегодня прибыл специальный поезд по случаю бывшего праздника, истощившего провизию. Поезд этот отходит очень рано, и мы воспользуемся этим случаем.
   -- Уехать сегодня!.. Расстаться с ней!.. -- простонал расстроенный Ардеа.
   Тронутый глубоким и истинным горем, звучавшим в голосе князя и светившимся в его влажных глазах, Сагастос горячо пожал ему руку.
   -- Я понимаю ваше горе и глубоко жалею вас, но необходимо подчиниться неизбежному. Не только с Амарой, но ведь и с нашей планетой вам придется же когда-нибудь расстаться. Итак, будьте благоразумны и подумайте, как было бы ужасно, если бы вы стали влюбляться во всякой стране, куда я вас повезу? -- закончил, шутя, Сагастос.
   Ардеа покраснел. Ему было стыдно своей слабости. С трудом овладев собой, он ответил:
   -- Я понимаю, что вы правы, и что даже для безопасности самой Амары необходимо, чтобы я уехал. Что же касается того, что я могу влюбиться еще в кого-нибудь, то это невозможно. Никто никогда не затмит образ очаровательной девушки, которую я встретил на ее же несчастье!
   -- Я с удовольствием вижу, что к вам вернулись рассудок и хладнокровие. Итак, одевайтесь, а потом спускайтесь вниз. Я же сейчас пойду к Рахатоону! Мне нужно поговорить с ним о делах и, кстати, придумать какое-нибудь объяснение вашему неожиданному отъезду.
   Маг вышел, но тотчас же вернулся назад и тихо прибавил:
   -- Соберитесь с силами, чтобы неуместное волнение или подозрительные взгляды не выдали вас в минуту прощание. Помните, что только одна абсолютная тайна может спасти Амару!
   Когда Ардеа спустился вниз, он застал всю семью в сборе. Прощальная трапеза была уже готова, и Рахатоон сказал слово, в котором выразил свое сожаление по поводу отъезда гостя, приглашая князя опять посетить их, если ему позволят обстоятельства. Ардеа благодарил любезного хозяина, избегая смотреть на Амару и обещая скоро вернуться. Это обещание князя вызвало легкую, как тень, усмешку на лице Сагастоса.
   За столом было довольно тоскливо, несмотря на усилия мага поддержать разговор и на старания князя казаться веселым и беззаботным. Когда встали из-за стола, Рахатоон обнял отъезжающих и объявил, что желает иметь изображение князя для портретной галереи знатных чужеземцев, сделавших им честь своим посещением, и приказал дочери проводить гостя.
   Крайне заинтересованный способом снимания с него портрета, а еще более счастливый неожиданным случаем остаться наедине с Амарой, Ардеа тотчас же встал со стула, и, так как времени оставалось очень мало, молодые люди быстро направились к горе, где находился храм.
   На этот раз Амара привела его совсем на другой грот, откуда по винтовой лестнице, высеченной в скале, они прошли в нижнюю комнату уединенной башни, построенной на этой высоте. Поднимаясь по узкой лестнице, влюбленные обменялись поцелуями и повторили свои клятвы в вечной любви. На верху башни их встретил почтенный старец, которому Амара и передала желание отца.
   Старик-ученый согласился и, пододвинув какой-то аппарат, привел его в движение. После минутного вращения цилиндра, от него отделилось что-то вроде подвижной рамки, обтянутой сероватой и прозрачной материей, дрожавшей и волновавшейся с легким потрескиванием. Поставив князя на металлический круг, старик приблизил к нему аппарат, и князь почувствовал прикосновение к лицу какой-то влажной и клейкой массы. С минуту ему казалось, что он задохнется, но это состояние быстро прошло. Тогда он увидел, что серое полотно, натянутое на рамке, точно уплотнилось и больше не двигалось. Ученый взял на столе что-то похожее на пульверизатор и начал опрыскивать ткань дождей" фосфорических брызг. Мало-помалу сероватое вещество сделалось прозрачно, как стекло, и на нем, как живая, обрисовалась голова князя, причем все оттенки кожи, глаз и волос воспроизведены были совершенно точно.
   Восхищенный Ардеа попросил старика-ученого, если возможно, сделать ему другой портрет, который он хотел взять с собой на память, так как никогда еще не видал ничего подобного. Видимо, польщенный и довольный своим искусством, старик тотчас же исполнил его просьбу, и даже предложил сделать в его присутствии портрет Амары, чтобы он мог видеть весь процесс. Снятые с рамки портреты можно было свертывать, как бумагу. Они были так же гибки, но только имели то преимущество, что не ломались.
   Когда Ардеа и Амара сошли вниз, то князь ей отдал на память свой портрет, а ее сохранил у себя.
   -- Я не хочу, чтобы тебе приходилось ходить в портретную галерею чужеземцев, чтобы смотреть на меня. Думай иногда обо мне, дорогая, и прости все зло, которое я причинил тебе, -- с тягостным волнением прибавил он, сжимая молодую девушку в объятиях.
   -- Прощать мне нечего, и я нисколько не жалею, что была счастлива хоть на миг. А теперь иди! Смотри же, ты не позабудь меня, когда будешь далеко! Дорогу назад ты найдешь и один, а отцу скажи, что я пошла в храм помолиться со своими подругами.
   Никто не удивился, когда Ардеа вернулся один и передал слова Амары.
   Полчаса спустя Сагастос и Ардеа окончательно простились с семьей Рахатоона и отправились на дебаркадер. Они молча сели в купе, и только, когда поезд проходил недалеко от башни, где помещался Ардеа, Сагастос тронул за руку своего спутника и сказал:
   -- Смотрите!
   В воздухе мелькало и быстро приближалось белое облако, и Ардеа скоро узнал в нем Амару. Молодая девушка, как птица, летела вдоль поезда и, поровнявшись с купе, где сидел Ардея, бросила в открытое окно букет цветов.
   Мгновенье спустя Амара исчезла.
  

XI

   Путь совершался в молчании. Ардеа чувствовал себя невыразимо несчастным и проклинал ту минуту, когда согласился ехать к селенитам. В то же время он не сводил глаз с чудных цветов -- прощального дара своей возлюбленной и предавался даже неосуществимым мечтам о новой встрече с Амарой.
   Уважая искреннее горе своего спутника, Сагастос тоже хранил молчание. Он знал, что время и смена впечатлений -- лучшее лекарство от болезни любви.
   Если даже князь и не забудет Амару, то все-таки страсть его успокоится, а необходимость приспособляться к новому для него миру заставит его думать о другом. Гораздо больше его заботил страх, как бы не открылась связь Амары с чужеземцем; в таком случае ему пришлось бы выслушивать справедливые упреки в том, что он привез такого опасного гостя.
   Ардеа первый нарушил молчание, спросив Сагастоса куда они теперь едут?
   -- Мы едем к сенидайтиасам. Это очень богатый, промышленный и, в то же время, крайне оригинальный народ. Но предупреждаю вас, Ардеа, быть осторожнее и избегать любовных похождений, чтобы мне опять не пришлось, как теперь, бросать свои дела и спешить к вам на помощь.
   Князь покраснел.
   -- Простите, дорогой наставник, что я причинил вам беспокойство, и так не во-время. Право, лучше бы я никогда не посещал селенитов; я убедился, что на Марсе, как и на Земле, человек не застрахован от любви. Но не считайте меня настолько ветреным, что, едва расставшись с Амарой, я мог бы заинтересоваться какой-нибудь женщиной.
   Сагастос дружески пожал ему руку.
   -- Я не сержусь на вас, Ардеа. Такая женщина, как Амара, -- бесспорно одна из первых красавиц нашего мира, -- может пошатнуть какую угодно солидную добродетель. Искушение было слишком сильно, да и столетнее вино, которым чаровница предательски угостила вас, тоже много способствовало вашему падению. Не вы первый поддались искушению. Бывали и прежде случаи, что мужчины другой расы похищали селениток, но только те очень скоро умирали; легкие их не выносят тяжелого воздуха равнин.
   -- Женщины дайтиасов не могут, разумеется, соперничать в красоте с селенитками; к тому же, мое сердце полно одной Амарой, -- со вздохом сказал князь. -- А в чем же состоит особенность этого народа? -- спросил он.
   -- В их особых нравах и обычаях. Во-первых, они управляются царицей, которая может иметь семь мужей, а если пожелает, так и больше. Для остального населения существует следующий закон: богатый мужчина имеет право иметь до семи жен, а если бедный женится на богатой женщине, то та, в свою очередь, может иметь семь мужей.
   Женщины и мужчины обязаны содержать своих мужей или жен: отвести им отдельное помещение, одевать и кормить, словом, содержать их подобающим их состоянию образом.
   Первый ребенок, родившийся от первого союза, получает львиную долю наследства, т. е. все состояние того из своих родителей, -- отца или матери, -- который богат, а вместе с этим и право на нескольких жен и мужей. Остальные дети получают только то, что дано в приданое их отцу или матери, как-то: дом, в котором жили, предметы роскоши, золото, которое тем удалось скопить, одним словом, наличное имущество родителя. Но большинство таких бедных юношей и молодых девушек, в свою очередь, женятся или выходят замуж за богатых людей, и таким образом пристраиваются.
   Есть, конечно, между ними и независимые, которые остаются свободными и живут своим трудом; есть также и семьи, состоящие из одного мужа и одной жены, но такие случаи очень редки и представляют исключение.
   -- Вот забавный народ! -- заметил, смеясь от души, Ардея. -- Многоженство существует и у нас, на Земле. Так например, магометане могут иметь, по своему желанию, несколько жен, но женщинам закон не предоставляет права иметь нескольких мужей.
   -- Следовательно, у нас больше справедливости и равенства в отношении обоих полов, -- улыбнулся Сагастос. -- Но вернемся к сенидайтиасам. Итак, они имеют права на семь мужей или жен, смотря по своему богатству, -- излишек карается законом. Но если муж или жена умрут, то разрешается замещать их.
   -- У кого же мы остановимся?
   -- У Меру, младшего брата царицы. Это очень милый молодой человек. Говорят, что его шесть жен -- самые красивые женщины страны.
   -- Вы сказывали, что это -- богатый и торговый народ. Есть у них какая-нибудь специальная промышленность? -- спросил Ардеа.
   -- Да, они возделывают виноградники, плетут кружева и ткут дорогие материи. Кроме того, у них много больших заводов, на которых выделывается красивая и очень прочная посуда. Вообще, у них крайне оживленный товарообмен, процветанию которого много способствует приморское положение их столицы.
   По всей вероятности, это был бы самый богатый в нашем мире народ, не напусти они к себе харимов, которые обирают и эксплуатируют их, а кончат тем, что совершенно разорят страну, если дайтиасы во время не заметят опасности и не примут надлежащих мер.
   -- Что это за харимы? Во время нашего пребывания у таобтилов я уже слышал это название, но по тому пренебрежительному оттенку, с каким его употребляли в разговоре, я счел было его за какое-нибудь унизительное прозвище.
   Сагастос рассмеялся.
   -- Я вижу, что вы очень наблюдательны, и ваше замечание вполне справедливо. Хотя харимами и называется отдельное племя, но это имя, в то же время, служит действительно прозвищем, так как харимы -- отвратительнейший в мире народ. Их алчность, бесстыдство, скверные наклонности, нечестность и хвастовство вошли в поговорку. Поэтому доступ хариму во Дворец магии воспрещен под страхом смерти. Такому же наказанию подвергается всякий ученик, осмелившийся передать научную тайну кому-либо из харимов, ибо те всегда готовы продать все, и предать отца, мать и лучшего друга, раз за это хорошо платят.
   -- Славный народец! И он всегда был таким? Откуда же он произошел?
   -- Из бездны тьмы и зла, -- с отвращением сказал Сагастос. -- Страшное преступление обратило на них внимание всего мира: они продали и выдали Имамона.
   Скрываясь от жрецов Ассуры, добрый бог искал убежища у харимов; а те, вместо того, чтобы защищать доверившегося им изгнанника, связали и сами отвезли его к ассурам. Наглость их дошла до того, что, предав Имамона врагам, они стали у самого костра, чтоб лучше видеть, как он будет умирать. Тогда бог, объятый пламенем, изрек над ними ужасное проклятие:
   "Блуждайте по земле, как нечистые животные, которые прячутся от света и питаются падалью! Отныне нет у вас ни отечества, ни убежища; все станут ненавидеть и презирать вас, так как вы будете служить несчастьем всякому, кто к вам приблизится, как чума, которая косит население на своем пути".
   "Где поселитесь вы, там будут бесплодны нивы, град и молния истребят сады и жатвы, и скот падет от вашего тлетворного дыхания; кто примет к себе одного из вас, у того поля обратятся в пустыню, огонь уничтожит жилище, и останутся ему только посох, да сума нищего".
   "Зависть, ненависть, жадность и клевета будут руководить вами, разорение, нищета и смерть будут вам сопутствовать".
   "Вы, харимы, заразите собою весь мир, -- и горе тому, кто войдет в сношение с вами, проклятые!"
   Сагастос говорил дрожавшим от волнения голосом. Очевидно, он знал наизусть священные слова, произнесенные на костре Имамоном.
   -- Теперь вы понимаете, Ардеа, что назвать кого-нибудь "харимом", значит нанести ему тяжкое оскорбление, так как это слово -- синоним предательства и подлости. Понятно, что и харимы, в свою очередь, ненавидят Имамона; стараются разрушать его храмы, осквернять посвященные ему жертвенники, и совершают самые отвратительные кощунства перед его изображением. Все знают это. Поэтому, если жрец Имамона встретит харима, то должен очистить себя священной водой; точно также, если кто-либо из этого проклятого народа осмелится проникнуть в храм, то здание немедленно закрывают и очищают, а верные не могут войти в него раньше трех дней.
   -- А сами харимы имеют какую-нибудь религию? Поклоняются они какому нибудь божеству? -- спросил Ардеа.
   -- Да, они поклоняются Фаро, одному из хранителей ключей неба и высших тайн Аура, Творца. Возгордившись своим знанием и могуществом, Фаро возомнил себя равным Ауру и стал критиковать Создателя, находя плохим все, что создала мудрость Великого Строителя вселенной. Вместе с самомнением душу его охватили нечистые страсти. Он спустился на планету и здесь встретил красивую, но нечестивую жрицу, которую обольстил и которой передал некоторые великие тайны мироздание.
   Тогда Аур воспретил ему доступ в обитель света вечного; а другие стражи, подобно лучезарным солнцам охраняющие врата неба, обнажили против него огненные мечи свои. Свет, исходивший из гордого духа, угас; он потерял свою красоту и ослепительную белизну и стал черно-серым, как пасмурное небо во время непогоды. Фаро понял, что он погиб и навсегда утратил блаженство и покой. Полный злобы и ненависти, блуждал он по свету, сея зло и страдания, завидуя людскому неведению и радостям жизни телесной. Устав блуждать, он воссел на скалу Яуманта в преддверии мира, и оттуда стережет, чтобы не допустить добро проникнуть к людям и просветить их.
   Обольщенная им жрица, которой он выдал тайны зла, произвела двоих детей, и Фаро, уничтожавший всюду, где только мог, жертвенники Имамона, приказал детям своим поклоняться ему под шестьсот шестьюдесятью шестью видами зла. Иногда во время бурь, наводнений и других бедствий видят на утесе его зловещий образ, а громкий злобный хохот его покрывает раскаты грома.
   Я вам рассказываю, Ардеа, все эти легенды для того, чтобы вы понимали в чем дело, когда при вас заговорят о харимах, Фаро и проч.
   Переезд в страну сенидайтиасов длился довольно долго. По мере того, как снеговые горы селенитов исчезали в ночном сумраке, Ардеа все глубже уходил в свои воспоминания об упоительной, но мимолетной, как греза, любви, которой была полна его душа. Большую часть пути они сделали морем, пользуясь сначала подводным судном, а затем на одной из станций вышли на поверхность и отсюда продолжали уже путь на корабле, похожем на земные пароходы.
   На четвертые сутки, около полудня, вдали показался гористый берег, а затем стал вырисовываться большой и живописно раскинувшийся на холмах город.
   Пока они шли вдоль берега, Ардеа заметил, что кругом города, насколько хватал глаз, были разбросаны плантации.
   -- Это виноградники, -- пояснил Сагастос. -- Наступило время сбора, и все эти люди, которых вы видите, заняты срезыванием зрелых гроздей. Сегодня же вечером нас, вероятно, угостят первым сбором, который особенно славится.
   Вблизи столица сенидайтиасов походила на столицу раваллисов: почти та же архитектура и та же яркая окраска домов, а на улицах, прилегающих к гавани, обращало на себя внимание то же скопление народа и оживленное движение. Ники Цампи, всюду чувствовавший себя как дома, проворно разыскал небольшой экипаж, в который Сагастос с князем сели и быстро помчались по широкой, красивой улице, тянувшейся вдоль морского берега, к большому дворцу, по общепринятому на Марсе обычаю окруженному садом.
   Стоявший у входа во дворец вооруженный человек пропустил их, как только Сагастос назвал себя, и они вошли на большой двор, обсаженный деревьями и большими, похожими на мак, кустами, среди которых бил фонтан.
   Слуги встретили приезжих, и одни из них, вместе с Ники-Цампи, занялись багажом, а другие повели Сагастоса с князем в большой дом, стоявший в глубине двора.
   За портиком, служившим входом в дом, открывалась большая сводчатая зала, заменявшая прихожую, а отсюда в верхние этажи шла широкая лестница, ступени которой были разрисованы на подобие ковра, и рисунок был так хорош, что казалось видны были даже складки материи.
   Пока они поднимались по лестнице, Сагастос объяснил князю, что они находятся во дворце Меру, и что по другую сторону здания есть еще двор и сад, а там расположены жилища жен, из которых одно помещение, а именно седьмое, остается незанятым.
   -- Вы видите общий тип здешних зданий. Разница будет заключаться только в размерах и богатстве отделки.
   Посетителей провели на большой балкон, в изобилии уставленный цветами, а вьющиеся растения образовали свод, непроницаемый для жгучих солнечных лучей. На балконе стояло несколько резных скамеек и несколько столов, окруженных стульями. Минуту спустя в дверях показался высокий молодой человек, который быстро подошел к ним, почтительно приветствуя Сагастоса и князя.
   Князь Меру был красивый молодой человек, лет двадцати четырех или пяти, с оливковым цветом лица, черными слегка вьющимися волосами и большими черными же глазами. Он был в белой, расшитой золотом, и с золотой бахромой тунике, спускавшейся до самых колен и стянутой у талии разноцветным шарфом, за которым были заткнуты два длинных кинжала. Небольшой тюрбан из ткани Сама покрывал его голову. Ноги его были обуты в золоченные ботинки, а руки и шея были украшены драгоценностями.
   Все сели за стол, а слуги подали амфору с двумя кубками и плоскую корзину, в которой лежали длинные, до полуметра длины гроздья. Фрукты были величиной со сливу, одни -- желтые, с золотистым отливом, другие фиолетовые, как аметист. Ардеа догадался, что это и был виноград, про который говорил Сагастос.
   Маг объяснил Меру, что прибыл к ним по делам храма, которые займут пять или шесть дней, и просил у него на это время гостеприимства для своего ученика, молодого "посвященного", отправленного Храмом магии путешествовать с образовательною целью.
   -- Я очень счастлив принять у себя вашего ученика и постараюсь развлекать его во время вашего отсутствие. Завтра большой праздник и парадный обед у царицы -- моей сестры. Я представлю ей благородного гостя, который увидит там столько прекрасных женщин, что легко может потерять сердце и голову до вашего возвращения, -- ответил, смеясь, князь Меру.
   -- Это было бы не особенно похвально для посвященного, стремящегося к высоким степеням храма знание. Итак, князь не искушайте его слишком, -- с улыбкой заметил Сагастос.
   Ардеа весело добавил, что с своей стороны употребит все усилия остаться твердым и не поддаться искушению. В глубине души он был уверен, что обеспечен от всяких соблазнов и никогда не забудет Амары ради какой-нибудь семимужней амазонки.
   Было решено, что маг отправится только на следующий день, а пока ему отведут комнату рядом с князем, где он мог бы отдохнуть по возвращении из деловой поездки. После этого Меру отвел своих гостей в предназначенные покои, состоявшие из двух больших, роскошно меблированных комнат.
   Здесь находились образцы всех искусств. Стены были покрыты чудною живописью, а мебель из черного дерева украшена была необыкновенно тонкой резьбой и инкрустацией; -- словом, все дышало комфортом, которому могла бы позавидовать и наша Земля, но на всем лежала печать иного мира.
   Осмотрев обстановку, Ардеа сел на мягкое кресло и взялся руками за голову.
   -- Как я еще ничтожен и невежествен, сколько во мне мелочности, какие узкие у меня взгляды! -- со вздохом сказал он. -- Уже целые месяцы я живу у вас и восхищаюсь вашей цивилизацией, а между тем мой ограниченный разум с трудом усваивает сознание, что вот на другой планете существуют люди, похожие на нас, одушевляемые такими же, как и мы, чувствами и достигшие прогресса, которым могут смело поспорить с гордой своей цивилизацией Землей.
   -- Это происходит от старого предрассудка, но успех знания, мало-помалу, разсеет его, -- ответил Сагастос. -- Ведь такой же забавный предрассудок господствует и у нас. И наши люди науки, за исключением посвященных, считают, что физические условия вашей планеты почти не допускают возможности существования на ней человечества. Людям следовало бы подумать, что как распространены повсеместно простейшие элементы, присутствие которых спектральный анализ открывает им на мирах отдаленнейших планетных систем, -- так же точно существуют во вселенной исконные законы, например: закон обновления, проявляющийся в рождении и смерти; закон притяжения и отталкивания, порождающий любовь и ненависть; закон размножения, управляющий происхождением полов; закон поддержания организма, требующий питания и сна, и, наконец, закон, проистекающий из закона обновления и присущий всякой совокупности материальных частиц, образующей известный организм, будь то планета или человеческое тело: я говорю о трех возрастах, -- развития, зрелости и упадка, -- протекающих от рождения до смерти.
   На этом незыблемом основании во всех мирах развиваются одинаковые потребности: необходимость жить создает труд и промышленность; духовные стремления порождают веру в Божество и бессмертие духа, а отсюда проистекает сознание добра и зла, которые, в свою очередь, выражают закон равновесие. Искусство тоже основывается на известных законах; например, музыка -- основана на законе вибраций, и, смотря по тому как ею пользуются, является или благодетельным началом, исцеляющим и успокаивающим, либо -- разрушительным, когда дразнит и расстраивает. Но сегодня было бы слишком долго углубляться в этот вопрос.
   -- Ах, как это интересно и поучительно! -- заметил Ардеа.
   -- Что делать, мой друг! Впрочем, этот вопрос мы только отложим на время; а в настоящую минуту я хочу сказать кое-что о том, как вам следует вести себя, и вручить вам подарок, который вы должны поднести царице.
   -- Посвятив князя в различные правила этикета, употреблявшегося при дворе царицы Тары, Сагастос передал ему затем шкатулку, в которой лежали вуаль из ткани Сама и гирлянда хрустальных цветов селенитов.
   Разговор их был прерван докладом, что подан ужин, который затянулся так долго, что вслед за выходом из-за стола утомленные путники тотчас же ушли спать.
   Когда Ардеа проснулся на следующее утро, маг уже уехал. Подававший ему одеваться слуга доложил, что князь Меру ожидает его к первому завтраку.
   После этой утренней трапезы, состоявшей из различного мяса и плодов, Меру предложил князю показать ему помещения своих жен, а затем прокатиться по городу.
   Крайне заинтересованный таким странным семейным бытом, Ардеа с радостью пошел за хозяином дома.
   Пройдя длинный ряд роскошных зал, они опустились по лестнице и очутились во дворе, похожем на тот, который Ардеа видел накануне, и на котором был разбит сад.
   Прямо против дворца высился фасад другого дома. Семь маленьких портиков вели в апартаменты княжеских жен, и у шести из них двери были открыты настежь, седьмая же дверь была заперта, что означало, что помещение пустовало.
   На женской половине дворца царило гораздо большее оживление, чем на половине князя. Слуги и служанки шныряли взад и вперед; а в тени большого дерева играли под надзором нянек два мальчика и девочка.
   -- Это мои дети, но от разных матерей. А вот тот мальчик, в синем платье, -- мой наследник, -- сказал Меру, целуя очаровательных крошек, которые, завидя отца, подбежали к нему.
   В эту минуту в одной из дверей появилась высокая и стройная молодая женщина в розовом одеянии. За нею шла няня с грудным ребенком на руках.
   Увидав Меру, молодая женщина подошла к нему и низко поклонилась. Тот поцеловал ее, а потом, представив ей князя, спросил:
   -- Ты вышла гулять, Сентала?
   -- Нет, я иду за кое-какими покупками, -- ответила она, поклоном прощаясь с мужем и его гостем.
   -- Это моя шестая жена! Как красива она, неправда ли? -- с гордостью спросил Меру.
   -- Ваша супруга очаровательна! Но простите, князь, за нескромный вопрос, -- часто-ли приходится вам ссориться, испытывать сцены ревности, словом, переживать всевозможные несогласия между супругами?
   Меру удивленно посмотрел на него.
   -- Нет... никогда! Из-за чего им ссориться? Все мои жены равно одарены, имеют одинаковое помещение и пользуются равными доходами; повар отпускают всем один и тот же обед или ужин, и в их распоряжении, на равных правах, находятся мои виноградники.
   Я построил для них в горах семь отдельных вилл, в которых они проживают во время сильных жар. Наконец, я сам по месяцу принадлежу каждой из них, по очереди. Дети же находятся при матери и никто, кроме меня, не смеет вмешиваться в их воспитание.
   Нет! Благодаря Бога, в моем доме всегда царит мир и согласие; а так как мои жены все молоды и красивы, то я одинаково всех люблю, и никому не отдаю первенства, даже если бы в душе и предпочитал которую-нибудь из них, -- весело закончил Меру.
   Из сада они направились к выходу, где их ждал экипаж, похожий на римскую колесницу. Меру и Ардеа долго катались по городу, который не представлял, впрочем, ничего особенного и очень походил на столицу раваллисов. Только здесь магазины были рассеяны по всем улицам, а в центре города был устроен большой рынок, напомнивший князю центральный рынок в Париже.
   Заметив, что Ардеа с любопытством рассматривает товары, их разгрузку, продавцов и покупателей, Меру тихо объехал кругом всю площадь.
   По дороге им попался большой восьмиугольный павильон, обративший на себя внимание князя. В открытые двери видна была обширная зала, заставленная большими клетками, в которых что-то шевелилось, но что? -- Ардеа никак не мог рассмотреть из-за теснившегося вокруг народа. Многочисленная толпа, преимущественно женщины, входила и выходила из павильона.
   -- А здесь что продают? Или тут... -- Ардеа, видимо, подыскивал слова, -- показывают редких животных?
   Меру полунасмешливо, полуудивленно взглянул на него.
   -- Животных? Ха, ха, ха! Нет, здесь выставлены на показ и продажу неверные мужья!
   -- Мужья!? Живые люди? Но это невозможно, -- удивился он.
   -- Войдем, и вы сами убедитесь, что это возможно. В отношении супружеской неверности закон у нас очень строг.
   -- И к женщинам тоже?
   Суровое и жестокое выражение мелькнуло на лице Меру.
   -- К женщинам закон относится еще строже. Жену, уличенную в неверности, я могу с позором, палками выгнать из дворца и публично продать в таком-же, как этот, павильоне, а если не найдется покупателя, то я имею право ее убить.
   -- И вы подвергаетесь тому же, если измените одной из ваших жен?
   -- О, нет! Всякий муж-хозяин, т. е. такой, который дает приданое и содержит своих жен, может изменять им, сколько ему угодно, -- гордо ответил Меру. -- Но мужья, входящие в дом женщины и получающие содержание от нее, обязаны хранить верность. Кроме того, жена не может убить мужа, так как мужчина -- выше женщины. Закон дает ей только право подвергнуть его телесному наказанию и затем продать.
   Меру сошел со своим спутником с колесницы и вошел в павильон, где стоял гул от говора, криков и ходьбы. Теперь Ардеа увидел, что середина павильона более занята двумя рядами больших клеток с металлическими решетками. Попадались и пустые клетки, но большая часть была занята, и внутри на кожаных подушках сидели мужчины, преимущественно молодые и красивые; но были и пожилые, и даже один старик, имевший страшно угнетенный вид.
   Над каждой клеткой виднелась дощечка, с именем неверного супруга и его продажной цены.
   Скрывая из осторожности чувство отвращения и негодования, внушенные ему этой позорной выставкой, Ардеа с любопытством осмотрел злополучных пленников.
   Одни из них сознавали, видимо, свое унижение, сидели грустные, сконфуженные, не поднимая глаз; зато другие, наоборот, громко смеялись, скаля свои белые зубы, и смело смотрели на женщин, бросая тем вызывающие взгляды.
   -- Однако, несчастные стоически выносят свое суровое наказание, -- заметил Ардеа.
   -- Почему же -- несчастные? Молодые и красивые малые скоро найдут себе покупательниц. А вот то старое животное могло бы остаться верным, так как ему несомненно придется просидеть с годик.
   -- Как? Целый год?
   -- Да, наказанный таким образом мужчина должен пробыть год в заключении, если его никто раньше не купит. Даже отец не может выкупить его; это право принадлежит одной только матери, и она чаще всего пользуется им, так как подобное заключение -- большой позор для обоих семейств.
   -- Что же бывает с тем, кого по прошествии года никто не купит? Он возвращается обратно к жене?
   -- Нет! Его постегают слегка плетьми за то, что обеспокоил добрых людей, а потом отдают отцу или кому-нибудь из родственников, с обязательством содержать его, пока тот как-нибудь не устроится и не найдет возможности заработать кусок хлеба. Но идем же, -- пора обедать и Потом вы отдохнете и оденетесь, так как мы отправимся на праздник сестры.
   На возвратном пути Меру, с видимым любопытством всматривавшийся в Ардеа, спросил:
   -- К какому семейству раваллисов принадлежите вы? Мне знакомы почти все более или менее знатные у них роды?
   -- Меня усыновил Сагастос, но я очень мало знаю про свою семью. Мне известно только, что мой отец и мать умерли, и я воспитывался во Дворце магии, -- уклончиво ответил Ардеа.
   -- Вы богаты? Впрочем, вы должны быть богаты, так как Сагастос принадлежит к одному из богатейших и знаменитейших родов страны. Меня очень удивляет, что вам так мало известны самые обычные и простые вещи у других народов?
   -- До настоящего времени я жил только для науки и никогда не покидал Дворца магии. Должен признаться, что мне даже неизвестно, как велико мое состояние. Сагастос говорил мне, что я богат, что у меня есть большие имения, и я обладаю дворцом, ожидающим меня. Я вступлю во владение всем этим, когда вернусь из настоящего путешествие.
   Когда настал вечер, Ардеа надел лучшие одежды, украсился звездой посвященного и стал поджидать Меру.
   Двое юношей принесли ему от имени князя синий плащ, усеянный серебряными звездами, сообщив, что это -- почетная одежда, которую носят все избранные гости. Затем явился посол от Меру, и Ардеа за ним последовал, неся под плащом подарок, предназначенный царице.

Окончание романа во 2-м томе.

  
  
  
  

Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru