Крылов Виктор Александрович
Из воспоминаний о H. А. Белоголовом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

[]

1) Снимокъ съ горельефа, хранящагося у С. П. Бѣлоголовой.

  

Изъ воспоминаній о H. А. Бѣлоголовомъ.

  
   Н. А. Белоголовый. Воспоминанія и другія статьи
   Изданіе Литературнаго фонда. СПб, 1901
   OCR Бычков М. Н.
  
   Вотъ человѣкъ, про котораго самые злые и длинные языки не могли бы сказать ничего дурного. У Николая Андреевича Бѣлоголоваго не было вовсе личныхъ враговъ -- не потому, чтобы онъ, какъ иныя "атласистыя души", по выраженію Салтыкова, доходилъ, вслѣдствіе безхарактерности и нравственной лѣни, до безразличной елейности въ сношеніяхъ со всѣми. Нѣтъ! Бѣлоголовый, какъ человѣкъ твердыхъ нравственныхъ принциповъ и стойкихъ политическихъ убѣжденій, сильно дорожилъ ими. Изъ-за политическаго разномыслія ему приходилось не разъ расходиться съ людьми близкими какъ въ молодости, что было съ Г. А. Захарьинымъ, впослѣдствіи знаменитымъ врачемъ, такъ въ особенности въ послѣдніе годы жизни его, когда политическое линяніе и своекорыстная измѣна убѣжденіямъ сдѣлались явленіемъ зауряднымъ. Но благодаря своей врожденной мягкости и рѣдкому самообладанію, онъ умѣлъ расходиться съ былыми союзниками съ такою простотою и достоинствомъ, что сами противники, при всей своей досадѣ и гнѣвѣ, вынуждены были отдать справедливость и чистотѣ мотивовъ H. А., и безупречности его образа дѣйствій...
   Знакомствомъ съ Бѣлоголовымъ я обязанъ пріятелю своему, бывшему профессору московскаго университета, M. M. Коваленскому. Находясь въ 1889 г. въ Болье на Ривьерѣ, я заболѣлъ инфлуэнціею и обратился за помощью къ Бѣлоголовому, жившему по близости, въ гор. Ментонѣ. Онъ стоялъ въ Hôtel Métropole, оказывая послѣднюю услугу своему великому другу С. П. Боткину.
   По правдѣ сказать, не безъ внутренней тревоги ѣхалъ я на свиданье къ медицинскому свѣтилу. Хорошо помня тяжелую, театральную и подчасъ оскорбительную обстановку пріема медицинскихъ знаменитостей chez dous, я ждалъ и тутъ встрѣтиться съ болѣе или менѣе замаскированнымъ допросомъ швейцара "свѣтила" о средствахъ платежа и т. п. Съ первыхъ же минутъ всѣ моя опасенія разсѣялись. Бѣлоголовый жилъ въ скромной гостиницѣ, занимая въ ней съ женою двѣ комнаты.
   Первая моя попытка видѣть Бѣлоголоваго оказалась неудачною.
   Утомленный уходомъ за Боткинымъ, самъ больной, едва оправившійся отъ воспаленія легкаго, Б. А. не могъ меня принять. Неизмѣнная спутница и вѣрный стражъ Бѣлоголоваго, жена его Софья Петровна, вѣжливо, но твердо заявила, что H. А. никого, абсолютно никого не можетъ принять.
   Въ слѣдующій разъ, въ назначенное время -- минута въ минуту -- принялъ меня Бѣлоголовый въ своеѵъ маленькомъ кабинетѣ, служившемъ ему и спальнею и выходящемъ окномъ на сверкающее подъ яркимъ солнцемъ синее море. Высокая, худощавая фигура H. А. сразу произвела впечатлѣніе, но особенно бросался въ глаза красивый широкій, высокій лобъ. Въ общемъ обликъ былъ таковъ, что не пройдешь мимо его, не замѣтивъ. Но первое впечатлѣніе было скорѣе суровое, серьезное, чѣмъ мягкое: Н. А. напоминалъ типъ худощавыхъ, энергичныхъ, молчаливыхъ сибиряковъ съ землистымъ цвѣтомъ кожи и крупными, рельефно выведенными чертами лица. Стоило однако украдкой бросить взглядъ на близорукіе глаза Бѣлоголоваго, полные безконечной доброты и душевной чистоты, чтобы прошла первая оторопь, навѣянная частью крупною фигурою H. А., частью ореоломъ медицинской извѣстности его. А когда заговорилъ онъ своимъ мягкимъ, симпатичнымъ голосомъ, прошли послѣдніе остатки замѣшательства. Осмотръ и распросъ продолжался долго, и, несмотря на утомленный видъ Н. А., онъ съ чрезвычайнымъ вниманіемъ вникалъ во всѣ мелочи жизненной обстановки паціента. Въ концѣ сеанса у меня не осталось уже никакого смущенія, инстинктивно складывалось убѣжденіе, что я имѣю дѣло не только съ первокласснымъ врачемъ, но и гуманнѣйшимъ человѣкомъ.
   Собираясь уходить, я положилъ на столъ гонораръ. H. А. молча возвратилъ его назадъ. Я былъ крайне сконфуженъ. Оказалось, что съ пишущей братьи, по старымъ традиціямъ, Н. А. ничего не бралъ. Да и съ другихъ Н. А. бралъ то, что они добровольно предлагали. Впослѣдствіи, когда мы ближе познакомились съ нимъ, мнѣ однажды стоило большого труда уговорить его принять хотя скромную сумму въ пользу вдовы Фрея, въ которой онъ принималъ живое участіе.
   Послѣ медицинскаго осмотра H. А. познакомилъ меня съ своею женой, Софьей Петровной. За русскимъ чаемъ завязалась, въ виду лазореваго моря и апельсинныхъ рощъ, бесѣда о далекой Россіи, покрытой въ это время снѣгомъ и скованной декабрьскими морозами. Какъ потомъ я убѣдился, Н. А. былъ интересный собесѣдникъ, умѣющій слушать, и превосходный разсказчикъ, живо воспроизводившій черты многочисленныхъ своихъ знакомыхъ изъ русскаго литературнаго, ученаго, политическаго міра. Его крайне занимательные расказы были всегда живою лѣтописью, рисовавшею жизнь людей и кружковъ, такъ или иначе игравшихъ видную роль въ исторіи русской общественной жизни. Имѣя многочисленныя знакомства и связи и въ прошломъ и въ настоящемъ съ выдающимися людьми различныхъ сферъ, начиная отъ литературныхъ кружковъ и оканчивая видными государственными дѣятелями, обладая при этомъ завидною памятью и способностью въ простомъ, правдивомъ разсказѣ живо изображать все, видѣнное имъ, H. А. Бѣлоголовый былъ въ высшей степени пріятнымъ и поучительнымъ собесѣдникомъ. Но при этомъ первомъ нашемъ свиданіи онъ довольствовался распросами, изъ коихъ я могъ убѣдиться, что онъ чрезвычайно внимательно слѣдилъ и по газетамъ, и по частной корреспонденціи за внутренними дѣлами Россіи.
   Уходя отъ H. А. Бѣлоголоваго, я уносилъ испытанное, вѣроятно, и многими другими впечатлѣніе: своимъ простымъ, задушевнымъ обращеніемъ, своимъ отзывчивымъ участіемъ ко всѣмъ прогрессивнымъ стремленіямъ вѣка этотъ типичный шестидесятникъ сразу завоевывалъ симпатію, и послѣ первой же встрѣчи казалось, какъ будто вы съ нимъ давно знакомы и встрѣчаетесь послѣ долгой разлуки.
   Въ концѣ декабря, послѣ похоронъ Боткина, мы видѣлись съ H. А. нѣсколько разъ. Какъ ни дивны были окружающія насъ красоты природы, какъ ни увлекательны интересы науки и какъ ни разнообразны умственно нравственные вопросы Европы, за которыми H. А. всегда внимательно слѣдилъ, разговоръ все-таки въ концѣ-концовъ сворачивалъ на кровные интересы отдаленной родины. Бѣлоголовый, среди роскошной южной природы, тосковалъ о Россіи.
   Знакомство наше, завязавшееся въ Ментонѣ, поддерживалось въ теченіе пяти лѣтъ пребыванія H. А. за границей перепискою, которую онъ былъ мастеръ поддерживать какъ задушевностью тона своихъ писемъ, такъ и аккуратностью. Осень 1890 г. я проводилъ въ Турціи и Греціи, а H. А. въ это время успѣлъ переѣхать изъ захолустья маленькаго городишка Веве въ сравнительно большой городъ Лозанну, гдѣ обыкновенно живутъ нѣсколько русскихъ семействъ, въ томъ числѣ А. А. Герценъ. Какъ ни далекъ былъ крюкъ изъ Аѳинъ въ Лозанну, но желаніе видѣть Н. А., къ которому я по письмамъ успѣлъ еще больше привязаться, было такъ сильно, что я рѣшился даже въ суровомъ декабрѣ ввѣриться Адріатическому морю. Въ Лозаннѣ я засталъ чисто русскую зиму съ морозомъ, со снѣгомъ и санями. Н. А. жилъ съ женою и двумя племянниками-сиротами за городомъ на Avenue des Alpes, среди безконечныхъ виноградныхъ садовъ. Н. А. принялъ меня какъ родного. Видно было, что отсутствіе общества сильно тяготило этого истинно общественнаго человѣка. Суррогатомъ общества служили ему русскія газеты (московская, петербургская, сибирская) и журналы, которые онъ прочитывалъ съ чрезвычайною аккуратностью и вниманіемъ отъ доски до доски, кромѣ, впрочемъ, беллетристики. Благодаря этому, всякаго пріѣзжаго изъ Россіи онъ поражалъ детальнымъ знакомствомъ съ русскими дѣлами, въ особенности со всѣмъ, что касалось народнаго просвѣщенія, земской медицины и вообще дѣятельности преобразованныхъ учрежденій.
   До конца 1892 г. мы не видались съ Н. А., но продолжавшаяся между нами переписка давала возможность обмѣниваться мыслями. Отъ этого времени у меня сохранилась большая пачка писемъ H. А., могущихъ служить матеріаломъ какъ для характеристики его личности вообще, такъ и тогдашняго его настроенія. Письма большею частью съ оттѣнкомъ грусти, и всѣ отличаются необыкновенною отзывчивостью на текущіе русскіе общественные интересы. О чемъ бы ни заговорилъ Н. А., образъ далекой и пламенной любимой родины неизмѣнно являлся передъ нимъ. Такъ, въ началѣ 1892 г.,по поводу открытія лозанскаго университета въ полномъ составѣ всѣхъ факультетовъ, Бѣлоголовый писалъ мнѣ въ письмѣ отъ 25-го мая: "Этотъ разъ хворьба Юзи (малолѣтняго племянника-сироты, взятаго имъ на воспитаніе) пришлась особенно некстати, совпавши съ лозанскими праздниками. Университетскіе праздники удались какъ нельзя лучше; однихъ профессоровъ-гостей наѣхало около 200, да студентовъ гостей болѣе 600; оффиціальности никакой, полиціи еще того меньше, и этотъ наплывъ ничѣмъ не стѣсняемой молодежи, свѣжей и свободной, какъ-то необыкновенно оживилъ и помолодилъ все населеніе города, даже самаго почтеннаго возраста; какое-то молодое, задорное увлеченіе носилось въ воздухѣ -- и при этомъ никакого скандала, ни малѣйшаго нарушенія общественнаго благоприличія за эти 4 дня... Профессора тоже держали себя крайне мило и хотя, именно французскіе, выступили въ своихъ средневѣковыхъ тогахъ, но запросто смѣшивались съ молодежью и со всѣми говорили хорошія рѣчи о хорошихъ вещахъ, и всѣ національности такъ смѣшались между собой, что не было "ни іудея, ни эллина", ни даже нѣмцевъ и французовъ, а были представителя всѣхъ національностей, весело пировавшихъ на крестинахъ новаго университета. Да, изъ европейскихъ націй всѣ были тутъ, и только наша родная совершенно отсутствовала, словно она не существуетъ на бѣломъ свѣтѣ".
   Когда къ осени 1891 г. стали все грознѣе и грознѣе обрисовываться размѣры надвигающагося народнаго бѣдствія, Н. А. весь ушелъ въ него и въ каждомъ письмѣ онъ возвращался къ нему. "Да, пути божіи неисповѣдимы,-- писалъ онъ 5-го декабря 1891 г.-- Приходило ли намъ въ голову, когда мы съ вами встрѣчали новый годъ, что Россію ждетъ голодъ, хотя въ сущности такую бѣду всегда болѣе или менѣе можно было предвидѣть, и въ предупрежденіяхъ недостатка не было. При этомъ нельзя не воздать хвалы Русс. Вѣд. за то, что онѣ цѣликомъ отдались выясненію размѣровъ голода и организаціи помощи, а безъ нихъ, только читая... "Новостей" пришлось бы остаться въ совершенномъ невѣдѣніи обо всемъ, что происходить въ дѣйствительности... Мы, слѣдя издали, ждемъ теперь съ большою тревогою, какъ у васъ пойдетъ съ января и чѣмъ это кончится? Да, это не война, но во сто разъ похуже ея, уже хотя бы по одному тому, что жертвами будутъ легче всего дѣлаться кто послабѣе -- женщины и особенно малолѣтнія дѣти. А что, не слышно ли у васъ, чтобы примѣръ гр. Л. Толстого увлекъ за собою кого нибудь, кто поѣхалъ бы помогать на мѣстахъ голодовки? или не позволяютъ?... А вѣдь на самомъ дѣлѣ это чуть ли не единственный способъ-быть истинно полезнымъ въ настоящую годину".-- Когда возникла мысль объ изданіи Русскими Вѣдомостями сборника въ пользу голодающихъ, H. А. желалъ обработать для него свою переписку съ M. E. Салтыковымъ, но не могъ выполнить своего намѣренія, такъ какъ все свое время отдавалъ неотложной срочной работѣ: составленію біографіи Боткина. За всѣми сборниками, выходящими въ пользу голодающихъ, онъ слѣдилъ съ большимъ вниманіемъ, выписывая всѣ безъ исключенія и дѣлясь въ письмахъ впечатлѣніями о прочитанномъ.
   Зиму 1892--1893 гг. Н. А. провелъ въ Ниццѣ, въ извѣстномъ "русскомъ пансіонѣ" на окраинѣ города, въ rue Gounod. Въ этомъ пансіонѣ живали Герценъ, Салтыковъ, Елисѣевъ, Семевскій и другіе литтераторы. Съ водвореніемъ въ пансіонѣ Н. А. онъ сдѣлался какъ бы центромъ для русскихъ литераторовъ. Н. А. завелъ обѣды по средамъ, на которыхъ постоянными посѣтителями бывали почти всѣ, какъ постоянно жившіе, такъ и пріѣзжавшіе въ Ниццу представители русской интеллигенціи. Пансіонъ славился русскими блюдами, приготовляемыми бывшею крѣпостною, вышедшею замужъ за негра. Само собою разумѣется, что за обѣдомъ завязывалась бесѣда о Россіи и русскихъ дѣлахъ, заканчиваемая за самоваромъ.
   Во время голода H. А. взялъ на себя тяжелую обузу сбора пожертвованій среди зажиточной русской колоніи въ Ниццѣ. Подписка шла очень туго, но все-таки H. А. удалось собрать порядочную сумму въ пользу голодающихъ, которымъ и изъ своихъ средствъ онъ немало пожертвовалъ. Пожертвованія шли чрезъ мои руки, причемъ H. А. всегда убѣдительно просилъ не оглашать его имени и свято уважалъ его волю, помня единственную размолвку нашу, обязанную своимъ происхожденіемъ крайней скромности H. А. Дѣло было такъ. Въ Лозаинѣ съ H. А случилось несчастіе: возвращаясь черезъ садъ отъ знакомыхъ темною ночью, онъ оступился въ яму, упалъ и сильно расшибся. Болѣзнь его очень безпокоила друзей его, и, когда онъ выздоровѣлъ, я помѣстилъ объ этомъ краткую замѣтку въ Русск. Вѣд. Она сильно огорчила Н. А., который мнѣ писалъ по этому поводу: "За какія провинности вы меня наказали? Во 1-хъ, самый фактъ въ виду его быстрой и благополучной развязки -- такъ ничтоженъ, что не заслужилъ оглашенія; во 2-хъ, я человѣкъ дикій и по своему характеру чувствую себя всегда крайне неловко, когда общественное вниманіе обращено на меня; оно гораздо больше меня стѣсняетъ и конфузитъ, чѣмъ льститъ самолюбію А въ довершеніе всего кое-кто изъ знакомыхъ, встревожившись газетнымъ извѣстіемъ, обратились во мнѣ съ запросами, и на эти письма приходится отвѣчать, что при моемъ больномъ пальцѣ составляетъ для меня чувствительное физическое наказаніе, въ нѣкоторомъ родѣ розгу".
   Все мое почти шестилѣтнее знакомство съ H. А было для меня источникомъ высокаго нравственнаго наслажденія. Идеалистъ, оптимистъ, но безъ слащавой маниловщины, горячій патріотъ безъ человѣконенавистничества, H. А. горячо вѣрилъ въ русскій прогрессъ и, какъ главный факторъ его -- въ просвѣщеніе русскаго народа. Въ минуты сомнѣнія, унынія, у этого испытаннаго друга свободы и просвѣщенія всегда находилось искреннее слово ободренія и утѣшенія. Сравнивая современныя условія дѣятельности съ временемъ освободительной эпохи, Н. А. писалъ въ одномъ изъ своихъ писемъ: "Современные дѣятели прессы имѣютъ нѣкоторое преимущество предъ дѣятелями болѣе близкой мнѣ эпохи; нынѣшніе хоть и мельче плаваютъ, но зато настойчивѣе стремятся и знаютъ ту синицу, которую хотятъ поймать не мечтая о далекихъ журавляхъ, а въ наше время совсѣмъ забывали мудрое французское изреченіе: qui trop embrasse -- etreint mal"... Основной пунктъ profession de foi H. А. была непоколебимая вѣра въ прогрессъ и въ русскій народъ, и она давала ему твердую точку опоры при современномъ шатаніи мысли. "Тамъ въ пороховомъ дыму,-- писалъ онъ въ 1892 году,-- вамъ не такъ замѣтно, какъ мнѣ съ высоты птичьяго полета, что борьба со зломъ не совсѣмъ безрезультатна. Правда и то, что въ болѣе молодые годы естественна и большая страстность и меньшая терпѣливость, чѣмъ въ мой годы, когда увѣренность въ торжествѣ прогресса не уменьшилась, а только больше миришься съ мыслью, что торжество это отодвинулось въ такую даль, что лично присутствовать на немъ не придется. Вотъ, напр., завтра (19 февраля ст. ст.) можно спорить, пожалуй, что экономическое положеніе мужика за эти 30 лѣтъ не улучшилось, но что это далеко ужъ не та "святая скотина" и что онъ сильно шагнулъ къ подобію человѣка -- это неоспоримо, а потому" и пр.
   Съ осени 1894 г. Н. А. переѣхалъ въ Москву, частью для воспитанія двухъ своихъ племянниковъ сиротъ, частью побуждаемый тою "тоскою по родинѣ", которая все время мучила за границею этого невольнаго абсентеиста. Опредѣливъ племянниковъ въ Лазаревскій институтъ, H. А. поселился по сосѣдству на Маросейкѣ, въ домѣ Боткиныхъ. Немилосердный климатъ родины далъ себя скоро знать. Уже въ началѣ 1895 года Н. А. слетъ въ постель и съ тѣхъ поръ онъ болѣе не поправлялся, и даже благопріятное лѣто того года, проведенное Н. А. подъ Москвою, въ имѣніи П. П. Боткина, Поповкѣ, не возвратило ему здоровья.
   Пока были еще кое-какія силы, H. А. продолжалъ свою регулярную жизнь: днемъ чтеніе газетъ, вечеромъ журналовъ, а также продолжалъ свою довольно обширную корреспонденцію. Послѣднее письмо, полученное мною отъ Н. А. изъ Поповки, помѣчено 14-мъ іюля. Въ немъ онъ, между прочимъ, пишетъ: "Вообще же это жаркое солнышко послѣднихъ дней сдѣлало то, что если я не обратился въ настоящаго человѣка съ даромъ слова и свободы передвиженія (о, до этого еще очень далеко!), то все же по крайней мѣрѣ меньше мучился своими удушьями и спазмами. Улучшеніе ничтожное, но оно оправдываетъ мою смѣлость ожидать скораго свиданія. Не откладывайте только пріѣзда, а то опять могутъ задуть аквилоны, нагрянетъ атмосфера сѣвернаго полюса, и я снова обращусь въ ни на что негодное существо. Племянникъ-врачъ теперь у насъ и хоть до нѣкоторой степени облегчаетъ Сонѣ (женѣ H. А., Софьѣ Петровнѣ) уходъ за мною, а то она доухаживалась до того, что дня три тому назадъ упала ночью отъ дурноты..." Далѣе говорится объ общихъ знакомыхъ и о новостяхъ литературныхъ.
   Такъ и въ другихъ письмахъ: о болѣзни нѣсколько словъ, и все письмо посвящается интересамъ близкихъ и интересамъ ближняго, интересамъ общественнымъ. Ими Н. А. жилъ, можно сказать, до послѣднихъ минутъ своей жизни, послѣднюю радость коей составило извѣстіе о предстоящемъ открытіи женскаго медицинскаго института и нѣкоторое оживленіе интереса къ народному образованію.
   Вступивъ на поприще общественной жизни на зарѣ освободительной эпохи, этотъ стойкій гражданинъ, не желавшій ничего болѣе лично для себя, жаждалъ только одного -- чтобъ на закатѣ дней дано было ему видѣть достойныхъ "преемниковъ", продолжающихъ начатое дѣло свободы и просвѣщенія народа. На смертномъ одрѣ своемъ Я. А. не разъ мечталъ объ этомъ:
  
   О, пусть придутъ они, чтобъ намъ хоть мигъ единый
   Взглянуть на ихъ борьбу, на ихъ побѣдный слѣдъ,
   Чтобъ солнце новое увидѣть предъ кончиной,
   Сказать: "оно идетъ" и пѣснью лебединой
   Изъ тьмы привѣтствовать пылающій разсвѣтъ.

Г. Д.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru