Крылов Иван Андреевич
Взгляд французских критиков на басни Крылова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ВЗГЛЯДЪ ФРАНЦУЗСКИХЪ КРИТИКОВЪ НА БАСНИ КРЫЛОВА.

   Въ 1824 году, графъ Григорій Орловъ, желая, чтобы слава русскаго народнаго баснописца распространилась за предѣлы его отечества, напечаталъ въ Парижѣ французскій переводъ прозою оригинальныхъ басенъ Крылова. Пятьдесятъ-семь французскихъ писателей брали себѣ въ образецъ этотъ переводъ и старались переложить его въ стихи. Между ними встрѣчаются имена, болѣе или менѣе извѣстныя. Но всѣ эти переводныя басни нельзя назвать баснями Крылова; многія изъ нихъ были хорошо и легко разсказаны, и только; оригинальность, народныя краски, народный характеръ и мѣстность не могли сохраниться у стихотворцевъ, незнавшихъ басенъ Крылова въ подлинникѣ; крыловскаго у нихъ оставалось содержаніе или мысль, да и тѣ иной разъ не передавались въ строгой точности. Въ этихъ переводахъ Крыловъ былъ обезображенъ, и Французы никакъ не могли получить точнаго понятія о нашемъ баснописцѣ. Въ послѣдней книжкѣ "Сына Отечества" мы уже говорили, что Русскіе сами взяли на себя трудъ знакомить иностранцевъ со своими писателями. Конечно ихъ попытки были удачнѣе, но все еще не въ такой степени, чтобы иностранцы могли судить, какъ многозначителенъ Крыловъ въ русской литературѣ. Нѣкоторые изъ нихъ, познакомившись съ Крыловымъ въ подлинникѣ, и понимая, какъ трудно о немъ судить по переводамъ, рѣшились другимъ способомъ съ нимъ знакомить своихъ соотечественниковъ: они избрали критику. По нашему мнѣнію, это самый лучшій способъ; бросая критическій взглядъ на произведеніе, мы легко можемъ указать на его оригинальность, выставить на видъ всѣ его красоты, повѣрить его съ дѣйствительностью и такимъ-образомъ объяснить то, что можетъ потеряться въ переводѣ. Передъ нами теперь лежатъ два сочиненія объ Иванѣ Андреевичѣ Крыловѣ, напечатанныя, въ нынѣшнемъ году въ Парижѣ,-- Сенъ-Жюльена (Saint-Julien) и Бужо (Bougeault). Оба сочинителя знакомы съ русскою жизнью не но наслышкѣ, а по собственному наблюденію, и потому ихъ разсужденія могутъ возбудить вниманіе въ ихъ сботечественникахъ; конечно, они не безъ интереса и для насъ, но этотъ интересъ совсѣмъ другаго рода; они насъ не познакомятъ съ нашимъ Крыловымъ больше того, сколько мы его знаемъ, не откроютъ въ немъ ни одной новой для насъ черты, но тѣмъ не менѣе они въ насъ возбуждаютъ любопытство познакомиться со взглядомъ добросовѣстнаго Француза. Сочиненіе г. Сенъ-Жюльена напечатано въ пятнадцатомъ томѣ Revue des deux mondes (1-er Septembre. 5-e Livraison). Оно начинается общимъ обзоромъ русской литературы, касаясь времени допетровскаго, послѣ Петра, Елисаветинскаго, Екатерининскаго и текущаго столѣтія. Но этотъ обзоръ слишкомъ ограниченъ въ своихъ предѣлахъ; въ немъ наша литература разсматривается весьма поверхностно, и по большей части повторяются собственныя наши мнѣнія о нашихъ писателяхъ, такъ-что для насъ здѣсь весьма немного интереса; Французъ еще, можетъ-быть, получитъ кое-какое понятіе о ходѣ и развитіи русской литературы. Слава Богу, мы уже давно отстали отъ привычки придавать своимъ писателямъ, вмѣсто громкихъ эпитетовъ, имена иностранныхъ писателей: мы наконецъ поняли, что наши писатели имѣютъ свои особенности, развивались при другихъ обстоятельствахъ и условіяхъ, что они такъ-же могутъ гордиться своими собственными именами, и мы такъ-же можемъ гордиться ими, какъ въ другихъ земляхъ гордились и гордятся своими. У Французовъ еще существуетъ подобная привычка въ критикѣ: они навязываютъ иностраннымъ писателямъ имена своихъ писателей, думая однимъ словомъ опредѣлить или охарактеризовать лицо и его значеніе. Но нашему мнѣнію, это можетъ дать только сбивчивое понятіе о разбираемомъ писателѣ, и нисколько не выкажетъ ни его главнаго характера, ни его дѣятельности и вліянія на современность, что особенно важно въ каждомъ разборѣ. Такъ? Сонъ-Жюльенъ называетъ Ломоносова русскимъ (moscovite) {Французы не скоро отстаютъ отъ своихъ привычекъ, а пора бъ имъ уже отстать называть насъ Москвитянами.} Малербомъ и вмѣстѣ Бальзакомъ, Державина русскимъ Жанъ-Батистомъ Руссо; любопытно знать, какъ Французъ, совершенно незнакомый съ нашей литературой, представитъ себѣ русскаго Бальзака и Руссо. Изъ всего этого обзора мы приведемъ нѣсколько строкъ, выражающихъ одну черту русскаго характера, удачно подмѣченную авторомъ. Онъ говоритъ о достопамятномъ для насъ 1812 годѣ: "Сильный крикъ тогда раздался по всему царству отъ края и до края; однимъ чувствомъ забились всѣ сердца. И не нашлось ни одного писателя, который бы не отбросилъ пера, чтобы вооружиться шпагой, или который бы снова не взялъ шпаги, если когда-нибудь прежде ее оставилъ для пера. Поэтъ Жуковскій вписался въ московскую милицію, написавъ поэму "Пѣвецъ во станѣ русскихъ воиновъ" (Barde au camp des guerriers russes); Батюшковъ, еще не излечившись отъ раны, которую получилъ въ Пруссіи, снова взялся за свое первое занятіе, и сдѣлалъ походы 1812, 13 и 14 г.
   Мало найдется народовъ, которые бы, подобно Русскимъ, такъ легко переходили отъ жизни гражданской къ жизни военной. Этотъ народъ, отъ природы миролюбивый, ни въ какой жизни не измѣняетъ своихъ нравовъ: онъ находитъ что-то очаровательное въ лагерной жизни, находитъ, не знаю, какое-то удовольствіе въ военныхъ приключеніяхъ. Еще и теперь случается встрѣтить, что дѣти изъ богатыхъ и извѣстныхъ фамилій ищутъ случая отправиться на Кавказъ, гдѣ ихъ ожидаютъ столько трудовъ и опасностей....
   Въ своемъ краткомъ обзорѣ г. Сенъ-Жульенъ изъ всѣхъ нашихъ писателей полнѣе и опредѣленнѣе характеризуетъ Озерова. "Этотъ поэтъ, говорить онъ, былъ одушевленъ могучимъ духомъ, и если его слогъ несовсѣмъ удовлетворяетъ русскую критику, если его иногда находятъ неяснымъ, если его упрекаютъ въ жесткости Княжнинскаго языка, то все же нельзя не согласиться, что тамъ, гдѣ Озеровъ отступаетъ отъ подражанія, его муза дѣлается самобытною и твердою. Чувствительность и душевное движеніе изливается потокомъ изъ его души, а его картины удачно возраждаютъ отечественныя воспоминанія. Напр. въ его "Димитріи Донскомъ,)) Русскій съ ентузіазмомъ видитъ воспроизведеніе одной изъ героическихъ эпохъ своей исторіи, когда Россія, съ знаменемъ Христа во главѣ, бросилась въ богатырскую битву съ монгольскими ордами, и побѣдила ихъ. Озеровъ прекрасно соединилъ съ изученіемъ классическихъ образцовъ Греціи, Италіи и Франціи XVII вѣка, свободное внушеніе сердца и вдохновеніе народной музы...." Конечно все это для насъ не ново, но оно показываетъ, что авторъ изучалъ образцы русской литературы, и мы ему скажемъ русское спасибо за его доброе и безпристрастное слово. Но не понимаемъ, почему онъ, назвавъ Жуковскаго подражателемъ Шиллера, назвалъ его и подражателемъ Байрона. Этого еще не можетъ доказать одинъ переводъ Шильонскаго узника. О Жуковскомъ, о Батюшковѣ и о Пушкинѣ, у него сказано очень немного и недостаточно, нетолько для насъ, но даже и для иностранцевъ. Впрочемъ весь этотъ обзоръ составляетъ какъ-бы приступъ къ подробному разбору басенъ Крылова. Нѣсколько страницъ онъ посвящаетъ его жизнеописанію, которое составилъ по русскимъ біографіямъ. Здѣсь же онъ прибавляетъ и отъ себя нѣсколько словъ: "Я видѣлъ Крылова, говоритъ онъ, въ одномъ салонѣ, куда собирались знаменитые писатели, всѣ друзья баснописца: Гнѣдичъ, его вѣрный товарищъ, Жуковскій, Козловъ, князь Одоевскій и др.; тамъ мы не могли не дивиться умному и прекрасному лицу поэта, которое обвивали длинные сѣдые волоса, его пріятнымъ и одушевленнымъ глазамъ, и общему выраженію его чертъ, проникнутому добротою, и не знаю, какою-то тонкою остротою, въ которой нельзя было не замѣтить ироніи...."
   Приступая къ разбору басенъ Крылова, авторъ дѣлаетъ слѣдующее замѣчаніе: "Между нашими старыми баснями найдется нѣсколько маленькихъ поемъ, которыя выражаютъ сатирическое направленіе въ самой легкой и живой формѣ. Басни Крылова скорѣй похожи на нихъ, чѣмъ на апологіи Лафонтеня. Существенное отличіе Крылова -- это мѣстная точность и вполнѣ русская физіономія лицъ, которыхъ онъ выводитъ на сцену". И далѣе, при разборѣ басни "Іри.мужика", замѣчаетъ: Еслибы Россія, подобно Франціи, имѣла своихъ труверовъ, то конечно можно бы смѣло приписать одному изъ нихъ эту прекрасную поэму, основа которой поразительно напоминаетъ басню du Chevalier, du Marchand et du Vilain...." Г. Сенъ-Жюльенъ особенно останавливается на тѣхъ басняхъ, гдѣ выставлены русскіе люди изъ простонародья: эти сцены, для насъ столь обыкновенныя, глазу иностранца представляютъ много занимательнаго и любопытнаго; въ нихъ онъ находитъ много народныхъ особенностей, видитъ другую жизнь, другіе правы и обычаи. "Подъ перомъ Крылова, говоритъ авторъ, всѣ предметы дѣлаются русскими. Онъ всегда остается оригинальнымъ даже въ подражаніи; но когда онъ найдетъ предметы и содержаніе въ самомъ-себѣ, соединитъ ихъ въ своемъ воображеніи съ жизнію и нравами своего отечества, тогда вся вообще Россія отразится въ его произведеніяхъ: правы, мысли, предразсудки., характеръ, физіономія, языкъ, одежда, все тамъ найдется; всѣ лица выходятъ на сцену неподражаемо...." Такъ судитъ о нашемъ Крыловѣ Французъ, познакомившійся съ нимъ въ подлинникѣ и видѣвшій Россію собственными глазами. Конечно, всѣ эти выводы еще не представляютъ особенной глубины и уже давно для насъ неновы, но не для насъ они и пишутся; ихъ цѣль поставить иностранца на такую точку, съ которой смотримъ мы на своего баснописца. За это нельзя не сказать еще разъ спасибо добросовѣстному Французу. Онъ разсматриваетъ басни: Два мужика, Три мужика, Тришкинъ кафтанъ, Крестьянинъ и Работникъ, Мужикъ и Лисица, Центы, Василекъ, Прихожанинъ, Кукушка и Пѣтухъ, Демьянова уха, Музыканты, Лжецъ, Водолазы, Листы и Корни, Ворона и Курица, Волкъ въ овчарнѣ, Щука и Котъ. Нѣкоторымъ изъ нихъ дѣлаетъ самый близкій прозаическій переводъ, который можетъ познакомить съ содержаніемъ и съ образомъ изложенія Крылова, хотя и самъ авторъ сознается, что этотъ переводъ не можетъ передать той живописности и того блеска русскихъ красокъ, которыми отличаются оригинальныя басни. Иногда авторъ обращается къ бѣглому описанію нѣкоторыхъ чертъ русской народности, которою повѣряетъ переводимыя басни, иногда истолковываетъ ихъ идею, значеніе и пр. Говоря о баснѣ Листы и корни, онъ находитъ нѣкоторое сходство между нею и баснею Лафонтена les Membres et l'Estomac, и отдаетъ предпочтеніе баснѣ Крылова. "Здѣсь, говорить онъ, заключается глубокая, полная прелести поэзія, она выражаетъ цѣлую картину, или лучше, роль маленькой драмы, которая заставляетъ и улыбаться, и думать..." Итакъ изъ нашего краткаго разбора читатель можетъ видѣть безпристрастіе и здравомысліе французскаго {Здѣсь мы не указываемъ на нѣкоторыя, впрочемъ малозначительныя ошибки автора, потому-что никто изъ Русскихъ не будетъ пользоваться этимъ сочиненіемъ съ цѣлью ознакомиться съ отечественною литературою. У насъ есть свои очерки, которые могутъ насъ ознакомить гораздо лучше и ближе.} критика. Теперь перейдемъ къ другому критику Крылова, г. Бужо. Его сочиненіе (Kryloff ou le Lafontaine russe, sa vie et ses fables) вышла въ Парижѣ отдѣльной книжечкой. Подобно г. Сенъ-Жюльену, онъ начинаетъ общимъ обзоромъ русской литературы. Коснувшись русскаго языка, онъ воздаетъ должную похвалу его богатству и звучности. "Однажды, говоритъ онъ, Тальма (извѣстный Французскій актеръ временъ имперіи), услышавъ декламацію русскихъ стиховъ, вскричалъ, что съ такимъ языкомъ онъ произвелъ бы чудеса; въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, для тѣхъ, которые слышали на петербургской сценѣ знаменитаго трагическаго актера Каратыгина, одного изъ прекрасныхъ европейскихъ драматическихъ талантовъ. Обзоръ вашей литературы у г. Бужо еще короче и поверхностнѣе, чѣмъ у г. Сенъ-Жюльена; и прибавимъ еще, обзоръ довольно безпорядочный: авторъ говоритъ о русскихъ писателяхъ не въ хронологическомъ порядкѣ. Сказавъ нѣсколько словъ о Пушкинѣ и Лермонтовѣ, онъ переходитъ къ Гнѣдичу и Жуковскому; этотъ безпорядокъ мѣшаетъ вникнуть въ общій ходъ и развитіе русской литературы. Здѣсь мы поневолѣ даемъ предпочтеніе. Сенъ-Жюльену. Пушкинъ -- русскій Ламартинъ и Байронъ, говоритъ Бужо. Отчего же такъ? спрашиваете вы. Оттого, по словамъ автора, что у Пушкина есть порывы истиннаго вдохновенія; его врожденный элементъ есть лирика, и тамъ-то особенно онъ великъ и прекрасенъ; подобію этимъ двумъ поэтамъ, онъ вноситъ лиризмъ повсюду, даже туда, гдѣ ему нѣтъ мѣста. Странно кажется, только по этому свойству поэзіи Пушкина называть его русскимъ Ламартиномъ и Байрономъ, особенно послѣднимъ. Иной иностранецъ въ-самомъ-дѣлѣ будетъ смотрѣть на нашего Пушкина, какъ смотритъ на Байрона, и весьма ошибется. Между ними, конечно, есть нѣкоторыя черты сходства, но сходство можно найти между Пушкинымъ и Данте, а что между ними общаго. Здѣсь кстати замѣтить одну ошибку Бужо, который называетъ стихотворца Василья Пушкина не дядею, а братомъ нашего поэта. Отъ общаго обозрѣнія авторъ переходитъ къ Крылову. "Изъ всѣхъ новѣйшихъ писателей, говоритъ онъ, Крыловъ особенно заслуживаетъ изученіе по своему таланту и по своей народности. Его назвали русскимъ Лафонтеномъ, и такой титулъ, принадлежащій ему по праву, показываетъ всю важность этого писателя, котораго критика должна подвергнуть глубокому изученію." Замѣтимъ на это со своей стороны, что, можетъ-быть, сначала Крылова называли русскимъ Лафонтеномъ, но теперь, или уже давно, никто такъ его не называетъ. Для насъ ближе, понятнѣе и родственнѣе называть его просто дѣдушкою Крыловымъ. Положимъ, что Лафонтенъ и великій баснописецъ, по его имя, какъ епитетъ, нисколько не придастъ славы нашему Крылову, который славенъ однимъ своимъ именемъ, и право не имѣетъ нужды ни въ какомъ другомъ. У него и у Лафонтена много общаго, но весьма много и особенностей; у него своя личность, свой взглядъ. Мы рѣшительно возстаемъ противъ выраженія: Lafontaine russe, litre, qui n'est pas usurpé, и отъ души желаемъ, чтобы всѣхъ нашихъ писателей называли собственными именами, не путая съ другими, чужеземными. Подобно Сенъ-Жюльену, г. Бужо посвящаетъ нѣсколько страницъ біографіи Крылова; о ной мы не станемъ распространяться, потому-что въ ней заключается все давно намъ извѣстное. Выпишемъ только одно сужденіе, на нашъ взглядъ довольно дѣльное и достойное замѣчанія. "Басня, говоритъ Бужо, нравится не столько въ юности, сколько въ зрѣломъ возрастѣ. Юность не любитъ совѣтовъ, и кромѣ своихъ собственныхъ опытовъ не хочетъ внимать никакимъ другимъ; но часто она платитъ дорого за науку жизни; она стремится, наталкиваясь на всѣ углы дороги, и только послѣ нѣсколькихъ ушибовъ, научается ходить прямо. Отъ чего жъ бы не слушать ей голоса мудрыхъ, которые стараются ее предохранить отъ ошибокъ и паденій. Въ апологіи нѣтъ ничего скучнаго и педантическаго, это пріятный учитель, который учитъ съ улыбкой, и заимствуетъ у природы сотни голосовъ, для того, чтобы нѣжно начертить въ сердцахъ нравственныя изрѣченія. Вотъ отъ чего я совсѣмъ не одобряю парадоксальныхъ декламацій Руссо, когда онъ отъ воспитанія дѣтей устраняетъ басни. Конечно негодится заставлять дѣтей выучивать ихъ въ раннемъ дѣтскомъ возрастѣ; но когда они доростутъ до-тѣхъ-поръ, что будутъ въ состояніи понимать смыслъ, тогда, я думаю, не найдется ученья полезнѣе, которое бы оставило въ сердцѣ совѣты болѣе разумные, нравственныя наставленія болѣе пріятныя и годныя къ дѣлу. Чувствительность, конечно превосходна, и я всегда одобряю, когда ее развиваютъ въ ребенкѣ; но если съ ней рядомъ не идетъ здравый смыслъ то это для души тяжесть безъ облегченія. Здравый смыслъ -- это практическій духъ въ дѣлѣ жизни, и ничто ему не въ состояніи научить въ такой тонкости и въ такой глубинѣ, какъ басня...." Теперь разсмотримъ, какъ же иноземный критикъ Крылова судитъ объ его басняхъ. "Нѣкоторые русскіе критики, говоритъ онъ, опираясь на то, что Крыловъ самъ выдумалъ большую часть содержаній своихъ басенъ, спѣшатъ его поставить выше Лафонтена, который, по ихъ словамъ, во всемъ подражалъ, все заимствовалъ у древнихъ. Не выказывая никакой несправедливости генію Крылова, мы позволимъ себѣ не принять этого сужденія за окончательное". Вотъ исходная точка критики г. Бужо; она почти вся заключается въ сравненіи обоихъ баснописцевъ. Здѣсь мы должны отдать справедливость Французскому критику; онъ старается защитить Лафонтена, но въ то же время умѣетъ цѣнить достоинства Крылова. "Въ баснѣ, говоритъ онъ, но моему мнѣнію оригинальность содержанія -- дѣло второстепенное и маловажное; здѣсь не требуется большой вообразительной силы, и я готовъ даже сказать, что для нея годенъ первый попавшійся сюжетъ. Для человѣка нѣтъ ничего естественнѣе метафоры и аллегоріи, и басня въ своемъ основаніи не что-другое, какъ аллегорія. Ла-моттъ составилъ себѣ славу также тѣмъ, что самъ выдумалъ всѣ свои баски, а до-сихъ-поръ онъ не понизилъ Лафонтена ни на одну степень. Равнымъ-образомъ Вьенне (Viennet) конечно съ большимъ остроуміемъ извлекъ всѣ свои басни изъ своей головы, но по удивленію, какое онъ всегда выказывалъ передъ Лафонтеномъ, можно заключить, что онъ и не думалъ у него оспаривать пальму.
   Неоцѣнимое достоинство Лафонтена составляютъ его слогъ, грація, наивное простодушіе, и наконецъ что-то такое неподражаемое въ языкѣ, который у него истинное сокровище, нѣжный и благоухающій цвѣтокъ. Ни въ чемъ другомъ Французскій умъ не оставилъ такого живаго и глубокаго отпечатка.
   Поставить что-нибудь выше Лафонтена, значитъ отважиться на слишкомъ смѣлое. Но все это не показываетъ, что я хочу сбавить цѣну Крылову, и поставить его на вторую степень; я понимаю блестящія качества этого великаго писателя. Не сомнѣваюсь, едва ли возможно составить полное сравненіе между нимъ и Лафонтеномъ, по таланту: у каждаго изъ нихъ своя печать, своя степень личной оригинальности. Остроумный и осторожный, моралистъ глубокій, Крыловъ сдѣлалъ для басни въ Россіи то же, что Лафонтенъ во Франціи: ее онъ олицетворилъ въ ней. Онъ такъ хорошо умѣлъ усвоить языкъ и геній народа, что сдѣлался писателемъ самымъ народнымъ, самымъ оригинальнымъ, и почти, я готовъ сказать, единственнымъ истинно-оригинальнымъ. Подражая нѣкоторымъ баснямъ Лафонтена, Крыловъ не хотѣлъ дѣлать обыкновенно простыхъ переводовъ: онъ, кажется, вполнѣ понялъ, что во французскомъ баснописцѣ есть нѣкоторыя непереводимыя черты, которыя, передавая на другой языкъ, можно только обезобразить; и онъ поступилъ иначе: онъ себѣ усвоивалъ цѣлое содержаніе, но баснѣ давалъ отпечатокъ своего генія и характера своего народа. Критики, которые только по этому ставятъ Крылова выше Лафонтена, нб дѣлаютъ различія между языками и народами; они, кажется, упрекаютъ французскаго баснописца въ томъ, что онъ не Русскій." За этимъ г. Бужо сравниваетъ одну и ту же басню Лафоитсна и Крылова -- Моръ звѣрей, и упрекаетъ Крылова въ растянутости. "Да, говоритъ онъ, въ сравненіи съ Лафонтеновой эта басня покажется длинною. Русскій поэтъ хотѣлъ улучшить, прибавить новыя черты маленькой драмѣ, очерченной французскимъ писателемъ такъ умѣренно и деликатно; не знаю лучше ли это по русскому вкусу, но мнѣ кажется, что это во-вредъ изяществу и энергической живости." Со своей стороны мы замѣтимъ, что по русскому вкусу нисколько не вредятъ изяществу живыя картины, ярко и мастерски очерченныя, которыя не нарушаютъ единства и гармоніи цѣлаго, и прекрасно выражаютъ общую идею поэта. Такая поэма, гдѣ нельзя найти ничего лишняго, по заслуживаетъ упрека въ длиннотѣ. Мы неупрекнемъ Лафонтена за его сжатость, въ которой дѣйствительно много живости, но вмѣстѣ съ тѣмъ и не скажемъ, что длиннота басни Крылова составляетъ его ошибку. И то и другое хорошо, если оправдывается цѣлью и характеромъ дѣйствительности. "Волъ, говоритъ г. Бужо, замѣнившій здѣсь Лафонтенова осла, мнѣ кажется, тоже не совсѣмъ удачное нововведеніе. Рогатое животное здѣсь не можетъ сравниться съ длинноухимъ, которое себѣ пріобрѣло пословичную извѣстность въ глупости. Лафонтевъ не могъ лучше избрать жертву для этихъ корыстныхъ, судей". На это мы сдѣлаемъ свое замѣчаніе: у обоихъ баснописцевъ была своя цѣль и своя идея. Крыловъ въ лицѣ вола хотѣлъ выставить вовсе не то, что выставилъ Лафонтень въ лицѣ осла, слѣдственно, измѣненіе сдѣлано разсудительно и сообразно съ идеею. Далѣе г. Бужо выводитъ сравненіе между обоими баснописами. Крыловъ уже слишкомъ любитъ подробности, онъ любитъ рисовать и въ басню вводитъ описаніе; въ этомъ случаѣ онъ жертвуетъ вкусу своего вѣка; онъ уже писатель новѣйшій (онъ жертвуетъ по вкусу, по вводитъ въ басню подробности и описанія потому, что смотрѣлъ на басню какъ на поэму, въ которой не лишни ни картины, ни даже эпизоды, лишь бы все не вредило цѣлому); Лафонтенъ, напротивъ, умѣреннѣе, точнѣе; онъ очерчиваетъ одною чертою, по древнему пріему. Крыловъ имѣетъ особенную склонность къ сатирѣ, Лафонтенъ -- моралистъ нѣсколько снисходительнѣе, кротче; у него нѣтъ охоты искать намековъ или язвительныхъ словъ, тогдакакъ Крыловъ прямо дѣлаетъ приложеніе. Конечно и у Лафонтена есть злоба, но она нисколько не вредитъ добродушію его характера. Если онъ васъ заставляетъ смѣяться причудамъ и несообразностямъ въ человѣкѣ, то мы смѣемся пріятнымъ и снисходительнымъ смѣхомъ. Крыловъ же подъ сельской простотой остритъ свои стрѣлы, безжалостно мечетъ ихъ и оставляетъ въ ранѣ. Что сатира составляетъ истинную принадлежность его таланта, доказываютъ тѣ басни, въ которыхъ она выражается: онѣ по справедливости самыя лучшія, и болѣе всѣхъ другихъ представляютъ отпечатокъ народности.... Крыловъ заставилъ всѣхъ себѣ удивляться, какъ простаго мужика, такъ и образованнаго человѣка. Когда читаютъ какую-нибудь его басню русскимъ людямъ, то ихъ лица веселѣютъ, и удовольствіе блеститъ въ глазахъ у всѣхъ; вотъ гдѣ прекрасной торжество генія. Зіожяо ли то же самое сказать о Лафонтенѣ. Мы должны признаться, что нѣтъ. Чтобы хорошо понимать Лафонтена и схватить всю тонкость его ума и слога, должно изучать его; простои человѣкъ, безъ всякаго наставленія, несовершенно его понимаетъ. Крыловъ въ своей землѣ понятенъ всѣмъ безъ исключенія: такъ онъ простъ, народенъ по выраженію и оборотамъ рѣчи; такъ онъ умѣлъ во всей глубинѣ отождествиться съ геніемъ своего народа. Такимъ-образомъ въ русскомъ баснописцѣ больше мѣстнаго характера; онъ лучше рисуетъ своихъ соотечественниковъ, и много теряетъ, когда оставляетъ свою родную землю для другой страны. Во французскомъ баснописцѣ болѣе общности; онъ лучше рисуетъ человѣка вообще; конечно онъ глубоко народенъ, но съ другой точки зрѣнія, онъ принадлежитъ вообще человѣчеству...." Далѣе авторъ, для подтвержденія своихъ мыслей, переводитъ извѣстное сужденіе Гоголя о Крыловѣ, и наконецъ знакомитъ читателей со многими подробностями жизни Крылова, обращаясь по временамъ и къ Лафонтену, для сравненія.
   Въ концѣ книги г. Бужо, мы нашли его стихотворный переводъ двадцати басенъ Крылова. "Если я представляю здѣсь переводъ нѣсколькихъ басенъ Крылова, говоритъ онъ, то это не значитъ, что я хочу соперничать съ тѣмъ баснописцемъ, которому я всегда удивляюсь. Я очень хорошо понимаю, какіе могутъ быть недостатки при переводѣ такого рода. Какъ бы ни былъ хорошъ переводъ, но въ немъ всегда найдется несовершенство; въ этомъ случаѣ справедлива итальянская поговорка -- traduttore traditore. Я, по-крайней-мѣрѣ, употребилъ всѣ свои усилія, чтобы въ переводѣ остаться какъ можно ближе къ оригиналу, и исключая нѣкоторыхъ идіотизмовъ, и непереводимыхъ мѣстъ, я почти передавалъ фразу въ фразу, идею въ идею". Въ-самомъ-дѣлѣ этотъ переводъ удовлетворительнѣе всѣхъ, какіе мы читали, и судя по немъ, мы готовы сказать, не зная автора, что онъ не какъ-нибудь знаетъ русскій языкъ. Конечно въ переводѣ много потерялось Крыловскаго, но въ какомъ же переводѣ не теряются красоты оригинала. Въ примѣръ мы приведемъ Тришкинъ кафтанъ, который намъ поправился болѣе другихъ:
   
   De Trichka le caftan au coude était percé.
   Vous croyez que notre homme est bien embarrassé;
   Point du tout: il coupe et retranche,
   Sur la longueur un quart de manche,
   L'ajoute à l'endroit déchiré:
   Voilà son caftan réparé!
   Il est vrai que la manche un peu trop haut remonte,
   Mais quoi? ce n'est pas une honte.
   Pourtant de mon Trichka l'on se moque et l'on rit.
   -- "Parbleu! vous allez voir si je manque d-esprit,
   "Repond-il; le remède est trouvé dans ma tète:
             "Et mes manches seront bientôt
             "Aussi longues, qu'il le faut.
             "Oh! Trichka n'est pas une bêle".
   Il se met à rogner les plis du vêtement
             Afin de rallonger ses manches,
   Et le rendosso tout content,
   Quoique le caftan maintenant
   Descended peine jusqu'aux hanches...."
   
   Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ г. Бужо только подражаетъ Крылову и довольно удачно, какъ напр., въ баснѣ "Оселъ и Соловей".
   
   Le Rossignol consent: son gosier enchanté
   Commence à déployer ses ressources nombreuses:
   Il prélude en cloquant, siffle, file des sons,
   Sur mille tons divers module ses chansons;
   Tantôt il adoucit ses cadences moelleuses,
             Et l'on dirait un chalumeau
   Qui soupire de loin sur les flancs du coteau;
             Tantôt scs rapides roulades
             Vont rejaillisant en cascades
             Comme les perles d'un ruisseau,
             La nature écoutait, immobile et ravie.
   
   Г. Бужо приводитъ также нѣсколько Крыловскихъ французскихъ басенъ, составленныхъ разными Французскими писателями. Изъ нихъ укажемъ только на одну -- "Гуси" -- (переводъ Руже де-Лиль) гдѣ встрѣчаемъ забавную вставку имени Карамзина;
   
   Voyez, homme de bien, voyez comme nous traite
   Ce rustre, ce manant! Des oisons tels que nous!
   Nous, descendus tout droit de ces saintes volailles
   Qu'on vit du Capitole affranchir les murailles;
   Karamsine et d'Hosier sont d'accord sur ce point.
   
   "Мы происходимъ отъ тѣхъ птицъ, которыя спасли Капитоліи, о чемъ согласно говорятъ Карамзинъ и Озье". Къ-чему здѣсь явилось имя Карамзина? Къ-тому, вѣроятно, чтобъ оставить на баснѣ печать русской народности, или напомнить, что оригиналъ басни писанъ на русскомъ языкѣ. Но, кажется, худой разсчетъ. Авторъ знаетъ Карамзина какъ историка, но вѣроятно не знаетъ, что онъ писалъ только русскую исторію.
   Въ предъидущей книжкѣ С. О. мы говорили о французскомъ переводѣ нѣкоторыхъ басенъ Крылова г-жи Мордвиновой. Сравнивъ ихъ съ переводомъ Бужо, мы должны послѣднему во многомъ отдать предпочтеніе. Главное различіе между ними состоитъ въ томъ, что г-жа Мордвинова знаетъ лучше русскій языкъ, а г. Бужо -- французскій, какъ и должно быть. Г-жа Мордвинова, стараясь, какъ можно ближе передать мысль поэта, не всегда находила равносильныя выраженія, и потому обращалась къ перифразамъ, часто одно русское слово выражала нѣсколькими французскими, отъ чего мѣстами произошла растянутость, и басня Крылова уже лишилась своей сжатости и силы. Г. Бужо не всегда вникаетъ во всю глубину русской мысли, во зато часто отыскиваетъ въ своемъ родномъ языкѣ удачныя слова и выраженія, которыя хорошо замѣняютъ нѣкоторыя русскія, отъ чего его языкъ отличается силою и сжатостью. Для сравненія приведемъ переводную басню г. Бужо -- "Музыканты":
   
             Un voisin à diner invita son voisin.
             Mais notre homme avait son dessein:
             Comme il aimait fort la musique,
   Il voulait à son hôte, au milieu du festin,
   Faire subir un choeur plus ou moins harmonique.
   Les chanteurs bravement, et sur des tons divers,
             Criaient à tort et à travers,
             Iis assourdissaient les oreilles
   Du convive étonné de semblables merveilles.
   "Morbleu! s'ecria-t-il, vous trouvez cela beau!
   Mon cher, votre choeur braille à rompre la cerveau",
             -- "Il est vrai, répondit son hôte.
             "Qu'ils ont la voix un peu trop haute
             Mais tous se conduisent si bien!
             Jamais ils ne sont pris de vin."
   Croyez moi, mes amis, choquez un peu le verre,
             Mais connaissez mieux votre affaire.
   
   Конечно послѣдніе стихи никакъ не могутъ сравниться съ Крыловскими:
   
   Они немножечко дерутъ,
   Зато ужъ въ ротъ хмѣльнаго не берутъ".
   
   Переводъ г-жи Мордвиновой той же басни мы уже привели въ послѣдней книжкѣ С. Отечества.

"Сынъ Отечества", No 10, 1852

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru