Послѣ обѣда, по приглашенію хозяина, мы перешли въ его кабинетъ, чтобы покурить и отдохнуть внѣ дамскаго общества, конечно, очень пріятнаго, но въ то же время и нѣсколько стѣснительнаго.
Былъ ненастный августовскій вечеръ. Дождь лилъ съ самаго утра; теперь поднялся сильный вѣтеръ, который съ шумомъ нагибалъ въ саду деревья и порою, какъ бы съ особенной злобой, хлесталъ дождемъ въ окна.
А въ кабинетѣ было такъ хорошо и уютно. Каминъ весело пылалъ, распространяя въ комнатахъ пріятную теплоту. Дрова потрескивали время отъ времени, разсыпая искры. Мы небрежно расположились на турецкомъ диванѣ и кушеткѣ и курили, прихлебывая черный кофе съ шартрезомъ -- любимымъ ликеромъ хозяина. Въ комнатѣ царило молчаніе, то есть нельзя сказать, чтобы полное молчаніе, но разговоръ не вязался, обрываясь въ самомъ началѣ. Всѣ мы, охваченные лѣнью, были склонны къ молчаливому кейфу. Хозяинъ коснулся было погоды, на это отозвался кто-то, выругавъ "проклятое лѣто", припомнивъ даже пушкинскій стихъ: "наше сѣверное лѣто -- каррикатура южныхъ зимъ" -- и разговоръ оборвался. Спустя нѣсколько минутъ одинъ изъ гостей заговорилъ о послѣднемъ произведеніи извѣстнаго романиста, но получивъ въ отвѣтъ только короткое: "да... ничего..." какъ бы смутился такимъ несочувствіемъ со стороны всѣхъ -- и умолкъ.
Но вотъ мой сосѣдъ упомянулъ о мѣстной красавицѣ, madame Лазаревской, которая поѣхала за мужемъ, сосланнымъ въ Сибирь.
-- А если-бы и такъ? сказалъ хозяинъ. Я не понимаю твоего насмѣшливаго тона, Павелъ! добавилъ онъ, пожимая плечами, не то съ удивленіемъ, не то съ досадой.
-- Послушайте, Павелъ Христофоровичъ, вмѣшался мой сосѣдъ, виновникъ возникшаго разговора о Лазаревской: да вѣдь Анфисѣ Платоновнѣ всего 23 года!
-- Ну, такъ что же?
-- Какъ что же! Въ эти годы уйти въ Сибирь, на лишенія, отказавшись отъ шумной жизни...
-- Э, полноте! неребилъ Налимовъ, вставая: все это пустяки-съ! Вы мнѣ вотъ что скажите: m-me Лазаревская вѣдь любитъ мужа?
-- Ну, конечно, любитъ, если...
-- Прекрасно!.. а онъ ее?
-- Тоже любитъ!.. Они всего только полгода, какъ женаты!
-- Превосходно! Значитъ m-me Лазаревская поѣхала за любящимъ и любимымъ человѣкомъ, чтобы сохранить его для себя?
-- Позвольте, что вы этимъ хотите сказать, Павелъ Христофоровичъ? спросилъ мой сосѣдъ.
-- Что? А то, что я здѣсь не вижу никакого подвига!
-- Смѣшной, тихій человѣкъ, хотите сказать? А вотъ при чемъ-съ: этотъ человѣчекъ, котораго вы, пожалуй, и за мужчину не считали, совершилъ подвигъ не чета m-me Лазаревской!.. И никто не назвалъ его героемъ, а напротивъ -- за свой подвигъ онъ получилъ только кличку дурака!..
Мы всѣ были крайне изумлены. Произошло минутное молчаніе.
-- Какой же это подвигъ? и когда? съ улыбкой спросилъ хозяинъ. Конечно, давно?
-- Да, ужъ давно, лѣтъ 25 тому назадъ, если не больше...
-- А развѣ ты его зналъ тогда?
-- Я учился съ нимъ вмѣстѣ...
-- Признаюсь, промолвилъ мой сосѣдъ: никакъ я не думалъ, чтобы Любимовъ способенъ на что нибудь геройское... Это очень интересно... Неужели у него былъ романъ?
-- Да, и съ очень роковымъ концомъ!
-- Такъ что же ты не разскажешь! воскликнулъ хозяинъ. Какъ разъ кстати: во всѣхъ повѣстяхъ всѣ исторіи разсказываются при подобной обстановкѣ.
-- Вотъ еще выдумалъ! махнулъ рукою Налимовъ.
-- А что же, разскажите въ самомъ дѣлѣ, Павелъ Христофоровичъ, пристали всѣ мы къ инженеру.
-- Да это-же чужая тайна, отговаривался онъ.
На это ему возразили, что Любимовъ уже умеръ, да и все было давно... Къ тому же о мертвыхъ нельзя говорить худое, а хорошее не воспрещается...
Видя такое дружное нападеніе, Налимовъ сдался.
-- Вотъ пристали, произнесъ онъ, какъ бы нехотя: ну, хорошо, хорошо, разскажу... Только чуръ не осудить: разскажу, какъ умѣю... Если что лишнее...
-- Пожалуйста безъ увертюры, засмѣялся хозяинъ: ты мастеръ разсказывать, я знаю. Начинай-же!..
-- Сейчасъ!..
Налимовъ попыхалъ сигарой, сѣлъ снова въ качалку и приступилъ къ разсказу.
-----
-- Вскорѣ послѣ окончанія курса въ институтѣ -- началъ онъ по обыкновенію своимъ ровнымъ голосомъ: я служилъ нѣкоторое время въ Н., куда пріѣхалъ въ 186* году. Мнѣ понадобился человѣкъ, который зналъ бы порядочно чертежное дѣло. Ну, если и переписать когда... Словомъ нѣчто въ родѣ секретаря, если хотите, но при непремѣнномъ условіи -- знать чертежное дѣло. Говорятъ постоянно, что масса людей сидитъ безъ работы, безъ хлѣба. А начнете искать знающаго человѣка -- и найти не можете! Напр., ужъ кажется, чего легче отыскать переписчика. А попробуйте! Желающихъ много, но взять не кого... Замѣчательно: учатся, учатся, послушать -- все философы и дѣятели, а грамотно написать не умѣютъ!.. Прошло больше двухъ недѣль -- а я все не могъ найти подходящаго человѣка. Приходили -- да никуда не годятся... Явился было одинъ субъектъ, и такъ смѣло заявляетъ:-- "я, говоритъ, могу похвастать -- пишу такъ, что будете довольны". Дѣлаю пробу. Пишетъ красиво, но крупно, по писарски, и въ четырехъ строчкахъ десятокъ ошибокъ сдѣлалъ... Куда такого!.. А человѣкъ нуженъ... Надумалъ я пустить объявленіе въ мѣстныхъ губернскихъ вѣдомостяхъ. Являюсь въ типографію губернскаго правленія, подаю объявленіе. Какой-то старичекъ принялъ его, прочелъ да и говоритъ:
-- Напрасно изволите тратиться.
-- Какъ, говорю, напрасно?
-- Да такъ-съ... Цѣли не достигнете. Положимъ, деньги небольшія, но для чего же зря бросать?
-- Помилуйте, возражаю ему -- двѣ недѣли прошло, а я не могу найти...
-- А позвольте, я вамъ безъ всякой публикаціи предоставлю...
Я, конечно, обрадовался.
-- Сдѣлайте, говорю, одолженіе. Очень буду благодаренъ.
-- Не стоитъ... А я вамъ завтра же и предоставлю.
-- Но знаетъ-ли онъ дѣло? спрашиваю.
-- Не извольте безпокоиться, говоритъ мнѣ старичекъ: -- я публикацію вашу прочелъ и вижу какой человѣкъ вамъ требуется. Такого и доставлю. Это жилецъ, нахлѣбникъ мой будетъ... Могу поручиться. Только онъ на службѣ состоитъ и всего времени посвятить вамъ не можетъ, а лишь вечера. Но онъ прилежный... и, надо полагать, успѣетъ...
На другой день утромъ лакей, подавая мнѣ умыться, доложилъ, что меня дожидается въ столовой какой-то молодой человѣкъ, посланный чиновникомъ изъ типографіи. Я поспѣшно одѣлся и велѣлъ лакею пригласить ко мнѣ въ кабинетъ незнакомца. Черезъ минуту въ комнату вошелъ высокій, худощавый молодой человѣкъ, съ блѣднымъ весноватымъ лицомъ, освѣщаемымъ парою вдумчивыхъ карихъ глазъ. Темнокаштановые волосы волнообразно ниспадали на плечи. Лицо его было изъ заурядныхъ, изъ тѣхъ, которыя легко теряются въ массѣ другихъ физіономій. Но мнѣ оно сразу показалось нѣсколько знакомымъ. Я пристальнѣе вглядѣлся въ него. Высокій лобъ, правильный красивый носъ и особенно эти вдумчивые, такіе влекущіе глаза... Да, что-то знакомое, гдѣ-то видѣлъ и даже не очень давно... Я спросилъ его фамилію.
-- Любимовъ, отвѣтилъ онъ.
Я болѣе не терялся въ догадкахъ. Да, это тотъ самый Любимовъ, съ которымъ я учился въ Я--ой гимназіи, но не долго, такъ какъ вслѣдствіе перевода отца, я долженъ былъ изъ пятаго класса перейти въ петербургскую гимназію. Но какъ бы желая окончательно увѣриться, я спросилъ все-таки:
-- Вы учились въ Я--ой гимназіи?
-- Да, учился.
-- Такъ и есть! Я васъ узналъ... а вы меня не узнаете развѣ?
-- Нѣтъ, узналъ...
-- Но какъ вы попали сюда?
-- Да мѣста не могъ найти въ Я... Пріѣхалъ сюда... Здѣсь въ губернскомъ правленіи служу...
-- Вы развѣ не кончили гимназіи?
-- Нѣтъ... Я вышелъ изъ 6 класса.
-- Да почему же?
-- Обстоятельство одно... Пришлось выйти!
-- Какое обстоятельство? Да что вы стоите... Садитесь, пожалуйста! Чаю не хотите-ли? Я еще не пилъ... Будемъ пить вмѣстѣ!
-- Благодарю покорно... Но я не могу... На службу пора...
Онъ показался мнѣ еще болѣе робкимъ и застѣнчивымъ, чѣмъ прежде, въ гимназіи. Онъ тогда держался въ сторонѣ отъ всѣхъ, словно стыдясь чего-то, стѣсняясь, передо всѣми робѣя... Положимъ, онъ былъ очень бѣденъ, но никто и не думалъ ставить ему на видъ его бѣдности... Учился онъ хорошо; нельзя сказать, чтобы способности его были блестящими, но все же природа его не обидѣла. А прилежанія онъ былъ рѣдкаго.
-- Почему вы не кончили? снова спросилъ я, стараясь не смотрѣть на него: онъ, видимо, стѣснялся своего поношеннаго сюртука и старыхъ сапогъ, покрытыхъ заплатами.
-- Да такъ, пришлось выйти, повторилъ онъ.
-- Вѣдь не срѣзались же вы на экзаменѣ?
-- О! нѣтъ!.. Я шелъ недурно.
-- Я помню... Вотъ потому-то мнѣ и удивительно...
Онъ продолжалъ молчать, вертя въ рукахъ фуражку.
Разспрашивать болѣе я счелъ неудобнымъ. Вѣроятно, подумалъ я, его заставило выйти изъ гимназіи такое обстоятельство, о которомъ ему говорить неловко.
-- Такъ вы хотите помочь мнѣ? обратился я къ нему.
-- Если могу -- съ большимъ удовольствіемъ.
-- О, вы то можете. Я очень радъ, что встрѣтилъ васъ. Вы вѣдь недурно писали и еще лучше рисовали... Такъ вѣдь, не ошибаюсь?
-- Да, я люблю рисованіе... Я и теперь въ чертежной занимаюсь...
-- Вотъ и отлично... Давайте сторговываться, шутя добавилъ я.
-- Помилуйте, что вы! переконфузился онъ,-- какія условія, вы сами знаете!
Я никакъ не могъ добиться, чтобы онъ опредѣлилъ самъ норму вознагражденія.
-- Ну, 20 рублей вамъ не мало будетъ?
-- Очень благодаренъ!..
-- Не мало?
-- Какое же мало!..
-- Смотрите, говорите прямо!
-- Нѣтъ, нѣтъ, совершенно достаточно... премного вамъ благодаренъ!
Мнѣ хотѣлось узнать, сколько онъ получаетъ въ правленіи, но я постѣснялся спросить объ этомъ. Держись онъ иначе -- свободно, по товарищески -- я бы спросилъ. Но его робость и застѣнчивость удержали меня. Сами знаете: часто причиною такой застѣнчивости бываетъ не что иное, какъ страшное самолюбіе. Я боялся вопросомъ задѣть это чувство. Прощаясь съ Любимовымъ, я просилъ его сегодня же зайти ко мнѣ послѣ обѣда.
-- Я приготовлю вамъ работу, и служба ваша начнется, сказалъ я шутливо, пожимая ему руку.
Мнѣ стало очень жаль его. Мы и въ гимназіи съ нимъ не были близкими друзьями, но со мной онъ все-таки, пожалуй, сблизился болѣе, чѣмъ съ другими. Положимъ, мы разстались очень рано, почти мальчиками... Но мы уже мечтали тогда и думали совсѣмъ не по дѣтски... Мы читали книги, затѣивали свой журналъ... Сами помните, какое тогда было время... Любимовъ во всемъ этомъ не участвовалъ... не изъ боязни, нѣтъ! а его просто не влекло. Онъ весь ушелъ въ науку... Мы такъ его и прозвали: ученый труженикъ. Кто-то даже назвалъ его Тредьяковскимъ... Но это неправда. Онъ былъ не безъ способностей... Но всѣ мы были убѣждены, что изъ него выйдетъ навѣрное примѣрный учитель латинскаго языка (латынь онъ любилъ и по этому предмету считался чуть-ли не первымъ), учитель -- педантъ, который на іоту не отступитъ отъ программы... И вдругъ -- вмѣсто учительской каѳедры -- стулъ писца, да еще при какихъ скверныхъ условіяхъ!.. (Я былъ увѣренъ, что онъ получаетъ пустяки). Но что такое могло заставить его бросить гимназію?..
Онъ началъ аккуратно ходить на занятія, исполняя точно и хорошо все, что я ему поручалъ. Но онъ какъ-то уклонялся отъ разговоровъ и послѣ работы спѣшилъ уйти. Если можно было онъ бралъ работу на домъ.
-- Да напейтесь чаю, предложишь бывало.
-- Нѣтъ, не могу... у меня еще дома занятія.
Я какъ-то замѣтилъ ему:
-- Да когда вы отдыхаете? Неужели вамъ даютъ еще и на домъ изъ правленія?
-- Случается...
-- Сколько же вы получаете?
-- Немного, уклонился онъ отъ отвѣта.
Такъ прошло около мѣсяца. Я Любимовымъ былъ очень доволенъ. Такого исполнительнаго, толковаго работника трудно найти. Писалъ онъ быстро и четко; чертилъ великолѣпно. Но одинъ проектъ онъ исполнилъ такъ прекрасно, что я пришелъ въ восхищеніе и рѣшилъ прибавить ему 5 рублей въ мѣсяцъ. Онъ замѣтно остался очень доволенъ прибавкой. Это было, какъ теперь помню, въ какой-то праздникъ. Когда онъ сталъ прощаться,-- я взялъ его за обѣ руки и говорю:
-- Послушайте, Григорій Петровичъ, ваши отношенія ко мнѣ и удивительны и, если хотите, просто оскорбительны... Мы товарищи,-- а между тѣмъ вы относитесь ко мнѣ, какъ къ чужому, хуже -- какъ къ человѣку, съ которымъ не хотите имѣть ничего общаго, помимо работы... за что это? Кажется, въ прошломъ мы съ вами не были врагами?
-- Что вы, помилуйте! смутился онъ: я нисколько... я и не думалъ... что вы!
-- Ну, такъ зачѣмъ же вы съ такимъ упорствомъ отказываетесь даже отъ чашки чая? Что за причина?
-- Я, право, нисколько... твердилъ онъ смущенно: только что же: я работу кончилъ...
-- Господи! да что вы все о работѣ! Вѣдь мы же товарищи... я не смотрю на васъ только какъ на переписчика... Простите, но это болѣе, чѣмъ странно: послѣ нѣсколькихъ лѣтъ разлуки мы встрѣтились -- и ни разу не поговорили о чемъ-нибудь, помимо работы, не вспомнили прошлаго... что это такое?
Онъ стоялъ передо мной, опустивъ внизъ голову, точно виноватый. Въ эту минуту въ комнату внесли самоваръ.
-- Ну, вотъ и самоваръ подали... останьтесь же напиться чаю... Посидимъ, побесѣдуемъ, вспомнимъ старину... Вѣдь вамъ некуда спѣшить... правда?
-- Вотъ и прекрасно! Значитъ, мы пьемъ чай вмѣстѣ...
Мнѣ хотѣлось непремѣнно узнать -- почему онъ вышелъ изъ гимназіи. Но мнѣ стоило большого труда незамѣтно подойти къ этому вопросу. За чаемъ Любимовъ нѣсколько разговорился, оживясь подъ вліяніемъ воспоминаній о гимназіи и юности.
-- Да, хорошее было время тогда, сказалъ онъ съ замѣтной грустью.-- Думалось и то и другое... а вотъ!..
-- Помните, какъ мы пророчили вамъ учительскую каѳедру?
-- Помню... я и самъ тогда мечталъ объ этомъ.
-- Да отчего же вы не кончили? вдругъ задалъ я вопросъ.
-- Еще бы! Этого головорѣза развѣ можно забыть!.. Такъ вы изъ-за него что-ли?
-- Почти...
-- Да какимъ-же это образомъ?
-- Онъ, видите, подвелъ меня, произнесъ Любимовъ и покраснѣлъ
-- Подвелъ?
-- То есть, видите, не то, чтобы подвелъ... а такъ вышло... я, конечно, могъ бы оправдаться, да тогда и ему и многимъ досталось бы... а особенно ему...
-- И пусть бы!..
-- О, какъ же!.. У него вѣдь на рукахъ былъ отецъ слѣпой и двѣ сестры...
Произнеся это, Любимовъ еще болѣе покраснѣлъ и поспѣшно добавилъ:
-- Да это что-же... давно уже было, что вспоминать!.. Я не виню... я, ничего, живу и теперь...
-- А что, какъ вы теперь живете: попрежнему не любите развлеченій, общества?.. ведете уединенную жизнь?
-- Въ театрѣ бываю... я театръ очень люблю... А что касается знакомства... такъ вѣдь съ кѣмъ же? Товарищи по службѣ какъ-то мнѣ не по характеру... Былъ вотъ архиваріусъ -- славный старикъ, я его очень любилъ... да умеръ! а другіе, знаете... мы не сходимся! улыбнулся Любимовъ.
-- И вамъ не скучно?
-- Нѣтъ, ничего... да когда же скучать-то? Днемъ служба, вечеромъ тоже что-нибудь есть... теперь вотъ ваша работа... и въ театръ-то невсегда попадешь!.. Опять и книгу когда почитаешь... до скуки-ли тутъ!
-- Гдѣ же вы берете книги?
-- А такъ у кого-нибудь... Вотъ хозяинъ, гдѣ я живу, выписываетъ газету, читаемъ...
-- Берите у меня, пожалуйста, я въ библіотекѣ абонементъ имѣю, предложилъ я.
-- Благодарю васъ. Если позволите -- я воспользуюсь. Давно хочется мнѣ прочесть "Обломова"...
-- Пожалуйста безъ стѣсненій!.. Будемъ держаться по товарищески...
Я протянулъ ему руку.
-- Благодарю васъ, повторилъ онъ.
Онъ посидѣлъ еще недолго и сталъ прощаться.
-- Мнѣ, право, надо... Зайти къ одному человѣку надо, по дѣлу...
-- Не держу... Но смотрите, Григорій Петровичъ: помнить уговоръ!..
-- Хорошо!
Я чувствовалъ, что маленькая брешь пробита, и разстояніе, раздѣлявшее насъ, немножко уменьшилось.
Дѣйствительно, послѣ этого раза онъ сталъ держаться нѣсколько иначе: какъ-то проще и откровеннѣе, если можно такъ выразиться. Онъ пересталъ уклоняться отъ разговоровъ, охотно оставался напиться чаю и даже поужинать.
Оказалось, что въ правленіи онъ получалъ всего 14 рублей
-- Да развѣ можно жить на эти деньги? удивился я.
-- Трудно, а можно... Впрочемъ, не только жалованье... такъ что заработаешь... Вотъ ваши занятія...
-- А раньше?
-- Дежурилъ когда за другихъ...
-- Но это-же вѣдь пустяки?
-- Рубля три, а то и четыре приходилось...
-- Итого 17--18 рублей только?
-- Что же дѣлать!..
-- Хорошо вы одни... а если женитесь, тогда какъ?
-- Съ семьей очень трудно.
-- Совсѣмъ невозможно по моему!
-- А женятся же!
-- И голодаютъ за то!
-- Бываетъ... Ну, а если у кого жена помогаетъ, такъ ничего еще...
-- То есть какъ помогаетъ? Чѣмъ же? спросилъ я. Вы на счетъ приданаго?
-- И въ приданое берутъ... Да и такъ... другая платья шьетъ... или модистка... Вотъ у Рубцова, напр... Онъ 17 рублей получаетъ, да жена портниха -- и живутъ!..
-- Развѣ вотъ такъ-то... Да не жениться же всѣмъ на портнихахъ!..
Я засмѣялся. Улыбнулся и Любимовъ.
-- А вы не думаете на портнихѣ жениться? спросилъ я его.
Спросилъ, да и самъ былъ не радъ.
Онъ весь вспыхнулъ и до того смутился, что чуть не опрокинулъ стакана, который держалъ въ рукѣ.
"Неужели я попалъ прямо въ цѣль"? подумалось мнѣ... А на Любимова было и жалко и смѣшно смотрѣть. Растерявшись, онъ началъ вытирать носовымъ платкомъ сначала столъ, а потомъ и блюдечко... Потомъ спохватился, опять вспыхнулъ и поспѣшно спряталъ мокрый платокъ въ карманъ сюртука. Я постарался сдѣлать видъ, что не замѣтилъ его смѣшного поступка. Но я все-таки спросилъ:
-- Не думаете? или угадалъ?
-- Ахъ, что вы, право! только и промолвилъ онъ.
Онъ опять сослался на какое-то дѣло и скоро ушелъ.
Ужъ не помню сколько минуло времени послѣ этого, только разъ въ театрѣ, въ корридорѣ встрѣчаю Любимова съ дамой. По правдѣ сказать, я-бы его и не замѣтилъ, да обратила на себя мое вниманіе дама: высокая, полная, съ роскошною русою косою, съ смѣющимися голубыми глазами -- она выглядѣла настоящею русской красавицей. Это была красота, что называется, сочная, задорная. Разглядывая красавицу, я невольно перевелъ глаза и на ея кавалера, въ которомъ и узналъ Любимова. Страшно смутившись, онъ вдругъ неловко и спѣшно передалъ, точно бросилъ, своей дамѣ ея красный шарфъ, который несъ перекинутымъ черезъ руку. Русая красавица удивленно посмотрѣла на него, потомъ въ ту сторону, куда онъ поклонился. Я стоялъ и любовался ею. Она улыбнулась и алая краска залила ея бѣлыя, полныя щеки.
"Вотъ какъ"! подумалъ я: тихій, робкій, а какую поддѣлъ! Неужели это его подруга, дама сердца? Или одна изъ тѣхъ "помогающихъ швей", на которыхъ такъ удобно жениться маленькимъ чиновникамъ? Что же, думаю, не дурно! Если это его выборъ -- онъ дѣлаетъ честь его вкусу... Одѣта она была въ какое-то цвѣтное платье, отдѣланное кружевами; на шеѣ, на черной бархаткѣ, висѣлъ медальонъ -- если не золотой, то вызолоченный. Платье сидѣло превосходно на "русой красавицѣ", какъ я прозвалъ ее.
На другой день Любимовъ ко мнѣ не пришелъ. Это было въ первый разъ, что онъ оказался неаккуратнымъ. Я не зналъ, чему приписать это: внезапной болѣзни или... вѣдь, не оттого-же онъ не идетъ, что я видѣлъ его вчера въ театрѣ! Ужъ это выходило совсѣмъ смѣшно. А между тѣмъ оно было такъ. Когда онъ опять явился ко мнѣ, я убѣдился въ этомъ. Онъ до того былъ смущенъ, такъ, видимо, боялся, что я заговорю о недавней встрѣчѣ, что мнѣ стало его жаль, и я не задалъ ему вопроса, который такъ вертѣлся у меня на языкѣ. Я сдѣлалъ даже видъ, будто забылъ совсѣмъ о театральной встрѣчѣ, какъ о мелочи, которая не можетъ обратить на себя вниманія и которую трудно помнить. Я ограничился только дѣловымъ разговоромъ. Онъ былъ радъ этому и немного успокоился, но, кончивъ переписку доклада, сейчасъ же ушелъ, даже не простился со мной: я вышелъ зачѣмъ то изъ кабинета, онъ воспользовался этимъ и скрылся.
Мнѣ стало смѣшно. Чего онъ стыдится? Точно мальчикъ! ну... дама сердца, такъ что-же, у кого ихъ нѣтъ! Другой бы на его мѣстѣ гордился такой красавицей... Вѣдь, она могла бы найти поклонника и не нищаго съ 14-ти-рублевымъ жалованьемъ!.. Что-же, это, въ свою очередь, хорошо рекомендуетъ и ее.
Нѣсколько дней спустя, возвращаясь откуда-то домой, я завернулъ въ городской садъ. Гляжу, на одной изъ скамеекъ задней аллеи сидитъ "русая красавица". И не одна. Рядомъ съ ней кавалеръ, но ужъ совсѣмъ "изъ другой оперы", какъ выражается Лейкинъ: рослый, плечистый парень, съ лунообразной физіономіей; румянецъ во всю щеку, губы красныя, зубы -- бѣлые, и, должно быть, здоровые, сильные, какъ у волка. Именно такое сравненіе пришло мнѣ тогда на умъ. Въ глазахъ смѣтливость ярославца, ухватки -- ухарскія. Изъ-подъ красной кумачевой рубахи такъ и обрисовываются рельефно мускулы. Заломивъ шапку на бекрень и отставивъ одну ногу, словно щеголяя сапогомъ, парень что-то бойко разсказывалъ красавицѣ, которая слушала его съ замѣтнымъ восхищеніемъ. Она была одѣта сегодня просто, не какъ тогда: въ ситцевое платьице, и даже въ платочкѣ, а не въ шляпѣ; въ рукахъ она держала узелокъ, надо полагать -- это была работа.
Я сѣлъ наискось, но такъ, что меня изъ-за деревьевъ не было видно. Не знаю: не замѣтила-ли она меня раньше, или не узнала, но только не обратила на меня никакого вниманія. Они разговаривали довольно долго. Она первая вспомнила, что пора идти, и встала. Кавалеръ сталъ было упрашивать, но она рѣшительно объявила, что пора.
-- Такъ позвольте васъ проводить, по-крайности, Татьяна Антиповна, сказалъ онъ.
Она, что-то отвѣтила, но такъ тихо, что я не разобралъ. Ва то парень, тряхнувъ кудрями, произнесъ ясно и громко:
-- Ну, инъ быть по вашему, будемъ терзаться до воскресенья!
Онъ поправилъ фуражку и добавилъ:
-- А только, поди, къ вамъ опять этотъ чиноша привалитъ?
-- Вѣдь, онъ вамъ не мѣшаетъ, замѣтила она.
-- Эхъ, не люблю я эту кислятину! И чего вы его привадили къ себѣ, Татьяна Антиповна!
Она что-то сказала, но я опять не разобралъ.
-- Да разсказывайте! Знаю я... доброта какая! присвистнувъ, произнесъ ухарь.
Это какъ бы обидѣло ее и она, не сказавъ ничего, пошла.
-- Прощайте, Татьяна Антиповна! крикнулъ парень, провожая ее взглядомъ.
-- Прощайте, Василій Михайловичъ! отвѣтила она не оборачиваясь.
Онъ постоялъ съ минуту на одномъ мѣстѣ, потомъ перевернулся на каблукѣ, прищелкнулъ языкомъ и прошелъ по дорожкѣ мимо меня.
Онъ произвелъ на меня очень непріятное впечатлѣніе, и мнѣ сдѣлалось больно и досадно за Любимова.
"Ну,-- раздумывалъ я, идя домой:-- тутъ, кажется, почтенному чиновнику разсчитывать нечего. Или его обманываютъ и проводятъ, или онъ самъ себя обманываетъ, питая ложныя надежды. Ясно, что она любитъ не его. Довольно было видѣть ее сегодня, чтобы понять, на чьей сторонѣ симпатія. Можетъ быть, почему нибудь она и выйдетъ за Любимова, но любовь ея будетъ принадлежать не ему... Но что она такое? Живетъ-ли ужъ съ Любимовымъ, живя и съ парнемъ, или... Но что можетъ дать Любимовъ ей?..
Я терялся въ догадкахъ (хотя, строго говоря, это меня вовсе не касалось) и страстно желалъ узнать правду. Мнѣ больно было думать, что Любимова обманываютъ. Но какъ узнать? Спросить прямо у него -- кто такая красавица и изъ разсказа уловить истину -- невозможно. Такой вопросъ только испортилъ бы дѣло. Я даже не упомянулъ о садовой встрѣчѣ, рѣшившись выждать удобнаго случая. Онъ скоро помогъ мнѣ.
Изрѣдка я люблю поужинать въ ресторанѣ, подъ музыку... Конечно, въ В. нѣтъ ничего подобнаго столичнымъ "приличнымъ кабачкамъ", но въ то время "Китай" считался лучшимъ трактиромъ въ городѣ. Сюда собирались мѣстные гастрономы и любители кутнуть. Говорятъ, нынѣ въ В. послѣ театровъ, да и такъ -- въ отдѣльные кабинеты заѣзжаютъ и порядочныя дамы съ мужьями и знакомыми, но тогда до такого прогресса еще не дошли, и въ "Китай" ѣздили одни мужчины да дамы, которыхъ почему-то принято называть "эти дамы". Вотъ, какъ-то вечеркомъ, часовъ эдакъ въ 9 или 10, я отправился въ "Китай". Стоялъ конецъ августа. Вечеръ былъ прелестный. Недалеко отъ "Китая" я встрѣтилъ своего секретаря. Идетъ быстро, держится какъ то иначе, во всей фигурѣ замѣчаю что-то ему несвойственное. Я остановилъ его.
-- Куда вы? спрашиваю.
Глаза его сіяютъ, лицо такое, точно 200,000 выигралъ, или, какъ любитъ выражаться одинъ мой пріятель -- точно начальника въ лысину поцѣловалъ.-- Куда? говорю ему.
-- Домой, отвѣчаетъ онъ.
-- Да вы не въ этой сторонѣ живете.
-- А я пройтись хочу... передъ сномъ.
И говоритъ громче... "Что, думаю, за диво... не выпилъ-ли"?
-- Вы, говорю, изъ гостей?
-- Да, изъ гостей.
И какъ будто смутился немного.
"Э-э, подумалъ я: да ты не отъ русой-ли красавицы? Не она-ли тебя чѣмъ нибудь особенно осчастливила"?
И вдругъ мнѣ пришла мысль пригласить его съ собою въ "Китай". Каюсь, въ головѣ мелькнулъ умыселъ немножко подпоить его и распросить. Предлагаю. Онъ сначала отказался. Но я не отставалъ, и онъ сдался.
-- А, ну -- идемте! произнесъ, наконецъ, онъ такимъ тономъ, какимъ еще доселѣ никогда не говорилъ.
Мы заняли небольшой кабинетикъ.
-- Выпьемъ, что-ли, водки передъ ужиномъ? предложилъ я.
-- Я не пью, отвѣтилъ онъ.
-- Совсѣмъ?
-- Водки совсѣмъ.
-- А вина? вина-то, я полагаю, можно?
-- Вина, пожалуй! да зачѣмъ только, право?
-- Да что вы... не одному же мнѣ пить!
-- Хорошо, я вина выпью.
Подали водку.
-- А ну-ка одну? сказалъ я. Одна-то не важность!
-- Одна, конечно... но я... Впрочемъ, извольте! неожиданно согласился онъ.
Мы чокнулись и выпили.
Вскорѣ подали превосходную яичницу съ ветчиной и рыбу.
-- А, вѣдь, рыба въ водѣ плавала! смѣясь, сказалъ я.
Но отъ водки онъ наотрѣзъ отказался.
-- Нѣтъ, ужъ я лучше вина, возразилъ онъ -- самъ наливъ себѣ вина.
Я налилъ и себѣ и сказалъ.
-- За что же будемъ пить?
-- За ваше здоровье.
-- Спасибо, но я и такъ здоровъ. Давайте лучше за наше счастье!
-- Извольте!
-- Ну, будьте же счастливы!..
Любимовъ заразъ осушилъ свой стаканъ, не желая, вѣроятно, отставать отъ меня.
Отъ рюмки водки и стакана вина, разумѣется, онъ не опьянѣлъ, но это придало ему нѣсколько куражу. Зато послѣ другого стакана и рюмки ликеру -- у него языкъ развязался и онъ самъ пустился въ откровенности.
-- А знаете, произнесъ онъ вдругъ: -- вѣдь все это сегодня пришлось очень кстати...
-- Что это?
-- А ужинъ и вино...
-- Почему?
-- У меня сегодня праздникъ!
Эту фразу онъ произнесъ какъ-то особенно торжественно.
-- Да вы не имянинникъ-ли сегодня? прикинулся я ничего не понимающимъ.
-- Нѣтъ, а въ родѣ того. Еще лучше!
-- Вотъ какъ! Ужъ не женитесь-ли вы?
-- Пока нѣтъ, а почти что такъ!
-- Поздравляю! На комъ же?
-- Да тутъ есть одна портниха.
-- Позвольте! Это не на той-ли, съ которой вы были въ театрѣ?