Крюков Федор Дмитриевич
Старший брат и младший брат

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

"Донские ведомости", No 255. 8 (21) ноября 1919. С. 2

  

Старший брат и младший брат

    
   Было это осенью 1917 года.
   На железных дорогах господствовали товарищи в серых шинелях. Они ездили не иначе как в вагонах первого класса, торговали крадеными казенными вещами, сахаром, табаком, лускали семечки, насыщали воздух пряными словцами, читали нравоучения той испуганной публике, которая с билетами первого и второго класса стояла в проходах, жалась к стенкам и виновата была уже тем одним, что не сморкалась в кулак, не плевалась шелухой подсолнушков.
   Я ехал в одном купе с полковником Донской армии, больным туберкулезом. Была долгая остановка в Царицыне. Нас обыскали, подозрительно осмотрели. Строго взыскательные демократические лица несколько раз заглядывали в окно, проходили, уходили... Подошел к окну казак в гимнастерке и шароварах с лампасами, очень внимательно поглядел на полковника, углубленного в газету, кашлянул раз, другой и третий. Осторожно заговорил:
   - Ваше высокоблагородие, кабыть, это вы?
   Полковник поднял глаза. Удивился. "Ваше высокоблагородие", отмененное со всей суровостью революционного правотворчества, и в самом деле прозвучало, как отдаленный звон в глухой чаще леса.
   - Гляжу-гляжу и боюсь обмишулиться: кабыть, мол, наш командир полковник Попов?
   - Да.
   - А меня не признаете? Кудинов. Второй сотни. Конь у меня был саврасый, может - припомните, в Добрудже подстрелили?
   - А-а, Кудинов! Как же, как же! здорово, мой дорогой...
   - Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
   - Оч-чень рад... ну как? давно из полка? как домачность?[1]
   - Да ничего, слава Богу, ваше высокоблагородие...
   Началась беседа - не очень связная, отрывочная, беспорядочная. В сущности, ею скоро завладел безраздельно Кудинов, начавший посвящать полковника во все подробности своей жизни по приходе из полка. Рассказал, сколько скотины у него в хозяйстве, сколько посева, как между делом подработал на прессовании сена. Полковник слушал, одобрительно покачивал головой. Подходили "товарищи" с семечками, с некоторым изумлением прислушивались, глядели то на офицера в погонах - тогда это уже было редким зрелищем, ­- то на казака, не раз повторявшего "ваше высокоблагородие". Уходили молча.
   Пробил второй звонок. Кудинов попрощался, отошел. Через минуту неожиданно появился снова - уже не у окна, а в дверях купе и, протягивая полковнику две французских булки - тогда они еще были, - с робкой лаской сказал:
   - Ваше высокоблагородие... гостинчик вот от меня... не погребуйте...
   - Что это? - смущенно спросил полковник.
   - Франзоль, ваше высокоблагородие[2].
   - Да... но... к чему, Кудинов?
   - Не погребуйте, ваше высокоблагородие: гостинчик от меня... Как вы наш старый командир... У кого-кого, а у вас за нашего брата всегда печенка болела... По гроб жизни мы должны это помнить...
   Полковник засуетился было, чтобы отблагодарить чем-нибудь, но пробил третий звонок, поезд тронулся. Кудинов, провожая командира добрыми пожеланиями, выскочил уже на ходу.
   Вот эта "франзоль", эти две булки, это смущенно любовное бормотание казака перед своим старым командиром, когда кругом дико оскорбляли, глумились над офицерами, срывали с них погоны, охотились на них, - неожиданным лучом осветила мне одну бытовую черточку в казачьем офицерском облике: его естественную близость к меньшему брату, рядовому казаку, его тесную спаянность с ним, его подлинный демократизм.
   Я часто вспоминал эту "франзоль" и после, когда травля, направленная против офицерских погон, дошла до вершин бессмысленно-злобного бешенства, когда эти погоны стали почти единственным ресурсом, на котором выезжали большевистские зазывания к "трудовому" казачеству. Заученная травля помещиков и капиталистов, с которой успешно выступали перед рабоче-крестьянской аудиторией "товарищи", в глазах "трудовых" казаков представляла интерес не больший, чем ирландский вопрос или африканские колонии. И лишь Миронов нашел и подсказал подходящий мотив для революционного углубления казачьего трудового сознания - погоны.
   По-видимому, сейчас эта изрешеченная там изрешетенная мишень, за малой пригодностью, сдана уже в архив тов. Троцким, человеком сообразительным, но было время, когда над ней упражнялись и вожди, и ораторы, и "трудовые" изменники казачества в достаточной мере. И был угар. С успехом дошли до полной разнузданности самых низменных инстинктов, вывернули все паскудство человеческого дна, раскрылся во всей наготе дурман и ошалелый запой доморощенного нигилизма, достигло кульминационных точек бессмысленное бормотание чужих исковерканных слов, непонятных лозунгов. И когда наверх мутного потока жизни всплыло зловонное разложение, от которого стало задыхаться само "трудовое" казачество, - момент отрезвления и покаяния вошел в казачью жизнь так же властно, как незадолго перед тем ворвался угар временного безумства, - и вспыхнул дух святого протеста. Казак опять обратился к своей родной, рядом, нераздельно, единой с ним жизнью живущей интеллигенции - к офицеру, вождю и вдохновителю этого протеста во имя чести и достоинства имени казачьего.
   Я вспомнил "франзоль" казака Кудинова.
   Я понял, что то, что другим, поставленным трагическим сцеплением событий под наиболее жестокие удары революционного шквала, доставалось ценой величайшего труда, напряжения всех сил, великого подвига страстотерпчества, - офицеру-казаку досталось много легче, проще и естественнее: само пришло. Еще не вполне выяснено и раскрыто, какими путями, какими тропами сносились и перекликались степные балки, ерики, шляхи и курганы, - но казак сам, без зова и клича, вспомнил, "хватился" своего старшего брата, нашел своего природного вождя - офицера. И этому вождю не нужно было приседать до миросозерцания младшего брата, находить с ним единый язык, единую цель, единый идеал, - ибо по происхождению, по образу жизни, по всем <з>аветам и обычаям он был костью от кости той народной среды, которая вела свою традицию от зипунного рыцарства родных степей. Он был тем натуральным, а не натурализованным демократом, который с полуслова, с полунамека, нюхом понимал казака и говорил с ним так, как надо, и для этого не требовалось особого усилия: само собой выходило так, как было нужно.
   Отсюда отнюдь не должен вытекать вывод, что офицер-казак не поднялся над младшим братом по интеллекту, что он слишком элементарен, малокультурен, сер. Есть - или было, по крайней мере - у людей белой кости и алой крови известное поползновение взирать сверху вниз, "мелко крошить" казачество и его офицерство. Вернее: было. И может быть, находился кое-какой материал для такого трактования. Эпизодические проявления избытка первобытности и удали в обстановке, не требующей особого восторга воинственности и "буести духа", давали такой материал. Но за всем тем общий интеллектуальный уровень нашего родного офицерства, скромного, на медные гроши добивавшегося образования, не избалованного послаблениями, трудом и подлинною доблестью пробивающего себе дорогу, - отнюдь не ниже культурного уровня офицерского корпуса всей русской армии. Но одна несомненная черта отличает наше офицерство, казачье, - прирожденная способность полного и тесного слияния с рядовой массой, исторически унаследованный навык к истинному, не показному равенству, отсутствие барской психологии, подлинный демократизм и полное единство основных гражданских чувств: каких бы разных политических воззрений ни держались казаки, какая бы разница чинов и рангов ни отличала их друг от друга, - любовь к родному краю, Дону Тихому, гордая и трогательная привязанность к родному брату прочнейшей, неразрывной спайкой объединяет старшего брата и брата младшего, и генерала, и казака рядового...
   Три четверти донской интеллигенции вышли из Новочеркасского военного училища, ныне справляющего свой полувековой юбилей. И вся эта интеллигенция ушла в свой народ, ему отдала свои знания и способности, с ним жила единой жизнью. Она, эта военная интеллигенция, отдавала и общей матери-России свои силы, билась и умирала за ее целость, честь и достоинство. Но то, что она отдавала своему родному краю - на заре своей жизни и на закате ее, - то для нас, донцов, особенно ценно, и важно, и значительно.
   И когда ныне судьба всю донскую интеллигенцию собрала в родной край и власть событий заставляет пройти через Новочеркасское казачье военное училище учителей, студентов, агрономов, инженеров, все, что есть у нас образованного, умственно обогащенного, самоотверженного - я говорю: слава Богу, родной край, родное казачество много обретут от этой школы, сообщающей своим питомцам не только специально военные знания, но и традиционный боевой дух казачий, удаль, силу, беззаветную привязанность к политой кровью дедов родимой землице и способность полного и прочного слияния с народной массой, станичной и хуторской. Слава Богу! За полосой тяжких испытаний наступит черед строительства жизни, творческого труда и созидания. И спаянные узами единой крови, единой боевой школы и единой судьбы, пойдут нога об ногу, рядом, нераздельно - офицер-казак и казак-рядовой, старший брат и брат младший, - найдут путь к лучшей жизни, обновленной и оздоровленной, пойдут к светлому и славному будущему...
    
   [1] Домачность: здесь, по-видимому, семья, родные. Ср.: Дом_а_чка - колхозница, имеющая малолетних детей и пользующаяся льготами на работе (ДС); Дом_а_шность - домашний обиход, хозяйство и все домашние принадлежности (Даль).
   [2] Франц_о_ля, франс_о_ля - "французская булка", южн., одесск. (Даль), франзоля, франзулька - то же, народн. хрансоль, донск. (Миртов).
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru