Крюков Федор Дмитриевич
Заблудились

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В час предрассветный. Статьи и очерки.
   М.: "АИРО-XXI". 2021 г.
   

Заблудились

I.

   В гостях у ссыпщика Кудыкина, кроме станционного купечества и начальника станции с кассиром и телеграфистами, были еще о. Емельян с матушкой и причтом, Косенко, землевладелец из слободы.
   Такое вышло приятное совпадение: как раз в день именин Аксиньи Никитишны закончилась приемка шестисот четвертей овса, купленных Кудыкиным у Косенки. Кроме того, у Косенки же Кудыкин купил безрогую корову, получившую на выставке похвальный лист.
   По этому случаю о. Емельян, благочинный из слободы, куда станция была приходом, служил молебен. Было приятно слышать его проникновенные возгласы.
   За окнами бушевала метель: слышно было, как гудит где-то по крышам, и кто-то невидимый в темноте, злобно шипя, бросает в окна горстями снега. А в комнатах было тепло и уютно. С тихой лаской горели на столе свечи в серебряных подсвечниках, и блестели живым теплым блеском старинные оклады икон и натертые полы и полированные спинки кресел в гостиной. В мягком ласковом голосе батюшки, когда он молился "о мире, здравии, спасении, прощении и оставлении грехов рабов Божиих Антония и Ксении", дрожала искренняя молитва. Чуть доносился далекий, хриплый свисток где-то пробирающегося через снежные поля, занесенного вьюгой поезда, и от этого беспомощного звука в комнате и на душе становилось еще уютней и теплей...
   Впереди, за батюшкой, стояли хозяева -- Кудыкин, высокий старик с коротко подстриженной круглой бородой и желтыми от табаку усами, с белыми нависшими бровями, и именинница, полная старуха с маленькой длинной головой, в пышной, широкой к низу шелковой юбке, так что вся она походила на конус. В заключение молебствия о. Емельян, по обычаю не оставлять прихожан без назидания, сказал приличествующее случаю краткое слово: призывал благословение Божие на новые покупки и молитвенно желал хозяину дальнейшего приращения в хозяйстве и присно-полезной купли.
   Кудыкин выслушал слово с серьезным вниманием, не шевельнув нависшей бровью, а Аксинья Никитишна, благоговейно скрестив руки на животе, и в заключение вытерла слезы. Потом о. благочинный пожелал окропить святой водой корову. По стеклянной галерее и через кухню прошли в конюшню, вслед за батюшкой и хозяевами, Косенко и кое-кто из гостей. Работник Яроха посветил вставленной в фонарь страстной свечкой: рядом в двух стойлах стояли гнедой жеребенок, безрогая корова.
   Батюшка окропил корову и, заодно лошадь, и поздравил хозяйку со столь пристойным именинным подарком. А Аксинья Никитишна еще раз вытерла слезы умиления.
   -- Хорошая коровка! -- сказал лавочник Устим Кузьмич, похлопав корову. -- Просто, как редкость!
   -- Да уж когда я продаю предмет, -- сказал Косенко: -- то акроме, как благодарности, ничего мне не скажете! На три губернии только две их и получили похвальные листы! Так эту я купил, а другую -- граф Цуцыковский.
   Косенко хвастливо подмигнул черными, маленькими, чуть бегающими глазами и покрутил усы.
   Вернувшись из конюшни, пили чай, а потом до самого ужина выпивали и закусывали. В кабинете Кудыкина составилась стуколока на два стола. В гостиной молодежь танцевала под гитару, в перерывах кассир Егор Степанович показывал фокусы с исчезновением монет и рассказывал анекдоты о московских протодьяконах. Устим Кузьмич сидел в столовой рядом с о. Емельяном и, радостно оглядываясь на всех, говорил:
   -- Вот нам Господь послал батюшку о. благочинного!.. Просто как редкость! Ей богу!.. Действительно, говорится, пастырь!.. О. Емельяний!.. Сколько вот я не видал, по городам даже, ну чтобы такого службиста и проповедника, как о. Емельяний, -- никогда! Ей богу -- не брешу!
   О. Емельян ответил, снисходительно улыбнувшись:
   -- За что-нибудь же владыка доверил мне в сорок два года руководительство четырнадцатью причтами.
   -- А еще бы! Там есть из кого выбирать! А бородатый ссыпщик Бочкин сказал:
   -- Если бы, отец благочинный, к вашему гласу да соборную певческую!..
   -- Да, -- сказал о. Емельян: -- солидный хор весьма способствует как благолепию богослужения, так и молитвенному настроению предстоящих и прихожан.
   -- А еще бы!
   -- Но не дает бог хорошего регента, -- вздохнул о. Емельян: -- специального нанять -- не хочется прихожан обременять. А учителей присылают -- либо не мастера, либо, как последняя учительница была, атеисты. Сторож в колокол, а она с детьми мимо храма в поле...
   -- Ц-ц-ц! -- поцокал языком Устим Кузьмич.
   -- Это, спрашиваю, на каком же основании, сударыня?
   -- А видите ли, природа -- тоже храм Божий...
   -- Аи-аи-аи...
   -- Так я сейчас же к инспектору: убрать! А у ней, оказывается, связи: в управе против меня война. "Как, мол? Почему?" -- "А потому., где касается дело веры и церкви, там я претерпеть готов, жизнь положу но не уступлю!." Заставил убрать... Помилуйте! Я в своем благочинии простое небрежение к церковной службе не потерплю. У меня все священники с этим считаются! Воюю рук не покладая, так она у меня под рукой будет атеизм среди детей сеять!..
   -- Видал я ее тут у Кочкина -- родня же! -- сказал Устим Кузьмич. -- Из-за стола встала -- не перекрестилась! И все больше -- хахальки да хихильки. Никакой серьезности... Посмотрел я: какая-ж ты детям учительница, раз ты не можешь внушить им страх Божий!
   В полночь начальник станции, игравший в стуколку, ходил с матушкой встречать запоздавший на десять часов почтовый поезд.
   Матушка, живая черноглазая дама с волосатой родинкой на смуглой щеке, была большая шутница: вернулась в начальниковой фуражке на голове, а толстый начальник был в ее шляпе.
   -- Мать, мать! -- сказал батюшка улыбаясь, -- аще бо не покрывается жена, да стрижется, говорится в послании к Коринфянам: аще ли же срам жене стрищися или бритися, да покрывается!.. А у нас, слава Богу, еще нет женского равноправия...
   Матушка громко поцеловала благочинного и завертела его вокруг себя.
   -- Мать... Мать! -- весело отбивался о. Емельян.
   -- Все благочиние на себе понесу! -- закричал Косенко схватив батюшку с матушкой в охапку, и принес их в столовую.
   Вообще было очень весело.
   Устим Кузьмич целовался с соседом по лавке Кульбакой, и говорил:
   -- Вот мне послал Господь соседушку! Просто как редкость!.. Ей-богу -- не брешу! Дай Бог всем так по-соседски жить! Ни драки у нас с Иваном Андроновичем, ни какого-нибудь, говориться, несогласия! Кроме благородства -- ничего!
   Потом, дружески погрозив широкому бородатому лицу Кульбаки, сказал потихоньку:
   -- Ну не надо было только пакости делать!..
   -- Да позвольте, какия-т пакости?
   -- Не надо, соседушка, не надо!.. Вам бог свое пошлет, а мне, говорится, свое! Ну раз уже мы с вами приятели и, говориться, взаимное уважение, то зачем же быть жуликами?
   Потряс острой бородой и дружески-укоризненным шепотом стал выкладывать обиду.
   -- Ну, хорошо, -- сказал наконец Кульбака, вытирая платком огромный лоб: -- допустим, что нехай уже так. Хотя это, клянусь Богом, брехня. Но зачем же и вы в мой магазин полицию подсылали?.. Это уже, знаете, небрежность!
   -- Я полицию не подсылал, я не подсылал... А то она сама на гнилой запах товару к вам явилась, так это вся станция может подтвердить.
   -- Станция может подтвердить, что вы езуит и пакостник, вот что! -- сказал Кульбака и поднялся.
   Беседа приняла-было неприятный тон. Но благочинный и Бочкин уговорили соседей не омрачать день ангела и, из уважения к дорогой племяннице, прекратить острый разговор.
   А перед ужином у о. Емельяна вышел с Косенкой тоже неудобный разговор.
   В спальне при голубом свете лампадки о. Емельян рассказывал Аксинье Никитишне и другим дамам о хождении св. Феодоры по мытарствам:
   -- Нет душе человеческой иного пути от сей жизни в вечную, кроме пути по коему шла преподобная Феодора!
   А подвыпивший Косенко подошел на разговор и сказал:
   -- Пустяки! Всякая Явдошка найдет свою дорожку.
   -- Это вы к чему же? -- строго спросил о. Емельян.
   -- А к загробной жизни, -- ответил Косенко. Посмотрел на белокурую, с румянцем во всю щеку, Кошлатову невестку и, закручевая черные чуть тронутые сединой усы, сказал: -- теперь наука доказывает, что загробная жизнь вряд ли, собственно, имеется...
   -- Это ложь! -- закричал о. Емельян, побагровев и чуть кося глазами: -- ложь, ибо истинная наука всегда шла в согласии с религией.
   -- Это раньше было, -- сказал Косенко, оглядываясь на Кошлатову невестку: -- а теперь в науке борьба за существование и половой подбор работает.
   О. Емельян вскочил с дивана:
   -- Да что вы понимаете в науке! Полуграмотный человек! Прочитал где-то по складам либеральную книжку и уже что-то вообразил из себя! Перестал в церковь ходить и всевозможные идеи проповедует!
   -- Да вы, о. Емельян не кипятитесь! Вы хладнокровно опровергните. А кипятком только кровь спортите.
   -- Да я пролью кровь свою! На крестные страдания пойду, а не позволю в моем присутствии оскорблять религиозное чувство!..
   На крик о. Емельяна вошла матушка:
   -- Ну, отец, отец, успокойся. Стоит так волноваться!.. А вы, Иван Дмитриевич, сейчас же бросьте этот разговор. Знаете, ведь, что отец вашего вольнодумства не выносит.
   -- Не буду, матушка, не буду. Виноват, -- сказал Косенко, пряча улыбнувшиеся матушке глаза.
   -- Ну, прекратите же ваш спор и поцелуйтесь... Ведь приятели же такие, что жить друг без друга не могут. Отец говорит: -- "Ах мать! Если бы не жил в этой нашей слободе -- Запихайловке, Иван Дмитриевич, просто с тоски умереть можно!" Я, грешница, даже ревную!
   За ужином о. диакон провозглашал многолетия, а телеграфист Мирошниченко хотел сказать речь, но опрокинул масло.
   А после ужина о. Емельян собрался уезжать: завтра с утра похороны, потом ехать на ревизию по благочинию. Косенко думал-было с утренним поездом ехать в город. А поезд застрял где-то верст за двести в степи: надо ждать только к вечеру. Косенко решил вместе с батюшкой вернуться домой.
   Причт уехал раньше на собственных лошадях, а матушка осталась погостить у приятельниц. Поэтому Кудыкин велел заложить жеребца в маленькие двухместные санки.
   

II.

   Когда батюшка с Косенкой, выпив "посошок", садились в санки, ветер густо гудел вокруг двора и стучал где-то на амбарах железным листом. Но во дворе у крыльца было затишье. Дымились неровные тяжелые края крыш и при свете из окон плотным роем вились белые мухи. Вороной конь пугливо озирался, а Яроха, сгорбившись, недвижно сидел на облучке и глухо рычал на него из капелюха:
   -- Грр!.. Чорт его знает! Держат тут с запряженным конем два часа! Никак с жиру не набесятся!
   Только-что сели в сани, -- из кухни вышла кухарка с пустыми ведрами и быстро прошмыгнула впереди лошади к колодцу. Косенко тревожно крикнул:
   -- Куда-ж то тебя чорты несут поперек дороги с порожней посудою!..
   -- С Богом, -- сказал о. Емельян.
   Кухарка стукнула ведрами о сруб, а жеребец пугливо шарахнулся в сторону -- чуть санки не опрокинул, вынес за ворота и помчался, развевая гриву, по занесенной снегом улице, мимо спящих домов и лавок.
   Короткая улица скоро кончилась. Остался в стороне вокзал с одиноко шипящим на путях паровозом. Снизу, из трубы, сноп огня золотил его белый дым. Миновав почти занесенный снегом зеленый огонь на стрелке, поехали вдоль высоких железнодорожных посадок. Здесь в поле мело так сильно, что чуть темнели деревья, только слышно было, как гудит в них метель.
   Закрывшись волчьим воротником, Косенко говорил, презрительно фыркая:
   -- Тоже! Купечество, подумаешь, собралось! Налезли к станции, как... как саранча на нашего брата хлебороба! Повыскакивали сюда из вагонов карманные жулики, да и чванятся: купечество! Я-на их... Да чего он у тебя виляет? Ты, Хивря! -- крикнул на Яроху.
   -- Домой хочет, вот и виляет!
   -- Да вожжи у тебя в руках? Чорт идолов!
   -- Нет, без вожжей поехал! -- прорычал Яроха: -- може, у самого такие кони, что без вожжей...
   -- Что-то оно там бурчит! У меня таких буркунов полон двор! Сворачивай!.. Ослеп?..
   Действительно, на этом месте заметенная снегом дорога сворачивала от железной дороги в слободу. Чуть маячили рядом занесенные вешки. И, как только свернули, встречный ветер стал сильнее сыпать густым снегом в лицо.
   Закрываясь от него воротником, Косенко продолжал, выкрикивая слова:
   -- Они должны передо мною на вытяжку стоять! Верно я говорю, о. Емельян? Потому что я для этого народа хлеб горбом добываю!
   -- Пузом, а не горбом! -- проворчал Яроха.
   -- А тебе, сукин сын, что нужно? За конем наблюдай! А то я тебе поговорю!..
   -- У мужика от трудов горб растет, а у пана от трудов -- пузо... Имеется при санках три предмета: конь, чтоб санки везти, кучер, чтоб конем править, и пан, чтоб санкам веса прибавить.
   -- Господи Иисуси, -- сказал о. Емельян, -- всякий, прости Господи, червь в философию углубляется...
   -- А вот я ему, чорту, дам по шее, так он у меня сторчаком в снегу углубится!
   Яроха сказал:
   -- Не имеешь полного права! Не ты меня сажал, не ты и сместишь... Посади на свои сани да и смещай!
   -- А ну, еще поговори!.. Мразь!
   -- Меня с козлей может сместить только хозяин, господин Кудыкин. Да государь император! Больше никто не может сместить!..
   -- Э, сволочь! -- Косенко, схватив Яроху под мышки, швырнул его в снег. Яроха ухватил-было рукавицей вожжу и потянулся за санками, но
   Косенко вожжу выдернул и, приподнявшись, хлестнул кнутом жеребца. Лошадь рванула, а кучер что-то крикнул вслед.
   Но слова его и облепленная снегом фигура быстро потонули в ревущей белой мгле.
   -- Я у себя в экономии таким зуборам с одного замаху кутние выбиваю!.. Пущай чорт домой вертается! Без него доедем!
   -- А с лошадью как же быть? -- спросил о. Емельян.
   -- Да я-ж на ней днем к поезду поеду.
   -- Не сбиться бы, по вешкам...
   -- Да я тут по пальцам доеду!
   Проехали Жиркину Балку, летом глубокую, а теперь почти до краев занесенную снегом. Лошадь прошла по брюхо, а сани плыли по мягкому снегу, будто лодка. За балкой уже была Косенкина земля и дорога шла вдоль межи по бугру. Не то усилилась мятель, не то от того, что выехали на бугор, -- с трудом можно было разглядеть придорожные вешки.
   -- Коммерсанты! -- продолжал Косенко прерванный разговор. -- На кисель шкурку натягивают! Вот я уже и дома! Три версты буду ехать и все -- на своей земле, как на своей постели! А это жулье -- на стул сядет, так и тот чужой. Коммерция... Ну, я им вскорости покажу коммерцию! -- сказал он, одергивая лошадь новой вожжой: -- я им одну машинку подстрою!.. Они узнают, как Косенка по батюшке величают.
   -- А в чем именно сущность дела? -- осторожно полюбопытствовал отец Емельян.
   -- А, это извините, о. Емельян, тайна мадридского двора называется... Ну, вы только гляньте, куда эта сатана вернет!.. Домой? -- крикнул, раздирая коню рот и задрав ему голову под дугу. Конь пошел шагом через недвижно шипящие волны снега, так как дороги уже не было.
   Заметив это, Косенко выругался и стал нахлестывать лошадь. Отец благочинный сказал:
   -- Этак путь потерять можно!
   -- Да уже потеряли... Разве это конь, который дорогу держать не может! Я такого коня в экономию под машину не возьму! Я, о. Емельян, если ездить, так чтоб земля трусилась! Я на своем Орлике знаете, в какое время до станции долетаю? За четверть часа!
   -- Ну, это, я думаю, вы отчасти преувеличиваете.
   -- Чего-ж я буду увеличивать! Я на прахтике расскажу! Прошлым летом мне нужно было в Харьков почтовым ехать. Только что за клуню, вот на этот самый шпиль выехал, а поезд уже возле Лукьяновой будки. Дым видать...
   -- А уж пора бы и нам возле клуни быть.
   -- Сейчас будем. Ну, я как крикнул: "граблять!" Так он и до земли не торкается. Почтовый к вокзалу с одного боку, а я с другого! Так пассажиры и ахнули! Вот это конь!.. Да уж я... А вот и клуня.
   Вдали засерело. Но проехали несколько шагов -- что-то совсем близко шевелится. Конь испуганно насторожил уши и не хотел идти дальше.
   -- Я из тебя переполох вылью! -- сказал Косенко, вылезая из саней. Ударил коня кулаком в губу и пошел туда где седело. А благочинный всмотрелся в противоположную сторону: тоже вдали сереют два пятна, -- стога или строения. Взял вожжи и направил-было коня туда. Но конь, захрапев круто повернул в сторону. Остановив его, благочинный вылез из саней и, путаясь в широких полах меховой рясы, пошел на пятна, которые оказались в двух шагах. Это были два большие несорванные подсолнуха.
   Отец Емельян подумал: "Бахчи чьи-то".
   Попробовал сорвать один подсолнух: может, с зерном. Но он обледенел и был весь в снегу. О. Емельян повернул к саням. Конь навстречу ему тревожно всхрапывал, и, чтобы не пугать его, отец Емельян, обходя, взял вправо к саням. Но наступил на полу и, спотыкаясь, взмахнул широким рукавом. А конь искоса глянул и с храпом помчался прочь.
   О. Емельян закричал вслед:
   -- Тпру! Тпру, окаянное животное!
   Бросился вдогонку и опять споткнулся, а лошадь быстро утонула в белом море.
   -- Да держите же! Куда вас понесло! -- закричал вслед Косенко. Подошел ближе:
   -- Вы тут!.. Да зачем же лошадь упустили?
   Бросились вслед по свежему следу. Но скоро остановились передохнуть. О. Емельян сказал:
   -- Дело такое, что надо торопиться, пока следы не замело. По следам, Бог даст, к станции придем.
   -- Тю! -- рассердился Косенко. -- На греца ж нам пять верст до станции переться, когда дом под боком!
   -- Да где ж он ваш дом?
   -- Сейчас найдем!.. Это мы на моей бахче. Значит, до дому верста. Ну не проклятый -- куда вбок хватил!.. Нужно прямо на ветер правиться... Вот он откуда дует.
   Решительно пошел на ветер, а о. Емельян за ним. Стал было что-то говорить ему, но бурей отрывало звуки у самого воротника и тут же топило их в снежной пучине.
   -- Стойте-е! -- закричал тогда о. Емельян, стараясь рассечь гул резким голосом.
   Косенко остановился: -- Ну?
   -- Я говорю: почем вы знаете, что это ваши бахчи?
   -- Чтоб я не знал!
   -- Может это мужичьи, как раз с другого конца слободы... Тогда нам надо в противоположную сторону идти.
   -- Да что я по подсолнухам не вижу! Разве у мужиков может быть такой же огромадный подсолнух! Это я из Воронежской губернии по два сорок выписывал! -- опять пошел по сугробам под ветер. Но, пройдя немного, остановился: ветер дул, залепляя снегом глаза, как будто уже с другой стороны. Но скоро опять остановился:
   -- Чорта с два тут разберешь! Крутит, как конь хвостом от мух!
   -- Покорнейше благодарю! -- закричал о. Емельян и бросился назад, приглядываясь к только что проложенным следам ног. Их быстро заносило снегом, все же о. Емельян добежал по ним до того места, откуда убежала лошадь. Уже чуть виднелся поворот саней. О. Емельян бросился по санным следам, но они скоро исчезли. Он нагнулся, шаря по снегу, а следов так и не было. Перевел дух, выгреб снег из-за воротника и сказал догнавшему Косенке:
   -- Ах, вы хам!
   -- Это за что же? -- спросил Косенко, тоже выгребая снег.
   -- Во-первых, какое вы имели право кучера сбрасывать?
   -- Это мое дело. А вот зачем вы лошадь упустили?
   -- Я тоже дорогу искал.
   -- Вот теперь и поискайте!
   -- Во-вторых, не слушай ваших глупостей, да устремись сразу за лошадью, -- мы бы уже до железной дороги добрались... Скотина! Животное!
   -- Да позвольте ж, о. Емельян! Вы будете словами выражаться, я тоже могу подобрать что-нибудь подходящее: насчет жеребячьей породы, скажем... От этого дорога не прояснится. Нужно от бакши линию держать.
   -- Держали уж...
   

III.

   Косенко опять стал искать направление ветра: шел то в одну, то в другую сторону, часто пересекая собственные следы. Искал и не находил ни признаков дороги, ни подсолнухов и по колени увязал в снегу.
   -- Погано! -- сказал он.
   Благочинный, тяжело дыша, шел за ним молча. Потом остановился и чужим, захлебывающимся голосом закричал:
   -- Карау-ул!
   -- Угу-гу-гу! -- гудели кругом тысячи голосов. И когда Косенко увидел, что эти голоса поглотили батюшкин крик тут же, у его облепленного снегом рта, -- холодное дыхание вьюги пахнуло в рукава, и охваченное им тело задрожало мелкой дрожью, такой нестерпимой, что Косенко бросился бежать, уже не думая ни о дороге, ни о направлении ветра. Бежал и о. Емельян, сначала следом, потом все отставая.
   И куда и как долго бежали они, теперь уже не знали.
   Остановился сначала батюшка -- перехватило дыхание, -- потом и Косенко.
   Вдруг справа от Косенки сверкнул огонек -- чуть уловимая глазом искра. Косенко бросился к нему, и хоть огонек мгновенно потух, Косенко бежал по тому направлению, где он сверкнул. Но через несколько шагов увидел огонь снова. Бросился туда, а он блеснул уже с другой стороны, и, не спуская с него глаз, побежал к нему Косенко.
   Но вот огоньки стали сверкать и тухнуть со всех сторон.
   Косенко остановился:
   -- Волки?
   Но вдруг вспомнил:
   -- Черти... Так же вот заводили на смерть Корнея.
   Случилось это лет сорок тому назад, мерзлый, с выпученными глазами, Корней сразу всплыл, будто это было сегодня. Шел с Марфиным сыном так же в метель со станции в слободу. Корней замерз, а Марфин сын, попав на железную дорогу, остался жив, только говорить стал -- будто шмель гудит, -- и рассказывал, как черти, воя и сверкая глазами, кружились над ними и качали их по снегу. И слушать его под вой мятели на чердаке было до того страшно, что семилетний Косенко не спал ночи, и когда прилетели с поля и начали метаться под окнами тысячи воющих бесов, он в нестерпимом ужасе разбудил неистовым криком спавшую рядом бабку и весь дом.

Рукопись.

   [Дом русского зарубежья; Ф.14, опись 1, дело 61.]
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru