Крюков Федор Дмитриевич
Без бумаги

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В глубине. Повести, рассказы и очерки 1910-- 1914 гг.
   М.: АИРО-XXI, 2022.
   

Без бумаги

   Заходит в лавку Кузьмича древний старичок Мирон Дроныч, небольшой, сухой, но живой и нервный. По старинному:
   -- Здорово дневали!
   Приподняв свою казачью фуражку с красным околышем, почтительный, низкий поклон отвешивает всем нам, собравшимся в этом тесном, но гостеприимном клубе, ибо лавка Кузьмича -- наш местный клуб.
   С наступлением длинных, осенних вечеров мы собираемся сюда на досуге и до 8-го часа, -- час прекращения торговли в наших местах,-- обмениваемся новостями, спорим, мечтаем вслух или, когда все переговорено и обдумано, молчим долго, сосредоточенно, изредка лишь выпуская короткие замечания:
   -- Д-да... захолодало...
   После длинной паузы кто-нибудь прибавит:
   -- Не лето... Сентябрь месяц на исходе...
   И снова пауза. А, затем озябший голос:
   -- Надо бы на это время на острова куда-нибудь...
   -- Куда-а? -- спрашивает Кузьмич, запихивая озябшие руки в рукава.
   -- В теплые страны... на острова...
   -- А что же, -- иронически соглашается кто-то, -- гусь вон летит же... с гусьми и лети!..
   Дыхание осени чувствуется лишь по зорям и ночью, а днем еще тепло, в реке можно купаться, при солнце краски леса, воды, степи, неба пестры и ярки. Но неуловимая грусть уже ползет в сердце с тонким, кисловатым запахом облетающей листвы и с далеким, прощальным криком отлетающей птицы... Жалко лета, жалко тепла и безбрежной музыки знойных дней и душных ночей!..
   Мирон Дроныч вынимает из-за пазухи какой-то исписанный полулист и сует его мне в руки.
   -- Как бы мне это сделать, чтобы меня не таскали по правлениям да по судам? -- спрашивает он своим звучным, стариковским басом. -- Мне 82-й год! А меня и за подымные тянут, за земство тянут, в табунный капитал опять я неси... До кех это будет?
   -- Да ты отдал бы кисет-то в семью, -- говорит Никифор Козел, -- вот и спал бы спокойно... рука и нога спала бы...
   Никифор подмигивает нам левым глазом и весело скалит зубы. Мирон Дроныч с минуту глядит вбок на советчика, потом говорит твердо и убежденно:
   -- Дурак!
   -- Ну, вот и взволдырял...
   Никифор обидно-весело смеется, а старик говорит с сердцем:
   -- А они меня тогда и выгонят!
   -- Н-ну... выгонят!... Сын родной да выгонит?..
   -- А дети-то ноне как? Вон Дюдюль завел все на внука, бумагу написали, что все Миколке, лишь бы докормил-допоил деда; а внук его через три дня на улицу выгнал, старика такого. "Что же, -- говорю, -- допоил-докормил?" -- "Докормил, -- говорит, -- он докормил... дал мне под жабры кулаком, я аж рта разинуть не могу: воды попить, не то что пожевать чего... Он накормил"... Вот они нынче, дети-то!..
   -- Да Иван твой не такой совсем. Да и какой же он нынешний? До седых волос дожил, нынешний...
   -- Ванька-то может и не сделает, -- сноха сделает, внуки... Передайка им кисет, они зараз иную песню запоют... Посоветовал тоже! -- Мирон Дроныч сердито оглянулся в сторону веселого Никифора Козла. -- Советчик... к растакой голени!
   -- А то бумагу бы написал, -- давясь смехом, подзуживает снова Козел.
   -- Бумагу! -- кричит негодующим голосом старик. -- Бумаги эти я знаю... Вот бумага! -- тычет он пальцем в полулист, который я держу в руках. -- А сколько я через нее горя, досады перенес!
   Я читаю полулист, -- жалоба на плотника Мордвинкова, -- и с трудом улавливаю из вычурных выражений, что дело идет о каких-то пяти саженях земли, заарендованных Мироном еще два года назад.
   -- Ведь вот какие судьи у нас... пьяницы, -- поясняет Мирон. -- Девкина земля... девка одна родила найду... Ну, дали ей обчеством на дитя полпая земли... А он, Мордвинков-то, стало быть, взял ее за себя, девку-то, и землей распоряжается. Я значит, сколько лет пашню у него держу и всегда без бумаги, -- на что мне бумага? А нынче урожай, он и вздумал за пять сажен вторые деньги искать: дескать, первый надел сдаден, а о пяти сажнях разговору не было... Я говорю нашим судьям-пьяницам: отдал за все..." "А бумагу можешь предъявить?" -- "Нет. Я на совесть"... -- "Ну, на совесть-то и плати!.." Так и присудили... Бумаги нет,-- присудили...
   -- Это тебе не старинка-матушка... Тогда бывало все на совесть: и телушку огурцом резали, и пожар соломой тушили... А нынче -- народ умный...
   Опять это Никифор Козел язвит.
   -- В старину правильней было! -- кричит Мирон.
   Он вскакивает с места и, размахивая кулаком, качаясь на ногах, как на рессорах, горячо отстаивает дорогую его сердцу старину:
   -- Милостивей был народ! В нужде не покидал, не обманывал, Бога боялся, табаку не знали, ни карт, ни орлянки... Вот как было в старину!
   Он победоносно дергает вверх головой и садится на мешок с ячменем.
   -- Колдуны все были какие-то да нечистая сила, -- возражает Кузьмич.
   -- Брешешь! -- с досадой восклицает Мирон. -- Тогда нечисти меньше было и жили правильней...
   -- Ну, а со снохами-то зачем? -- вставил вопрос ехидный Козел, и клуб залился дружным смехом, а Мирон Дроныч, видимо, смутился.
   -- Черт, дурак! -- ответил он после значительной паузы. -- Да ведь тогда службы-то какие были! Долгие службы! Уйдут, да лет 15-20 служат... А баба жолмеркой сидит... Надо же ей какую-нибудь притешку...
   Мы смеемся. Старик досадливо крякает и переходит к вопросу о бумаге.
   -- Ну, чего мне с ним, с этим мужиком, сделать?.. Ведь этого мало, что с меня десять рублей ему присудили... После суда пошел к нему: сроду, говорю, ни с кем я не судился, давай помиримся. "Давай"... Рубля два с полтиной пропил я с ним: ему водки, жене покупал, да друзьев человек пять набралось. На трех рублях помирились да три меры ячменя всыпал. А бумагу опять не взял у него, на совесть поверил. А он получил все, да выправил из суда бумагу и опять ее к исполнению представил! Вот ведь какой сукин сын!..
   Старик опять негодующе привскакивает на месте. Никифор Козел и молодежь, собравшаяся в лавку на огонек, весело скалят зубы. Старик, жестикулируя кулаком, кричит:
   -- Эх, -- говорю, -- кабы ты мне под Севастополем попался, мужицкая твоя морда, я бы в тебя пули две всадил!.. Я две медали имею, а ты меня так конпузишь!.. "Да я, -- говорит, -- сам рублей семь пропоил судьям, мне она недешево досталась, эта бумажка"...
   -- А что же, это вполне может и быть, -- замечает кто-то.
   -- Брешет! -- энергично возражает Мирон. -- Никогда не поверю, чтобы семь рублей! За три копейки папирос взял Ваське Кочергину, вот и весь расход... Я уж это дознал...
   -- Всему делу бумага! -- веским тоном говорит Кузьмич.
   -- А я с роду не люблю с бумагой, -- почти плача, восклицает Мирон Дроныч, -- а совесть на что?
   Он с упреком оглядывается кругом. В глазах молодежи я вижу веселые, насмешливые огоньки, -- смешон старик со своим наивным вопросом...

Русские ведомости, No 224, 29 сентября 1915

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru