Федор Крюков. Накануне. В час предрассветный. Статьи и очерки.
М.: "АИРО-XXI". 2021 г.
"Возрождение деревни"
"Русское Богатство", 1913 г.
Тощенькая брошюрка -- в 64 страницы -- Известия "Русского Зерна" -- издание непериодическое -- и при ней препроводительная бумага за подписью графини А. З. Муравьевой. В бумаге -- просьба дать отзыв о книжке -- "в виду того, что цели, преследуемые обществом, несомненно, имеют большое образовательное и воспитательное значение для русского народа"...
Об этом обществе сановных, чиновных и титулованных лиц, поставившем себе скромную цель "возрождения земледельческой Руси" и обеспеченном на сей предмет субсидиями (правда, скромными) от казны, печатались сведения, кажется, главным образом на страницах "Нового Времени". Рядом с прославлением грядковой культуры, окучивания и других универсальных способов, для спасения и обновления "земледельческой Руси", для внушения российскому мужичку полного довольства тем самым клочком земли, на котором "куренка некуда выпустить", старательно рекламировалось г. А. Столыпиным и обществом "Русское Зерно". Оно возникло одновременно с новыми землеустроительными законами и в несомненной связи с ними, потому на первый план и поставило эту задачу -- доказать "показом", что малый клочок земли "в хороших руках" может дать многое. Для этой цели общество посылает выбираемых им молодых грамотных крестьян в западнославянские земли и в некоторые отечественные образцовые имения (все-таки крупные!), где они могут увидеть, что может сделать "просвещенный труд, трезвость и бережливость", а затем обязуются, по возвращении на родину, рассказать односельчанам, что видели и чему научились"...
В "памятке", выдаваемой ученикам "Русского Зерна", говорится, между прочим, что ученик "Р. З." есть "счастливый избранник, которому общество дает возможность не только своими глазами увидать, какие чудеса творит труд даже и на малом клочке земли, но и научиться мудрому обращению с землей; посылая ученика в чужие, просвещенные страны, общество смотрит на него, как на будущего просветителя родины, как на возродителя нашей деревни"...
Народ, как видно, серьезный в "Русском Зерне"...
Несколько ниже та же "памятка" настойчиво советует ученикам, по возвращении из-за границы, "не бросать благодатные поля и леса, не бежать в города и не поступать в лакеи и дворники"... Надо думать, какие-нибудь основания имелись у "Русского Зерна" для такого рода опасений...
К сожалению, в "Известиях" нет сведений ни о количестве посланных заграницу питомцев, ни о том, сколько их окончило положенный курс, сколько бросило. Ведь любопытно было бы знать, сколько возродителей получила деревня за это время от "Русского Зерна"...
"Известия" заполнены несколькими докладами питомцев "общества" о деятельности их по возвращении из-за границы. В этих докладах, к сожалению, вытравлена первоначальная, девственная простота и непосредственность изложения, подлинный стиль, -- редакторский карандаш, видимо, тщательно почистил и причесал их (хотя не везде). Но букет все-таки уцелел, и будущий возродитель деревни отражен в них с достаточной отчетливостью.
Во главе поставлен доклад, сделанный на чрезвычайном общем собрании "Русского Зерна" практикантом Стефаном Диомидовым Зенченко, крестьянином Витебской губернии. "Возрождение деревни",-- так и озаглавлен этот доклад.
Докладчик, засвидетельствовав почтенному собранию чувства благодарного восторга перед тою великою пользой, которую "нам, крестьянам", приносит "Русское Зерно", обращается с вестью о пробуждении глухой белорусской деревни. Пробуждение же рисуется в таком виде. Вернулся из-за границы Стефан Зенченко и "зажалел" свою родину, "такую неприглядную, неумытую, неопрятную и сиротливую". И дал себе слово "умереть, работая над ее просвещением"... Повел беседы с односельчанами, говорил о том, как хорошо чехи живут и почему они так хорошо живут. Мужики слушают, поддакивают. Но иной раз, хитро подмигивая, говорят и так:
-- Говорит об удобрениях и посевах, а сам все ввернет, как бы разнести на футора... Знамо дело, бес приехал мутить...
А между тем Стефану Зенченку и не мутить нельзя было: по его словам, при общинном хозяйстве питомцу "Русского Зерна", можно сказать, почти и делать нечего. "Оставалось начать тяжелую борьбу за новые начала", -- говорит далее докладчик. "Надо было склонить деревню разверстаться на хутора. Сделать это было не легко, так как чересполосица имела сильных защитников в лице деревенских стариков и баб. Когда я где-либо начинал говорить о хуторском хозяйстве, как о лучшем и верном способе достичь благосостояния, то получалось впечатление, будто бы стадо деревенских баб подводят к пропасти. Вопли, крики, ругань заглушали мои доводы в пользу хуторского хозяйства. Враги у меня росли, как грибы после дождика. Кроме того, в массах недоброжелатели новых земельных реформ распространяли всякие нелепости, вроде того, что кто перейдет на хутора, тому Царь земли уже не даст больше и т. п. Все это немало тормозило успешность земельного обновления"...
Даже в собственной семье и в родстве докладчика была яростная оппозиция его новым взглядам, -- у всех коренилось непоколебимое убеждение, что жить на хуторах нельзя, придется бежать "в свет". А самым стойким заслоном оказались бабы, -- с ними труднее всего было говорить заграничному новатору. Не хотели же бабы развёрстываться, по словам Зенченка, только потому, что "в деревне жить веселее", "посидеть негде будет"...
-- Против этого научные и практические доводы бесполезны, -- решительно замечает докладчик: -- бабы никаких доводов слышать не желали. Надо заметить, что без согласия баб у нас трудно обделать какое-нибудь общественное дело, так как роль женщины в Себежском уезде огромная в области хозяйственной жизни"...
Бабьи драмы, бабьи бунты на той самой почве "возрождения деревни", на которой проявлял свое усердие практикант "Русского Зерна", в последнее время становятся, по-видимому, бытовым явлением. Сообщалось же недавно из Мглинского уезда о том, как бабы оказали сопротивление землеустроителям пытавшимся вырезать некоему Пузику отрубной участок в 70 десятин из огородов слободы Покровской (земля получше, ценнее). Бабы взяли грудных детей на руки и пошли в церковь, чтобы с хоругвями и иконами выйти в поле, -- авось, думали, постыдятся землемеры детей и святых икон. Икон бабам не дали взять, и они пошли с детьми. Землемеры со стражниками приступили уже к работам. Бабы с воплем полегли на цепи и мерные ленты и остановили работы. Были пущены в ход нагайки, но бабы претерпели избиение и не ушли с огородов...
Стефан Зенченко не останавливается подробно на бабьей драме своей деревни, когда ему удалось сломить упорство противников хуторского порядка. Но догадываться кое о чем можно. Удалось ему подбить трех домохозяев и, не взирая на то, что совместное обращение их -- четырех -- к начальству было принято деревней "за ужасный заговор" и заграничного возродителя грозили убить из-за угла, он добился своего, старания увенчал успехом: явились два землемера и "при огромной оппозиции со стороны баб" было приступлено к разверстке деревни. Всей и земли-то у этой деревни было 153 десятины. Однако революция прошла не без шуму. В конце концов все-таки разверстали всю деревню, И, "как по щучьему веленью", на отрубных участках по уверению докладчика, возникли образцовые постройки...
"Теперь уже, слава Богу, среди мрака и невежества начинают слабо скользить первые лучи того светлого будущего, к которому подернуло наше белорусское крестьянство. Этому помогает хуторское расселение"...
Осязательные результаты, обнаружившиеся сразу, в "первый же год после разверстки", следующие:
-- "Неудобье превратилось в удобие".
-- Увеличилось садоводство.
-- Увеличивается пчеловодство.
-- Увеличивается и улучшается огородничество, чистокровное скотоводство и птицеводство.
Крестьяне "в корне меняют" свои взгляды на землю и вообще на собственность. "Ни один проповедник, ни одна книга, ничто, ничто не в состоянии изменить так быстро убеждений мужика, как переход к хуторскому хозяйству. К мужику прививается сейчас же то, за что он упрекает помещика: первое -- любовь к земле и второе -- любовь к труду Как на образчик и очень характерный, укажу на следующее. Сразу, не успевает крестьянин перейти на хутор, в своих лесных дачках сейчас же прибивает дощечки с надписью: "охота на хуторе запрещена" или: "собирание ягод и грибов на хуторе не дозволяется", еще: "ловля рыбы в реке, прилегающей к хутору, запрещается" и т. д. Вообще неуважение к чужой и небрежность к своей собственности сразу заменились уважением к чужой и любовью к своей... А это -- верный залог возрождение русской деревни, ее экономической силы, богатства и нравственного подъема"...
И подумать только, что все это на 153 десятинах, причем деревня, если судить по уверению автора, что в ней семь кабаков, очевидно, не из самых малых...
Опускаем некоторые подробности доклада, возбуждающие сомнение в истинности: г. Зенченко много что-то выписывал для деревни за свой счет образцовых семян, племенной птицы, газет и журналов, а в борьбе с пьянством имел против себя не только кабатчиков, но и акцизных чиновников, которые за полсутки до своего приезда будто бы предупреждали кабатчиков об обыске... Тут не без преувеличения, грешным делом...
Доклад Стефана Зенченко вызвал единодушное восхищение всего собрания. Так об этом свидетельствуют приведенные ниже в тех же "Известиях" отчеты "СПб. Ведомостей" и "Пермского Вестника Землеустройства".
-- "Как Наполеон на побежденную Москву, смотрел я на нашу деревню с высокой горы"...
Так и сказал он -- этот незаметный герой деревенского возрождения и даже встал в позу Наполеона. Это вышло так естественно, так искренне, что все собрание невольно поддалось его восторгу, его радости.
Гром аплодисментов выразил всю полноту чувств собравшихся.
-- Ядумала, что мы, члены "Русского Зерна", делаем такое маленькое, едва заметное дело. А тут оказывается, что там, в глуби деревни, наши питомцы совершают великое дело перерождения деревни на новых началах, -- растроганно заговорила одна дама.
Председатель "Русского Зерна" (А. А. Столыпин) заявляет:
-- "Тут был вопрос по поводу доклада Зенченка: как относились на месте к его успехам, к его деятельности? Его хутор сожгли. Сожгли односельчане"... "Эффект был чересчур неожиданный", -- заканчивает отчет.
Тут же сообщается, что общество ассигновало своему бывшему питомцу 600 рублей.
Добродетель вознаграждать следует. Пособие и субсидии в хуторской практике -- вещь, по-видимому, неизбежная, и смышленые хуторяне это успешно учитывают. В прошлом году было же сообщение об одном таком понятливом мужичке, который прислал в саратовскую землеустроительную комиссию прошение в стихах. -- В начале -- одна поэзия, "чистое" искусство:
Хуторянам жить прекрасно
На банковских отрубах.
Земли вдоволь ежечасно.
И хозяйство все в глазах.
Огородик, садик, домик...
Рыбка плещется в воде.
Сидя где-то на кусте.
Мы довольные природой,
Средь которой мы живем.
Видно, счастье в хуторочке --
Пока живы, отдохнем...
А в конце проза -- тенденциозная проза: "прошу комиссию выслать денег 300 рублей, по причине неурожая, на постройку скотного двора"...
Тем же мотивом в сущности закончился и доклад Стефана Зенченка, питомца "Русского Зерна". Он чуть-чуть приподнял завесу над маленькой драмой белорусской деревни, лепившейся на 153 десятинах, и снова опустил ее. А общество сановных и титулованных людей вознаградило пионера деревенского возрождения и аплодисментами, и деньгами...
В том же духе и другие доклады, напечатанные в "Известиях". За неимением места, не останавливаемся на них. "Возрождение" деревни поставлено "Русским Зерном" на торную и определенную дорогу.
Конечно, плоды деятельности этого скромного, проникнутого лучшими намерениями общества, субсидируемого казной, будут не столь крупны, как уверяет г. А. Столыпин на столбцах "Нового Времени",-- в смысле "возрождения" деревни любая уездная землеустроительная комиссия, даже любой энергичный земский начальник затмят это общество, -- однако... какая-нибудь капля меду в лежачих бабьих бунтах, несомненно, придется и на долю стараний "Русского Зерна"...