Крюков Федор Дмитриевич
Неискоренимый оптимизм

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В глубине. Повести, рассказы и очерки 1910--1914 гг.
   М.: АИРО-XXI, 2022.
   

Неискоренимый оптимизм

   Говорили немного и не очень как будто охотно, но слова казались бодрыми, громкими, звучали верой и упованием...
   Я слушал и изумлялся: откуда этот оптимизм на данный момент, в переживаемое нами безвременье, и не на каком-нибудь веселом или воинственном банкете, а на обычных ежегодных поминках по первой Думе, -- 27 апреля?
   Для меня наибольшая прелесть товарищеского свидания в этот день заключалась в сладостной грусти воспоминаний об яркой весне 1906 г.. об отошедших товарищах, -- ряд их становится все длиннее и длиннее, но милые тени как будто оживают в этот день и, незримые, присутствуют с нами... Услышишь привет от живых, но заброшенных в далекие углы родной земли или за рубеж ее, -- некоторых даже в Австрию судьба загнала... Пройдет коротенькое сообщение о гонениях и мытарствах, претерпиваемых иным первоизбранником народным, -- не многословен, сурово-скуп рассказ, а тисками сожмет сердце картинка мстительной жестокости человеческой, мелкой, но упорной, не знающей забвения...
   Вот, например, судьба кубанского депутата В. И. Лунина, 70-тилетнего старика. При благожелательном нейтралитете надсматривающих армавирские союзники сожгли его дом. Самого его кавказские власти изгнали из родного угла, не предъявив никаких обвинений. С больной женой, истерзанному нравственно, разоренному старику приходится все эти семь лет переезжать из города в город, доживать остаток закатывающейся жизни среди чужих, незнакомых людей и безнадежно тосковать о возврате в родной угол, в родную и близкую среду...
   Кажется, какое тут место оптимизму? Однако и его, Лунина, привет из Таганрога звучит гордой уверенностью в конечном торжестве свободы и правды...
   Слушал я и изумлялся...
   Были, конечно, речи и о том, что все-таки заложен прочный фундамент новой жизни, сделаны несомненные завоевания, вошли, -- хоть внешне, в жизнь, несомненно, европейские формы и терминология, все-таки есть, дескать, законодательные учреждения и т. п.
   Конечно, известная доля истины и в этом оптимизме есть. Но я слушал, а в памяти проходили свежие впечатления провинциальной жизни, -- лишь накануне я вернулся в столицу... Даже беглому взгляду проезжего человека на каждом шагу попадались мелочи жизни, свидетельствовавшие о своеобразном толковании законности, о неудержимом разгуле административного восторга, о низведении жизни до образа кутузки.
   В одной станице почтенный, седовласый батюшка жаловался мне:
   -- Собрались, знаете ли, у меня как-то в преферансик перекинуться, учитель, дьякон, купец тут один... Скромненько так, -- по сороковой... Что же вы думаете? Ведь прислал полицейского наш градоправитель: на каком основании скопище? Прекратите игру... Иначе -- протокол...
   Конечно, эта энергия направлена в благую сторону: внедрить добрые нравы. Но обывателю все-таки трудновато быть оптимистом в такой атмосфере...
   А выше? Не то же ли самое? И европейские ярлычки на русских учреждениях имеют вид очень иронический... Билет в руках, а места не только не дают, но еще толкаются, пихаются и, чего доброго, совсем вон попросят из вагона... Это мне один дорожный эпизод вспомнился...
   На какой-то станции, около Ярославля, в наш вагон с мягкими диванами вторгся вдруг неудержимый поток мужиков и баб с грязными чувалами, узлами, мешками, корзинками, котомками и бутылками молока. Черная толпа стремительно текла, точно зерно из прорвавшегося мешка, и, не задерживаясь в нашем первом от входа отделении, катилась дальше.
   Мы, уже расположившиеся с известным удобством на своих местах, глядели с враждебным недоумением на это темно-пестрый поток, стучащий сапогами, галдящий, несущий с собою характерный мужицкий запах, -- "русский дух".
   Теоретически нам, может быть, и не были чужды демократические взгляды и симпатии, но ехать мы предпочли бы без махорки, без дегтярных сапогов, без запаха лука, без грязных мешков и гармоники. С какой это стати в вагон с пружинными сиденьями пускать публику третьего, даже четвертого класса?.. Очевидно, недосмотр кондукторской бригады...
   -- Здесь второй класс! -- угрожающе-строгим голосом закричала толстая дама, сидевшая против меня. И припудренное лицо ее, до последней минуты такое благовоспитанное, любезное, приняло вдруг новое выражение, -- вульгарно-боевое...
   Но темная струя людских голов, не останавливаясь и не обрываясь, неслась дальше.
   -- Второй класс! Говорят ли вам!-- еще строже повторил пассажире верхней полки, -- у него были большие, оттопыренные уши и толстая цепочка на животе.
   -- Второй и надо! -- гордо отозвался голос из черной ленты сгрудившихся и текущих в проходе тел.
   И вот поток это остановился. Где-то образовался затор. И наше отделение все налилось крепко пахнущими сапогами. Почтительно потеснили нас, но большинство осталось на ногах, лишь котомками и мешками завалили проход. Из купе, ближайшего к двери, донесся хвастливый голос:
   -- Во-о, Митюха!.. Садись, ничего!... Билеты выправлены, чистые денежки плочены... Делай курить!...
   Молодой офицер вошел, -- гремящая сабля до полу, лихо закрученные усы, строгий, взыскательный взгляд. Пренебрежительно потянул носом воздух, попробовал проложить дорогу среди смиренно сгрудившихся мужичков, -- баррикады из мешков не дали ходу. Оглянулся строго по сторонам,-- все занято. Нестерпимо дымит цигарка невидимого Митюхи.
   -- Ну, мы себе место найдем!-- сказал вслух юный корнет, -- уверенно и многозначительно.
   Однако продолжал стоять. Несколько минут длилось как бы торжество права: за свои деньги мужик сидел на мягком диване и курил цигарки, а привилегированный пассажир с билетом третьего класса стоял и вынужденно нюхал крепкий аромат махорки.
   -- Кажется, публика третьего класса? -- обратился, наконец, корнет к ближайшим к нему картузам.
   -- Никак нет, второго...
   -- Вот и билет выправлен... По семи гривен чистых денег отдали... Так аль нет, Митюха? Карман-то облегчил?
   -- Протрёс...-- отвечал скорбно хвастливый голос.
   Однако, когда пришел кондуктор и офицер потребовал для себя места, распорядитель нашего вагона поглядел, поглядел на пассажиров в чуйках и сказал:
   -- Ну-ка, ребята, посупьтесь! Ты, с цигаркой! Встань-ка, что развалился!...
   -- У меня билет выправлен...
   -- Би-лет, би-лет!.. Встань!.. И постоишь... таковский!.. Посуньтесь побольше, ребята! Пожалуйте, ваше благородие...
   И "ребятам" пришлось подвинуться. Не только подвинуться, а человек двух-трех выжать на пол, чтобы очистить место настоящему пассажиру второго класса, хотя бы ехавшему и по более дешевому билету.
   Слушая речи товарищей-оптимистов, невольно вспоминал я этот эпизод и мысленно прикидывал прочность фундамента новой жизни и завоеваний... Билеты точно выправлены и не дешево достались. Но нынешние господа положения очень удобно уселись на местах, не ими оплаченных, а обладатель билета то и дело слышит бесцеремонный окрик:
   -- И постоишь... таковский!..
   И хоть бы крошечная была заметна попытка отстоять право, означенное на билете!.. Нет!..

Русские ведомости, 7 мая 1913 г., No 104

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru