Крюков Федор Дмитриевич
О хулиганстве

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В час предрассветный. Статьи и очерки.
   М.: "АИРО-XXI". 2021 г.
   

О хулиганстве

I.

   Борьба с хулиганством, которою ныне так чрезвычайно озабочены важнейшие административные умы и вдохновляющие их перья, своей неудержимой стремительностью напоминают мне почему-то далекое мое детство, когда я, разъезжая верхом на хворостинке, вторгался в какой-нибудь пустырь, заросший чертополохом и дуропьяном, и неустрашимо косил палкой направо и налево по верхушкам и головкам этих буйных сорных трав, воображая их вражьим станом... Это были победоносные, но безрезультатные набеги: чертополох, дуропьян и белена на другой день, и на третий, и дальше продолжали буйно развиваться на засоренной почве, цвели самым пышным цветом...
   Конечно, твердая власть, в лице оплаканного г. Меньшиковым его корреспондента, вице-губернатора, которого убрали за избыток административного восторга, или просто в лице службистого урядника, гарцуя по российским пустырям, произведет более опустошительный эффект, но позволительно сомневаться, подается ли вспять то сложное явление, которое объединено ныне одним наименованием хулиганства?..
   А между тем берет даже оторопь, -- очень уж устрашающая намалевана картина... Деревня, где мужик, как известно, искони баловался, ныне совершенно одичала и обратилась в вертеп разбойников. Хутора беззащитны против озорников. Помещичьи сады и рощи в осаде. И даже города не могут справиться с апашами, речными и сухопутными пиратами...
   И как ни привыкло ухо к известным, избитым мотивам старой, хриплой шарманки, как ни равнодушно проходишь мимо них, но порой среди затасканных, назойливых, визгливо-разливистых звуков задребезжит вдруг новая нота, странная, несуразная, подвывающая. И тоскливой горечью защемит от нее сердце, точно под самым окном заскулил цепной Трезор, неусыпный и нелицеприятный, задумавшись над скукой безотрадного цепного бытия...
   "Видя, как крестьянство спилось и главную причину этого -- шинки, то, скорбя об этом, не вытерпел, чтобы не писать вам", -- так пишет г. Меньшикову корреспондент из жандармских унтер-офицеров, вынуждаемый наболевшим сердцем даже к некоторому нарушению служебного долга. Суть сообщения в том, что народ избаловался, испьянствовался, забыл веру в Бога...
   "Ранее пили водку рюмкой или маленьким стаканчиком, а теперь мальчишки и те пьют чайным стаканом, говоря, что меньшей пропорцией не стоит рот пачкать. Нужно ожидать полного разорения большинства крестьян, из которых появятся толпы разбойников. Молодежь зажиточных семей вдалась в картежную игру, на которой, в особенности в зимнее время, проводит целые ночи и пьянствует. Бедные пьют от отчаяния, а имущие от праздности и веяния политики, разрушающей семью и веру в Бога"...
   Само собой разумеется, что жандармский унтер-офицер возлагает лишь на полицию свои упования в борьбе с этим злом, от которого наболело его сердце. Но полицию, конечно, надо усилить и количественно, и материально, потому что "уряднику, имеющему 20-30 деревень в участке, невозможно аккуратно следить за этим, а при преследовании должен тратить свои деньги, ничем не покрываемые, а затем нужно не менее двух свидетелей"...
   Мнение унтер-офицера, таким образом, лишь подкрепляет выработанный совещанием губернаторов план: усилить власть на местах, придать ей необходимые атрибуты стремительности и натиска и избавить ее от этих самых "двух свидетелей"... Если к этому присовокупить еще розгу в качестве испытанного, великолепного средства воспитания, то, несомненно, хорошие манеры моментально будут усвоены разбаловавшимися обывателями...
   Урядник в качестве преподавателя хороших манер, утирающий слезы жандарм, -- всё это старые, заигранные мотивы. Но их живучесть обязывает с ними считаться...
   Мне не хотелось бы напоминать уже бывшие достоянием печати и общеизвестные факты из области полицейской дидактики, -- все эти "исчезания", как называли В. Г. Короленко саратовские мужички произведенное над ними жестокое обучение законоуважению. Я возьму жизнь тихого, глухого деревенского уголка, которая прошла на моих глазах в течение последнего полугодия, -- из нее я вынес и непосредственное впечатление, и документы.
   Для примера беру первый, подвернувшийся под руку, -- заявление, поданное рядовым деревенским обывателем судебному следователю. Начинается оно так:
   "Мая 13-го дня 1912 года я сидел у своих ворот, никого не трогал, а урядник Танцов, будучи в выпитом разе, подскочил ко мне и вдарил меня колом по морде так, что я с непривычки не мог устоять на ногах".
   Дальше следует изложение претензий.
   Документ этот был показан мне знакомым судебным следователем как курьезный образец малограмотности, -- изобиловал он многими ошибками и непонятной наклонностью к вопросительным знакам. Но сущность его содержания как-то не удивляла ни следователя, ни меня,-- столь обьиным казалось, что "в выпитом разе" урядник может "вдарить в морду колом" подвернувшегося под руку обывателя.
   -- Маленькое превышение власти, -- сказал следователь на мой вопрос о квалификации преступления, -- пустяками кончится...
   Не хулиганство, -- отнюдь нет! -- а превышение власти, караемое по действующему кодексу очень мягко. Никого, по-видимому, эта мягкость возмездия и его несомненная медлительность не беспокоит, ибо ни на совещании губернаторов, ни в сословных собраниях, ни в парламентских фракциях вопроса об этом ни разу не поднималось... Для культуры, очевидно, ни малой опасности в подобных "превышениях" не видится... А вот хулиганство -- другое дело...
   Что же такое хулиганство? Какой его основной признак? Почему дикий, возмутительный поступок в одном случае трактуется как маленькое превышение власти, в другом -- как молодечество, не умаляющее чести мундира, в третьем -- как хулиганство?
   Опять обращаюсь к документам, доставленным мне жизнью моего тихого деревенского уголка:
   "Ваше высокопреосвященство! Придите на помощь нам, бессильным вашим духовным чадам, помогите изгнать из нашего Христорождественского храма бесовские беспорядки и неблагопристойности, а именно: настоятель наш о. Федор ведет разгульную жизнь и во время таковой, часто катаясь на тройке, задавил корову у прихожанина Терентия Прокопова. И вообще жизнь ведет соблазнительную, как священник, так что, бывая на хуторах с требами, пьянствует и стрижет в пьяном виде бороды старикам в посмеяние своего и окружающей публике. Стрижке этой подверглись старики из прихожан в хуторе Сегачкином -- Егор Меркулов и Михаил Горшенев. А казака Емельяна Першина ударил крестом по лицу и Евангелием по лбу во время служения им молебна в церкви. В вышеприведенном случае о. Федор мстил Першину за то, что последний не согласился записать за годовой помин барана".
   Это -- из прошения прихожан соседнего с нами прихода к епархиальному архиерею, -- прошения, оставшегося, кстати сказать, безрезультатным, ибо даже расследования указанных фактов не последовало.
   Под какую категорию подвело бы совещание губернаторов соблазнительное поведение о. Федора? И у кого из самых энергичных администраторов нашлось бы мужество применить к таковому лицу розгу как одобренное дидактическое средство?..
   Обратимся к другим фактам...
   

II.

   В физическом воздействии как воспитательном методе обыватель нашего уголка недостатка никогда не ощущал. В праздничные вечера помощник пристава Желваков, вооружившись нагайкой, в сопровождении трех-четырех рядовых полицейских, ходит по центральным улицам слободы и разгоняет гурьбы хлопцев. Обыкновенно хлопцы поспешно отступают. Если иной не успеет увернуться и получит "пятно" от Желвакова, то происходит в таких случаях короткий и довольно хладнокровный, без признаков особого раздражения диалог.
   -- Скважина!.. -- кричит издали хлопец. -- Поди по трактиру пройдись, авось налакированные сапоги наберешь...
   -- Хулинганы! -- отвечает спокойным басом Желваков.
   Забиваются хлопцы в какой-нибудь глухой проулок и там до полночи предаются порче нравов: играют на гармониках, орут песни, сквернословят, бьются на кулачках, -- силу меряют, -- а если есть налицо девицы, -- дерутся из-за них как петухи, -- порой жестоко и беспощадно... Это уж всегда было и будет так...
   На этой почве недавно вышел у нас и трагический случай. Передрались этак хлопцы на улице: один из побежденных забежал в соседнюю хату, схватил что-то вроде кочерги и, выскочив обратно на улицу, огрел ею по голове первого подвернувшегося под руку парня. Получивший удар парень дня три после этого работал в кузнице, -- обвязал лишь голову тряпкой, -- а на четвертый день умер. Освидетельствовали. Оказалось: проломлен череп....
   -- Вот оно хулиганство-то! До каких, так сказать, размеров! -- с упреком говорил мне наш заседатель (становой) Семен Семеныч, человек грузный, шарообразный, не любивший беспокойства.
   -- Какое же это хулиганство, Семен Семеныч?
   -- Оставьте, пожалуйста!.. -- с некоторым раздражением возразил заседатель. -- Я не по теориям, а на практике вывожу заключение... Руки опускаются с этим каторжным народом, -- вот до чего!..
   -- Ехал я как-то в Арчаду, -- закуривая папиросу, мрачным голосом продолжал Семен Семеныч. -- Кучер... молодой малый... Разговорились. "Вот, -- говорю, -- пропадаю, не знаю где достать"... -- "У-у, да я... за полтинник пару самых лучших девок приведу"! Не успел домой вернуться, как уж тут по всей слободе понеслось: заседатель девками бедствует... Этот самый адвокат-то, -- будь он неладен, -- разнес... И, конечно, не без цели!.. Не хулиган? Как по-вашему?.. А?.. Нет, батенька, за них надо приняться, а иначе... в конце концов и от нас с вами останутся лишь рожки да ножки!..
   Я просил Семена Семеныча объяснить, что он разумеет под хулиганством, но он объяснять не стал, усматривая в моем вопросе возражение против угрожающего роста озорства. А я, признаться, и не думал возражать против того положения, что озорство и непочтительность в молодежи значительно возросли по сравнению с добрым старым временем. Не один заседатель, -- все беспристрастные наблюдатели жизни утверждают это. Мои приятели, старички поморского согласия, качая головами, говорят:
   -- Пропали християне!.. Всех дьявол своей сетью уловил. "Восьмая тыща, -- он сказал, -- моя вся". И правда! Греха нет ни в чем: карты нипочем, табак курят ребятишки от земли не видать, в деньги играют... бороды бреют... Бывало, серником свечи не зажигают, -- за грех считали... Гасом не светят... А ныне? Дьявол сказал: "Уловлю сетью весь мир! Серник -- сердце мое, гас -- кровь моя и дыхание мое!".
   Однако, как ни привлекателен идеал старого тихого жития без спичек и керосина, с лучиной и трутом, а возврат к нему уже безнадежен. Жизнь сдвинулась с места и ушла вперед, -- правда, не очень далеко,-- и от старого уклада остались лишь наиболее стойкие развалины: изнурительная и скудно кормящая работа первобытными способами, старая беспомощность, неумытость, разутость и недоедание. Новое, -- в последние годы, -- принесло некоторое прозрение, -- этого отрицать нельзя,-- пробуждение надежд и их крушение и более близкий подход к жизни "господской". Из этого сближения часть деревенского люда, -- очень небольшая, -- получила толчок к исканию света и работе мысли, к печатному слову и книге. Часть восприняла доступные соблазны городской цивилизации, новые слова, новые повадки, вкусы и дерзания. И все -- озлобление.
   Но хулиганство, -- даже деревенское, -- явление отнюдь не новое. Нов лишь его масштаб, широта распространения. А в основном своем виде оно восходит к очень старым временам.
   Вот предо мной опись старых дел федосеевского станичного правления. Под 1782 годом значится дело о казаке Вострикове, который, придя к дочери казака Дениса Иванова, отрезал у ней косу, в чем и повинился. Дело разбиралось в станичном суде. Приведено "обязательное письмо" Вострикова об уплате десяти рублей... Под 1776 годом, от 16-го марта, имеется определение войсковой канцелярии о казаке Артемове, который озорничал и непристойные слова произносил. "То в силу Е. И. В. указа ограничиться крепким выговором на полном станичном сборе и внушить, чтоб жил спокойно"...
   Казалось бы, старые и не склонные к мягкости времена, а резолюция такая, что нововременский публицист едва ли одобрил бы ее...
   Современное хулиганство, несомненно, сложнее, серьезнее и опаснее старинного. Оно стало всесословным и внеклассовым, и чем выше восходит по общественной лестнице, тем злокачественнее и возмутительнее представляется.
   В сентябре минувшего года мне пришлось слушать разбор дела в камере мирового судьи. Дело о похищении яблок из чужого сада, по новой квалификации относящееся как раз к хулиганским деяниям. Обвинялся не какой-нибудь малец, а старуха лет 60-ти. Вины своей она не отрицала.
   -- Натрясла, натрясла, господин мировой, -- говорила она несколько обиженным тоном. -- Да ведь там и моей земли есть, под его садом-то... Землю-то ведь он обчественную занял... Да и натрясла-то сколько? С ведро. А высушила, -- их с пригоршню всего вышло...
   Я слушал и вспоминал -- horribile dictu -- о студентах одного из высших учебных заведений: в студенческой читальне редкая ценная книга не была испорчена и обесценена, -- чертежи, планы, рисунки, целые статьи выдирались и экспроприировались самым беззастенчивым образом, и у персонала библиотеки не было других средств борьбы за целость книги, как чисто полицейское наблюдение за читателями... И старуха, похитительница яблок из чужого сада, не казалась уж мне столь преступной, как должна бы казаться согласно новой квалификации...
   Деревенское хулиганство, против которого главным образом и направлено усиление репрессий, не столь просто и однородно, как может казаться на первый взгляд. Из разных корней оно растет. Указывают на усиленный рост в деревне того класса людей, которым терять нечего, которые спустились до дна, до предела отчаяния и озлобления и от которых нечего ждать деликатного отношения к ближнему. Это так. Тут, несомненно, главный кадр разрушителей и бесчинников, которые не без ухарства говорят:
   -- А черт их бери, -- пущай сажают!.. Хозяйские харчи!.. Отсидим!..
   Но численно все-таки больше озорников-парней из обыкновенных, иногда и совсем крепких семей. Есть свихнувшиеся и отведавшие городских соблазнов, но большая часть -- обыкновенные парубки с естественной наклонностью к удальству, риску, вызывающему показному геройству перед девицами и т. п. А жизнь наша российская так уж устроена, что праздничный деревенский досуг некуда больше деть, как на орлянку, карты, выпивку и дебош от скуки...
   Но есть и иное озорство, продиктованное враждой классовой и групповой. Деревенские отношения так осложнились, что "мирное и безмолвное житие во всяком благочестии" если и было когда, то бесповоротно отошло в область прошлого. Обид, недовольства, нужды, удручения накопилось чрезмерно, и висит в воздухе смутное ожидание, озлобленное и подстерегающее...
   Однако это не есть основной тон современной деревенской жизни,-- хулиганство. Вспомнишь вот издали деревенские улицы в серые осенние дни, в долгие зимние ночи, и трудно представить себе более безбрежную, немую, глубокую тишину, чем тишина этих убогих, смирных селений со слепыми избами, окошки которых поблескивают радужным цветом от грязи. И в этой тишине -- труд, нудный, грошовый, плохо кормящий, но вечный, как движение земли, как биение пульса у всего живущего. И неразлучные с этим вечным трудом недохватки, страх за завтрашний день, тоска бессилия и безвыходности...

"Русские ведомости". No 40. 17 фев. 1913. С. 2; No 42.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru