Крюков Федор Дмитриевич
В благополучных местах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В глубине. Повести, рассказы и очерки 1910--1914 гг.
   М.: АИРО-XXI, 2022.
   

В благополучных местах

   Газетный лист -- как и всякая печатная бумага, -- в деревне пользуется несравненно большим почтением, чем у городского читателя, возбуждает самый живой интерес, порой -- волнующие ожидания.
   В то время как я, избалованный или, может быть, подавленный обилием ежедневного газетного материала, знающий ему цену, равнодушно смотрю на пачку свернутых печатных простынь, который только что привезла почта, мои приятели, -- Тимофеич, который привез лес, и Семен Иваныч, балующиеся вместе со мной чайком, -- радостно крякают при виде их и тотчас берут в руки по газете.
   -- Нет ли чего про войну? -- говорит Тимофеич, приступая к чтению с первой страницы, с объявлений, выбирая то, что покрупнее напечатано. Пс... пс-с... Пси-ша... -- бормочет он вполголоса, шевеля бровями.-- Дво... дво-рец... ль-да... Вот как! -- изумляется он, не отрывая глаз от жирных букв.-- Be... ве-се-лая вдо-о-ва... Хе-хе!.. Mo... модная Е-ва...
   Семен Иваныч, более грамотный, -- он по праздникам становится на клирос и с успехом может орудовать за дьячка, -- обращается внутрь газетного листа в поисках за интересными новостями. Долго шевелит губами, потом читает вслух наиболее любопытное, по его мнению:
   "Благотворительный спектакль, строенный вчера светлейшей княгиней N., прошел с громадным успехом. Зал был переполнен изысканной публикой. Ложи в партере были заняты виднейшими аристократическими семьями столицы, командирами и офицерами гвардейских полков, видными дипломатами"...
   -- Тьсссс... -- изумляется, мотая головой Тимофеич, -- дипломатами!.. Зимним бытом, небось, кто и волчий тулуп напялил.
   За Семеном Иванычем читаю я, -- из другой уже газеты, -- о голоде, Выслушивают внимательно. Горестно щелкают языками, качают головами.
   -- Несчастное положение! -- говорит Тимофеич. -- Мы думаем: хуже нашего быть не может, а вот... чем уж они там и дуются?..
   В наших местах тоже второй уже год недород и нужда. Бедствуют, вздыхают, избывают помаленьку хозяйства, но кое-как, секретом каким-то изворачиваются. Нет поражающих картин обнищания и отчаяния, лишь чувствуется незримая драма постепенного и неудержимого общего таяния и хозяйственного упадка, -- может быть, непоправимого...
   Но жизнь течет заведенным порядком, тихая, неспешная, покорная, бедная событиями, полная мелких забот и труда. В заполненном времени мало минут для философских размышлений о горечи бытия...
   Мы заканчиваем чаепитие и выходим на двор -- складать лес, привезенный из деляны Тимофеичем.
   Серенькое небо, белая земля. Тихо, немо. На старых черных грушах уселись вороны и меланхолическим взглядом смотрят на застывшую, безмолвную землю. Может быть, размышляют о суете мира...
   Тимофеич, поднимая бревно под толстый конец, кряхтя говорит:
   -- Иван Степаныч уезжал, -- говорят дюже плакал. И своим все приказывал: собирайте все в одну избушечку и сами живите в ней, а то к прощеному дню или с прощеного пойдет большое смятение... Двенадцатый год -- он не так пройдет.
   -- Он покажет, -- уверенно говорит Семен Иваныч, -- вот и батюшки, бывало, не так часто у вечерни акафисты читают. А теперь -- кажний праздник...
   -- Моленье тоже большое было по церквам, когда за Дунай наши ходили.
   Ударили в колокол на колокольне. Звон -- "по душе", редкий, печальный. Мерно качаясь, плывет медная волна над тихой станицей и умирает за вербами в левадах.
   -- Похарчился кто-то, -- говорит Семен Иваныч и соображает вслух, кто бы это мог быть, за кем стояла вероятная очередь умирать.
   -- Не Евграф ли Кириличев, -- подсказывает Тимофеич, -- он по осени дюже хворал...
   -- Евграф помер, -- говорит Семен, -- давно уж закопали...
   -- Ну? Царство ему небесное! А у нас, на хуторах и не слыхать... Помер? Верный был слуга царю-отечеству... В парад потребуется,-- Евграф, иди! В полицию -- тоже. Послать куда, -- всюду он же без отказа... Как же его баба теперь с детьми?
   -- Бог ее знает... И дети-то все убогие... По тройне, бывало, родила... Диковинное дело! -- воскликнул Семен Иваныч. -- Как ни бедный человек, детвора у него сыпучая! Вот Евграф... Вот Гаврила Гулевой... Что это такое, скажите на милость? Богатые детьми бедствуют, а у бедного -- в каждом углу два да три... Вот Евграфова баба, -- муки, я знаю, у ней ни пылинки нет, а ребятишек в два ножа не перережешь...
   Вспомнился мне Евграф Кириличев, знал я его немного: заморенная, кривая, тщедушная фигура с лицом, оперенным жидкой растительностью телесного цвета, с печально-серьезным, всегда озабоченным взглядом. Встречал я его то с медалью сотского, то с кожаной сумкой через плечо, в которой лежала, вероятно, разносная тетрадь с казенным пакетом, содержащим предписание взыскать 87 коп. недоимки с другого какого-нибудь Евграфа. Иногда он маршировал и в параде за некомплектом более пригодных строевиков, -- сторона у нас военная, и по табельным дням положено торжествовать воинским обычаем. Фигура Евграфа, даже при шашке и патронташе, в измятом мундире и в сапогах с голенищами лопухом, не имела воинственного вида и лишь портила фронт. Не воин он был, очевидно, этот верный слуга Царю и отечеству, а самый подлинный, задавленный нуждой, изнуренный землероб...
   -- Я -- не лежоха какой-нибудь, -- говорил он почти с гордостью, когда приходил просить работы. И вот в результате трудов и верности Царю и отечеству -- смерть в тридцать с небольшим лет, баба с кучей детей, "убогих", -- явная печать физического вырождения. И ни пылинки муки... А наши места почитаются благополучными, в списке голодных не состоят...
   Вечером пошел я в сопровождении Семена Иваныча взглянуть на потомство Евграфа Кириличева. В избе был земляной пол, а печка выкрашена голубой краской, -- чувствовалось покушение в сторону эстетики. На гвоздях висело штук пять рваных шапченок, с печки глядело несколько детских головок. На скамье возле печи сидела за куделью неперебитой шерсти остроносая старуха, теща Евграфа. Жена Евграфа, одетая в старую ватную кофту и подпоясанная кушаком, вязала чулок из толстой пряжи.
   -- Как вы живете? -- спрашиваю.
   -- Да вот... живем, -- говорит равнодушно старуха.
   -- Из скота есть что-нибудь?
   -- Лошадь есть. И кормить-то нечем, да избывать жалко: на чем работать будешь? Земли десятинки две напахал покойник...
   -- Чем же кормитесь?
   -- Да вот... проедаем помаленьку, что можно... Муки пока с пуд есть. А дальше -- что Господь даст...
   Жена Евграфа стала рассказывать, как старался покойник, какой трудяга был, -- вот домик построил. Раньше жили в саманке, -- она показала на развалившуюся лачужку во дворе, -- а тут мать отдала свою избенку, а покойник чуланчик прирубил к ней. Рублей семьдесят убили, в кассе долгу почерпнули... Попам за помин должны... Продали овченок, землю, а долгу все еще много -- семь красных...
   -- Он с натуги и помер болезный. Все хлопотал, все хлопотал...
   -- Чего ж ребята на печку забрались? -- говорит Семен Иваныч.
   -- Да иде ж им? -- отвечает за ребят мать. -- На базу холодно. Одежонки чуть... Выскочат, пробегутся и на печь... Им чего? Дурить лишь...
   И все так просто, покорно, без просьб, без стонов, без жалоб, даже без вздохов. По внешности -- почти равнодушно. Невольно думалось: примерно, образцово дисциплинировал свое колено глазуновский казак Евграф Кириличев...
   Вернулись домой. Попробовал было я пуститься в рассуждения с Семеном Иванычем о том, какой рок висит над Евграфами, но он отвечал односложно и, видимо, без особой охоты. Видел я, что тянется он к газете, и не к той, где про голод пишут, а к другой, повеселее. Минут через десять он уже упивался чтением вслух, -- напал на красноречивое описание какого-то вечера:
   "Богиня Флора встретила нас на входной лестнице зеленью гирлянд и медальонов, наградила нас у входа бутоньерками, протянутыми ее жрицами дамами-патронессами... Мы встряхнули с себя налет равнодушия и внутренней неподвижности..." И т. п.
   Немножко тошнило от этого описания, но, -- удивительное дело! -- незаметно застревала в нем мысль, невольно цеплялось за подробности внимание, и образ Евграфа Кириличева тускнел и отходил на задний план...

Русские ведомости, 1912, 4 февраля, No 28

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru