Федор Крюков. Накануне. В глубине. Повести, рассказы и очерки 1910--1914 гг.
М.: АИРО-XXI, 2022.
Торжество юстиции
-- Там старики к вам пришли...
Я сижу перед уложенным чемоданом, настроился уже подорожному. Появление просителей, к которому я уже привык за лето и осень, сейчас не доставляет мне ни малого удовольствия. Но позиция обязывает, -- позиция, по деревенской терминологии, "ученого человека, который "прошел все" и на любой вопрос имеет ответ точный, верный и удовлетворяющий. И никогда я более очевидно и бессомнительно не познавал полного банкротства своего образования, засвидетельствованного университетским дипломом, как в эти пять -- шесть месяцев своего деревенского житья-бытья в родном углу.
К "ученому" человеку деревня предъявляет массу вопросов, -- притом самого разнообразного содержания, -- и вовсе не хочет знать о каких-то там специальностях. И я, -- филолог по образованию, вынужден был так или иначе отвечать на такой, например, вопрос, который следовал непосредственно за разговором о турке:
-- А как, снег этот улежит или опять сползет?
-- Не знаю.
-- Да по календарю-то как?
Иногда вопросы медицинские, -- о "морском раке в нутре" или о каких-то "килах", а то просто:
-- У меня вот муж другой год от недуга лежит, -- не знаете, чем бы попользовать?
-- Не знаю. К доктору надо с этим...
-- Да, гляди, вы все прошли не мене доктора?
-- По этой части ничего не знаю.
-- О?
Недоверчивый взгляд, пауза, раздумье. Потом соображения вслух:
-- Говорят, лягушек икряных надо найтить, да лягушачьей икрой покормить... Найтить-то бы можно, да уж гребостно-то дюже...
Наибольшее же количество вопросов, -- из той области, которая связана с бумагой, с писанием просьб, ходатайств, заявлений и т. п. Тут деревенская беспомощность и нужда в грамотном человеке настолько вопиют, что даже не имеющий юридических познаний человек, -- вроде меня, скажем, -- закрыв глаза, становится все-таки юрисконсультом по самым пестрым казусам... Выхожу к старикам.
-- С просьбицей к вам, -- явите начальническую милость... Мы -- австрицкие с Мостов... О. Викула у нас на три месяца запретил епископ...
-- За что же?
-- Да за слабость, -- с некоторым конфузом говорит правофланговый старичок, похожий на сверчка.
О. Викула я знаю. По физическим данным, это -- атлет, и потому слабость, как причина запрещения его в священнослужении, кажется мне совсем невероятной. Но следующий за сверчком старик с патриархальной бородой, с ласковым сожалением в голосе прибавляет:
-- Выпивает, конечно... Но не так чтобы бесперечь, а при случае лишь... Но простейшей души человек. И нам жалко... Вот праздники заходят: церковь сиротеть будет... Напишите, сделайте милость, от обчества прошение...
Я не без зависти размышляю о строгости старообрядческих воззрений на иерейскую "слабость", -- у нас на это счет снисходительнее, -- и сажусь изображать просьбу от имени прихода о смягчении наложенного взыскания. Тем временем является еще просительница, молодая женщина с заплаканным лицом. Спрашиваю, в чем дело.
-- Федора-то Алексеевича на год приговорили, -- говорит она и начинает рыдать.
Из бессвязных, прерываемых рыданиями слов я долго не могу понять, кто такой Федор Алексеевич, за что приговорен, кем и проч. Правофланговый старик, похожий на сверчка, приходит на помощь удрученной горем женщине и разъясняет, что Федор Алексеевич -- ее "хозяин", т. е. муж, бывший помощник станичного атамана, попавший под суд за утайку 1 р. 40 к., взысканных им за потраву станичного луга. На днях новочеркасская судебная палата выезжала в Урюпинскую станицу, и судили там этого преступника за присвоение этой станичной суммы...
-- На год в арестантские! -- не без эффекта закончил сверчок.
-- Помогите ради Бога! -- заливаясь слезами, просила женщина: -- четверо детей... И дети-то какие! Малые пичужечки... Сейчас две люльки слепилось... И чего я с ними буду делать? Одна... ничего-то нет... а тут за судебные издержки заседатель описал садик... Садочек вишневый... В раззор разоряют... Заставьте вечно Богу молить, помогите...
Чем ей помочь? Как? Не знаю. Преступление-то, ведь, слишком очевидное, и сам преступник его не отрицал. Если бы у него была фамилия Рейнбота или Нератова, или Толстого... Но преступник носит фамилию Прокопова и по чину -- всего казачий урядник, т. е. унтер-офицер. И сумма-то, на которую он покусился? -- всего 1 р. 40 к., -- ни малейшей внушительности в ней нет, нет посему и почтительного внимания к преступнику...
-- И за каким чертом эти 1 р. 40 к. ему понадобились? -- говорю я с досадой.
Баба горько качает головой. Потом говорит:
-- Чаю, сахару не было... Жалованья всего двенадцать с полтиной. Не утерпел, покорыстовался и вот... Нам хотя бы садочек как-нибудь отстоять.
Долго мы все вместе ломаем головы, как бы отстоять садочек для малых детишек преступника Прокопова, чем бы помочь ему самому, но ничего удовлетворительного придумать не можем. Ведь несомненно, что преступник не только совершил тяжкое преступление по должности, утаив 1 р. 40 к. "на чай-сахар", но он и причинил немалые убытки казне. Из-за него состав новочеркасской палаты выезжал за 600 верст из своего постоянного местонахождения, из-за него за 120 верст вызывал шестерых свидетелей, всем прогоны, суточные и проч. Нет, вишневый садочек "улыбнется" детям Прокопова прощальной улыбкой, а сам преступник по должности отбудет год в арестантских отделениях... Fiat justitia...