Выборы уполномоченных от станицы у нас не состоялись: в 50-ти верстах, в слободе Михайловке, в день выборов, 14-го сентября, была ярмарка, и большинство наших выборных десятидворных предпочли ярмарочное развлечение исполнению гражданского долга, на сход не явились...
"Цензовики", -- овчинник, два мельника, кирпичник и лавочники,-- относились к вопросу о выборах тоже совершенно равнодушно. В сущности, суетился один только о. благочинный, и нас, разъясненных, это очень нервировало...
Дня за четыре перед выборами зашел ко мне кирпичник Евдокимыч и с таинственным видом, как и полагается теперь в наших местах говорить обо всем политическом, полушепотом сообщил:
Евдокимыч мотнул головой, как будто соглашаясь и принимая к руководству мои слова. Опять помолчал.
-- А можно не ехать?
-- Можно-то можно, но...
-- Там на обороте два месяца тюрьмы сказано...
-- Это, положим, за другое: за использование избирательного права, когда его нет... За неявку не наказывают.
-- Так, значит, не обязательно?
-- Как же я скажу: не обязательно? Для меня это -- одна из самых высоких обязанностей... выбирать в Государственную Думу, -- такое большое дело, может ли быть речь об уклонении?..
Евдокимыч коротко отмахнул рукой.
-- Э, и без нас выберут! Чего мы там? Как сова на дровах... Мы -- люди малограмотные... Тут вот сомнение: как бы не сидеть... А то не поедешь, и вдруг месяца на два присундучат в арестный дом... Вот печенка-то и сохнет...
Это был абсентеизм упорный и удручающий, приводящий в отчаяние и ожесточение. Под видом самоуничижения, ссылки на малограмотность, таилось полное равнодушие к представительному строю, который сперва много сулил, а после обманул, сквозило не непонимание, -- Евдокимыч был человек все-таки с понятием, -- а малодушная уклончивость практического человека от борьбы, непосредственный результат которой не сулит почти ничего...
Лавочник Кузьмич тоже заходил осведомиться, ехать или нет, и, выяснив, что ехать не обязательно, с удовольствием сказал:
-- Это хорошо. Признаться, и надоела-таки она, эта Дума. В газетах только и есть: "Дума, Дума, Дума"... А какой от ней интерес? Какая польза? Чего надумала она нам?..
А о. благочинный деятельно выравнивал свой взвод... "Пропало дело!" -- с сокрушением думал я, разъясненный.
На беду в союз с абсентеистами вступила стихия: с 30-го зарядил дождь, и хотя до города было не более 25-ти верст, однако путешествие сопрягалось со значительными трудностями. Абсентеизм подкреплял себя новыми уважительными мотивами... Даже в стане о. благочинного оказались уклоняющиеся дьячки: нанимать подводу дорого, а пешком месить грязь -- удовольствие среднее. Старик Алексеевич уперся:
-- Не поеду.
О. благочинный многозначительным тоном сказал:
-- Дай объяснение.
-- И объяснение давать не буду, -- с ожесточением отвечал дьячок: -- мне 75 годов, я по старости освобождаюсь от всякой повинности...
II.
3-го числа пошел я на почту. Не терпелось, -- тянуло узнать, нет ли известий о результате выборов... При входе в контору вижу широкую спину в толстом ватном подряснике и кудлатую черную с сединой голову: о. Иван.
-- Ну, как? -- спрашиваю. Но мог бы и не спрашивать: лицо о. Ивана расползлось в торжествующую улыбку, как только я попал в поле его зрения.
-- За кого подали?
-- За кадета, -- пыхтя от еле сдерживаемого смеха, сказал о. Иван и подмигнул левым глазом почтмейстеру.
-- Будет!
-- За члена окружного суда Ивана Иваныча.
Но смех, выступавший из о. Ивана, вырвался тут буйным фонтаном и покатился по всем углам конторы сперва звуками хриплого ржания, потом перешел в дискантовые ноты, потом в стонущее уханье: ух-ху-ху... ух-ху-ху... О.Иван изгибался вдвое, держался за живот, мотал головой. Слезы блестели у него на глазах. Побагровевшее лицо выражало одно безграничное упоение торжеством, победой... В сущности он был скорее беспартийный человек, чем сторонник какого-либо правого толка, но тут более всего говорил в нем спортсмен: "наша взяла". .. И он бесцеремонно и откровенно торжествовал свою победу над нами, хотя и приятелями его, но все-таки немножко идейными и классовыми противниками... И как ни досадно было нам с почтмейстером, а пришлось терпеть и молчать...
Отдохнув от смеха, о. Иван сказал:
-- За о. Иоанна Штурбина подал. Все записки на него. На предвыборном он такую речь громыхнул... экспромтом!..
-- Небось, недели две готовился к этому экспромту, -- мрачно сказал почтмейстер.
-- А ваши-то светские ораторы... нику-да!.. -- О. Иван пренебрежительно сморщился. -- Иван Иваныч ваш вышел: ни то, ни се... лишь пшикнул... О. Иоанн по крайней мере как вошел: "Я желаю баллотироваться!"... Да как пошел! Все Думы по костям разобрал! Воинственно говорил... замечательно!..
Пришел и о. благочинный в контору. Торжеством веяло и от него, но более сдержанным, чем от экспансивного о. Ивана.
-- Вы за кого подали?
-- За прогрессивного...
-- За своего?
-- А почему вы думаете, что он -- не прогрессивен? Пора же и о нашем брате подумать, не всё же другим в вице-губернаторы выскакивать...
О. Иван еще задорнее стал тут наседать:
-- Ваши-то светские ораторы... Бо-оже мой! Ну, ни-ку-да!... Иван Иваныч выйдет, скажет слова два и -- тпру!.. А о. Иоанн как даст, -- даст ему этак...
О. Иван сделал жест коленкой...
-- От него лишь один пар остается...
-- Вашим хорошо говорить, -- возражал почтмейстер: -- за начальство все... А наши этого не станут... А скажи другое, полиция за глотку схватит...
При напоминании о полиции о. Иван немного сдался и поскреб голову.
-- Полиция и с нашим братом, положим, не очень вежлива... О. Олимпий вон чуть было не влетел. И на кафедру даже не вступал, а влопался было. Говорил там кто-то о министрах, а он с места и ляпни, -- голос у него октава: -- "грязные руки министров"... И шут его знает, что ему вздумалось... Ведь дремал сидел, -- как раз со мной рядом, -- а тут вдруг ни с того, ни с сего.
-- Ни с того, ни с сего думаете? -- вставил хладнокровное замечание о. благочинный. -- Небось вонзил в себя полбутылки коньяку, вот она и заговорила в нем...
-- Возможно. Только пристав-то не на него, а на меня воззрился: "Это что такое?" Я говорю: "Это не я, г. пристав, это кто-то басом"... -- "Предупреждаю, -- говорит, -- а иначе я"...
Эпизод, рассказанный о. Иваном, отвлек нас от партийной пикировки, и разошлись мы мирно: иереи -- с ликующим сознанием победы, я -- под грустным ощущением поражения...
III.
Но на следующий день заехал с выборов товарищ и привез иные, более достоверные и более радостные вести: победили прогрессивные выборщики. Кандидаты иереев были забаллотированы.
-- Как это вышло? Ведь духовенство-то мобилизовалось...
-- Человек двести. Но... измена...
-- Неужели в иереях оказались левые?
-- О-о!.. Я сидел рядом с одним дьяконом. Борода по пояс. Старик... Ну, такой красный, аж пышет от него...
-- "Вы, -- говорит, -- ежели вот эти отцы будут баллотироваться, закатывайте черняка им"... "Да ведь они того... ваши?" -- "Надобности нет. Прежде всего человека надо искать, а взять хоть о. Федора, -- разве это человек?"
-- И еще был один попик... Так, рыжий из себя. Еще на станции видел я его: "У, язва, должно быть", -- думаю. А он на выборах подходит и рекомендуется: "Я вас, -- говорит, -- по 1906 году помню, я тогда семинаристом был... Вы мне говорите, кому тут куда класть, а то я людей-то здешних не знаю... Еще тут один есть попик хороший, -- ему тоже можно сказать"... И как это мы расчудесно с ними разыграли концерт... просто -- мое почтение!.. И предвыборное собрание интересно так, оживленно прошло...
Я полюбопытствовал насчет полиции.
-- Ну, конечно, был инцидент, -- без этого нельзя, -- но он лишь способствовал оживлению. Жужелицын, Илья Трофимыч, пристав... человек, конечно, первобытный и притом службистый, но сырой... уговорить можно... Один оратор вздумал о надвигающейся духовной рати сказать. Это, мол, не Государственная Дума будет, а государственная консистория... Тут-то вот Жужелицын и встал: "Я прошу не касаться этого вопроса!" -- "Какого?" -- "О духовенстве". -- "Да как же?" -- председатель говорит. -- "Прошу со мной в препирательство не вступать!"... Нечего делать, объявляет председатель собранию: духовенства не касаться... Прошу я слова: -- "Тут, господа, -- явное недоразумение, сплошное... Или вы не поняли Илью Трофимыча, или он ошибся. Как же не говорить о духовенстве, когда тут только что о нем же о. Яков битый час говорил? Ну, не буду я говорить о духовенстве прямо, а буду так: вон тот, мол, кучерявый, или вон тот, в зеленой рясе... Разве это не одно и то же? Нет, вы не поняли Илью Трофимыча: он только против выражения "государственная консистория", -- ну, мы и не будем его употреблять...
Смотрю, опять пристав встает: "Откуда вы взяли, г.председатель, что я запретил о духовенстве? Нисколько! Говорите себе на здоровье, лишь бы политики не было"...
Ну, и затем все пошло гладко, как по маслу. Очень интересно, оживленно. Превосходное настроение... Пристав после собрания подходил ко мне: "Благодарю, -- говорит, -- выручили! Я их и сам не люблю, этих патлатых, но генерал приказал: наблюдайте, чтобы ничего политического не было... Ну, я обязан, конечно"...
-- Нет, недурно, очень недурно! -- закончил мой товарищ. -- Настроение в стране хорошее... а это кое-чего стоит...
Хотя я не склонен был переоценивать силу настроения в стране,-- помнились мне иные, более яркие и боевые настроения, -- но не мог не поддаться этому оживлению после малой стычки. Как дуновение ветра, она развела все-таки небольшую зыбь, слегка сдвинула плесень и чуть-чуть освежила душный и спертый воздух...