Крюков Федор Дмитриевич
В сфере обычного права

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В час предрассветный. Статьи и очерки.
   М.: "АИРО-XXI". 2021 г.
   

В сфере обычного права

   По мере движения от центра культуры, от столиц, к периферии, к окраинам, заметно меняются и ландшафт, и опрятность вагонов, и порядки. С каждой верстой удаления цивилизация идет на ущерб. По Николаевской дороге "заяц" если и проскакивает, то редко и мгновенно, на самые короткие расстояния, и облик у него конфузливый, извиняющийся. Начиная от Москвы, к югу и юго-востоку, "заяц" идет гуще и увереннее. В иных местах он уже превалирует над платным пассажиром...
   -- Ну-ка, господин, позвольте на минутку, -- говорит озабоченно, деловым голосом кондуктор.
   Встаешь с места. Ждешь, что начальник вагона сейчас произведет какую-нибудь техническую починку или, по крайней мере, вентилятор откроет, -- нет! Он делает таинственный знак бровью какому-то треуху, выжидательно просунувшему голову в дверь. Треух уловляет этот незаметный знак и выдвигается вперед.
   -- Лезь сюда!
   Треух не без значительных усилий вползает в отверстие под диваном, которое я и мой сосед обязуемся немедленно закрыть своими ногами. Мы стоим и молча смотрим на приспособления нового пассажира, на его возню среди корзин, калош и мешков. Смотрят и другие пассажиры, сидящие тут же и на противоположном диване. Тоже молчат. Кондуктор -- наш временный начальник, и не нам, его подчиненным, напоминать об уклонении от законности. Скучены мы до последней степени, терпим невероятные неудобства, задыхаемся от духоты и вони... Но молчим, не ропщем. Знаем, что роптать бесполезно: лишь выговор получишь, кроме -- никаких результатов.
   -- Теперь садитесь, господин, -- говорит мне кондуктор. Подчиняюсь.
   -- Что же, господа, жаль, -- говорит он, зажимая в ладони полтинник, сострадательным тоном слабохарактерного человека: -- человек бедный, просит...
   -- Жаль-то жаль, да как бы он калоши там не спер, -- в виде слабого протеста замечает кто-нибудь из пассажиров.
   -- Не должон, -- успокоительно говорит кондуктор, -- да я его в отхожее переведу, лишь бы контроль прошел...
   Он вздыхает, чувствуя все-таки потребность в оправдании.
   -- От него и пользы-то -- лишь кошке на молоко, а возни с ним этой,-- не дай Бог... И денег его не захочешь...
   Но по тону чувствуется, что врет.
   Контроль проходит часто. У всех контролеров на лице -- достоинство, внушающее доверие и почтение, на руках -- фильдекосовые перчатки. Наши билеты проверяют чрезвычайно внимательно, строго. Проверяют днем, проверяют ночью. Разбудят и смотрят взыскательным взглядом, точно мы провинились перед ним, не устояв против всепоборяющей силы сна. А "заяц" похрапывает себе самым безмятежным манером. "Заяц" же высших классов имеет обыкновенно особое купэ.
   У нас обычно право вообще, а железнодорожное в частности, мягче и удобнее, чем писанная конституция или закон. Закон, особенно железнодорожный, изобилует внезапностями, полным отсутствием постоянства и определенности. Выложишь деньги, получишь билет, а дадут ли место, повезут ли, -- еще вопрос. Переселенцам и рабочим, путешествующим в "дешевках", это особенно близко известно. Да и кто из российских обывателей не испытал горестных мытарств в путешествии по отечественным дорогам? Более двадцати лет, по три раза в году, я подвергаю себя различным превратностям судьбы, совершая поездки этак тысячи на полторы верст в один конец. Кажется, можно бы закалиться и привыкнуть к своеобразной логике дорожных порядков, но временами все-таки мудрено подавить в себе звук изумления.
   -- Тут есть вагон-микус, -- говорит мой носильщик, вынося заблаговременно чемодан на платформу небольшой степной станции, на которой я обычно расстаюсь с родным углом, -- до самой Москвы без пересадки доедете.
   -- А-а, приятное нововведение...
   -- Да-с... И вагон не в пример чище...
   Спешим воспользоваться. Как только приходит поезд, устремляемся к вагону-микст. Но умысел наш замечает обер-кондуктор.
   -- Это -- для пассажиров прямого сообщения, -- строго останавливает он моего носильщика.
   -- Я именно таковой пассажир и есть, -- говорю.
   -- Позвольте билет...
   Делать нечего, -- достаю билет. На морозе это и не очень приятно, но законное требование исполняю беспрекословно. Начальник поезда внимательно осматривает билет со всех сторон.
   -- В Петербург?
   -- Как видите.
   -- А это -- в Москву...
   Смотрим друг на друга одно мгновение. Оба знаем, что в Петербург ехать через Москву. Оба понимаем, что билет -- билетом, но раз два вагона второго класса и есть между ними разница в удобствах, то к билету полагается хоть какое-нибудь приложение в пользу лица, распределяющего удобства. Но я делаю вид человека несообразительного.
   -- Вам вот в этот вагон, -- указывает тогда обер-кондуктор нам то, чего мы заслуживаем: вагон погрязнее.
   Сажусь. И тотчас начинаю упрекать себя не за несообразительность, -- я понимал в чем дело, -- а за опрометчивое уклонение от неписанной конституции: всего один полтинник стоило бы, и я не имел бы до Москвы двух пересадок, сидел бы в менее загаженном месте и тот же самый полтинник с лихвой сэкономил бы, избежав платы носильщикам.
   На станции, где была первая пересадка, носильщик, осведомившись, далеко ли я еду, уверенно сказал:
   -- Пожалуйте в микус.
   -- Как в микус? В микус только едущих в Москву пускают.
   -- Пожалуйте! -- внушительно повторяет носильщик.
   И устраивает меня в том самом вагоне-микст, в который обер-кондуктор не разрешил сесть. И я доехал великолепно. Мало того: имел случай легкомысленно потешиться, созерцая злоключение своих спутников по прежнему вагону, не попавших в "микус". Через 70 верст их угостили новой пересадкой да еще потребовали доплатить "за скорость". А я смотрел из своего "микуса" и эгоистически радовался: доплаты с меня не потребовали, -- значит, скоростью воспользуюсь даром. Правду сказать, и скорости потом не оказалось.: ползли обычным темпом, по 25-ти верст в час. И почему-то за скорость брали лишь до Р., а от Р. опять льготный тариф был восстановлен.
   Любопытнее же всего было то, что и скорость расценивалась не одинаково: от рубля до 4 р. 50 к.
   -- Черт их возьми! Рубль за плацкарту взяли, а места не дают! -- кричал пассажир, стоявший в самом проходе над своим багажом.
   -- Как рубль? А с меня -- четыре с полтиной! -- воскликнул мой дорожный знакомый, студент московского университета.
   -- Четыре с полтиной? Это многонько. Мы с женой по два с четвертаком отдали от К., -- сказал толстый господин в русской поддевке.
   -- Это следует... в жалобную книгу!.. Что, в самом деле...
   -- Э-э... -- слышится безнадежный возглас, и всем сразу становится ясной фатальная бесплодность протеста при содействии жалобной книги.

"Русские ведомости". No 15. 20 янв. 1911.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru