Федор Крюков. Накануне. В час предрассветный. Статьи и очерки.
М.: "АИРО-XXI". 2021 г.
В пустых стенах
Сидя в библиотеке, слышу я, как всегда, за стеной, в коридоре, спирально острые трели звонков, возвещающих начало и конец лекций. Их торопливо-деловитый звон создает такое настроение, как будто ничего особенного не произошло и учебная жизнь идет обычным, раз заведенным порядком. "Положение без перемен".
Но в газете о нашем заведении обыкновенно значится: лекция не состоялась за отсутствием слушателей. И когда войдешь в коридор проверить, не врет ли газета, видишь необычную картину торжественной пустоты, навевающую впечатление какого-то праздника: звонкая тишина, чистота, безлюдье, безмолвие. В эти часы, бывало, в чертежных видишь согнутые над столами фигуры в тужурках, пиджаках, блузах, иногда просто в одних жилетах. Вычерчивают ли они с сосредоточенным вниманием какой-нибудь план, или насвистывают мотив из оперетки, или сражаются в шахматы, или просто с папиросой в зубах меланхолически созерцают в окно жизнь улицы, но получалось впечатление оживленной деятельности, увлечения работой, кипучей жизни: движение, рой молодых голосов, окурки на полу... А теперь везде чисто, ни соринки, ни окурка, пусто, безмолвно. Кашлянет скучающий сторож, и звонко откликаются ему длинные коридоры, гостеприимно открытые аудитории, безлюдные чертежные...
-- Что, старина, все отдыхаем? -- спрашиваю у глухого старика-служителя
-- Отдыхать-то -- отдыхаем, да не кругло дело-то, -- говорит он скорбно-рассудительным тоном.
-- Еще бы... Совсем не кругло.
-- Прежде, бывало, без полтинника домой не уйдешь: кому чертежную доску изготовишь, кому ватманской бумаги принесешь, кому что... А сейчас, как нет-то никого, уж извиняй: гривенничка-то никто и не пожертвует... А ведь наше дело -- семейство. На одно жалованье, двадцать-то рублей, ныне разве прохарчишься?.. Вот и свисти в худую варежку...
Резонно. Сочувственно вздыхаю. Еще лишний довод против прекращения занятий.
-- Опять Какурин идет, -- говорит мой собеседник, глядя в окно. -- Чего зря ходит, -- все благополучно...
В окно я вижу червеобразную фигуру в пальто с поднятым воротником. Движется медленно, точно крадется, приволакивает одну ногу. Лицо зелено-грязного, бутылочного оттенка, худое, больное, затушеванное чернью коротко подстриженных усов и бороды. Фигура знакомая, примелькавшаяся глазу: часто встречаешь ее около института или беззаботно прогуливающейся, или греющейся в мороз возле грелки у дворницкой будки.
-- Ну, вот и ходит. Вызовет кого из нас или у дворника спросит: "Ну, как? Какое замечание?" -- "Тихо, мол"... Ну, и уйдет. А через час, глядишь, опять. Или околоточный переодетый придет. А городовых сажали в энто вон здание -- дешевая столовая там, -- в нее. Ныне будто не видал. А то, бывало, с утра человек с полсотни туда напхают...
Беспокойство, -- по отношению к нашему заведению, по крайней мере, -- совершенно напрасное. У нас тихо. Тихо, несмотря даже на то, что числится довольно значительная группа академистов. Одно время при деятельной поддержке извне они вели довольно агрессивную политику. Потом как-то незаметно сократились, словно растаяли.
-- Почему академистов не видать? -- спрашиваю у старика.
-- Нет уж, рассыпалось ихнее дело... То собирались, чаи распивали. Точно, что и я возле них на самоварах попользовался. А теперь и не заседают...
-- Значит, в науку погрузились?
-- Не могу знать. А только что в институт не ходят. Был как-то тут ихний оратор самый, квадратный корень разыскивал. Этак, то к одному то к другому студенту приткнется с просьбишкой, -- ну, они его не очень приятственно принимают: "Извините, мол, нет времени"... Я подошел, спрашиваю: "О чем, мол, вы, господин, беспокоитесь?" -- "Вот,-- говорит, -- квадратный корень надо отыскать, старик... Забыл".
-- Забыли, -- говорю. -- Так поищите. У нас пропасть не должен... А он... Старик засопел вдруг горлом от смеха и замотал головой.
-- А он... на меня... "Пошел прочь, говорит, скотина! Смеяться надо мной?!"... Такой сурьезный господин...
Не знаю, чему приписать, но у нас ведут забастовку тихо, без обструкций, без пререканий и даже без полиции. У академистов рвения к научным занятиям хватило, говорят дня на два, -- не больше. Никто им не чинил препятствий, сами сошли на нет: значит, чего-то не хватало или уж очень обременительна эта ноша, -- "поддерживать" занятия.
Не без некоторого, каюсь, удивления встретил я одного хорошего своего знакомого юношу в числе этих ревнителей, -- заглянул он в библиотеку.
-- Вася, вы? Какими судьбами?
-- Пришел двигать науку...
-- Вот это похвально!
Васю я знаю еще с гимназических лет, -- сын нашего, ныне покойного профессора. Студентом состоит он шестой год, но еще не все зачеты сдал за первый курс. Ни к одной партии он не причисляет себя, политики совершенно чужд, но симпатий своих вправо не скрывает. Это у него -- семейная традиция: и покойный отец его, -- даром, что был из "кухаркиных детей", -- никогда не погрешил против благонадежности; и мать, и сестры не одобряют ничего протестующего. Вася обеспечен прочной стипендией и науку двигает не спеша. Юноша он скромный, не кутила, не шелопай. Семейная обстановка, в которой он живет, казалось должна бы располагать его именно к правильной академической работе. А вот -- нет, не работает. И, кажется, даже ничем вообще не увлекается, если не считать короткого и уже пройденного увлечения Нат-Пинкертоном.
И вдруг вижу: Вася пришел "поддержать правильную академическую жизнь"!..
-- Ну, как же дела? -- спрашиваю.
-- Швах! Никого... Стоят там, в дверях, два каких-то весельчака. "Напрасно, -- говорят, -- трудились, товарищ! Аудиторий много, а вы -- один, -- потеряете здоровье от переутомления"... И, правда, вижу: никто знамя науки не поддерживает... Постоял, походил и... вот к вам решил завернуть...
-- Милости просим!
-- Что бы у вас почитать?
-- А что угодно! По какому предмету хотите? Вот каталоги... Вот химия, вот электротехника, вот ботаника, зоология...
-- Нет, мне бы вообще... -- Ну, вот "смесь"...
Он долго рылся в каталоге. Наконец отыскал какой-то старинный курьез: "Деревенское зеркало или общенародная книга, сочинение Не только чтоб ее читать, Но чтоб по ней и исполнять"...
Достали Васе эту "Общенародную книгу", -- солидное, трехтомное сочинение. Перелистал он ее и через четверть часа вернул назад.
-- Ну, что?
-- Нет, мало любопытного. О квасоварении, о податях, о почитании помещика... Пресно. Пойду домой.
-- А что же науку-то?
-- Один в поле не воин...
"Положение без перемен"... Безмолвны пустые стены, пусты аудитории, никаких признаков деятельной жизни: ни в чертежных, ни в лабораториях, ни в коридорах. "Спокойно"... Лишь сыщик Какурин медленно и одиноко прогуливается под окнами...