Крюков Федор Дмитриевич
Угловые жильцы
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Крюков Федор Дмитриевич
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1911
Обновлено: 12/05/2021. 60k.
Статистика.
Очерк
:
Публицистика
Критика и публицистика
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Аннотация:
(Из впечатлений счетчика).
Угловые жильцы.
(Изъ впечатлѣній счетчика).
Пятиэтажный домъ, извѣстный въ нашей улицѣ подъ двумя названіями: "Пропартуръ" и "Васина деревня", -- имѣлъ, но предварительнымъ полицейскимъ свѣдѣніямъ, 108 квартиръ и 720 жителей. Послѣ переписи число жителей оказалось вдвое большимъ.
По внѣшнему виду, это обыкновенный, грязноватый домъ петербургскихъ окраинъ, съ дешевыми столовыми, чайными, пивными въ нижнемъ этажѣ, по лицевой сторонѣ и съ маленькими квартирками внутри. Квартиры эти оказались буквально налитыми гущей человѣческихъ тѣлъ -- угловыми жильцами и ихъ мелкой дѣтворой. Мнѣ давно уже приходится наблюдать изъ оконъ Горнаго Института этихъ маленькихъ "пропартурцевъ",-- съ утра и до ночи жизнь ихъ проходитъ на улицѣ, на берегу Невы. Какъ стаи воробьевъ, они цѣлыми днями вертятся, бѣгаютъ, прыгаютъ, борются, дерутся и промышляютъ на великолѣпномъ гранитѣ набережной, между дорическими колоннами институтскаго портика, на мостовой, на панеляхъ, на пристаняхъ и баркахъ. И, какъ у маленькихъ сѣренькихъ птичекъ, въ ихъ дѣтскихъ лицахъ и взглядахъ, въ движеніяхъ, въ пріемахъ чаще всего вмѣсто дѣтской безпечности и беззаботности замѣтны сторожкая, выслѣживающая добычу озабоченность и мысль объ окружающей опасности. Это отъ того, что тутъ, на берегу Невы, въ виду исконныхъ враговъ всякой голытьбы и вольницы, городовыхъ, сторожей, таможенныхъ, солдатъ, дворниковъ, приказчиковъ,-- имъ приходится впервые упражнять себя въ борьбѣ за полуголодное существованіе, вырабатывать пріемы нападенія и защиты, подвергаться риску, пытать счастье.
Теперь, зимой, когда Нева скована льдомъ, пустынна, нѣма и скудна для добычи,-- жалко смотрѣть на этихъ маленькихъ пропартурцевъ, которые вмѣстѣ въ разсвѣтомъ уже вьются по набережной. Одѣты они въ самыя фантастическія одежды: въ женскія кофты, въ отцовскіе пиджаки, въ громадные картузы, треухи, въ старенькіе гимназическіе мундирчики, въ вязаныя дворницкія фуфайки, обуты въ высокія дамскія калоши, въ необъятные сѣрые валенки, въ штиблеты съ чужой ноги. Пестрое обмундированіе!.. И видно, что голодны. А улицы пустынны, поживиться нечѣмъ. Съ рискомъ нырнуть подъ ледъ или попасть подъ тяжелый кулакъ городового тѣ, что побольше, выламываютъ пластины изъ затертой льдомъ баржи. Труда много, риску много, а нажива скудная. Но вотъ везутъ каменный уголь,-- длинный караванъ глубокихъ, корытообразныхъ телѣгъ. Если извозчикъ не идетъ съ боку, а сидитъ на передкѣ и беззаботно дремлетъ или сосетъ цыгарку,-- пропартурцы уже тутъ, какъ тутъ; забрались сзади, спѣшно выбросили по нѣскольку матово черныхъ кусковъ угля и, подобравъ ихъ, мчатся въ ближайшую мелочную лавочку ликвидировать посланное судьбою даяніе.
Хорошо тоже бываетъ, когда провозятъ кули съ мукой, съ овсомъ,-- юные пропартурцы и тутъ умѣютъ использовать положеніе дѣлъ: ножичкомъ [прорѣжутъ мѣшокъ и заботливо подставляютъ картузы: на рынкѣ все имѣетъ цѣну.
Не всегда это сходитъ съ рукъ безнаказанно. На дняхъ везли сахарный песокъ съ Маслянаго Буяна. Сладкая добыча привлекла не только опытныхъ, болѣе взрослыхъ мародеровъ, но и малыши съ своими треухами и шапченками прилипли къ прорѣзанному мѣшку. Замѣтилъ артельщикъ,-- погоня поднялась. Пропартурцы разсыпались по сосѣднимъ улицамъ, по дворамъ, но одинъ, искавшій убѣжища между ногами чугуннаго Плутона, похищающаго Прозерпину,-- статуя эта украшаетъ портикъ Горнаго Института,-- былъ все-таки изловленъ. Артельщикъ козырькомъ картуза, наполненнаго сахарнымъ пескомъ, тыкалъ ему въ лицо и, надо думать, очень больно, потому что пропартурецъ-отрицатель принципа собственности громко ревѣлъ и закрывался локтями. Городовой писалъ что-то въ свою записную книжку и, когда онъ лизалъ языкомъ кончикъ карандаша, видъ у него былъ угрожающе-многозначительный. Кругомъ стояла толпа зрителей, лишь въ ничтожномъ меньшинствѣ осуждающая, во имя закона, мародерство, въ большинствѣ же сочувствующая, сожалѣющая и даже протестующая противъ насильственныхъ дѣйствій артельщика...
Лѣто для пропартурцевъ, какъ и для всякой вольной птахи,-- самая живая пора: и тепло, и способы пропитанія разнообразны, и сравнительно безопасно. Любимая область ихъ опустошительныхъ набѣговъ -- барки съ дровами. Въ обычный день, говорятъ, они умудряются перетаскать сажени двѣ дровъ. Кругомъ шумъ, грохотъ, лязгъ, свистки пароходовъ, сверкающая зыбь рѣки, суета и веселая ругань. Тутъ лишь не зѣвай. Въ полдень китали, грузчики, извозчики уходятъ въ ближайшія столовыя обѣдать. И въ эту пору пропартурцы проворными стайками налетаютъ на кучи сваленныхъ полѣнъ, хватаютъ, кто сколько осилитъ, иной разъ по доброй охапкѣ, и, любовно обхвативши ихъ руками, мчатся къ воротамъ своей "Васиной деревни". За ними мчится городовой или приказчикъ съ барки. Если преслѣдованіе достаточно энергично, похитители бросаютъ часть добычи. Облегчивъ себя, они отбѣгаютъ на безопасное разстояніе и издали вступаютъ въ словесную полемику съ городовыми.
-- Паликма-ахеръ!..-- кричатъ они по адресу охранителя порядка.
Должно быть, есть что-нибудь особенно обидное въ этомъ прозвищѣ, потому что нерѣдко городовой, уже остановившій преслѣдованіе, снова подбиралъ шашку и мчался за обидчиками. И тогда двадцатая, двадцать первая и двадцать вторая линія Васильевскаго острова представляли собой оживленную картину заразительнаго массоваго бѣгства,-- точно листья, гонимые вѣтромъ, мчались дѣтишки отъ городового, всѣ, безъ различія пола и возраста, даже и двухлѣтніе карапузы-рахитики на кривыхъ ножонкахъ, не принимавшіе, конечно, участія ни въ похищеніи чужой собственности, ни въ полемикѣ съ полицейской властью,-- всѣ мчались и видно было, какъ на пространствѣ не менѣе четверти версты, точно мелкая зыбь, мелькали дѣтскія пятки.
-- Пираты, сукины дѣти!-- кричалъ городовой имъ вслѣдъ, останавливая безнадежное преслѣдованіе.
-- Паликмахеръ!-- неслось изъ глубины улицы.
-- Хулиганы!..
-- За день сажени двѣ дровъ перетаскаютъ!..-- говорилъ городовой, громко дыша и отдуваясь, случайному зрителю.
-- И ужъ если бы домой... а то на папироски, на ломпасе... Народецъ! А то продадутъ въ лавчонкѣ да въ орлянку...
Лицевая, наружная сторона жизни "Пропартура", или "Васиной деревни" почти всецѣло исчерпывалась этими маневрами ея маленькихъ пиратовъ. По праздникамъ, правда, около пивныхъ и столовой, гдѣ торговали, очевидно, не однимъ кушаньемъ, было шумно, пьяно и казалось небезопаснымъ проходить мимо. Но въ будни тутъ собирались лишь вечеромъ. Въ полдень, подъ воющіе звуки фабричныхъ и заводскихъ гудковъ, сюда тянулись вереницы рабочихъ съ лицами, выпачканными угольною пылью, известью, мукой, усталыми сумрачными лицами. Черезъ полчаса шли они назадъ на пристань, къ заводамъ и складамъ. Внутренняя жизнь "Васиной деревни", та, что была въ ея стѣнахъ, оставалась закрытой для посторонняго наблюдателя. А между тѣмъ къ ней тянуло любопытство,-- хотѣлось прочитать хоть одну страничку этого особаго міра, хотѣлось спросить, чѣмъ они живы, эти сумрачные люди, съ закоптѣлыми и запыленными лицами, эти женщины въ ветхихъ, до конца изношенныхъ одеждахъ, эти кучки ихъ босыхъ или фантастически одѣтыхъ бойкихъ дѣтей бѣдокуровъ...
И когда представилась возможность заглянуть въ ихъ жилища во время переписи, я съ особенной готовностью взялъ въ себя именно "Васину деревню".
-----
Въ 10 часовъ утра 11 декабря я долго звонилъ у ея воротъ въ звонокъ къ дворнику. Никто не выходилъ. Лишь дѣтвора окружила меня живымъ, любопытствующимъ кольцомъ и съ интересомъ цѣплялась взглядами за толстый синій портфель счетчика, набитый бумагами. Худенькая дѣвочка съ живыми черными глазками и безкровнымъ личикомъ спросила:
-- Вамъ кого?
-- Я по переписи. Дворника надо...
-- Намъ вчера листокъ приносили... Дворника? Это туда, во. дворъ.
Окруженный добровольными провожатыми, я вошелъ во дворъ.. Кстати сказать, эти маленькіе провожатые послѣ, во время переписи, гурьбой сопровождали меня, давали поясненія о расположеніи дома, біографическія свѣдѣнія объ обитателяхъ и проч. По началу они оставались на лѣстницѣ, пока я былъ въ квартирѣ, а потомъ стали входить и въ квартиры вслѣдъ за мною. Изъ-за этого между ними и квартирохозяевами возникали даже конфликты, заканчивавшіеся изгнаніемъ моихъ чичероне на лѣстницу. Впрочемъ, это обстоятельство, кажется, нисколь ко не охлаждало ихъ усердія.
Тѣсная дворницкая, куда привели меня дѣти, была биткомъ набита народомъ. Оказалось, что какъ разъ въ эти предпраздничные дни хозяинъ дома былъ занятъ взысканіемъ платы съ жильцовъ. Видно, сложны были счеты и не очень исправны плательщики, потому что благообразный старичекъ съ красной лысиной и съ тонкимъ голосомъ, ликомъ очень похожій на Николая, Мирликійскаго чудотворца, горячился и кричалъ:
-- Хочешь, бѣленькую бумажку пришлю? Мнѣ не долго!
-- Егоръ Васильичъ! Вы же сами говорите, что солидарны къ бѣднымъ,-- и гдѣ же мнѣ взять? Праздники заходятъ, сами знаете...
-- Платила бы частями, я и полтинниками беру! Сколько ни принеси, беру... Лишь бы за время... А ты чего?...
-- Насчетъ отхожаго, Егоръ Васильичъ. Какая же это поправка: досками кой-какъ забилъ плотникъ, а какъ кто сдѣлаетъ, такъ весь духъ въ комнаты.
-- За шестнадцать рублей парфюмерію Ралле хочешь? Нѣтъ, это ужъ извини-съ! Не могу-съ... Духъ идетъ, открой фортку. Ду-ухъ... Эка штука какая, подумаешь...
По тону голосовъ, достаточно смиренному и даже подобострастному, по выраженію лицъ и фигуръ, видно было, что хозяинъ дома держитъ въ своихъ рукахъ возможность благодѣтельствовать или карать эту стоящую передъ нимъ часть человѣчества, а они чувствуютъ себя, если не облагодѣтельствованными, то во всякую минуту подлежащими болѣе суровому обращенію, чѣмъ то, которое предоставлено имъ отъ Егора Васильича.
Я обратился съ просьбой о дворникѣ, для сопровожденія по квартирамъ.
-- Заняты-съ дворники,-- сказалъ домовладѣлецъ далеко не любезнымъ тономъ:-- да вы идите тамъ... по квартирамъ извѣстно... всѣмъ объявлено.
-- Полагаю, что и вамъ должна быть извѣстна инструкція городского управленія?
-- Читалъ-съ!
-- Если читали, то, значитъ, и толковать нечего... Потрудитесь откомандировать старшаго дворника въ распоряженіе счетчиковъ.
-- Занятъ, говорю вамъ, старшій. Онъ съ судебнымъ приставомъ въ 15-мъ номерѣ.
-- Но, вѣдь, 108 квартиръ. Ихъ надо обойти сегодня. Гдѣ же тутъ ждать?
-- А я сегодня долженъ собрать деньги за квартиры. Дѣло тоже казенное-съ. Иначе, ежели мы не соберемъ, вамъ и жалованье нечѣмъ будетъ уплатить.
Тонъ былъ рѣшительный и безапелляціонный. Мнѣ ужъ не захотѣлось освѣдомлять этого благообразнаго старичка о томъ, что о моемъ жалованьѣ онъ могъ бы и не очень безпокоиться, что я работаю безвозмездно и проч. Я понималъ, что краснорѣчіе мое здѣсь будетъ безполезно. Какъ-то конфузно сознаться, а я поступилъ упрощеннымъ россійскимъ порядкомъ: по телефону сообщилъ о разговорѣ съ домовладѣльцемъ въ участокъ. Черезъ пять минутъ всѣ три дворника -- въ домѣ при 108 квартирахъ было только три дворника -- были въ распоряженіи моемъ и моихъ товарищей по переписи -- студента и курсистки.
-- Намъ вѣдь все равно, господинъ, ходить-то, что по хозяйскому дѣлу, что по вашему,-- тономъ извиненія говорилъ старшій дворникъ, сопровождая меня по квартирамъ:-- ну, только хозяинъ не приказываетъ, такъ какъ же... Мы ни при чемъ тутъ...
-- Я васъ не обвиняю.
Рыжій человѣкъ, въ грязномъ сюртукѣ и картузѣ блиномъ, шедшій позади насъ, сказалъ въ видѣ поддержки дворнику:
-- Такихъ людей, какъ нашъ Егоръ, и на свѣтѣ мало. Хамлетъ и больше ничего. Я, говоритъ, честнымъ трудомъ нажилъ. Чортъ чесалъ, да гребенку сломалъ объ этотъ твой честный трудъ!..
-- А что за трудъ?
-- Да развѣ это отъ труда? Отъ труда много разбогатѣли?.. Онъ, Егоръ Васильевъ, сказать,-- просто изъ нашего брата, изъ крестьянъ. Да и изъ крестьянъ-то еще самаго низкаго званія: тряпки собиралъ... тряпизонъ... А сейчасъ -- пять домовъ, болѣ 600 однихъ квартиръ!.. Честнымъ трудомъ... Нѣтъ, братъ, отъ труда не будешь богатъ, а будешь горбатъ!.. Честнымъ трудомъ, такъ объ нуждѣ бы понималъ, а то объ нуждѣ никакъ не понимаетъ.
-- Неуважителенъ?
-- Нитнюдь! Деньги неси къ числу, а то сейчасъ: "пришлю бѣленькую бумажку"...
-- Это что же значитъ?
-- Судебному приставу-съ.
Я началъ обходъ съ первыхъ номеровъ, съ каменнаго флигеля, выходящаго на задній дворъ, очень тѣсный, грязный и вонючій. Всѣ квартиры были одинаковаго размѣра. Въ сущности -- одна комната, раздѣленная деревянными перегородками иногда на двѣ, иногда на три клѣтки. Двери нигдѣ не запирались на ключъ или крючокъ. Дворникъ увѣренной рукой отворялъ одну половинку и мы втискивались въ темную, тѣсную, уставленную ведрами, чугунками, кучками дровъ кухонку съ плитой. Время дня было какъ разъ такое, когда плиты вездѣ были растоплены, готовился обѣдъ, стоялъ чадъ и угаръ. Во всѣхъ квартирахъ воздухъ былъ спертый, сырой, липкимъ жаромъ охватывало лицо и все тѣло. Въ одной квартирѣ стояла такая духота, что даже лампа тухла отъ недостатка кислорода, -- писалъ я здѣсь ужъ вечеромъ. Въ первый день приходилось обходить квартиры лишь для раздачи переписныхъ листковъ. Больше пяти минутъ рѣдко гдѣ приходилось задерживаться. Но и въ этотъ короткій срокъ я почти задыхался отъ жары и спертаго воздуха и выходилъ изъ квартиры на лѣстницу совершенно мокрымъ отъ испарины. И даже воздухъ вонючихъ, загаженныхъ лѣстницъ "Пропартура" казался мнѣ свѣжимъ и пріятнымъ послѣ воздуха въ квартирахъ. Въ послѣдній день переписи одинъ изъ моихъ сотоварищей по переписи, студентъ Горнаго института, угорѣлъ отъ этого ужаснаго воздуха до обморока. А вѣдь грудныя дѣти и больные взрослые обитатели угловъ проводятъ въ этомъ воздухѣ круглые сутки безвыходно.
Мы съ дворникомъ не входили, а втискивались въ кухню. Нѣсколько мгновеній нужно было, чтобы оглядѣться въ ея полумракѣ,-- кухня была безъ оконъ.
-- Хозяйка!-- вызывалъ дворникъ командующимъ тономъ:-- подика сюда!
Выходила хозяйка. Я объяснялъ цѣль нашего визита, а дворникъ заканчивалъ поясненіе:
-- Говори, сколько у тебя народу?
Этотъ вопросъ въ иныхъ квартирахъ возбуждалъ какъ будто нѣкоторое подозрѣніе,-- на него не сразу отвѣчали. Неуловимая тѣнь подозрительной настороженности проходила по лицу хозяйки или хозяина квартиры. Я потомъ понялъ причину опасеній, внушаемыхъ вопросомъ: городское управленіе, совмѣстно съ полиціей, въ заботахъ объ оздоровленіи города, обратило вниманіе на переполненіе дешевыхъ квартиръ и энергично начало штрафовать хозяевъ, державшихъ угловыхъ жильцовъ больше, чѣмъ можно было допустить по правиламъ разумной гигіены. Въ результатѣ угловой жилецъ въ значительномъ количествѣ былъ вытѣсненъ сначала въ ночлежку, а потомъ, за переполненіемъ ночлежекъ, и подъ открытое небо. Углы и мѣста въ ночлежкахъ вспухли въ цѣнѣ (прежде уголъ стоилъ полтора-два рубля, теперь дешевле трехъ нѣтъ), а жилищныя условія для низовъ столичнаго населенія не улучшились, а ухудшились.
-- Такъ сколько же всѣхъ живущихъ въ этой квартирѣ?-- повторяешь вопросъ дворника.
-- Въ квартирѣ? Да сколько же, четверо ихъ у меня, жителевъ. Семенъ Васильевъ съ Настасьей да Прокудиныхъ двое...
-- Нѣтъ, всѣхъ вообще. И васъ считая, и дѣтей.
-- И дѣтей?
-- Непремѣнно. На каждаго будетъ писаться отдѣльный листокъ.
-- На дитя? Да что вы? Вотъ у Настасьи пяти мѣсяцевъ, и на него?
-- Обязательно!-- солидно и съ вѣсомъ пояснялъ дворникъ:-- ты вотъ и большая, а на тебя двухъ билетовъ не дадутъ. Всѣмъ -- ровно. И дитю.
-- Мало того. Если въ ночь на 15-е родится ребенокъ, то и онъ долженъ войти въ списокъ жителей Петербурга.
Хозяйка всплескиваетъ руками и изгибается отъ смѣха.
-- У васъ такихъ не предвидится?-- спрашиваетъ дворникъ.
-- Нѣтъ, къ 15-му не успѣемъ.
-- Ты-то лопнуть не собираешься?..
-- Ну -- тебя!.. Сорокъ восьмой ужъ... гдѣ тамъ...
-- И Иванъ Митричъ твой не собирается?
-- Развѣ отъ водки лопнетъ... а то нѣтъ!.. И дѣтей! Ну-ну-у... Съ дѣтьми то у насъ наберется десятка два: у насъ трое, у Насти -- пятеро, у Прокудиныхъ -- пятеро... Сынъ-то у нихъ отдѣльно живетъ, въ Кронштадтѣ. Это сколько же выйдетъ?..
Считаемъ: выходитъ 18. Отсчитываю личные листки. Спрашиваю: есть-ли кому написать? Грамотные есть, но написать едва-ли сумѣютъ. Почти половина квартиръ сразу заявила, что написать некому. И это было лучше. Впослѣдствіи, въ большинствѣ тѣхъ квартиръ, гдѣ жильцы выразили желаніе сами заполнить листки, пришлось записывать послѣ счетчикамъ. Въ иной квартирѣ и былъ "писучій" человѣкъ, да запилъ. Въ другой -- все занятые люди оказались, а заполнять десятка два листковъ дѣло нудное и, въ концѣ концовъ, надоѣдливое. Это обстоятельство чрезвычайно осложнило и отягчило работу счетчиковъ.
Идемъ дальше. И въ слѣдующей квартирѣ дворникъ голосомъ коменданта кричитъ:
-- Хозяйка! Говори, сколько у тебя народу?
Шапку онъ не снимаетъ, идетъ въ комнату въ грязныхъ сапогахъ. Замѣтивъ, что я снимаю калоши, говоритъ:
-- Не снимайте, господинъ, калоши. Не къ чему.
Я не могу сказать, чтобы въ этихъ тѣсныхъ, налитыхъ людьми клѣткахъ было грязно. Было бѣдно, скудно, ветхо, тѣсно, душно, но грязи было немного болѣе, чѣмъ въ иной культурной квартирѣ. А въ иныхъ квартирахъ, особенно тамъ, гдѣ хозяевами были нѣмцы и поляки, было положительно чисто. Но сырой воздухъ былъ и тамъ спертъ, и удушливый газъ шелъ отъ плиты. А между тѣмъ дворникъ съ комендантскими замашками не только самъ не стѣснялся пачкать тутъ полы своими грязными сапогами, но и мнѣ рекомендовалъ не снимать калошъ. Невольно приходило въ голову: что, если бы въ квартиру съ культурными жильцами ввалился такой комендантъ въ грязныхъ сапогахъ и, не снимая картуза, крикнулъ: Хозяинъ! говори, сколько у тебя народу?-- неужели онъ не встрѣтилъ бы протеста? А тутъ вотъ не только самъ бывшій "тряпизонъ" ежедневно требуетъ своего жильца передъ собственныя ясныя очи, но и его подручные тяжелыми мужицкими сапогами могутъ невозбранно наступать на очень чувствительныя мѣста человѣческаго самолюбія...И ничего. Молчитъ квартирантъ... И не потому молчитъ, чтобы былъ нечувствителенъ къ этому хамству. Видно было, что чувствуетъ, болѣзненно, остро чувствуетъ.... Какая же степень нужды въ этомъ смрадномъ жилищѣ должна быть у него, чтобы даже въ "тряпизонѣ" чувствовать безграничнаго владыку?..
Меня потомъ положительно смущала та деликатность и мягкость тона, съ которой угловые жильцы удовлетворяли мои разспросы, та предупредительность, съ которой очищали мнѣ для записыванія маленькій столикъ, подавали стулъ, помогали надѣвать пальто. Я для нихъ начальствомъ не былъ, -- они это понимали. И перепись, въ ихъ глазахъ, была дѣломъ если не вполнѣ для нихъ безполезнымъ, то, во всякомъ случаѣ, постороннимъ. А вотъ находили же они привѣтливый и вѣжливый тонъ по отношенію ко мнѣ, счетчику, человѣку все-таки безпокоющему, отрывающему ихъ отъ дѣла, любопытствующему. Чувствовалось какое-то природное благородство въ этомъ тонѣ, говорило инстинктивное чувство человѣческаго достоинства, сохранившееся даже тутъ, въ попирающихъ условіяхъ бѣдности, зависимости, голодной нужды, угрюмости и невольнаго озлобленія... А я немножко боялся этого дома. Боялся оскорбленій, непріязненнаго отношенія, прямой грубости. Боялся того, что увижу здѣсь подтвержденіе приговора, не одинъ разъ при мнѣ вынесеннаго воинствующимъ городовымъ маленькимъ обитателямъ "Васиной Деревни": "хулиганы, пираты"... Боялся подтвержденія злопыхательныхъ увѣреній "сотрудниковъ" этого городового въ печати,-- увѣреній объ одичаніи, хулиганствѣ, пьяномъ оскотѣніи народа. Но за все время встрѣтилъ пьяныхъ лишь въ трехъ мѣстахъ: одного -- въ чайной,-- онъ ругался непечатными словами, просто такъ, на воздухъ, а на него шикали, усовѣщевали люди съ нѣсколько подпухшими и подозрительными физіономіями; двухъ -- въ квартирахъ, это были очень мирные, пьяненькіе люди,-- одного я даже не видѣлъ, а слышалъ, какъ онъ горестно крякалъ за перегородкой, а на него тоже испуганно шикали трезвые сожители. Я читалъ послѣ въ газетахъ, что одинъ генералъ послалъ счетчика за свѣдѣніями о своей персонѣ къ дворнику; офицеръ предлагалъ "хоть десять рублей" за то, чтобы его не отрывали этими пустяками -- переписью -- отъ его серьезныхъ занятій; какой-то дѣйствительный статскій совѣтникъ въ графѣ о полѣ написалъ: "паркетный", какой-то студентъ въ своемъ личномъ листкѣ далъ свѣдѣніе, что онъ питается молокомъ матери... И я порадовался за моихъ милыхъ, угловыхъ обитателей, ибо,-- надо признать,-- больше одичанія, хамства, некультурности проявили все-таки бель-этажи, а не. подвалы, не чердаки, не угловыя клѣтки "Васиной деревни",-- она же Пропартуръ.
А вѣдь, казалось бы, трудно сохранить мягкость тона, доброжелательство и вѣжливость въ такой обстановкѣ, какая была въ "Васиной деревнѣ" съ ея одуряющимъ сырымъ воздухомъ, тѣснотой, кричащей и нѣмой нуждой, которую я потомъ увидѣлъ, когда приходилъ уже безъ дворника переписывать ея населеніе. Вполнѣ естественно было бы ждать грубыхъ, озлобленныхъ выходокъ при видѣ лучше одѣтаго, пообѣдавшаго, праздно любопытствующаго человѣка, отрывающаго людей отъ дѣла какими-то пустяками.
Условія работы счетчика здѣсь были таковы, что въ день я дѣлалъ два-три перерыва по часу, чтобы отдохнуть,-- кружилась голова и страшная усталость чувствовалась во всемъ тѣлѣ.
-- Очень ужъ сырые у васъ квартиры,-- говорю дворнику:-- какъ въ нихъ и живутъ?..
-- Нѣтъ, квартиры у насъ сухія... ничего...
-- А это что?-- показываю на зеленыя фантастическія пятна.
-- Эта стѣна, точно, сырая. Да, вѣдь, у насъ, господинъ, и житель такой. Порядочнаго жителя нѣтъ... Точно, что дому -- ежели но совѣсти -- давно бы ужъ ремонтъ настоящій надо. Ну, у хозяина карманъ толстый: кому слѣдуетъ, даетъ,-- и ничего... сходитъ... А потомъ по рублику, по два накинетъ на жителевъ,-- вотъ ему и не убытокъ... Лѣтомъ нынче санитарный надзоръ его поприжалъ было. Такъ онъ взялъ, составилъ прошеньице и пошелъ по квартирамъ: подпишитесь, молъ, что я къ бѣдному народу уважителенъ,-- я спущу платы. Ну, извѣстная вещь, подписались: съ дѣтьми, молъ, дѣться намъ некуда, бѣднымъ жителямъ дешевле этихъ квартиръ по всему городу не сыскать, молъ, и мы живемъ безъ всякихъ препятствій... Такъ его по этому прошенію безъ всякаго нарушенія и оставили...
-- Что же, обѣщаніе-то сдержалъ?
-- Насчетъ цѣны-съ? Набавилъ. Гдѣ рубликъ, гдѣ два накишулъ. Нельзя, говоритъ: санитарный надзоръ придирается, расходы по ремонту растутъ. А какіе расходы? Въ лѣтнее время -- рабочіе въ цѣнѣ -- у насъ ни за что ремонту не дѣлается. Вотъ сейчасъ,.копѣекъ за 30 въ день, ну, позоветъ одного-двухъ плотниковъ. Да.и то не съ добромъ: ходишь-ходишь... Квартирантъ обижается, ругаетъ дворника, а дворнику что? Спрашивай съ хозяина, намъ хозяйскаго не жалко...
-----
Въ слѣдующіе дни, при обходѣ квартиръ, вмѣсто дворника меня сопровождали дѣтишки.
Войдешь въ переднюю -- она же и кухня,-- полутьма, тѣсно, повернуться съ трудомъ. Какой-нибудь изъ моихъ чичероне нырнетъ впередъ -- разыскать хозяйку -- и слышно торопливое, торже. ственно предупреждающее:
-- По дѣлу тутъ пришли... перепись...
Вслѣдъ за симъ слышится приглашеніе въ комнату хозяйки. Если тамъ не очень чисто, просятъ въ какую-нибудь изъ жилецкихъ комнатъ:
-- Сюда пожалуйте, тутъ вотъ почище.
Иногда, если нашъ визитъ приходился на обѣденную пору, суетливо убирались со стола аттрибуты трапезы, -- столики вездѣ крошечные, съ трудомъ двѣ тарелки поставить,-- сметались крошки, старательно вытирали мокрое. Получалось впечатлѣніе, что нашъ приходъ являлъ въ своемъ родѣ важнѣйшее событіе и по цѣлямъ, и по значительности лицъ, причастныхъ къ его осуществленію. Дѣло же было не такъ уже важно -- для нихъ, по крайней мѣрѣ,-- они это, разумѣется, отлично понимали и знали. Помнили нѣкоторые старую перепись, кое-кто даже двѣ.
Иногда спрашивали, и легкая шутливость тона прикрывала нѣсколько конфузливое любопытство:
-- Для чего же это, господинъ, переписываютъ? Можетъ, намъ къ празднику рубликовъ по сту дать хотятъ? Не худо бы...
-- А то не окажется ли гдѣ земли праздношатающей,-- тоже годилось бы...
-- Ухъ, и работнулъ бы теперь... косой, напримѣръ...
Но тутъ же слышались и пессимистическія замѣчанія:
-- Держи карманъ! Какъ же... по сту рубликовъ... На нашу же шею ляжетъ,-- больше никакихъ...
-- Да нашему брату когда давали? У насъ взять -- это такъ....
-- А что брать-то? Горсть волосъ... и тѣхъ не наберешь.
Было какъ-то совѣстно давать одно голое объясненіе: перепись -- чтобы исчислить населеніе. Вѣдь, несомнѣнно, изъ этихъ прикрытыхъ шуткой вопросовъ робко выглядывала и тайная надежда хоть на маленькое улучшеніе жизни. Но и обманывать ихъ не хотѣлось. Говорилъ предположительно: можетъ быть, городъ приметъ во вниманіе, напримѣръ, жилищную нужду населенія. И тутъ же вспоминалъ объ отцахъ города, стародумцахъ, общественныхъ пирогахъ и проч., и становилось стыдно собственной наивности.
Начиналъ я записывать съ перечневаго листка, чтобы предварительно выяснить живущихъ въ квартирѣ лицъ, начиная съ хозяина квартиры, его семьи и кончая прислугою и квартирующими. При этомъ предварительномъ перечисленіи приходилось сдерживать избытокъ усердія лицъ, дававшихъ свѣдѣнія,-- безъ особой надобности и помимо моего желанія, называя имя и фамилію, хозяйки тотчасъ же вызывали въ комнату и обладателей сихъ именъ..
-- Хозяинъ -- стало быть -- Иванъ Павловъ. Вѣдь вотъ бѣда какая, нѣту-ти его сейчасъ. На работѣ. Онъ на гвоздильномъ служитъ.
-- А о немъ дать свѣдѣнія можете? Когда родился, гдѣ, чѣмъ занимается?
-- Да это-то знаемъ. Чай, женой довожусь ему. Иванъ Павловъ -- пишите...
И сейчасъ же подробныя свѣдѣнія о возрастѣ и мѣстѣ рожденія.
-- Нѣтъ, погодите. Сперва лишь имена и фамиліи, а тогда на каждаго отдѣльный листокъ буду писать уже подробно...
-- На каждаго? У-у, это вамъ писанія много,-- сочувственно вздыхаетъ и качаетъ головой собесѣдница.
-- Теперь слѣдуетъ хозяйка...
-- Хозяйка,-- вотъ она я: Прасковья Романова.
-- По фамиліи -- Павлова?
-- Романова-съ.
-- Да вѣдь вы замужемъ?
-- Семнадцатый годъ.
-- Ну, я васъ по мужу -- Павловой записываю.
-- Онъ-то Павловъ, а у насъ фамилія: Романова.
Эта особенность крестьянъ сѣверныхъ губерній,-- текучесть и измѣнчивость фамилій,-- меня, южнаго уроженца, долго приводила въ недоумѣніе. Одна семья,-- нѣсколько фамилій: дѣдъ, напримѣръ, Савелій Никитичъ говоритъ фамилію "Никитинъ" и въ паспортѣ значится: Савелій Никитинъ. У сына уже въ паспортѣ фамилія -- Савельевъ: Яковъ Савельевъ. И, кажется, только въ паспортахъ послѣдняго времени уже стали обозначать имя, отчество и фамилію, общую и обязательную для послѣдующихъ поколѣній.
Уроженцы центра, востока, юга и запада Россіи называли настоящія фамиліи, въ общепринятомъ значеніи этого слова, и здѣсь, въ угловыхъ квартирахъ, гдѣ перевѣсъ былъ за сѣверянами, фамиліи эти нерѣдко возбуждали благодушный смѣхъ.
-- Васъ какъ записать?-- спрашиваешь жильца, вызваннаго изъ угла къ столу.
-- Андрей Лепешкинъ.
-- Лепешкинъ!-- съ изумленіемъ повторяетъ кто-нибудь изъ присутствующихъ угловыхъ обывателей, знавшій до сего времени Лепешкина Андреемъ Лукичомъ:-- хорошо, что не Блиновъ!..
И вспыхиваетъ взрывъ общаго смѣха, заражающій и самого обладателя веселой фамиліи.
-- Теперь ваша очередь,-- обращаюсь къ слѣдующему жильцу, записавъ Лепешкина.
-- Иванъ Зуевъ,-- съ нѣкоторой конфузливостью говоритъ опрашиваемый, и опять фыркаетъ молодая, легкомысленная часть публики, присутствующая при переписи. Вокругъ счетчика, на первомъ планѣ, всегда торчала мелкая дѣтвора, за нею шла болѣе взрослая, но все-таки юная, часть населенія угловъ и уже въ самыхъ дверяхъ комнаты торчали наиболѣе солидные представители квартиры.
-- И не знаю, отколь и почему такая фамилія?-- оправдывающимся тономъ говоритъ Зуевъ.
Но оправданія ни къ чему: фамилія прилѣплена и -- кончено дѣло... Носи, братъ... Такъ говорилъ веселый смѣхъ угловой молодежи.
Эта молодежь, особенно школьнаго возраста, давала отвѣты самые обстоятельные и полные.
-- Екатерина Ивановна Налимова,-- говоритъ на вопросъ объ имени и фамиліи дѣвочка девяти лѣтъ.
-- Ива-новна...-- иронически, вполголоса замѣчаетъ одна изъ пожилыхъ обитательницъ квартиры и качаетъ головой, точно это прибавленіе "Ивановна" совершенно искажаетъ привычный обликъ Кати, дочери легкового извозчика Ивана Петрова.
Неугасающая способность сохранить шутку, милый, добродушный смѣхъ въ условіяхъ, при которыхъ легче всего можно, кажется, разучиться улыбаться, изумляла и глубоко трогала. Съ шутки начиналось заполненіе листковъ почти въ каждой квартирѣ.
-- Екатерина Уядра... Катя, иди-ка сюда, опишутъ тебя, какая ты есть?
Женщина съ замореннымъ, преждевременно износившимся лицомъ, въ поношенной одеждѣ, жена безработнаго, выходитъ и бойкимъ, веселымъ голосомъ говоритъ:
-- Что? Вотъ я!.. Это что же? Не дадутъ ли земли?.. Вотъ хорошо-то бы!.. Не дадутъ? Э-э... что же такъ-то? Кабы земли... Ну, господинъ, за вами же пять рубликовъ запишу, а то и сказывать не буду.
Но по мѣрѣ того, какъ пишешь опросный листокъ, выясняется безотрадность и безнадежность положенія. У ядра показываетъ мнѣ совершенно обтрепанные рукава своего пальто, сапоги съ дырами и съ однимъ лишь намекомъ на подошвы. Говоритъ -- и въ голосѣ ея дрожатъ слезы горечи, озлобленія и отчаянія:
-- Труда намъ не даютъ! Пошла бы поискать работы, да въ чемъ пойти?.. Промочишь ноги, сляжешь, -- мужу камень на шею... Теперь мнѣ не то рупь,-- гривенникъ дороже десяти рублей! А было время -- по шести рублей теряла и хоть бы чуточку пожалѣла!.. Въ церкви у меня, милая, разъ вынули,-- поясняетъ она ближайшей слушательницѣ.
Даже при заполненіи квартирнаго листка съ его сухими, на первый взглядъ не особенно существенными вопросами объ этажахъ, окнахъ, отопленіи, водѣ, отхожихъ мѣстахъ, платѣ, условіяхъ сдачи жильцамъ,-- начинаясь съ ироническихъ отзывовъ о жилищѣ, рѣчь кончалась рядомъ жалобъ и вздоховъ, выступала наружу голая нищета и безотрадная стиснутость существованія.
-- Сколько платите за квартиру?
Невольно какъ-то при этомъ окинешь взглядомъ оборванные обои, плѣсень, полутемную каморку, въ которой стоятъ двѣ кровати да еще три-четыре весьма примитивныхъ ложа изъ досокъ.
-- Шестнадцать. Платили четырнадцать, два набавилъ хозяинъ. А за что? Ни ремонту, ни свѣту. Окнами глядимъ въ сарай. Духовка вонъ перегорѣла,-- сказала хозяину.-- "А почему раньше не заявила?"
Образъ бывшаго "тряпизона", получающаго десятки тысячъ дохода отъ этихъ смрадныхъ угловъ, неотступно рѣялъ надъ этой нуждой и безвыходностью, ходилъ за нами изъ квартиры въ квартиру, постепенно обросталъ все новыми и новыми подробностями.
-- Три рубля ему задолжали, такъ онъ подалъ ко взысканію за два мѣсяца. Исполнительный листъ подаютъ: 32 рубля! Мы и знать не знали, что дѣло было въ суду. Головушка моя горькая! Куда, молъ, теперь съ дѣтьми?.. Прихожу къ нему: Егоръ Васильевичъ! я у васъ третій годъ живу... Три рубля задолжала, а вы на 32 подали! Я же вамъ чистыми деньгами отдавала...-- "Ну-ну... я забылъ, забылъ... я -- постращать... Давай помиримся въ шести рубляхъ... я за судебныя издержки уплатилъ"... Такъ и взялъ шесть...
-- И какъ жить нынче, господинъ, посудите сами: мужъ 70 копѣекъ на гвоздильномъ получаетъ... Цыцъ ты, Колька!.. Живемъ съ угловъ. А лѣтомъ пришла полиція, докторъ. "Чѣмъ квартира отапливается?" -- Плитой. "15 рублей штрафу!" -- Да за что же, помилуйте? Ищите съ хозяина, а мы причемъ въ этомъ дѣлѣ?
Пожалуй, что ни причемъ. Требованія санитаріи, можетъ быть, резонны, правильны, но почему они здѣсь обращены исключительно къ квартиронанимателю, а не къ домохозяину, понять мудрено. Неужели правъ былъ дворникъ,-- а дворникъ сторонникъ хозяйскихъ интересовъ,-- когда утверждалъ: "у хозяина карманъ толстъ, вотъ и ничего"...
-- Квартиру найми, а народу не смѣй пущать,-- а чѣмъ же намъ правдаться, скажите на милость? 70 копѣекъ въ день, а я сама шеста... Оставь ты мое сердце терзать, Колька, пока я тебя не выгнала!.. Лѣтомъ чернорабочіе были, артель, восемь человѣкъ. Конечно, народъ грязный,-- словъ нѣтъ. А нужда заставляетъ: держишь. А хозяинъ требуетъ: чтобъ не было! Санитарный надзоръ, говоритъ, не приказываетъ...
-- Ну, куда же теперь дѣваться нашему брату!-- слышится голосъ изъ таинственнаго сумрака кухни -- голосъ чернорабочаго:-- всѣ подвалы были полны, углы полны. Повыгнали; народъ -- въ ночлежки. А въ ночлежкахъ и такъ -- руки не пробьешь... Куда же дѣваться бѣдному народу?
-- Ночуй на улицѣ...-- отвѣчаетъ насмѣшливо-сочувственный голосъ изъ-за тонкой стѣны.
-- На Гаваньскомъ полѣ...-- добавляетъ новый голосъ за моей спиной.
-- Въ родѣ какъ на дачѣ.
-- Да и тамъ не дадутъ!..
-- Сними квартиру, да порож'йяя чтобы она стояла, жильцовъ не пущай,-- вторитъ хозяйка.
Подъ эти разговоры, по мѣрѣ знакомства съ углами, незамѣтно вырисовывается и картина оригинально оздоравляемаго Петербурга, и "его страданіе подъ ледяной корой, его страданіе больное". Оказывается, переходъ отъ угла въ полтора рубля цѣною къ навознымъ пещерамъ Горячаго поля теперь упрощенъ до послѣдней степени. "Тряпизонъ"-домовладѣлецъ всѣ требованія санитаріи сводитъ къ ограниченію количества живущихъ въ его смрадныхъ квартиркахъ. Дѣлаетъ это онъ вполнѣ спокойно и увѣренно, зная, что на дешевыя квартиры спросъ всегда далеко превышаетъ предложеніе. Квартиронаниматель, живущій сдачей угловъ, повышаетъ цѣну за уголъ въ той самой пропорціи, въ какой сокращено число его жильцовъ,-- иначе ему матъ. Часть угловыхъ жильцовъ волей-неволей спускается въ ночлежку: и угловъ стало меньше, и не подъ силу платить но три рубля въ мѣсяцъ за ночевку... Но переполненныя свыше всякой мѣры ночлежки выбрасываютъ новыхъ кліентовъ на улицу, на Горячее поле, въ зазимовавшія барки и имъ подобныя просторныя помѣщенія. Казалось бы, какія удобства можетъ представлять собою обледенѣвшая барка? Однако, и она является вожделѣннымъ и часто недоступнымъ пріютомъ бездомному человѣку.
-- Барка?.. Помилуйте, господинъ.. Барка это -- прямо мобилизованная комната... Переночевать въ ней куда способнѣе, чѣмъ на дачѣ...
Ночевать "на дачѣ", т. е. на улицѣ, на берегу или на Гаваньскомъ полѣ, возможно лишь въ "дозволительную" погоду: тогда три-четыре человѣка спятъ на землѣ, прижавшись другъ къ другу. Но въ морозъ приходится попросту "ломать тальянку", т. е. ходить всю ночь, пока не откроются дешевыя чайныя заведенія, куда невольные фланеры бѣгутъ грѣться.
Но это ужъ "дно" жизни, это -- сама безнадежность. Здѣсь, въ углахъ, люди еще кое-какъ цѣпляются за каждый карнизъ и выступъ, чтобы не упасть въ яму, временами обрываются и снова карабкаются вверхъ, при первой возможности, борятся даже за одну видимость человѣческаго существованія. И зрѣлище этой борьбы, даже при такомъ случайномъ, мимолетномъ знакомствѣ съ ней, какъ обходъ счетчика, производитъ впечатлѣніе самой подлинной трагедіи человѣческаго бытія. Сухой "личный" листокъ съ своими вопросами о возрастѣ, мѣстѣ рожденія и приписки, о званіи, семейномъ состояніи, грамотности, занятіяхъ, шагъ за, шагомъ развертываетъ пеструю картину человѣческихъ мытарствъ, неудачъ, страданій и нужды, въ которой перемѣшаны всѣ національности и областныя особенности, въ которой равноправно объединены новгородцы и поляки, костромичи и малороссы, калужане и бѣлоруссы, латыши и херсонцы. Финны, нѣмцы, цыгане, пеизяки... Всѣ сословія, начиная отъ дворянскаго (Іосифъ Поплавикій, чернорабочій, дворянинъ), продолжая мѣщанскимъ и кончая всезатопляющимъ крестьянскимъ моремъ. Чуть-ли не всѣ спеціальности, начиная съ свободныхъ артистическихъ профессій: акробатовъ, фокусниковъ, пѣвцовъ, пѣвицъ, балетныхъ танцовщиковъ.
"Выходитъ на театръ представлять" -- каракулями изображено въ нѣсколькихъ личныхъ листкахъ.
Въ ярко-красномъ платьѣ съ золотыми цвѣтами, разводами и крупными прорѣхами стоитъ у стола и артистка, передавшая мнѣ листки. Прелестные черные глаза, профессіональная улыбка, папироска между двумя пальцами, на отлетѣ..
-- Въ какомъ же вы театрѣ играете?
-- Въ Михайловскомъ манежѣ.
-- Что представляете?
Смѣется, играетъ глазами.
-- А вотъ пойдемъ ко мнѣ въ комнату, покажу.
-- Некогда,-- говорю.
-- Ну, на праздникахъ приходи, поглядишь. Что представляемъ? Все. Поемъ, пляшемъ, играемъ, гадаемъ. Хочешь, погадаю?.. Романцы поемъ: "Распашолъ", "Отойди, не гляди"... Все можемъ.
А вотъ артистъ изъ балета, танцами нажившій жесточайшій ревматизмъ. Бѣдность и нужда глядятъ изо всѣхъ четырехъ угловъ крошечной комнатки, а по стѣнамъ фотографіи людей безъ штановъ въ изумительно пластическихъ позахъ.
Не особенно численна, но характерна категорія лицъ, живущихъ на средства благотворительности. Они держатъ себя суховато, скупы на разговоръ,-- можетъ быть, потому, что въ предпраздничное время имъ много хлопотъ и заботъ: надо обойти нѣсколько учрежденій въ чаяніи получить ничтожное пособьице.
И, правду сказать, метаніе это диктуется не только попрошайничествомъ, но и дѣйствительной нуждой: все это -- люди, потерявшіе трудоспособность. И, кажется, далеко не всегда можно найти теплый откликъ въ массѣ благотворительныхъ обществъ, около которыхъ, какъ установлено, хорошо грѣютъ руки жители бельэтажей, а не "пропартурцы".
Августа Вербо, старушка 60 лѣтъ. У нея сынъ и дочь. Сынъ, механикъ, годъ тому назадъ изувѣченъ при взрывѣ подводной лодки. Дочь въ октябрѣ попала подъ автомобиль,-- тоже, какъ и сынъ, сейчасъ находится въ больницѣ. Обращается старуха ко мнѣ, счетчику, гдѣ ей искать помощи?-- жить нечѣмъ...
-- Ходила къ нашему пастору,-- у насъ есть лютеранское благотворительное общество. Пасторъ сказалъ: "не могу ничего, уставъ запрещаетъ,-- вы вышли замужъ за православнаго и дѣти ваши православные"... Вотъ теперь и сижу, проѣдаю, что можно.
Главное ядро "Васиной деревни" -- люди крестьянскаго званія: портовые, заводскіе рабочіе, чернорабочіе, отслужившіе срокъ солдаты, лѣтомъ имѣвшіе работу на берегу, сейчасъ -- безработные, торговцы въ разносъ, плотники, граверы, штукатуры и прочіе ремесленники. Значительное число -- безработныхъ. Пока была навигація, пока тянулись лѣтнія работы на постройкахъ, ремонтѣ и т. п.,-- была работа. Сейчасъ нѣтъ. И дѣться некуда.
-- На наше горе и зима-то какая: ни снѣгу, ни морозу. То бы на Невѣ ледъ колоть, снѣгъ расчищать на конкѣ, а то -- некуда! Никуда не берутъ...
Записываешь мѣсто рожденія: губернія, уѣздъ, волость. Крестьянинъ?
-- Крестьянинъ. Только безземельный. Подзаборный житель, какъ говорится...
Безземельныхъ не такъ много. Но и владѣющіе землей, при упоминаніи о ней, лишь безнадежно машутъ рукой.
-- Земля-то есть, да сколько? Всю въ горшокъ можно собрать. Четыре брата насъ. Отецъ одну душу держалъ, вотъ она на насъ, на четырехъ и отошла.
-- На лѣтнія работы не ѣздите, значитъ?
-- Нѣтъ. Въ деревнѣ давно ужъ не былъ. Не къ чему. Оно и радъ бы съѣздить, ну -- въ чужую избу... кому нуженъ... И тута не медъ, но и горько, и сладко -- все тутъ...
Упоминаніе о деревнѣ будило всякій разъ оживляющій интересъ, воспоминанія, вызывало сравненія, робкія надежды и немножко фантастическіе толки о землѣ. И даже въ явной безнадежности этихъ наивныхъ мечтаній вслухъ все-таки звучало что-то ласковое и теплое, рожденное и забытое гдѣ-то тамъ, позади, въ глухихъ родныхъ уголкахъ.
Пожилая, одинокая женщина, прачка-поденщица, на вопросъ: бываетъ-ли въ деревнѣ,-- говоритъ, махнувъ безнадежно рукой:
-- Нѣтъ, давно.
-- Тамъ пепелъ одинъ остался,-- шутливо замѣчаетъ кто-то изъ молодежи.
-- И пепелу-то ужъ нѣтъ... Ступить некуда. Такъ, лишь во снѣ иной разъ увижу и -- все...
И безнадежная грусть слышалась въ этихъ скупыхъ словахъ.
Но мечта о деревнѣ, видимо, долго не оставляетъ человѣка; родившагося въ ней и нуждой занесеннаго въ городъ даже на десятки лѣтъ. Тутъ же высокій, 54-лѣтній, богатырски сложенный, новгородецъ, торговецъ селедками, съ отроческихъ лѣтъ попавшій въ Дитеръ, говорилъ:
-- Въ деревню не миновать ѣхать,-- умирать. Тутъ доходитъ точка,-- жить нечѣмъ. Вотъ мы со старухой селедками торгуемъ. Лѣтомъ еще туды-сюды, а зимой и душу пропитать нечѣмъ. А. тутъ за комнату 8 рублей отдай, за однѣ стѣны!...
Больше сорока лѣтъ не видѣлъ онъ деревни, но думаетъ, что гдѣ-то тамъ есть у него земля. Помнитъ лѣсъ, покосы,-- все это такое широкое, раздольное. За 30 рублей цѣлый домъ можно построить -- двѣ теплыхъ горницы съ чуланомъ.
-- Лѣсъ свой у насъ, луга свои... Тамъ жизнь развѣ такая? Не сравнительная жизнь! Любую вошь на пузѣ бьешь... А тутъ лѣтъ черезъ десять вовсе нельзя будетъ жить... Одно лишь и держитъ: привычка. Привыкнешь къ аду, такъ думаешь: лучше, чѣмъ въ раю...
-- А вы давно-ли были въ деревнѣ-то?
-- Да, какъ увезли парнишкой въ городъ, съ той поры ни разу и не довелось. Не съ чѣмъ поѣхать. И старуха у меня, признаться, не съ охотой... А то бы я давно! Старуха -- городская. А здѣшнія женщины, извините, привычны въ подштаникахъ ходить... А въ деревнѣ подштаники-то надо снять...
Онъ долго еще развивалъ вслухъ свои мечтанія о деревнѣ, о деревенской жизни, какъ онъ ее тамъ устроилъ бы, разыскавъ, свою землю, и кругомъ слушали его съ мягкой улыбкой сомнѣнія и снисходительной ласки къ наивнымъ мечтаніямъ старика.
-- А работать на чемъ будешь?-- спрашивалъ его иной скептикъ.
-- Очень просто. Въ деревнѣ? Сдѣлай одолженіе! Тамъ уговорился изъ снопа,-- вотъ тебѣ и хлѣбъ. Онъ спахалъ, засѣялъ. Выросло... И вотъ ты ужъ и видишь, какое зерно -- твое... Это не то, что вынесъ лотокъ съ десяткомъ селедокъ и жди, когда навернется покупатель...
Прежде онъ работалъ на заводѣ. Закрыли заводъ -- взялся за торговлю. Кормиться еще можно, но дѣло такое маленькое, что старуха и одна справилась бы. Ходилъ въ разныя мѣста, искалъ работы -- не берутъ.
-- Сдѣлали эту черную книгу какую-то: сверхъ 40 лѣтъ не годится. А я этихъ двадцатилѣтковъ-то нынѣшнихъ пятерыхъ обработалъ бы. Придешь на заводъ: нѣтъ-ли работы? Поглядятъ:; изъ себя я человѣкъ свѣжій.-- "Хорошо, приходи завтра". А на завтра паспортъ принесъ, глядятъ: 53 или 54 года.-- "Нѣтъ, нельзя: свыше сорока!.. Такъ, по голосу и по волосу можно бы, а книга не дозволяетъ"...
Мечта о деревенской жизни была тѣмъ пламеннѣе, чѣмъ скуднѣе и тѣснѣе была жизнь въ городѣ. Въ одной квартирѣ записываю старушку, пріѣхавшую къ сыну изъ деревни на нѣсколько дней.
-- Гдѣ же лучше, бабушка?
-- Въ деревнѣ, родимый, не сравнить, что въ городѣ. Въ городѣ харчъ дорогой. Тутъ возьмутъ рупь, пойдутъ, купятъ... Принесли домой и поглядѣть не на что! Товару нѣтъ и денегъ нѣтъ. А въ деревнѣ -- вотъ тебѣ огурчикъ, вотъ капустка, хлѣбушка -- я и сыта цѣлый день, родимый...
Это несложное перечисленіе деревенскихъ прелестей возбуждаетъ въ прочихъ жильцахъ-слушателяхъ цѣлый потокъ хвалебныхъ гимновъ деревнѣ.
-- Въ деревнѣ! Какое же сравненіе, Господи!-- быстро говоритъ нервная, худая женщина съ блестящими глазами:-- тамъ картошка своя, морковка своя, вотъ тебѣ -- не полѣнился, пошелъ, грибковъ набралъ -- свои... Капустка, рѣпа, огурчикъ, лучекъ -- все свое, все! А тутъ: пошелъ, за гривенникъ картошки взялъ, разрѣзалъ -- она гнилая! Рѣпу такую вотъ взялъ, разрѣзалъ -- не годится!.. А деньги отдай! И все съ копѣйки, все съ копѣйки, а какъ ее нынче добыть, копѣйку-то!..
-- Въ нынѣшнемъ году и какъ только жить народу... Го-осподи!..
-- Придешь въ лавку.-- Что-жъ вы за хлѣбъ все по шести копѣекъ дерете? На той сторонѣ давно ужъ пять, а тамъ богатые живутъ! Вы двѣ-то копѣйки какъ считаете? Онѣ бы мнѣ на чай, на сахаръ годились, я бы день сыта была на нихъ...-- "Молчи" -- говорятъ,-- "пока затылкомъ двери не отвѣдала"...
Городъ вытравилъ, повидимому, всѣ надежды. Въ перспективѣ -- ничего кромѣ лишеній, тѣсноты, отсутствія своего угла. И пусть возвратъ въ деревню для большинства -- вещь несбыточная (не съ чѣмъ, да и некуда поѣхать, если ни хаты, ни даже "пепла" родного не осталось), но она, деревня, почему-то все-таки свѣтитъ -- смутно и робко -- въ туманной дали маленькимъ маякомъ надежды: авось когда-нибудь прибьетъ волна къ родному, покинутому берегу...
-- А можетъ, вы бы намъ тамъ, господинъ, землицы какой... хоть завалященькой какой-нибудь?-- говоритъ голодная, но бойкая Екатерина Ундра, костромичка, вышедшая замужъ за поляка:-- ухъ, и работнула бы я теперь!..
-- Все ждемъ земли,-- говоритъ молодой рабочій, слесарь, и въ голосѣ его звучитъ иронія:-- отецъ пишетъ: "дадутъ земли, пріѣзжай, сынокъ, домой". А больше трехъ аршинъ не дождется старикъ...
-- Я мужу говорю: поѣдемъ на мою родину! тамъ народъ, хотя и русскій, а хорошій.-- "Да куда же мы пріѣдемъ? Къ чему? Къ кому?"
-- Конечно. У чужой печи не согрѣешься.
-- А тутъ? Это -- жизнь? Петля, а не жизнь! Пойду вотъ, исенціи возьму, отравлюсь!.. Буду лежать, хоть тираниться не буду!.. И мужъ говоритъ: зарѣжусь, говоритъ, я, силъ моихъ больше нѣтъ! Возьму вотъ ножикъ, полосну себя по шеѣ, по крайней мѣрѣ, не по куску отъ сердца рвать!..
И такъ во всѣхъ тѣсныхъ углахъ владѣній "тряпизона". Начинали съ шутки, конфузливо прикрывая ею наготу и беззащитность тѣсной жизни. Потомъ тонъ становился глуше, грустнѣе, а подъ конецъ звенѣли слезы и ѣдкая горечь отчаянія. Въ томъ самомъ углу, гдѣ такъ задушевно покатывались со смѣху надъ неожиданно обнаруженной фамиліей "Лепешкинъ", бесѣда къ концу описи свелась къ горькимъ слезамъ.
-- Вѣдь вотъ они... четверо!-- съ плачемъ говорила вдова, поденная работница:-- имъ по фунтику -- четыре фунта! Взяла вотъ каравай, а его ужъ половины нѣтъ; ѣсть просятъ, какъ не дашь?.. А работникъ-то вотъ онъ -- одинъ! Что съ него спросить? 20 копѣекъ заработалъ за починку, только вотъ и есть всѣхъ денегъ... На всѣхъ -- одинъ...
Посмотрѣлъ я на "работника": мальчуганъ лѣтъ четырнадцати.. Недавно закончилъ обученіе у сапожника. Бережно держалъ онъ мою никкелевую чернильницу-жолудь, чтобы не опрокинулась, и раза два повторилъ, присматриваясь къ ея устройству:
-- Спеціальная штучка!
Бѣлыя брови, бѣлая голова, серьезный не по лѣтамъ взглядъ, И тутъ же, подъ рукой у него, хорошенькая дѣвочка, его сестренка, съ ясными глазками,. съ ломтемъ чернаго хлѣба въ рукѣ. Ей хочется поглядѣть, что я записываю, а онъ хмуро шепчетъ на нее:
-- Да цыцъ ты! Сиди смирно!..
И, время отъ времени, осторожно, нѣжно даетъ ей пальцемъ щелчокъ въ лобъ. Милый, обездоленный работникъ! Въ его возрастѣ только бы учиться, читать книжки, кататься на конькахъ, развивать мускулатуру, а онъ цѣлый день въ полутемномъ углу сидитъ надъ починкой старья, чтобы получить двугривенный, на который даже четырехъ фунтовъ хлѣба не купишь...
-- Труда намъ не даютъ,-- слышится жалоба изъ всѣхъ угловъ:-- вотъ вы говорите, ребятъ учить. И рады бы учить, сами знаемъ: надо бы отдать въ шкоду. Да вотъ одёжей обились. Въ школу -- обуть, одѣть надо его, надо книжки, бумагу, надо фрыштикъ съ собой дать, а гдѣ же намъ?.. Кабы обуть-одѣть...
Въ поискахъ и разсчетахъ на безплатную обувь и одежду использовано было даже "потѣшное" вѣяніе. Василій Карушинъ, 15 лѣтъ, на вопросъ о занятіи, отвѣчаетъ, что ничѣмъ не занимается.
-- Никуда не берутъ: малъ, росту очень маленькаго. Никто не вѣритъ, что ему 15 лѣтъ. Не берутъ. Въ потѣшную дружину опредѣлили, да толку не вышло: отставили.
-- Почему же?
-- Да что тамъ за интересъ! Лишь обувку избиваютъ. Кабы дали чего... Сперва давали по блюзкѣ да по картузу да поясъ, а кто послѣ поступилъ, ничего не дали!
-- Которые въ одёжѣ, въ Царское повезли,-- говоритъ бывшій потѣшный со вздохомъ.
-- Въ одежѣ! А намъ гдѣ взять ее, одёжу-то?.. Хоть бы поѣсть давали. А то придетъ, пробѣгается, лишь больше поѣстъ.....
-- Жалованье, говорятъ, положатъ,-- со смѣхомъ говоритъ кто-то изъ присутствующихъ:-- три копѣйки въ мѣсяцъ...
-- Ушей больше оборвутъ, чѣмъ на три копѣйки.
-- Случается?
-- У насъ унтеръ сердитый. Бывало, и по щекамъ...
-- Наука, братъ, дѣло такое: нельзя безъ бою...
-- Наука не мудрая: повороты... направо, налѣво... ряды вздвой. Только и всего.
"Мудрая" наука здѣсь никому не доступна. На вопросъ: гдѣ, въ какомъ учебномъ заведеніи, учились?-- большинство даетъ отвѣтъ:
-- Да какое ученье! Нигдѣ не учился... такъ... кой-какъ...
-- Я учился въ деревнѣ, что называется, за осьмину картошки,-- говоритъ кочегаръ съ Балтійскаго завода:-- замѣсто учителя такъ... мужикъ... былъ у насъ. Читать читалъ, а писать не умѣлъ. А послѣ даже ходатаемъ по дѣламъ былъ. Черновикъ, бывало, составитъ -- мое почтенье! А написать не напишетъ... Вотъ у него образованіе я и начиналъ, и кончилъ,-- все за одну зиму... Зиму проходилъ, а весной послали "спасибо" разносить по людямъ...
-- То-есть?
-- То-есть по міру... побираться... въ кусочки...
Для маленькихъ обитателей "Васиной деревни" главной школой, черствой, суровой, полной риска, брани, сквернословія, дурмана,-- была, есть и будетъ улица, берегъ Невы -- съ ихъ сраженіями изъ-за полѣна дровъ, ближайшія портерныя и трактиры. Дѣти тутъ всецѣло предоставлены на игру судьбы, ибо здѣсь они не радость, не цвѣты земли, а обуза, несчастіе, наказаніе Божіе.
-- Чѣмъ бы работать, а тутъ колотись съ ними!. Голова вспухнетъ... Хоть бы прибралъ Господь половину...
-- Жалѣть будете,-- говорю.
-- Ничуть. У насъ ихъ... чего-чего, а дѣтей -- не въ проворотъ. Урожай на нихъ въ нашихъ мѣстахъ...
И точно: много дѣтей въ "Васиной деревнѣ" -- и законныхъ, и внѣбрачныхъ. Внѣбрачныхъ чуть ли не больше даже. Вотъ молодой рабочій съ гвоздильнаго завода. Онъ услужливо держитъ лампу, чтобы свѣтлѣе было читать, часто говоритъ: такъ точно-съ... крестьянинъ... земли? никакъ нѣтъ.
На кровати сидитъ, кормитъ грудью ребенка молодая женщина, полька.
-- Это -- ваша жена?
-- Никакъ нѣтъ-съ... Мы -- извините-съ -- гражданскимъ бракомъ.
Трое дѣтей. Изъ нихъ два пяти мѣсяцевъ, двойни. Нужда глядитъ изъ всѣхъ угловъ.
-- Трудно?
-- Трудно-съ, такъ точно. Да Богъ съ ними, пусть растутъ... Запятая, видите ли, у насъ выходитъ: она -- по католическому обряду, въ нашу церкву не хочетъ, а мнѣ въ ихнюю нельзя...
Внѣбрачное сожительство, жизнь на содержаніи здѣсь, повидимому, дѣло привычное, открытое, не вызывающее ни осужденія, ни конфуза, иногда даже какъ будто афишируемое.
-- Вамъ какое занятіе записать?-- осторожно спрашиваю немножко кокетничающую даму.
-- Запишите: на собственныя средства. По правдѣ-то сказать, на Захара Ивановича кушанье готовлю... Симпатёръ мой...
И, разсмѣявшись, она добавила:
-- Шучу, шучу... Старая ужъ стала. Такъ, въ темнотѣ, кое-кто и пріутрепнетъ, а подведутъ къ фонарю:-- "ну ее къ чорту! у ней зубовъ нѣтъ"...
Въ другомъ мѣстѣ, заполнивши личный листокъ дѣвицы, работницы съ папиросной фабрики, я сказалъ:
-- Ну, теперь вы свободны...
-- Да вѣдь это сейчасъ я свободна,-- возразила она немножко обиженнымъ тономъ,-- недѣли двѣ, не больше. А то я съ однимъ жила, да его въ солдаты взяли.
Въ одной квартирѣ, удрученный тѣснотой, сыростью, спертостью воздуха, я не удержался, сказалъ:
-- И какъ вы тутъ живете?
Дѣвица, стоявшая ближе всѣхъ у стола, считая, что вопросъ обращенъ исключительно къ ней, сказала: