Крюков Федор Дмитриевич
День незабвенный

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В час предрассветный. Статьи и очерки.
   М.: "АИРО-XXI". 2021 г.
   

День незабвенный

   Годовщина воспоминаний, светлых и скорбью обвеянных: первая Дума... день крещения первого русского парламента... день трепетного напряжения всенародных упований, особенный день весенних восторгов...
   Он отошел в прошлое. Уже далеко... Как курган одинокий в лиловой дымке пустынных, степных далей, -- сизый, безмолвно-величавый... От упований и солнечных иллюзий -- одни обломки, -- следы озлобленно-крушительного усердия и мстительного упоения... Дума народного гнева, Дума народных надежд ярким метеором сверкнула над родной землей и нет ее... Лишь пораженный взор все еще смотрит в темную высь, все еще как будто видит осиянный след ее мгновенного полета...
   Но не умирают в сердце подкошенные упования той весны. В сокровенной глубине горит все-таки огонь заветных надежд, не взирая на гасительные усилия нынешней действительности. И есть какая-то внутренняя уверенность, что снова вспыхнет он ярким пламенем и в жизнь войдут во всей полноте и многозвучности голоса, ныне подавленные, о свободе родной страны, о благе труждающихся и обремененных народных масс. И будет тогда день этот праздником всероссийским, всенародным, весенним, солнечным и ликующим, каким он был пять лет назад...
   Ныне же пока только горсть перводумцев собирается в этот день запечатлеть то единство, которое с первой минуты связало неразрывно представителей всех народов в России в их стремлениях и надеждах.
   Далекий и туманный, но он всякий раз встает передо мной, незабвенный образ первой Думы, когда я вижу их, своих товарищей, первых носителей надежд народных, с которыми за 72 дня так тесно и так трогательно соединила меня судьба. Ныне все это -- обыватели, так или иначе поврежденные сугубым вниманием властей, которые со всем тщанием блюдут за тем, чтобы самой полной мерой отмерены были терния и шипы российского обывательского бытия -- первым законодателям...
   Воспоминания об этих терниях неразрывно вплетаются в венок лазоревых цветов, украсивший курган хрустальный над могилой первой Думы. Тюрьма, ссылка, высылки, хождения по этапам, обыски, беспрерывная цепь запрещений, исключений, неутверждений, привлечений, злорадное улюлюканье торжествующего хама, лягающее копыто современных триумфаторов, -- все полной, "верхом насыпанной" мерой отмерено первым избранникам народа русского...
   И в день последнего суда, кроме длинного свитка рядовых мужицких страданий и угнетений, крестьянин Врагов, пензенский депутат первого созыва, развернет перед Судией нелицеприятным пространный и красноречивый мартиролог первого народного представителя: месяцы тюрьмы сейчас же после роспуска Думы; затем -- тюрьма по приговору судебной палаты, за участие в составлении выборгского воззвания. Суд определил три месяца, а г. Щегловитов разъяснил: для Врагова -- четыре, потому что он сидел не в одиночной камере. 17-го октября 1908 г. Врагов выходит из тюрьмы, закончив свой срок, а в январе 1909 года его вновь вызывают к судебному следователю для допроса по делу о распространении им брошюр нелегального содержания (брошюр, которые тогда свободно продавались на Невском проспекте). Следователь оставляет Врагова на свободе, но зато тут же арестовывает его жандармерия по обвинению в составлении какого-то братства. Никаких данных для обвинения не оказалось, дело даже не было доведено до сведения прокуратуры, тем не менее после 6-тимесячного заключения в тюрьме Врагова не на свободу выпустили, а административным порядком выслали в деревню Усть-Унью, на границе Пермской и Вологодской губерний. Ссылка состоялась в то время, когда уже назначено было к слушанию его дело о распространении брошюр. Он не успел доехать до Усть-Уньи, как был вызван из Чердынского края и едва успел прибыть к слушанию своего дела в Пензе. На процессе представителем полиции сделано было все, чтобы внушить палате убеждение в участии Врагова во всех революционных выступлениях его уезда. Все это было опровергнуто на судебном следствии. За распространение брошюр Врагов был приговорен палатой к 8-ми месяцам тюрьмы. К концу срока наказания и он, и жена его просили об отмене ему ссылки, или хотя бы замене ссылки высылкой из пределов губернии, но и это тщетно. После двухгодичного в общей сложности заключения в тюрьме, он по окончании назначенного палатой срока, вновь был оставлен в тюрьме на предмет высылки в Чердынский край, каковая была приостановлена по случаю холеры в пензенской тюрьме...
   Цепью длинной и тяжкой, безжалостно режущей, развертываются перед нами в этот день вести о бедствиях и обидах товарищей, -- скорбная и мрачная элегия современности... И выравнивается перед глазами все растущий ряд окончивших жизненный путь, отстрадавших, отошедших, не дождавшись нового рассвета, нового дня весеннего, который исцелил бы муки раненых сердец. Печальные и гордые воспоминания: лучшие сыны родной земли, они ушли израненные, но не сраженные,-- недаром над памятью их так шипит подколодная злоба, -- и незапятнанный их образ говорит о неминуемом торжестве правды и подвига... Безмолвно-величавая могила первого гражданина, председателя первой русской Думы, говорит это громче всяких трубных звуков...
   И как не густы тени, скользящие над воспоминаниями о незабвенном дне 27-го апреля 1906 года, его солнечный блеск все-таки неомраченно сияет через ряд мрачных годов и, бросая свет на торжествующее ныне, бесстыжее, тупо-жесткое и нищее творчеством, дает бодрую уверенность в нетленности идеалов, провозглашенных тогда в Таврическом дворце.
   Я не могу удержаться от сравнения. Тогда и теперь...
   Тогда так бодро, так воздушно и уверенно чувствовалось. Веселый газон светло улыбался и публике, и депутатам, и часовым. И перед главным подъездом всегда толклась пестрая, бессловная, уповающая толпа. Теперь уж ни малейших признаков толпы в этом месте нет: одни солдаты с наблюдающими глазами, да несколько беззаботно прогуливающихся перед воротами господ в штатском платье...
   Зала заседаний... Тогда кремовые пятна солнечного света с узором переплета гигантских окон были так отчетливы и выпуклы, что солнце чувствовалось в самых далеких углах. Оттого нагота и неприличие,-- всякое неприличие, даже сравнительно с нынешним масштабом умеренное, -- склонны были к конфузливости и старанию прикрыться фиговым листом. Вспоминаю депутата Способного, например: он защищал смертную казнь указанием между прочим на горькую участь устриц, от употребления которых руководящая партия первой Думы не заявила отказа. В сущности, какие это были приятные, округленные манеры, какой мягкий голос, какая благовоспитанность и литературность выражений... И когда рядом с фигурой г. Способного вообразишь, положим, г. Маркова 2-го, или его товарища с молодецким посвистом: "Валяй, Марков!", то, право, начинаешь гордиться Способным...
   Я вспоминаю еще бессарабского депутата, священника Гуму, сидевшего на крайней правой. Святители Евлогий и Митрофан, рядом с этим немножко закоптелым брюнетом, отнюдь не выиграют ни в христианском незлобии, ни в прямоте и независимости мнения.
   -- О продовольственной помощи одно скажу: не раскидывайтесь, господа, слишком широко, -- говорил Гума с думской кафедры своим учтивым, мягким тенорком. -- Самая богоугодная помощь -- не разговорами, а делом... Соберем хоть по пяточку между собой и пошлем...
   Но тут незабвенный наш председатель великолепным жестом останавливает его:
   -- Оратор! вы вносите новое предложение... Не угодно ли ближе к существу вопроса...
   -- К существу вопроса? По существу вопроса -- "блаженни алчущие, яко тех есть царство небесное"... Но есть алчущие по изволению Божию, а есть и по нерадению. А кормить нерадивых -- все равно, их не укормишь, прости, Господи, мою душу грешную!..
   А кулуары? О, это были тогда такие кулуары, каких ни один парламент в мире не видел.
   Генералы, сыщики, хохлы в сермяжных свитах и огромных чоботах, нарядные дамы, журналисты, мужики в лаптях, с котомкой за плечами, скуластые калмыки в красных халатах, рабочие блузы... Шелест шагов, переплетающиеся голоса плывут и колышутся под высоким потолком огромной Екатерининской залы. Толпа слушателей около небольшого мужичка в выростковых сапогах. Это -- тамбовский депутат Лосев, так называемый "слепой Самсон". Закорючив большой палец правой руки, он извергает крикливым фальцетом фонтан за фонтаном образных, богатых яркими примерами речей.
   А вот трудовик Алехин, с георгиевским крестом на пиджаке, побывавший в качестве пленника в Японии, развивает упрощенную теорию по аграрному вопросу:
   -- Земли? Очень просто! Вон, японцы как сделали. Видят: мало земли, -- взяли и навоевали... Навоюем и мы.
   Ныне уж не те разговоры в кулуарах, нет места общению публики с депутатами. Ныне крестьянин Тимошкин имеет возможность лишь г. Столыпину произвести рукотрясение и в порыве безмерной преданности и уважения воскликнуть:
   -- Желаю вам, ваше высокопревосходительство, заслужить графа!..
   Трогательная и умилительная картина...

"Русские ведомости". No 95. 27 апр. 1911

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru