Крюков Федор Дмитриевич
Всероссийский праздник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В час предрассветный. Статьи и очерки.
   М.: "АИРО-XXI". 2021 г.
   

Всероссийский праздник

I.

   Удивительные полеты... Беспримерная отвага... Всероссийский праздник... Национальное торжество...
   Чувствую, что есть фигуральный преизбыток в репортерском восхищении, но красноречие увлекает: надо поехать, зрелище не частое,-- всероссийский праздник. И если это, в самом деле, -- национальное торжество, то приобщиться к нему сугубо приятно: я не чужд как любви к отечеству, так и народной гордости. Денек же веселый, ясный, точно не петербургский. Солнышко играет на мелкой зыби Невы и на многоцветном уборе зелени, пахнет бодрым ароматом милой русской осени, по бирюзовому небу лишь кое-где ползут круглые, белые облачка. Улыбнулась, наконец, погода. Состоятся полеты.
   Отправляюсь.
   Короткая, но жаркая схватка перед трамваем: уже тут чувствуется, что не равнодушен все-таки обыватель к всероссийскому торжеству. Благовоспитанные котелки, монументальные дамские шляпы, картузы разнообразных фасонов, шарфы, платочки, форменные фуражки, -- все на минуту сплетается в один копошащийся клубок, пыхтит, сопит, топчется на месте, нажимает, работает локтями, торопливо, но без особого азарта бранится, втискиваясь в вагон.
   -- Вы что давитесь? Действительно, стоит жандарму сказать...
   -- Нет местов, господа! Прошу остаться! Сойдите со ступеньки!..
   -- Есть места! Что врешь, болван!
   -- Не выражайтесь!..
   Завоевано место... Не очень культурным способом, но... что делать! Вздох облегчения и удовлетворения, торопливый осмотр костюма: слегка надорван рукав у пальто, но... на войне не без урону. Зато не остался на рельсах.
   Кондуктор еще минуты две препирается с оставшеюся публикой, отстаивает свое оскорбленное достоинство, возражает на сердитые, язвительные слова, доносящиеся оттуда, извне. Но мы примирительно рекомендуем:
   -- Брось! Давай звонок! Трогай!..
   Едем. Тесно, но не обидно. Даже весело: мы едем, а у каждой остановки -- густая толпа, тоскующая, томящаяся в ожидании. Попытки ее завоевать местечко в нашем налитом телами вагоне храбро отражает кондуктор:
   -- Назад, назад! Прощу остаться! Русским языком говорю вам: нету местов!
   Приятно созерцать неудачи ближнего. Улыбка расплывается на всех лицах в вагоне, когда извне доносятся бессильно-сердитые голоса оставшихся.
   -- Билетики, господа!
   Кондуктор шумно отдувается. По лицу его катится пот, фуражка на затылке, вид изнемогающий.
   -- А куда вагон идет?
   -- Ва-гон?
   Долго смотрит кондуктор на вопрошающего, точно силится что-то вспомнить. Напряженное осадное положение, непрерывные боевые схватки с пассажирами вконец обессилили его, довели до полной истомы, лишили способности соображать.
   -- Восьмой нумер куда идет?
   -- Восьмой путь? Да вам, куда надо-то? Пожалуйте за три станции, вот без ошибки и доедете. На полеты? Летать и едем...
   

II.

   Новая Деревня. Останавливается вагон в хвосте длинной вереницы и выбрасывает нас в темный людской поток. Он запрудил всюду улицу, тротуары и мостовую, наполнил ее пестрым жужжанием, говором, смехом, дробным стуком каблуков и торопливым движением в одну сторону.
   Есть что-то особенное в большой человеческой толпе, радостно возбуждающее, волнующее, заражающее бессознательным подъемом. Именно тут чувствуется праздник, в стихийном движении, в пестром ритме шагов, в зыбких перекатах и глухом плеске многоголосого говора. Идут куда-то... Чего-то ищут... Крылья ли влекут внимание их, которые нашел упорно ищущий человеческий ум, или праздная жажда зрелищ, или бессознательная тяга к общению; но могуч, как лава, этот темный поток, чувствуется сила и неуловимая красота в его однообразных тонах, закипает смутная радость минутного единения, необыденной близости, слияния, равенства...
   И кажется всегда одинаково действительна таинственная сила заражения, скрытая в ней, в этой многотысячной толпе, -- зажжена ли она искрой гнева и разрушения, идет ли выразить требование прав и свободы, сбросив с себя путы обыденных, мелочных забот, будничной разрозненности, или просто спешит на редкое зрелище, хотя бы к какому-нибудь торжественному крестному ходу или на похороны. Уже само это слитное, многолюдное стремление в одну сторону, широко разлитый говор, топот ног, теснота и давка, зрелище живого, текучего, многоголового тела захватывает и уносит с собой встречного человека, даже совсем равнодушного к цели стадного движения.
   Сирены автомобилей, звонки велосипедистов, лязг копыт, -- все растворяется и тонет в глухом, ровно зыблющемся шуме пешего движения. Катятся вместе с ним звонкие и хриплые выкрики, предлагающие и повелевающие:
   -- Официальная программа полетов с объяснением сигналов -- пять копеек!
   -- Полный альбом с портретами авиаторов! На память сегодняшнего дня!
   -- Полный ход давай!
   -- Давай веселей! Господа, одну минуту!..
   -- Горячие коврижки, авиаторские!..
   -- Полет Пуришкевича на валяном сапоге из Киева на Дальний Восток!
   Должно быть, бессарабский депутат чрезвычайно популярен в толпе. Вроде знаменитого Балакирева, -- при одном упоминании его имени дружно фыркают от смеха все крутом, начиная от карапуза-гимназиста в новенькой фуражке и кончая седовласым иереем, который, отправляясь на всероссийский праздник, по-хозяйственному запасся даже корзиночкой с провизией.
   Несется вперед людской поток, пересекает улицы, загружает мосты, заворачивает направо, налево, растет, вытягивается, и не видать ни головы, ни хвоста его. Я не знаю, где находится аэродром, да и нет надобности знать: иду и смотрю в качающиеся передо мной затылки и спины и уверен, что приду, куда надо. Почему-то мне хочется идти в этой жужжащей толпе возможно дольше, чувствовать вокруг себя этот глухой гул и топот, вспоминать ушедшие в прошлое пережитые ощущения, не очень давние, светлые, радостные, волновавшие надеждами: такая же толпа была, но нечто иное реяло над темной массой ее...
   

III.

   Проходим в дешевые места. Демократическая публика вливается туда несколькими непрерывными струями. Кажется, именно они, эти 20-тикопеечные зрители, и выручают устроителей состязания, у которых, помимо высокой цели национального возвеличения, не на самом заднем плане, конечно, скрыта забота о выручке. Места, рассчитанные на людей богатых, что-то слабо заполнены, -- равнодушны к всероссийскому торжеству хорошо обеспеченные люди. Зато галерея оживлена. Тут дешево, просторно, свободно и весело. Больше всего, конечно, молодежи, и оттого много шума, движения, препирательств с полицией, рискованных полетов с забора и через канавы.
   Просторно, зелено, солнечно, ясно. Но свежо. Невысоко пробегают редкие, рыхлые облака. Зубчатая стена темных елей заглядывает из-за забора на аэродром. Как черные, грузные птицы, унизали их ветви изобретательные ребятенки. Бледная, прозрачная бирюза и невысокое яркое солнце над елями.
   Плотной, черной стеной напирает плебейская и молодая публика галереи на перегородку, защищающую аэродром от вторжения лиц "посторонних"; контрабандным путем перебирается через нее за канаву, чтобы получше видеть трибуны и ангары. Конные городовые и солдаты время от времени сомкнутым строем идут в атаку на предприимчивых контрабандистов. Солдатики приседают и выпрямляются, оттесняя спинами и задними частями напирающих зрителей, -- способ водворения порядка много предпочтительнее того, при котором пускаются в ход приклады. Зрители налегают плечами, нажимают на солдатский тыл. Упражнение веселое, увлекательное и согревающее. Пока нет полетов, весь праздник воздухоплавания сосредоточивается на этом свободном состязании.
   Городовые красиво балансируют на крупных, гладких лошадях, наезжают на теснящихся вперед зрителей, кричат надорванными голосами, убеждают, иногда выразительно жестикулируют. Слышится смех, визг. Набегает перекатывающийся гул, долгие крики, издали похожие на морской прибой.
   -- Го-о-о... о-о-о... а-а-а... у-ура-а.
   Тонкой змейкой извивается свист, выплескивают наверх отдельные ожесточенные голоса. И спешат уже новые волны любопытных зрителей и участников. Надвигаются, теснятся, наваливаются плечами, кричат. Кричат не сердито, но громко: весело и забавно производить шум...
   -- Будьте любезны, проходите! Про-ходите!
   -- Урра-а-а!
   -- Иди же, наконец, с-скотина!
   Выразительный жест руки в лайковой перчатке, тот жест, которым г. помощник пристава привык поправлять картуз на какой-нибудь строптивой плебейской голове.
   -- О-о-о... у-у-у!.. Тю-у-у... урра-а-а.
   -- А вы будьте поаккуратней!
   -- Проходи!
   -- Расступитесь дальше!
   -- Будьте любезны, прошу вас, господа!.. Очищай здесь, городовые!.. Господа, будьте любезны, не стойте в канаве!..
   -- Будьте любезны, не толкайтесь!
   -- Что же, прикажете вас на "Блерио" перевозить или брать на руки да пересаживать? Ежели вы никаких слов... Пожалуйста!.. Вас просят добром!..
   Опять рука в белой перчатке делает фигурный полет в воздухе, пытается с высоты, с лошади достать кого-то, но неудачно.
   -- О о-о... бра-во-о-о!.. Ура-а-а! -- подымается волна веселых криков.
   -- Давай двугривенный обратно!
   -- Ежели вам добром говорят... Хуже нежели...
   -- Бра-во! Француз!
   -- Прямой француз! Ежели... нежели... Погибший авиатор... больше ничего!.. А то еще и хуже...
   

IV.

   Авиаторы все ждут: ветерок, такой незначительный для нас, профанов, игривый и легкий, весело плещущий пестрыми флажками, опасен для их неустойчивых машин. Ждут, когда он уляжется. А он себе порхает да порхает. Уже утомляет ожидание. Для развлечения публики запускают несколько змеев. Поднимается змейковый аэростат. После оповестили, что генерал Каульбарс пытался завоевать воздух на этом солидно-медлительном снаряде.
   На некоторое время внимание отвлекается к этой буланой сигаре. Мальчуганы кричат даже ура! Солдатики веревками стягивают аэростат с генералом книзу, сажают еще какую-то сановную особу и опять отпускают гигантского змея покачаться над забором. Но в большом количестве это развлечение скоро приедается, сигара мозолит глаза своим неуклюжим видом, ей не кричат уже ура, а зовут просто "колбасой".
   Где-то вздыхает музыка. Опять по линии двух воинствующих сторон, -- полиции и зрителей галереи, -- перекатываются волны криков, убегают вдаль, возвращаются. Низко стоит солнце. Скучно. Холодно. Тускнеет всероссийское торжество.
   Наконец, брунит где-то пропеллер: с нашей галереи, за головами напирающих на забор зрителей, за спинами солдат и городовых, его не видно.
   -- Летит!
   -- Не летит... пары разводит...
   -- Ле-тит!
   -- Нет! Не видать... А тут этот черт... на веревке... стоит как статуй...
   -- Летит!
   -- Городовые, лечь! Ничего не видно из-за вас! Не всякая пустота прозрачна!
   -- Убрать городовых! -- доносится из публики козловатый, давящийся голос. Низко, почти над головами, слегка балансируя и накреняясь, проносится биплан Фармана. Брунит пропеллер, оживляется соскучившаяся толпа.
   -- Ура-а-а... а-а-а... а-а-а... Бра-во! Би-ис!..
   Проносятся и тонут в зеленой дали детские крики: дети -- самые горячие и, кажется, самые компетентные ценители и судьи этого нового спорта, -- сколько их сейчас взгромоздилось на забор, на родительские плечи и руки. Мелькают в воздухе подброшенные вверх детские картузишки, щепки, скомканные газетные листы. Даже порожняя бутылка с казенной этикеткой сверкнула стеклом в теплом золоте солнечных лучей. На завтра красноречивый репортер должен написать, что энтузиазм публики был беспредельный.
   Еще "Фарман", -- плывет ровнее, легче, красивее. Опять детские крики несутся по зеленому Комендантскому полю:
   -- Браво, Ефимов! Король авиаторов, браво!..
   К горькому сожалению, я не чувствую в своей душе ни особого восторга, ни гордого удовольствия по случаю успехов отечественной авиатики. Полный профан, я даже не могу судить, насколько далеко вперед ушли русские летчики за лето. Весной Попов как будто летал повыше. Но и тогда шум восторгов носил какой-то мгновенный и бесследно улетающий характер: любопытно, удивительно, а к чему оно пригодится, -- неизвестно, неясно. Полетит или не полетит Россия? Как полетит: кучером, форрейтором или на запятках? Свободный полет будет или на веревках, за которые будут снизу держаться солдатики, а в качестве пассажира усядется сановник?.. Ничего не известно. Как распорядится начальство, так и будет...
   Сейчас восторги как будто еще умереннее стали. Впрочем уверять не стану, может быть, и ошибаюсь. Не полагаясь на собственные ощущения, прислушиваюсь к гласу народа. Миную интеллигентную публику, -- студентов, офицеров, курсисток, юнкеров, обхожу котелки и шляпы. Выбираю российские картузы, сапоги бутылками, платки и шарфы, -- самую демократическую часть зрителей. Тут впечатления, несомненно, более всего непосредственны...
   -- Первый нумер... Очень прекрасно! А те что же? Значит, не в порядке? Ушли на Черную речку к цыганам чай пить...
   -- И что не выдумают... Господи! -- судорожно вздыхает пожилая, "сырая" дама в теплом платке.
   -- И не говори... И подводные суда... все, все...
   -- Насчет войны это хорошо...
   -- Надо же такую смелость... А если что случится?
   -- Ну, и какурочки!
   Курносая девица в кисейном шарфе в кокетливом увлечении восклицает:
   -- Вот кабы упал который бы... вот смешно-то было бы!..
   -- Рыскуют жизнью своей... -- уверенным тоном замечает рыжая борода в "дипломате".
   -- Тяпнуть вина, небось полетят. Ведь это вино летит-то...
   -- Вино! -- возражает ватный пиджак. -- Сколько публики смотри! Не пять человек и не четверо. А ты: вино... Почет! Нашему брату хошь четвертной пропить, -- не полетим. Окромя что банок надают...
   -- За что по четвертному ложа плочена? Так же видать. А иной, может, без хлеба плачет... А вон ишшо один! Нет, два! Вона какой! Не ероплан, а воздушный поцелуй...
   Взмывают детские крики:
   -- Стрекоза! Мишка, скорей! Стрекоза! Блерио! Бра-во-о-о!.. Оживает воздух. Брунят, жужжат, кружатся, реют над полем стальные
   птицы. "Блерио" точно эффектен. Был бы не плох и биплан "Россия", если бы появился раньше "Фармана" и не казался его ухудшенным изданием. Построен в России, по русским чертежам. Летает удовлетворительно, но лучше всего садится, -- пишут о нем репортеры, -- "точность спуска изумительная"...
   

V.

   Закатывается солнце. Тихо: убился ветер. Алый свет с нового забора перебрался на вертушки елей. Розовеют облака на востоке. Свежеет. По зеленому полю, отведенному под дешевые места, замигали огоньки: изобретательная молодежь разводит костры из бумаги, щепок, досок, пучков сухой травы и греется около них. Запасливые люди разогревают даже жестяные чайнички, закусывают, выпивают. От полетов, от созерцания будущей славы и мощи отечества внимание толпы как-то особенно быстро переходит сюда, к этим весело мигающим огонькам. Аэропланы кружатся себе да кружатся, но восторг уже иссяк. Только неутомимые мальчуганы изредка приветствуют какой-нибудь популярный нумер с пассажиром.
   У пассажиров вид трогательно-жалкий: весь сжавшись, согнувшись, сидит какой-нибудь такой завоеватель воздуха позади пилота, держится как будто даже за его спину и напоминает фигурой своей испуганного щенка, которого резвый мальчуган усадил на доску качелей и со всем усердием преданного друга забавляет, раскачивая их выше забора.
   Гремит пушечный выстрел, сигнал окончания полетов. Две-три машины все еще брунят, кружатся в воздухе, но черным потоком покатилась уже толпа с Комендантского поля, запрудила выходы, вылилась на аллею, сгрудилась на мостках, разлилась темной лавой по дороге.
   Иду и я, увлеченный общим обратным движением. Прислушиваюсь: все хочется узнать, что говорят о славе и мощи отечества, о том, расправит ли оно когда-нибудь крылья, взлетит ли ввысь, в лазурный простор?.. Ничего не говорят...
   Ничего не слышно об отечестве. Даже гордая мысль о том, что человек нашел крылья, вероятно, потеряла свою волнующую прелесть: не слышно и ее. Смутно жужжит о другом, о своем, темный, живой поток, затопивший улицы. Пропадает впереди голова его и не видно конца позади. Бог его знает, что для него в эту минуту интереснее: будущие судьбы отечества или питомник полицейских собак, оказавшийся как раз на пути, -- учреждение шумное, многоголосое, скулящее и лающее. Внимание толпы отдано ему сейчас не в меньшей степени, чем полетам авиаторов. Весь забор облеплен черными телами, сгрудились тысячи голов и перекатывается уже "ура" в честь четвероногих героев, тоже не чуждых национальной миссии...
   Течет черная, зыбкая, пестро жужжащая лава. Тяжко сыплется непрерывная дробь шагов. Застопоривается струя экипажей и автомобилей. Перекатываются надорванные голоса полицейских чинов (порядок образцовый). Тянутся серые ряды солдат, -- четко вздрагивает воздух от мерных ударов их сапог... И что-то необычное, волнующее проходит все-таки по душе от этого зрелища многотысячной массы, бескрылой, ползущей по земле, к земле привязанной и мало озабоченной полетами в небо.

"Русские ведомости". No 200. 31 авг. 1910.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru